Loe raamatut: «The Smoke»

Часть 1 В плену тишины

Дождь, словно серые занавеси, скрыл мир за лобовым стеклом. Элан Реншоу, стиснув руль, всматривался в мелькающие перед фарами очертания сосен, казавшихся ему в эту пасмурную погоду призрачными стражами горного перевала. Дорога, узкая и извилистая, змеей скользила вверх, к покрытой низкими, рваными облаками вершине. Каждый новый поворот ожидал он с тревогой, будто за ним скрывалась не просто смена ландшафта, а нечто неведомое, изменяющее саму реальность.

Он приехал в Безмолвную Долину три дня назад, прельщенный не столько ее многообещающим названием, сколько мрачной, почти зловещей красотой, о которой он прочел на одном из забытых туристических форумов. Эл, профессиональный писатель, а если быть точнее – создатель историй, заставляющих кровь стынуть в жилах, уже несколько месяцев скитался в поисках нового источника вдохновения. Вдохновения, способного пробудить его угасающую музу, которую, казалось, уже не могли разбудить ни гонорары издателей, ни восторги фанатов.

– Безмолвная Долина … – пробормотал он, пробуя название на вкус, будто пытаясь распробовать в нем скрытый смысл.

Название это, как он выяснил, появилось не случайно. Долина, укрывшаяся в объятьях гор, казалась действительно отрезанной от внешнего мира непроницаемой стеной лесистых склонов и горных пиков, целующих небо. Она напоминала огромную чашу, на дне которой, укрытый от всех ветров, и притаился небольшой городок. Городок с единственным названием на потрёпанной указательной таблице на въезде – "Безмолвная Долина", будто другого определения ему и не требовалось.

Он добрался сюда поздно вечером, уставший и продрогший после долгой дороги. Городок встретил его тишиной и мерцанием редких фонарей, разбрасывающих желтые пятна вдоль пустынной главной улицы. Казалось, сам воздух здесь пропитан какой–то дремотной отрешенностью, будто время текло здесь медленнее, лениво переваливаясь с одного бока на другой, как старый пес у тлеющего камина.

Дом, который он снял на месяц вперед, стоял на самой окраине городка, на небольшом холме, словно сторожевая башня на границе мира живых и того, неизвестного и притягательного, что скрывали от посторонних глаз горы. Двухэтажный, деревянный, выкрашенный белой краской, облупившейся от времени и погоды, он казался одновременно уютным и зловещим.

Эл припарковал у крыльца свою подержанную "Хонду", которая прокашлялась двигателем и затихла, будто тоже ощутив атмосферу сна и забытья, царившую здесь.

Из дома навстречу ему никто не вышел. Ключ, как и договаривались, лежал под ковриком у двери, которая со скрипом открылась, будто не желая впускать незваного гостя в свои тайные владения.

Дом пах пылью, затхлостью и ещё чем–то неуловимым, но отчетливо знакомым, будто аромат из давно забытого детского сна, сновидения, полного тревоги и смутной радости. Эл зажёг свет, бросил сумку на пол и провел рукой по пыльной спинке старинного кресла–качалки, стоявшего у окна. В полутьме ему показалось, что кресло слегка качнулось, словно кто–то невидимый только что поднялся с него.

– Глупости … – пробормотал он, отгоняя наваждение. – Это всего лишь старый дом, такой же одинокий, как и я сам.

Он распаковал чемодан, действуя механически, словно живя в полусне. В холодильнике, естественно, оказалось пусто, и он, найдя в буфете пачку черствого печенья, ужинал им, сидя за столом, освещенным дрожащим пламенем свечи. Электричества не было, и поначалу он грешил на старую проводку, но взглянув в окно и увидев яркие огоньки в домах напротив, подумал, что, видимо, что–то случилось с проводкой в самом доме. Но звонить хозяйке, о которой он не знал ничего, кроме имени – миссис Клебберн – и воевать с электричеством в чужом доме у него не было сил.

– Завтра разберусь, – пробормотал он, чувствуя, как усталость наливает тело свинцом. – А сейчас – спать.

Спальня на втором этаже оказалась удивительно уютной: большая кровать с лоскутным одеялом, окно, выходившее прямо на лес, старый, но вполне рабочий камин, в котором ещё теплилась жизнь после недавнего очевидного использования. Эл подбросил в огонь несколько поленьев, найденных в плетеной корзине у камина, и наблюдал, как пламя живо набрасывается на сухое дерево, изгоняя мрак и наполняя комнату тёмно–красным светом и лёгким, но приятным запахом горелой сосны.

Усталость окончательно сморила его. Скинув одежду и обернувшись толстым, пахнущим нафталином пледом, он уснул, будто провалился в бездну, в которой не было ни снов, ни образов, лишь тягучая, всепоглощающая тишина.

Он проснулся от холода – огонь в камине давно потух, оставив после себя лишь кучку серого пепла и едкий запах дыма, пропитавший воздух. За окном еле брезжил рассвет, раскрашивая небо за окном в цвета серой жемчужины.

– Кажется, я дома, – пробормотал он, ощущая странное, но вполне приятное ощущение покоя, словно впервые за долгие годы он нашёл то место, которое искал. Место, где он сможет не просто писать свои мрачные истории, но и, возможно, наконец –то прожить одну из них, впитать её в себя, как сухая земля впитывает первые капли долгожданного дождя.

Следующие несколько дней сливались для Эла в одну размытую картину: кофе, вкус которого он уже не различал от горечи сигаретного дыма, бесконечная строчка символов на экране ноутбука, шелест старых книг, которых было необъяснимо много в этом доме – они громоздились штабелями на полу, прятались в шкафах, будто прежние жильцы увезли с собой всё, кроме этой бумажной памяти, впитавшей в себя чей–то чужой опыт, чье–то недосказанное слово.

Он работал жадно, как голодный зверь, ощущая, как с каждым днем все сильнее захватывает его новая история – история о проклятом городке, затерянном в горной долине, о тайнах, спящих под землёй, о жителях, которые, казалось, давно растворились во времени, словно их образы на старой выцветшей фотографии…

Правда, городку, судя по всему, грозили опасности и без его, Эловских, выдумок. Как–то раз, выбравшись за продуктами (холодильник продолжал зиять пустотой, а питаться исключительно кофе и никотином было уже не просто вредно, но и опасно для продуктивности творчества), он услышал разрывающий тишину утробный гул, прокатившийся эхом от гор. Это было не похоже ни на гром, ни на звук проезжающего поезда – слишком глубоко, слишком …басовито, что ли, был этот рокочущий звук, от которого неприятно зазвенело что–то внутри.

– Землетрясение, что ли? – недоуменно поморщился он, остановившись посреди улицы.

Улица была пустынной. Вернее, на ней, как и всегда, было довольно людно, но жители Безмолвной Долины, словно по неслышимому сигналу, застыли на месте, прервав свои, вероятно, не слишком торопливые дела: мужчина в комбинезоне, починявший велосипед возле магазина, женщина с корзинкой в руке, остановившаяся на половине дороги, пара подростков, один из которых с неподдельным ужасом смотрел на другого, застывшего с полуоткрытым ртом…

– Эй! – окликнул их Эл, понимая, что его голос звучит как–то глухо и ненатурально громко в этой наступившей вдруг тишине. – Что происходит?

Но ответом ему была лишь тишина, ставшая вдруг густой, осязаемой, будто невидимый купол накрыл всю долину, превратив её обитателей в безмолвных кукол. Эл с неприязнью почувствовал, как по спине ползёт холодок, а в горле комком встает неожиданный, иррациональный страх.

– Ну и ладно, – пробормотал он, скорее для того, чтобы прервать эту мёртвую тишину. – Ваши проблемы.

Он поспешил прочь, в сторону небольшой лавки на углу, в которой, как он выяснил в первый же день, можно было купить продукты первой необходимости: консервы, хлеб, молоко, – причём непонятно, откуда всё это бралось в этом затерянном среди гор местечке. Но запах свежеиспечённого хлеба и крепкого кофе волновал его сейчас гораздо больше, чем любые тайны Безмолвной Долины.

Купив необходимое, он уже собирался было уходить, как вдруг почувствовал на себе чей–то взгляд. Он резко обернулся, и – да, не показалось – старик, сидевший за кассой, действительно смотрел на него. Вернее, не просто смотрел, а словно впивался своим тяжелым, цепким, как крючок, взглядом прямо ему в глаза, пытаясь выудить что–то скрытое в их глубинах.

Эл встретился с ним взглядом. Старик был неприметен – морщинистое лицо, словно вырезанное из старой кожи, глаза, похожие на бусинки дешевого ожерелья, – однако взгляд, которым он наградил Эла, заставил последнего вспомнить недавний странный звук из глубин гор, напомнив об ощущении беспокойства и опасности.

– С вами всё в порядке? – пробормотал Эл, стараясь говорить как можно непринуждённее. – Вы меня, кажется, знаете?

Старик медленно, словно нехотя оторвал от него взгляд и уставился на кассовый аппарат. Его руки, покрытые сетью старческих пятен и морщин, дрожа нащупали на прилавке бумажный пакет и положили в него покупки Эла.

– Двадцать долларов сорок центов, – хриплым, надтреснутым голосом произнес старик, даже не смотря в его сторону.

Эл, чувствуя, как напряжение медленно отпускает, протянул ему купюру и забрал сдачу, не переставая ощущать на себе тяжёлый, оценивающий взгляд. Лишь выходя из магазина, он позволил себе ещё раз взглянуть на старика. Тот по–прежнему сидел неподвижно, уставившись куда–то в стену, будто всё произошедшее мгновение назад – всего лишь обман зрения.

На улице жизнь, казалось, вернулась в своё привычное, неспешное русло: дети снова носились по тротуару, мужчина с видом заправского механика крутил педали велосипеда, да и сами звуки – детский смех, лаянье собаки из приоткрытого окна дома напротив, даже негромкая музыка, доносившаяся откуда–то из глубины магазина, – теперь уже не резали слух своей неуместной громкостью, а лишь подчеркивали атмосферу тихого сонного утра, царившую в Безмолвной Долине.

Но что–то в этом безмятежном пейзаже было не так. Что–то неуловимо неправильное, словно художник, рисуя картину, допустил досадную ошибку в перспективе, и теперь она не бросалась в глаза, но на подкорке сознания царапала, не давая покоя.

Эл поспешил домой, не в силах отделаться от ощущения чужого, внимательного взгляда на спине. Дома, отдышавшись и заварив крепкий кофе, он решил, что нужно чем–то себя отвлечь, прервать это нарастающее, словно плесень в тёмном углу, беспокойство. Лучшим лекарством от ненужных мыслей ему всегда служила работа, погружение в миры, где страх был лишь плодом его воображения, где он сам был творцом и палачом, где реальность подчинялась законам его фантазии.

Но не успел он открыть ноутбук, как зазвонил телефон. Звонок прозвучал неожиданно резко, разрывая тишину комнаты, будто кто–то грубо ворвался в его одиночество. На экране высветился незнакомый номер.

– Алло? – недовольно отозвался Эл, уже жалея, что поднял трубку.

– Алло, Эл? Это Роберт Маккензи! – голос в трубке был бодрым и самоуверенным, напоминавшим голос диктора, рекламирующего новый сорт зубной пасты с отбеливающим эффектом. Только сейчас зубы у Эла настирливо заскрежетали от этого голоса.

– Маккензи? – повторил он, пытаясь вспомнить, где он слышал это имя.

– Ну да! Ваш издатель! – человек на том конце провода рассмеялся, словно услышав уморительную шутку. – Вы что, уже всё забыли, Эл? Мы же с вами на связи были, вы ещё роман отправили.

В этот момент Эла, будто током ударило. Да, конечно! Несколько дней назад он, будто в прошлом сне, отправил по электронке черновик своего нового произведения Роберту Маккензи – молодому и дерзкому акуле издательского бизнеса, который, как случайно проговорился чей–то агент, обожал быстрые деньги и рискованные проекты. Тогда Эл не придал этому особого значения – он работал буквально на автомате, и имя издателя было для него не более значимым, чем название бренда бумажных салфеток на кухне…

– Ах, да–да, конечно! – поспешно пробормотал Эл, пытаясь придать своему голосу хоть тень радости. – Роберт! Простите, у меня здесь связь… так себе, вот и имена иногда испаряются. Вы уже ознакомились?

Он и сам не знал, зачем задал этот вопрос. Текст, который он отправил Маккензи, был далёк от завершения, это был лишь скелет, каркас будущей истории, которой ещё предстояло обрасти плотью и ожить.

– Ознакомился?! – Роберт даже не попытался скрыть торжества в своём голосе. – Эл, да это же бомба! Это шедевр! Я не ожидал… Честно, старик, ты меня удивил!

Эл неуверенно пожал плечами, не зная, как реагировать на такой поток дифирамбов.

– Я уже всем показал – агентам, продюсерам… – продолжал тараторить Маккензи. – И ты знаешь, что я тебе скажу, Эл? Тут потенциал не только на бестселлер, но и на… Голливуд, старик!

– Голливуд? – слабо переспросил Эл, пытаясь услышать в слове “Голливуд” что–то кроме названия далёкого мира киношных грез, мира такого же иллюзорного, как и те, что рождались в его, Эловской, голове.

– Да–да! – продолжал возбуждённо вещать издатель. – Тут такая атмосфера! Такая чертовщина нагнетается с первых же строк, что мне самому не по себе было читать ночью!

– Чертовщина… – Эл горько усмехнулся. Если бы Маккензи знал, как близко он подобрался к истине, разглагольствуя о чертовщине… Если бы он только знал, какая “атмосфера” царит в реальности за стенами этого старого, пахнущего сыростью и тайнами дома, где телефонный звонок из мира реального, материального, казался таким же неуместным, как телевизор с рекламой средства от похмелья в монастырской келье…

– Слушай, Эл, ты там это… не пропадай, – тем временем вещал в трубку Маккензи, возвращая Эла из лабиринта собственных мыслей. – Мне нужно, чтобы ты быстро подписал бумаги – контракт, права… В общем, ты сам понимаешь. Я тебе всё выслал экспресс–почтой, с курьером, так что жди сегодня–завтра!

– Да–да, конечно, – отозвался Эл, все ещё не веря собственным ушам. – Буду ждать…

Он положил трубку, и только теперь до него до конца дошёл смысл услышанного. "Голливуд, старик!" Он? Эл Реншоу, пишущий мрачные рассказы о вещах, которых боится большая часть человечества, и при этом панически боящийся самолётов, интервью и вообще любых публичных выступлений?! “Да быть не может…“ – подумал он, ощущая, как где–то в районе солнечного сплетения неприятно сжалось и ёкнуло, оставляя после себя след холодного, липкого страха…

Он подошёл к окну. Дождь прекратился, над вершинами гор сияло яркое, солнечное небо, каким оно, наверное, и бывает ранним летним утром в этих краях. Эл отчетливо видел тот самый изгиб серпантина, на котором ещё вчера заглох его автомобиль, и ему пришлось пройти пешком почти полпути до города, прежде чем на его счастье, мимо не проехал местный фермер на потрепанном пикапе, пахнущем навозом и свежим сеном. От одного только воспоминания о том, как кружилась голова на солнце, как не хватало воздуха, а каждый шаг давался с таким трудом, будто он вспахивал горные склоны, его снова замутило.

– Горная болезнь… – поставил диагноз он сам себе, – нужно валить отсюда пока не прихватило по–настоящему….

Решение созрело мгновенно, словно зерно, которое долго зреет под землёй, а потом вдруг пробивается сквозь асфальт – быстро и бесповоротно. Эл быстро собрав немногие вещи в дорожную сумку (хорошо, что распаковывать её полностью он так и не стал), на автомате выпил остывший кофе, словно не чувствуя его горького привкуса, и, записав на клочке бумаги хозяйке: "Уезжаю по делам, вернусь через пару дней. Эл", – вышел из дома.

В машине, к его удивлению, было душно, хотя всю ночь лил дождь и стояла прохлада. “Наверное, окна не закрыл”, – подумал он и, тронувшись с места, опустил стекло, впуская в салон прохладный влажный воздух, пропитанный ароматами сырой земли и хвои.

Город, как всегда, в это раннее утро, ещё спал. Только в конце улицы, у того самого магазина, где ему повстречался старик–кассир с тяжёлым взглядом, кто–то возился, открывая металлическую решетку. “Наверняка, он самый,” – мельком подумал Эл, стараясь не задерживать взгляд на неприятной фигуре.

Дорога змеей скользила вверх, петляя среди сосен. Солнце, которое ещё недавно казалось символом спасения и прорыва, теперь слепило глаза, превращая влажный асфальт в зеркальную ленту, на которой можно было обжечься. Голова начинала кружиться, дышать становилось всё труднее, и Эл не различал уже – то ли действительно высота даёт о себе знать, то ли панический страх перед тем, что он может и не выбраться из этой проклятой Долины, сжимал ему грудь железным обручем.

Он остановил машину на обочине, жадно глотая ртом прохладный воздух, который, впрочем, не приносил облегчения. В висках стучало, перед глазами плыли чёрные мушки, тело била крупная дрожь.

– Вот тебе и горная болезнь – с горечью подумал Эл. – Надо же было так вляпаться.

Он попробовал выбраться из машины. Ноги, словно ватные, не слушались, асфальт под ногами качнулся, заставив его ухватиться за дверцу машины. Его вырвало прямо на асфальт, который в ответ зашипел, как обитая змея, словно негодуя за нарушение его первозданной чистоты.

– Да что же это такое?! – простонал Эл, цепляясь за капот машины, будто она была последней ниточкой, связывающей его с реальностью. Мир вокруг поплыл, расплылся разноцветными пятнами перед глазами и погас.

Очнулся он в машине. Голова гудела, будто в ней завелся рой разъярённых пчёл, язык словно превратился в шерстяной носок.

– Какого… – прохрипел он, пытаясь сесть прямо. – Что произошло?

В этот момент он понял, что машина стоит не там, где он её оставил. Она стояла на площадке перед его домом, словно верный пес, притащивший раненого хозяина к порогу. Эл огляделся. Солнце уже скрылось за горами, над долиной сгущались синеватые сумерки.

– Но как…? Как я сюда попал? – промелькнуло в голове. Последнее, что он помнил, – тот проклятый поворот, дурнота и страх.

Он потрогал рукой лоб. Холодный, липкий пот… Всё–таки горная болезнь… Он, видимо, потерял сознание, а потом… Не важно. Главное – он дома, а завтра нужно будет обязательно связаться с Маккензи и отказаться.

– К чёрту Голливуд… – пробормотал он, выбираясь из машины. – Лучше писать о страхе, чем видеть его в зеркале.

В доме было тихо и пусто. От свечей, которыми он освещал его прошлой ночью, остался лишь тонкий шлейф сладковатого аромата, смешивавшегося с запахом книжной пыли и старого дерева. Эл включил лампу – свет зажёгся, словно и не было никакого перебоя с электричеством. Странно.

Он не стал разобраться с ужином, да и аппетита, если честно, не было. Открыв бутылку холодного пива из недавно доставленных запасов (почему он забыл про них в день своего “бегства” из долины?!), он выпил его большими глотками, сидя в кресле–качалке, которое в полумраке снова показалось ему непривычно живым, наблюдающим.

Чёрт, надо меньше пить… – буркнул он сам себе, почувствовав, как голова опять начинает кружиться. – И спать надо больше. Нервы шалят…

Решив последовать собственному совету, он побрёл в спальню. Но перед тем как заснуть, достал из дорожной сумки телефон и набрал номер Маккензи. Надо было поставить его в известность о своём решении. Голливуд подождёт.

– Алло, Роберт? Это Эл. Слушай, я тут подумал… Лучше без Голливуда. Понимаешь, мне нужно ещё поработать над книгой, она не готова.

На том конце провода раздалось недоуменное молчание, затем тихий и в то же время наполненный сдерживаемым раздражением голос Маккензи прервал неловкую паузу.

– Что значит "не готова", Эл? Мы же договаривались.

– Да знаю, знаю, – перебил его Эл. – Но я сейчас в таком состоянии… Мне нужно остаться одному, понимаешь? Здесь.

– А, ясно, – растягивая слова, произнес издатель. – В "таком состоянии".

В его голосе теперь явственно слышались циничные нотки, будто он только и ждал этого отказа, будто для него все это было ожидаемой и легко объяснимой частью какого–то своего, скрытого плана…

– Да нет, ты не так понял, – попытался оправдаться Эл, ощущая вдруг неожиданную неловкость, будто помимо воли предал кого–то, обманул чьи–то надежды. – Дело не в этом. Просто … горная болезнь, понимаешь? Вчера еле откачали.

– Горная болезнь… – медленно повторил Маккензи. – В Безмолвной Долине? Ты хочешь сказать, что тебя прихватило в этой дыре?

Эл поморщился. Он не любил, когда его тихую гавань, где он хотел спрятаться от всех и всего, называли “дырой”. Он почувствовал волну раздражения, смешанного с необъяснимым чувством вины, будто и в правду предал кого–то.

– Да тут воздух… разреженный, что ли. – Эл прокашлялся. – И перепады давления… В общем, не могу я сейчас уехать.

– Ладно, старик, – после короткого молчания ответил Маккензи. – Дела твои. Выздоравливай.

И он отключился, словно для него этот разговор уже давно потерял всякий интерес.

Эл с неприятным ощущением опустошенности отключил телефон и положил его на тумбочку рядом с кроватью. Что–то в голосе Маккензи было не так. Что–то заставляло его сомневаться в искренности его пожеланий “выздоровления”.

– Чушь! – отмахнулся он от непрошенной мысли. – Он же издатель! Просто денег лишается, вот и психует.

Закрывая глаза и кутаясь в тепло толстого одеяла, Эл вдруг явно ощутил – что–то здесь не так. Что–то с этим городком, с этой тишиной, словно обволакивающей, затягивающей. Не горная болезнь, нет. Нечто иное и от этого нечто, безымянного, непонятного, волосы на руках вставали дыбом, и сердце, словно загнанная в ловушку птица, бешено колотилось в груди. Утром он проснулся от яркого солнечного луча, бьющего прямо ему в глаза. Голова была тяжелой, тело словно наполненное ватной тяжестью.

– Чёрт побери, – подумал Эл. – Я наверное действительно болен.

Он с трудом поднялся, чувствуя, что мышцы ломит так, будто он всю ночь грузил мешки с цементом, а не отдыхал в мягкой постели. Осторожно подошёл к окну и, отдернув тяжелую штору, выглянул на улицу.

И в тот же момент почувствовал, как по телу снова пробежала дрожь – не от холода, а от внезапно накатившего, липкого страха.

Все жители города, как по команде, стояли на улице, уставившись на его дом. Их лица были неподвижны, словно маски, глаза – пусты и безжизненны, напоминая кукол в витрине старинного магазина игрушек. Они молчали, и тишина эта, нарушаемая лишь пением птиц в вершинах деревьев за домом, казалась ещё более зловещей, чем любой крик.

Эл попятился от окна, ощущая, как по спине ползёт холодный пот. Закрыв глаза и стараясь дышать ровно и глубоко, он повторял про себя, словно мантру: Это бред… Это всего лишь плод моего воображения… Горная болезнь… Галлюцинации.

Но умом он отчетливо понимал: происходит нечто неладное. Нечто, не поддающееся логическому объяснению, от чего–то, лежащего за пределами его обыденного мира.

Он наскоро оделся и, не завтракая, спустился вниз, надеясь, что все это ему показалось, что стоит лишь выйти на улицу, и жизнь в этом городке войдёт в своё привычное, размеренное, тихое русло. Но увидев, что они все так же стоят и смотрят, уставившись пустыми глазами на его дом, он понял – ловушка захлопнулась.

Эл резко отвернулся, схватил со стола ключи от машины и бросился к двери.

– К чёрту Маккензи! К чёрту контракты! – стучало у него в голове. – Убраться бы отсюда.

Он выскочил из дома и, бросив быстрый взгляд в сторону главной улицы, почти бегом бросился к машине. Люди, заметив его движение, медленно повернули головы в его сторону. И тишина, царившая до этого мгновения, вдруг разрезана была тихим, но отчетливым звуком – будто, где–то далеко повернулся в своих заржавелых петлях ключ в замочной скважине, и огромная, невидимая дверь медленно начала открываться…

Эл, словно ощутив удар этого звука, поскользнулся, но, удержавшись на ногах, бросился к машине с утроенной силой, словно спасаясь от невидимой, но ощутимо надвигающейся опасности. Он успел запрыгнуть в салон, завести мотор, прежде чем услышал их шаги. Шаги медленные, тяжёлые, приближающиеся…

Он рванул с места, не обращая внимания на вихрь гравия и пыли, поднявшийся из–под колёс. Взгляд в зеркало заднего вида… Они двигались следом – не быстро, но неотвратимо, словно не люди, а бездушные механизмы, настроенные на одну задачу – настичь, догнать, остановить…

Сердце колотилось в груди с такой силой, что, казалось, вот–вот выскочит наружу. Руки, державшие руль, покрылись липкой влагой. Голова раскалывалась. “Что они хотят от меня? Зачем они так смотрят? “ – проносились в голове бессвязные мысли.

Но главное сейчас – уехать. Прочь из этого города, прочь из этой проклятой долины, из которой, как оказалось, не так–то просто выбраться.

Дорога к перевалу вилась змеёй между холмами, укрытыми густым лесом. В стекло машины яростно били капли дождя, начавшегося так же внезапно, как и коллективное оцепенение горожан, из которого их так же внезапно вывел его, Эла, побег. Он успел только въехать на старый деревянный мост, накрытый крышей из потемневшей от времени черепицы, как увидел, что выход из городка уже перекрыт. Пикап шерифа – до блеска начищенный "Форд", который смотрелся здесь так же неуместно, как рояль в деревенской избе – перегородил узкую дорогу, словно железный засов на воротах средневекового замка.

Шериф, высокий и подтянутый мужчина лет сорока в безупречно чистой форме, опираясь на капот пикапа, смотрел в сторону приближающейся машины Эла. Лицо его было непроницаемым, будто вылепленным из гранита. Эл заметил небольшую золотую звезду шерифа, приколотую к отвороту его рубашки – звезду, которая в лучах фар вдруг блеснула, словно холодный, зловещий глаз…

– Вот чёрт! Что делать? – паника, которая до этого жила где–то на периферии сознания, теперь захватила его целиком. Он уже был готов дать задний ход, пытаться прорваться через лес, объехать город по бездорожью, но понял, что это бесполезно – он не знал местности, бензина оставалось меньше половины бака, а судя по уверенности шерифа – этот его манёвр был предвиден. Ловушка была тщательно подготовлена.

Эл остановил машину в нескольких метрах от пикапа, не выключая мотор и фары. Дверь машины со скрипом открылась, словно предупреждая о чём–то, о чем Эл пока даже не догадывался.

– Вы куда собрались, мистер Реншоу? – голос шерифа был ровным, спокойным, лишённым всяких эмоций, будто он не спрашивал, а констатировал факт.

– Мне нужно уехать, – Эл попытался улыбнуться, но получилась лишь скорченная гримаса, больше похожая на оскал загнанного зверя. – Дела, понимаете… срочные.

– Не помню, чтобы мы выдавали вам пропуск, мистер Реншоу. – Шериф приблизился на шаг, опираясь рукой на кобуру с пистолетом, который казался совершенно лишним в этом идиллическом городке, утопавшем в лучах заходящего солнца.