Loe raamatut: «Сдавайся, я твой»

Глава первая,

в которой объявляется непрошенное прошлое

«Вот и осень», – думала Алёна, глядя на почти невидимую линию горизонта, где волны серо‑зелёного цвета почти сливались с низкими тучами. У берега мелькали клочья грязной пены и сорванные ветром ветки. Накатывая на берег, море усердно полировало их, срывая остатки листьев, и Алёна засмотрелась на это непрерывное движение. Отходя, вода обнажала влажный песок с редкими крупными камнями. Камешки помельче скопились ниже, там, где на их края наступали голыми пятками те немногие, кто в первых числах сентября решался хотя бы зайти – о том, чтобы поплавать, и речи не было – в Балтийское море.

От воды тянуло холодом, а может быть, ей просто так кажется. Тепло здесь бывает редко, и никогда – жарко. Даже летом, в июле или августе, в самые солнечные дни стоит выйти на берег – и по спине бегут мурашки, хочется скорее завернуться во что‑нибудь тёплое, желательно в свитер. Чтобы загорать на Балтике, нужно быть закалённым – или уходить подальше от моря, в дюны или под защиту деревьев, куда не проникает пронизывающий солёный ветер.

Она поёжилась, когда очередной порыв защекотал вытянутые ноги, и посмотрела на деревья за спиной: нет ли в небе над городом просвета. Нет, солнце не показывалось. А к вечеру наверняка и дождь пойдёт…

– Мама! Мам, иди сюда, посмотри, что я нашёл… Это янтарь, настоящий!

Алёна обернулась на крик сына, собираясь сказать, чтобы не мочил ноги в холодной воде, но было, конечно же, поздно: увлечённый своим делом собиратель зашёл в море едва ли не по колено и горстями зачерпывал песок вперемешку с мелкими камешками и осколками ракушек. Придётся переобуться и сменить штанишки, а ведь и получаса на пляже не пробыли. Не ребёнок, а наказание, привычно улыбнулась про себя Алёна, нехотя поднимаясь с постеленного на песок коврика и направляясь к воде. Мягкий влажный песок холодил босые ноги.

– Ну что ты так долго! Смотри скорее, мам… Мы разбогатеем?

Никитка зажал в мокром кулаке желтовато‑коричневый камешек, один из миллиона, которые море выбрасывает на берег. Никакой это, конечно же, не янтарь. Но туристы их собирают килограммами, увозят с собой в пакетах и рюкзаках.

– Нет, молодой человек, мы разоримся. На твоих штанах, – доверительно сообщила она, – и на обувке! Ты зачем кроссовки намочил? Я же просила не заходить в воду, она холодная.

– Купаться нельзя, заходить нельзя… Я же не могу, как ты, книжку читать! Мне играть нужно!

– Какой ты ворчливый у меня, котик. Ну, не сердись. Скоро научишься читать как следует – и больше скучать не придётся. А теперь пойдём домой, переодеваться…

– А потом?

– А потом… не знаю, посмотрим. Можем пойти уток покормить на пруду.

Трудно было назвать прудом нечто, напоминающее скорее широкую мелкую лужу на окраине посёлка, но с недавнего времени там и впрямь поселилась пара печальных уток, которые целыми днями кружили по поверхности мутного водоёмчика. Удивлялись, наверное, как их туда занесло, но почему‑то не спешили улететь.

Радуясь, что смогла придумать завлекательное для ребёнка занятие, Алёна ещё раз напомнила про необходимость вернуться домой, и пошла собирать вещи. Опустившись на колени, она укладывала в пляжную сумку книгу и нехитрый провиант, когда за спиной раздалось неловкое покашливание и мужской голос неуверенно спросил:

– Алёна? Это вы?

У неё вдруг зазвенело в ушах, что‑то словно отсекло все звуки внешнего мира – вместе с этим проклятым голосом, который она навряд ли когда‑нибудь забудет, как не забудет и ту бессильную ярость двухлетней давности… Вот только сейчас Алёна чувствовала, что дрожит не от ярости, а от страха. Что он здесь делает? Чего добивается на этот раз? Он хочет, чтобы она умерла?..

Хотелось очутиться сейчас рядом с Никитой, обнять его крепко‑крепко и поверить, что всё в порядке, что ей просто послышалось… Нет. Глупости. Конечно же, не послышалось, а значит, придётся быть храброй. Убрав в сумку коврик, Алёна не спеша поднялась и только тогда обернулась, прикрыв ладонью глаза: солнце слепило немилосердно. Так и есть, перед ней стоял именно тот, кого она ожидала и боялась увидеть.

Фрейман собственной персоной. Интересно, напрямую спросить, что он здесь забыл – это абсолютное безумие? Или стоит рискнуть? А может быть, просто схватить сына и рвануть с этого пляжа… куда? Далеко ли она убежит с ребёнком в охапку…

– Можно подумать, вы могли обознаться, – сухо обронила она. – Какое преступление я мешаю совершить своему мужу на этот раз?

– Ну зачем вы так… – смутился он. – Я здесь совсем по другому делу… то есть, я хотел сказать, совсем случайно. Шёл в кафе, увидел вас и решил подойти. Подумал сначала, что обознался…

– Подойти? – Алёна так удивилась, что даже забыла ненадолго о накатывающей волнами панике и о том, что минуту назад собиралась бежать.

– Ну… да. – Фрейман, судя по всему, был сбит с толку. Он выглядел одновременно смущённым и растерянным, стоял, сунув руки в карманы брюк, и избегал встречаться с Алёной взглядом. – Как… как у вас дела? – он оглянулся на Никитку, продолжающего резвиться по колено в воде. – Как сынишка поживает?

– Вы что, издеваетесь? – сердито спросила Алёна, отступая на шаг. – Или забыли, что это вы его тогда похитили? Скажите, Дмитрий, – она неожиданно для себя вспомнила его имя, – а в тот момент вас не интересовало, как он поживает? Или как я должна себя чувствовать?

– Так это не я… не я похищал.

– Ах да, как же это я запамятовала. Вы были ни при чём, как же! Вы всего лишь украли мой паспорт, чтобы я не смогла улететь в Москву!

Её опять затрясло при воспоминании об ужасе, пережитом в аэропорту, когда, вернувшись из дамской комнаты к ожидающему её в кафетерии Фрейману, она не обнаружила на столе своего паспорта – только бесполезный теперь уже билет… Алёна вспомнила, как кошкой прыгнула на него тогда, царапаясь и даже, кажется, кусаясь, полная дикой решимости любой ценой вернуть документы. Вот только никто ей не помог в пустынном зале ожидания маленького южнороссийского аэропорта, а Фрейман оказался куда сильнее и в два счёта скрутил ей руки…

– Послушайте, я… Это было давно, и мне бы хотелось попросить прощения. Серьёзно. Я не буду говорить, что не понимал, что делаю… или что не мог поступить иначе. Но я рад, что всё закончилось благополучно. Все живы‑здоровы…

Он ещё что‑то говорил, не представляя, как ранили Алёну эти слова. Живы‑здоровы! Все? Ничего‑то он не знает, подумала она устало. Да и откуда? Кто мог бы сообщить этому полудурку Фрейману, который не задумываясь выполнял приказ её мужа, что она ждёт ребёнка. Ребёнка, которому не суждено было увидеть этот мир, серый, неуютный и жестокий. Может быть, это и к лучшему – так успокаивала себя Алёна два года назад, когда боль утраты становилась невыносимой; так утешала себя, лёжа в безликой палате запущенной областной больнички. У неё могла бы родиться дочка – темноглазая, быстрая, в отца. Или похожая на саму Алёну – худенькая и сероглазая, с мягкими светлыми волосами. А может, это был мальчик… Но его нет, этого ребёнка. Нет из‑за того, каким кошмарным потрясением стало для неё исчезновение Никиты и понимание того, кто за всем этим стоит. Может быть, и это тоже к лучшему – что она не родила ребёнка от того человека. От человека, который без малого пять лет был ей мужем.

– Послушайте, вы! – хрипло сказала Алёна, отгоняя мучительные воспоминания. – Я бы вас очень хотела послать в… Но я не умею ругаться. Никогда не умела и не собираюсь учиться. Так что просто… просто оставьте нас в покое! Проваливайте… к чёрту! – выдохнула она. – Из‑за вас вся моя жизнь полетела в тартарары, из‑за вас я потеряла… Неважно! Никита… Никита, идём! – крикнула она намного громче и пронзительнее, чем собиралась, подхватила сумку и почти побежала к сыну. Вцепилась в его руку, словно в спасательный круг – сын протестующее пискнул, попытался высвободиться из её цепких ледяных пальцев, но Алёна ничего не замечала. Босиком, утопая в песке, она спешила к выходу с пляжа, и Никита едва поспевал за ней.

Фрейман остался стоять у воды, провожая их растерянным взглядом, только за который Алёне хотелось его ударить. Она как во сне брела по тропинке среди деревьев, и только когда мягкая лужайка перешла в мощёную дорожку к стоящим на отшибе первым домикам посёлка, поняла, что оставила на пляже удобные разношенные туфли, в которых ходила уже несколько месяцев и которые единственные из всей её обуви никогда не натирали ног.

Глава вторая,

в которой накатывают воспоминания

Алёна с самого начала поняла, что затеянная мужем афёра добром не кончится. Но Григорию надоели «чистые» (его слова), хотя и не особенно прибыльные в сравнении с «настоящим» (и снова) делом операции, и он решил провернуть наконец что‑то стоящее, а именно – разорить ближайших конкурентов, корпорацию «Соната Плюс». Он каким‑то невероятным образом узнал о грядущих переменах в мировой экономике, и решил повернуть их последствия себе на пользу.

Возможно, вначале он и не собирался делиться задуманным с женой, но как‑то вечером они отправились в недавно открытый и страшно модный ресторан – кажется, отметить годовщину свадьбы, и Григорий, не рассчитавший свою норму спиртного, принялся излагать скучающей жене свой остроумный план:

– … Ха, учитывая новую марко… макроэкономическую политику штатов и их консервацию нефти, цены за баррель поднимутся до шестидесяти баксов, это же фолл… Слышишь, Алёнка?! Это самый что ни на есть фолл! – муж то и дело разводил руками и отпивал ещё вина, самостоятельно наполняя бокал из бутылки, которую не выпускал из рук. – У нас на рынке… да и на форексе… бумажка с дядей Франклином потеряет временно свой вес и ценность, граждане останутся с дырками в кармане, потому как господам банкирам платить будет нечем! Не‑чем! – раздельно протянул Григорий. – А если среди них ещё и дураки найдутся…

– Какие дураки? – спросила Алёна, только чтобы показать мужу свою заинтересованность. Он не переносил, когда на него обращали недостаточно внимания, и тут же выходил из себя. Она почти не слушала, что он говорил, и уцепилась только за последнюю фразу.

– Которые не переведут денежки в оффшор и не спишут недвижимость на любовниц! Короче, любимая, у нас в стране резко сократится количество коммерческих банков. Вот это фокус! – довольно расхохотался он, привлекая внимание большинства собравшихся. Алёна готова была сквозь землю провалиться от стыда. Она чувствовала себя хуже некуда, сидя в сверкающем зале шикарного ресторана, одетая в пошитое на заказ шёлковое платье – рядом с вдрызг пьяным мужем, который так и не притронулся к своей тарелке, на которой стремительно остывал лосось под устричным соусом – здешнее фирменное блюдо.

Больше всего на свете Алёне хотелось встать и уйти отсюда, оставив Григория наедине с его бессмысленными задумками – впрочем, как оказалось впоследствии, бессмысленными они вовсе не были. Его план в общих чертах состоял в том, чтобы произвести выгодный обмен пакетов акций нескольких крупных банков, которыми владел Григорий, на акции успешных страховых компаний или производственных предприятий, которым не грозило банкротство в создающихся условиях.

«Стабильность, малышка, вот в чём штука».

Таким образом, конкуренты оказывались с огромным количеством стремительно обесценивающихся акций на руках, в то время как гений финансовых махинаций Григорий получал во владение вполне эти самые стабильные организации.

Алёна бы выбросила пьяный лепет из головы, но председателем правления «Сонаты» был старинный приятель её отца, Иван Антонович Захаров, дядя Ваня, которого она хорошо знала с детства. В последние годы, после смерти отца, они почти не общались, но какое это имело значение! Алёна не могла допустить разорения его семьи, это было бы низко, подло! Но стараться убедить в этом Григория было бы бессмысленно: он жил своей новопридуманной затеей, с каждым днём ювелирно оттачивая план её воплощения в жизнь. А стоило Алёне заикнуться о сочувствии к «дяде Ване», как муж раздражённо велел ей не лезть не в своё дело.

Она бы решилась и предупредила старика о грозящей опасности, пусть даже и не умея точно передать то, о чём говорил муж памятным вечером в ресторане, но Григорий очень скоро сообразил, что излишняя сердобольность жены угрожает осуществлению его хитроумного плана. Он отправил Алёну с Никитой на юг, выкупив им месячную путёвку в самый дорогой прибрежный санаторий. Трёхразовое питание, двухкомнатный номер с джакузи, полный комплекс SPA‑процедур в расположенном на территории салоне… Уже разместившись там, Алёна сообразила, для чего была затеяна эта поездка. Она позвонила мужу и заявила, что немедленно возвращается в Москву, чтобы поговорить с Иваном Антоновичем. Григорий, очевидно, испугался, и тогда‑то у неё забрали Никиту.

Муж, судя по всему, решил, что это в достаточной степени запугает Алёну и охладит её пыл, а он тем временем сможет провернуть всё дело, держа сына при себе. Он не учёл одного: в тот момент Алёна не испугалась, а разозлилась, просто рассвирепела и ещё больше укрепилась в своём желании разобраться со всей этой мерзостью. Да, она хотела уже не столько спасти Ивана Антоновича, сколько забрать сына из рук мужа и его прихлебателей, но это лишь подстёгивало её желание поскорее очутиться в Москве. И вместо того, чтобы взять билет на поезд (ближайший доступный отправлялся через двое суток после того дня, когда Никиту увезли), Алёна решила лететь самолётом. Мужу, очевидно, сообщили, что она обращалась в аэропорт по поводу заказа билета, и тогда‑то рядом с Алёной появился Фрейман. Мерзавец, негодяй, предатель Фрейман, который прикинулся едва ли не сочувствующим лицом, который дал понять, что Григорий опасается только того, что Алёна намерена обратиться к Захарову, но не возражает против её воссоединения с сыном. Она к тому моменту и думать забыла про старика и в свою очередь не возражала против сопровождающего: пусть видит, что она всего лишь хочет встретиться наконец с Никиткой, так и быть, она и шага не ступит в Москве без ведома Фреймана – лишь бы увидеть сына… Из‑за беременности Алёна чувствовала себя разбитой и больной, её постоянно тошнило, потому‑то она и побежала в туалет, когда они с Фрейманом ждали регистрации в кафе аэропорта. А вернувшись – бледная, измученная, жадно глотающая минеральную воду из только что купленной бутылки, – наткнулась на издевательскую улыбку своего нового знакомого. Обвела глазами столик, ухватилась за билет и только тогда поняла, что во время её отсутствия Фрейман забрал паспорт. Наверное, получил какие‑то срочные указания по телефону, пока её не было. «Кажется, вы сегодня никуда не полетите», – насмешливо пропел он, глядя на её растерянность. Алёна вскрикнула, рванулась… Фрейман тщетно пытался её оттолкнуть, уберечь лицо от длинных ногтей – Алёна визжала, царапалась, брыкалась. Его спасло то, что рейс был ночной, людей в здании аэропорта практически не было, и никто не подошёл осведомиться, в чём дело, а с охраной зала ожидания Фрейман по‑свойски договорился заранее. Стражи порядка заранее скрылись в служебных помещениях. Помощи было ждать неоткуда.

Она бы, наверное, здорово разукрасила царапинами его утратившее всё выражение самодовольство лицо, если бы не накатившая внезапно слабость. Алёне вдруг стало очень жарко, щёки запылали, а сердце забилось гулко‑гулко. Тогда‑то Фрейман и сумел её схватить. Потом было возвращение в ставший её личным адом санаторий на берегу Чёрного моря, звонок Григория, посоветовавшего ей «быть умницей и не дурить», минутка, на которую трубку передали встревоженному её отсутствием Никите… «Мама, а ты к нам скоро приедешь? Я уже скучаю», – лепетал он своим тоненьким, невнятным голоском. Как‑то утром, безразлично переключая каналы супермодного телевизора с плоским экраном, Алёна наткнулась на выпуск новостей, из которого узнала, что пророчества Григория относительно коммерческих банков сбылись и о том, что несколько корпораций, в том числе и «Соната», оказались на грани банкротства, и навряд ли их спасёт даже чудо. После этого у Алёны уже ни на что не было сил. Она чувствовала себя выжатой, как лимон, даже хуже… На следующий день после известий в её номере появился Фрейман, далеко не такой уверенный, как в их прошлую встречу, и, опасаясь приближаться к Алёне даже на шаг, оставил на столике в прихожей её паспорт и билет на самолёт с открытой датой. Она механически собирала вещи – свои и Никиткины, – когда нестерпимая боль внизу живота обожгла её, не оставив ни единой связной мысли. Кое‑как, держась одной рукой за живот, а другой – за все вертикальные поверхности, Алёна добралась до телефона и позвонила в «скорую помощь».

Неделя в грязной больничке, ещё пара часов в ненавистном номере, чтобы забрать вещи – и Алёна вернулась в Москву. Григорий встретил её сперва настороженно, а потом растерянно, не понимая, в чём причина: его живая, симпатичная жена вдруг угасла, словно бы превратившись в свою тень, молчаливую и бесцветную. Алёна тусклым голосом сообщила, что после всего случившегося не видит смысла продолжать совместную жизнь и, ни словом не заикнувшись о беременности и выкидыше, забрала Никиту и кое‑какие пожитки из их с Григорием квартиры. Муж, чувствуя вину, лебезил и заискивал, но она была непреклонна. Тогда Григорий, окончательно растерявшись и ничего не понимая, щедро предложил ей пятую часть той суммы, что была на его счету в одном из европейских банков. Это были огромные и, что ещё важнее, отвратительно грязные и преступные деньги, так что Алёна отказалась. Она попросила только о том, что дал за ней когда‑то покойный отец: пять тысяч долларов, чтобы продержаться первое время и хоть как‑то устроить их с Никитой новую жизнь. Григорий согласился – с огромным облегчением.

Сперва Алёна не знала, куда уехать, где спрятаться – не от мужа и его мерзких дел, а от той пустоты, которая не хотела покидать душу после того, как тело покинул так и не родившийся ребёнок. Вариант с отъездом за границу Алёна отмела сразу, так как не знала иностранных языков, кроме нескольких фраз на английском, которые выучила, когда они с Григорием ещё отдыхали вместе и ездили то на Маврикий, то в Тунис. Разглядывая случайно попавшую на глаза политическую карту, она вдруг заметила крохотный кусочек суши того же цвета, что и вся огромная Российская Федерация, кусочек, затерявшийся между Балтийским морем и несколькими маленькими странами вроде Литвы или Польши. Такой крохотный, такой одинокий. Спасительно отделённый от остального мира.

Алёна решила переехать в Калининград.

Глава третья,

в начале которой маленький мальчик задаёт слишком много вопросов

В Калининграде оказалось спокойно и на удивление привычно: так, словно Алёна родилась и выросла в этом странном городе, не похожем ни на один другой. Она сразу же полюбила его многообразие: зелёные бульвары, тёмную воду реки, которую горожане называли разными именами – то Прегелем, то Преголей, однотипные ветхие девятиэтажки советских времён и новенькие домики немецкого образца, выстроившиеся вокруг Кнайпхофа, и даже привыкла говорить о городе так, как его жители, употребляя вместо громоздкого слова «Калининград» лёгкое на слух «Кёниг». Никите на новом месте тоже очень понравилось, главным образом потому, что он в силу возраста вообще обожал перемены и открытия. И всё‑таки через несколько месяцев после приезда Алёна решила перебраться в пригород Кёнига – Зеленоградск, тихое местечко на побережье Балтийского моря.

Пяти тысяч им вполне хватило на то, чтобы приехать и обустроиться. Алёна устроилась в туристическое агентство – сперва прошла стажировку, потом её приняли в штат и отрядили заниматься горящими путёвками. Конечно, ей бы больше хотелось заниматься неспешным планированием отдыха клиентов, предлагать им несколько вариантов на несколько недель вперёд, но ничего не попишешь. Со временем дела у агентства «Солнечный полёт» стали идти всё хуже, и через полгода после того, как Алёна нашла работу, оно разорилось. Тогда‑то они с Никитой и переехали в Зеленоградск. Сына легко приняли в детский сад на окраине, а саму Алёну – в редакцию местной еженедельной газеты, теперь она работала в отделе бесплатных объявлений. Платили немного, так что пришлось задуматься и о подработке, и три вечера в неделю Алёна оккупировала домашний телефон и занималась социологическими опросами граждан на самые актуальные и волнующие общественность темы. Работа «на телефоне» приносила дополнительные три сотни долларов в месяц, и это позволяло маленькой семье ни в чём особенно не нуждаться.

Алёна как раз собирала сына в садик – это было на следующий день после встречи с Фрейманом, – когда Никита вдруг спросил:

– Мам, а тот дядя тебя напугал?

– Какой ещё дядя? – рассеянно переспросила Алёна, наклоняясь, чтобы покрепче завязать ему шнурки. Сын нетерпеливо пояснил:

– Который к тебе вчера подошёл. Ты испугалась, я видел. Это твой… враг?

– Ну что ты, котик. Какие у меня могут быть враги. Я разве похожа на того, кто обижает других людей? А только у таких враги и бывают, ты это, пожалуйста, запомни. А теперь будь добр, бери рюкзак – и пойдём, а то опоздаешь к завтраку.

Никитка послушно потянулся за своим ярким рюкзачком, набитым игрушками, запасной обувью и сменой чистой одежды – на всякий случай. Алёна запирала входную дверь, когда сын, нетерпеливо переминающийся с ноги на ногу на лестнице, вновь вспомнил о таинственном, с его точки зрения, незнакомце.

– Что он от тебя хотел, ма?

Алёна уже хотела было ответить что‑нибудь незначительное, как вдруг поняла, что и сама не знает, чего от неё хотел этот Дмитрий… или как там его… Фрейман. То есть, разумеется, она помнила, что этот кретин бормотал что‑то про извинения… но стал бы он ради этого их разыскивать! Алёна ни секунды не верила, что встреча на пляже действительно была случайной. Случайно можно встретить бывшего одноклассника, или дворового товарища, или коллегу по предыдущей работе, или сослуживца… Но такие люди, как Фрейман, как все, кто имеет какое‑то отношение к её мужу, случайно на пути не попадаются. От этой мысли становилось ещё страшнее. Неужели Григорий решил её найти? С чего бы вдруг, ведь прошло два года с тех пор, как она ушла – и всё это время о нём не было ни слуху ни духу.

– Да так… просто увидел – и решил подойти, поздороваться. Выбрось его из головы, Никита.

Однако выполнить это оказалось не так просто, потому что стоило им выйти из подъезда на улицу, как Алёна увидела сидящего на низеньком заборчике, отделявшем заросший палисадник от остального двора, Фреймана. Руки в карманы, брови выразительно сведены над переносицей, упрямое выражение на худощавом лице – Алёна подумала, что за прошедшие годы он ничуть не изменился, даже не повзрослел ни капельки. Сколько ему сейчас? Тридцати, конечно, ещё нет… мальчишка. Бесполезно было делать вид, что они его не заметили: опережая её мысли, Фрейман поднялся со своего места и шагнул к Алёне, протягивая ей забытые вчера на пляже туфли. Сейчас они показались ей ещё более потёртыми, чем обычно, – даже стыдно стало и неловко из‑за того, что ему приходится держать в руке эту рухлядь. Алёна быстро протянула руку за туфлями и торопливо запихнула их прямо в пакет с рабочими документами.

– Спасибо, – пробормотала она, намереваясь как можно скорее добраться к выходу со двора.

– Подождите… Алёна… послушайте, ну можем мы поговорить?

– О чём нам говорить, – прошипела она, стараясь, чтобы не услышал Никита, – если каждый раз, когда я на вас смотрю, мне хочется вас ударить?

– Вы меня боитесь, да? – продолжал Фрейман, словно не слыша. – Алёна, слово даю, я вас случайно вчера увидел. Сначала даже не узнал – ну мало ли тут блондиночек ходит с детьми.

Ого, так она, оказывается, блондиночка. Очень приятно, господин Фрейман. Вроде бы и не поспоришь: волосы‑то у Алёны действительно светлые, но когда тебе идёт тридцать третий год, ты воспитываешь ребёнка и время от времени чувствуешь себя рано состарившейся, такое обращение ничего, кроме справедливого раздражения, вызвать не может.

– Я вас не боюсь, – твёрдо сказала она. – Я вас просто ненавижу. Так же, как мужа. Так же, как всех тех, кто, как и вы, связан с ним одними и теми же грязными делишками. И я не желаю больше вас видеть, слышать и…

Что – «и», Алёна придумать не смогла. Что вообще подразумевает контакт с другими людьми? Прикосновения? О, ну тут всё было с точностью до наоборот. Видеть‑слышать Фреймана она пусть и не хотела, но его довольную физиономию разукрасила бы с большим удовольствием. Чем больше Алёна смотрела на его лицо, тем сильнее сердилась. Эта его кривая усмешка, выражение полного непонимания в светлых карих глазах… весь он! Весь он выглядел, как старшеклассник‑переросток, глупым и упрямым. И всё равно один его вид заставлял Алёну дрожать. И как только Фрейман догадался, что она его боится…

– И?.. – пропищал тонкий голосок, и тогда Алёна разом вспомнила, где находится – и с кем. Ухватилась покрепче за руку сына – совсем как накануне, как утопающий цепляется за протянутый канат, и зашагала к выходу со двора, оставив Фреймана наедине со своим самодовольством и никому не нужными извинениями.

Зеленоградск был таким маленьким, что им с Никитой не нужно было даже на автобус садиться, чтобы попасть из дома в детский сад или на противоположный конец города. Однако этим утром, когда они опаздывали, знакомые короткие улочки казались Алёне бесконечными. С каждым шагом она ощущала, как тает её уверенность в том, что жизнь наконец‑то наладилась теперь, спустя два года после всего. Одно только появление этого негодяя – и рухнул ненадёжно отстроенный мирок, в котором не было места прошлому, Григорию и всему, с ним связанному.

Она отвела сына в садик, выслушала ворчание старенькой воспитательницы, недовольной опозданием Никиты на завтрак, и поспешила на работу, надеясь хотя бы там отвлечься ненадолго от тяжёлых размышлений о том, как выяснить, что задумал Фрейман, для чего он их преследует. Может быть, отыскать в записной книжке телефон Григория и спросить его? Едва ли муж ответит…

Едва войдя в их маленькую захламлённую редакцию, Алёна поняла: что‑то не так. Корреспонденты из отдела новостей – все трое, дизайнер и даже корректор Ирина Викторовна, известная болтушка, сидели как в воду опущенные. Алёна протиснулась мимо них к своему приткнувшемуся в уголке столу, сняла через плечо сумку, устроилась за компьютером и, не решаясь нарушить молчания, принялась доставать из пакета приготовленные с вечера распечатки для следующего выпуска. Потом взяла ручку и приготовилась внести кое‑какие правки, но не выдержала и трёх минут – подняла голову, ещё раз оглядела сослуживцев и неуверенно спросила:

– У нас что‑то случилось?

Ирина Викторовна то ли вздохнула, то ли всхлипнула, а Игорь, один из корреспондентов, тускло объяснил:

– Главред сейчас на летучку поехал… Звонили из администрации – нас закрывают. Бесплатная городская газета никому не нужна.

– То есть как это – не нужна бесплатная? А платная, выходит, им нужна? Так может быть, нас просто…

– Нет, деточка, – скорбно покачала головой Ирина Викторовна. – Формат нам менять никто не будет. У «верхушки» уже есть на примете один журнальчик, который они хотя под себя подгрести. А нас – побоку.

– И… когда? – безнадёжно спросила Алёна. Неделя начиналась просто отлично. Понедельник – день тяжёлый, это всем известно, но не настолько же! Сперва встреча с Фрейманом, потом известие о грядущем сокращении. А это значит – снова поиски работы, придётся ещё пару вечеров в неделю посвятить «халтуре», а она и так едва находит время на общение с Никиткой…

– Дали неделю на сборы.

– А… – хотела ещё что‑то спросить Алёна, но охнула от неожиданности: разметав в стороны бумаги, ей на стол тяжело вспрыгнула Дюша – прикормленная редакцией лобастая серая кошка.

– Да, кстати, – вспомнил дизайнер Павлик, – Дюшку велели обратно на улицу выгнать. Говорят, тут после нас адвокатская контора будет, им шерсть на полу не нужна…

День тянулся медленно. К обеду, когда Алёна и остальные уже на стенку лезли, не зная, чем заняться и имеет ли смысл готовить материалы в выпуску, который станет последним, вернулся из администрации главный редактор Борис Карлович – высокий лысеющий мужчина в круглых очках – и сообщил, что последнего выпуска не будет вовсе, а на срочную самоэвакуацию редакции дают вовсе не неделю, а трое суток.

– Господа, – печально провозгласил он, – не вижу смысла вас задерживать. Собирайте вещи – и, как говорится… Н‑да. С вами приятно было работать, коллектив у нас был славный, так что… Н‑да. В общем, не поминайте лихом… вот… Как бы это сказать… До свидания всем! Удачи вам на новом жизненном пути.

Алёна решила пораньше забрать Никитку из садика. Раз уж в ближайшее время не придётся друг от друга устать, лучше провести вместе остаток дня и сводить сына к морю – пусть прогуляется. Перед уходом она выбросила в корзину для мусора все документы, которые так старательно готовила дома, а подумав немного, присоединила к ним и старые туфли. Всё равно их удобство значительно уступает чувству стыда, которое ощущаешь, показываясь в них на людях. Надо избавляться, пока настроение соответствующее…

В детском саду Алёну поджидал очередной сюрприз. Понедельник определённо не скупился на испытания, сваливающиеся на её голову. Группа Никитки под приглядом воспитательницы и парочки мамаш, забежавших проведать детей, возилась во дворе садика, плотно оккупировав песочницу и металлическую горку. И только один малыш не принимал участия в общих играх, предпочитая играм в песке качели. Это был сам Никита, а рука, качающая его, принадлежала Фрейману, очередное появление которого оказалось для Алёны последней каплей в череде неприятностей этого дня. Сжав зубы и проговаривая в уме десятки обвинительных выражений, она широкими шагами направилась к качелям, забыв поздороваться с приглядывающими за детворой женщинами и не замечая, что перекинутая через плечо сумка на длинном ремне больно колотит по ногам.

– Послушайте, вы! – сердито крикнула Алёна, пытаясь одной рукой остановить качели, но силы, конечно же, были несоизмеримы. Всё кончилось тем, что обитый металлической пластинкой угол сиденья больно въехал ей в колено. Алёна отпрянула от качелей, схватилась за ногу и вспомнила про себя все те слова, которые папа запрещал произносить вслух, ещё когда она была маленькой девочкой. Колено пульсировало горячей болью, и она едва не заплакала, когда проворно соскочивший с качелей Никитка бросился утешать мамочку и ненароком задел пострадавшую ногу.