Loe raamatut: «Ведьмы горят на рассвете»
Произведение является художественным вымыслом, созданным исключительно в развлекательных целях. Упоминаемые сцены насилия не предназначены для лиц младше 18 лет.
* * *
Посвящается каждому, кто
в поисках границы между светом и тьмой
обнаружил, что границ не существует…
(утерянная страница)
Крошка, крошка,
Ты спишь?
Приходи к реке,
Приходи при луне;
Иди шагами тихими, —
Мы играем с мёртвыми.
Крошка, крошка,
Ты видишь то, что и я?
Река тиха,
Река быстра,
Мёртвые надеются перейти её зря.
Река – наша кровь,
Огонь, прах и печаль;
Испепелит твои тайны, подарит злую вуаль.
Крошка, крошка,
Ты, что же…
Думаешь, мне твоей гибели жаль?
(утерянная страница гримуара «Серебряный мак»,
автор неизвестен)
Эпилог – вместо пролога
Огонь исчез, и теперь вокруг лишь тьма.
Я всё ещё помню едкий дым, просачивающийся в лёгкие, помню кольцо пламени, чьи языки угрожали слизнуть мою кожу. Мир вокруг горел, а боль сводила с ума. И единственный, кто мог мне помочь, кто мог спасти, лишь наблюдал – без тени сомнения, без сожаления.
Огня больше нет.
Конец.
Тьма.
Смерть.
Пугает меня, однако, вовсе не смерть, а то, что скрывается в её мраке: ложь, на которой я построила свою жизнь. «Люди не хотят понимать, – сказала как-то мама. – Они замечают твои недостатки, потому что так им проще оправдать свои собственные. Если хочешь быть счастливой, веди себя тихо, мой ангелок. Не сражайся в чужой войне». И я пыталась, честно пыталась. Я улыбалась и притворялась, и жила жизнью человека, которого хотели видеть во мне другие. Пока не потеряла себя. Пока больше уже не могла вести себя тихо.
«Яра…»
Моё тело – прах, душа – тьма, страхи – проклятие. В конце концов от себя не убежать даже в могилу.
«Яра…»
И вот всё, что у меня осталось: воспоминания. Тьма, шепчущая и рокочущая, как безлунная ночь в лесу. Знающая обо всех моих обидах и печалях. Преследующая словно голодный хищник, зовущая по имени… Помоги мне!
«Слишком поздно, Яра. Таков был твой выбор. Такова участь ведьм – они горят».
Пожалуйста!
«Твой выбор, твоя ложь, твоя смерть…»
Часть I
«Яд», – говорят они.
«Магия», – называем мы.
«Сказания света»
1. Ярослава
Когда ты мертва, ничего не меняется. И всё же… что-то для меня изменилось.
– Очнись.
Тьма отступает, и свежий воздух щекочет нос. Этот воздух пахнет недавним дождём и гнилыми листьями, но я боюсь открыть глаза, чтобы выяснить, откуда он взялся. А что, если это ещё одно воспоминание? Или, хуже, галлюцинация? Что, если я всё ещё в том огне, и как только открою глаза, пламя продолжит сдирать с меня заживо кожу? Боль заставляет нас воображать жуткие вещи – так и начинается безумие.
Однако даже после вечности в забвении моя надежда сумела каким-то чудом уцелеть. Я хочу жить. «Безумно». Хочу снова увидеть звёзды своими глазами, почувствовать прикосновение чужого тепла на коже, ощутить вкус кислых яблок на языке…
– Всё ещё мертва?
– Ненадолго.
Словно живая тень за моими закрытыми веками, кто-то склоняется надо мной.
– Ну же, девчонка, ты должна очнуться, – говорит он, осторожно, будто сам боится поверить своим словам. – Я тебе доверяю. – С прикосновением холодного металла что-то рвётся у рук. «Верёвки. Он разрезал верёвки». Но почему? И зачем я вообще была связана?
Прихожу в сознание медленно, вяло, сумбурно, точно пробуждаясь от долгого сна. Нет ни страха, ни радости, лишь пустота в разуме, где ещё недавно всё кутал извечный потусторонний сумрак. Снова ощущать тело странно, будто оно и не моё вовсе и держит мою душу в тисках, но это в то же время и успокаивает: тело защищает меня от смерти, от тьмы, а это хорошо. Чувствую, как мёрзнут пальцы, а сердце стучит аритмично, силится приспособиться к спутанным мыслям. «Хо-ро-шо».
В первую секунду, когда я наконец осмеливаюсь приподнять веки, это всё-таки до отчаяния похоже на очередной кошмар. По-прежнему черным-черно… Однако потом зрение фокусируется, и я различаю силуэт молодого человека, сидящего рядом. Выглядывающая из-за туч луна освещает его уставшее лицо и впалые щеки. «Я тебе доверяю», – сказал он.
Лжец.
Я выхватываю нож у него из рук, без предупреждения, резко и грозно как могу с неслушающимися, замёрзшими руками, садясь на сырой земле и поджимая ноги, чтобы броситься прочь при первой же опасности – скорее привычка, чем осознанное решение. Тем не менее он даже не хмурится, когда лезвие указывает на него. Не впечатлён моей проворностью? Или знает меня? Но сама я не узнаю ни его взъерошенные тёмные волосы, ни самоуверенно поджатые губы.
– Твою ж…
– Живая!
Я вздрагиваю. Подняв голову, понимаю, что рядом стоят ещё двое – другой парень и девушка; ночь скрывает их черты, однако оба таращатся на меня как на призрака. «Я призрак?»
Воспользовавшись моментом замешательства, мой воскреситель дёргает меня за руку, нож падает, и темноволосый подхватывает нож до того, как у меня есть шанс отреагировать. Я снова оказываюсь беззащитна, и хочется закричать. Но не потому, что мне страшно, нет. Всё ещё наблюдая за происходящим как сквозь лениво развеивающийся туман, играющий с моим разумом, я внезапно осознаю, что дрожу – не от страха и холода, а от возрождающегося на месте пустоты в душе воодушевления. Я так давно ничего не чувствовала, ни рук, ни дыхания, ни свежести ночного ветра… хочется закричать потому, что могу. Потому, что жива.
«Но как?» – пытаясь найти ответ, мой взгляд пробегает по округе и натыкается на покосившиеся кресты и могильные плиты, окутанные фантомными, серыми оттенками ночи. Вокруг царит покой, какого в мире мёртвых мне и не снилось. «Кладбище». Но ведь я помню дом в огне, обращающиеся в пепел книги, горький дым… Я сгорела! От меня ничего не должно было остаться. Как моё тело уцелело?
Что-то не так.
Голова тяжёлая, а на языке неприятный привкус. Лекарство? Кровь? Желчь? И словно чужеродный механизм, руки и правда отвечают на мысленные команды с короткой задержкой, когда я потираю заледеневшими пальцами плечи. Такое обыденное движение, однако мурашки, бегущие под тонкой блузкой по рукам, окончательно убеждают, что мне всё это не чудится.
Он интерпретирует мою дрожь неправильно.
– Вы её пугаете, – говорит воскреситель своим друзьям. – Дайте нам с ней поговорить наедине.
– А ты её не пугаешь? – нервно возражает девушка.
– Я всё ей объясню.
– Но…
– Лаверна. – Его голос звучит тихо, но непреклонно. Люди используют подобный тон, лишь когда знают, что их не ослушаются.
И Лаверна слушается. Нехотя. Её взгляд мечется между ним и мной в нерешительности, а потом она молча морщит нос. Спустя несколько секунд всё-таки разворачивается и уходит прочь, в сторону автомобиля, припаркованного за железными воротами, может, расстроившись или разозлившись, или разочаровавшись, – или всё сразу? Парень, однако, никуда не спешит.
С немым вопросом воскреситель поднимает на него глаза.
– Я не оставлю тебя с ней одного, Мир, – говорит ему друг. – А если она снова попытается на тебя напасть?
– Умоляю, нож-то у меня.
Друг сомневается. Грязь под его ботинками, рядом с моим бедром, хлюпает, когда он переступает с ноги на ногу, мешкая. На мгновение кажется, что он собирается меня пнуть – просто потому что может, потому что уверен, что я опасна, и мне стоит напомнить, кто здесь главный. Но нет. С недовольным вздохом он в конце концов разворачивается и уходит следом за Лаверной, оставляя между могил за собой мятую траву.
Вероятно, мне действительно должно быть страшно – или хотя бы тревожно, – ведь я не знаю ни этих людей, ни того, что произойдёт дальше, но… «Я жива». Это всё, что имеет значение.
Оставшись, как и требовал, наедине со мной, Мир продолжает смотреть на меня с напряжённым любопытством. Мы оба так и сидим на раскисшей от недавнего дождя земле, подол его плаща промок в грязи, но ему плевать; он ждёт моих действий. Наверное, следует что-нибудь спросить. «Ты впрямь меня спас?» Но если бы он предпочитал видеть тебя мёртвой, как бы ты оказалась здесь, дурочка? «Тогда где мы? Куда делся огонь? Трава зелёная, разве сейчас не зима?»
– Кто ты? – начинаю я и не узнаю собственный голос. Пытаюсь вскарабкаться на ноги, но теперь, всецело придя в себя, понимаю, что лодыжки тоже связаны.
– Зависит от того, – говорит Мир, – кто ты?
Молчу.
– Ты можешь мне доверять, – повторяет он, демонстрируя верёвку, которая прежде связывала мои руки, и отбрасывая в сторону. – Видишь? Я тебе доверяю.
«Лжец». Ни капли доверия в его расчётливом взгляде.
– Если доверяешь, развяжи мне ноги.
Нож блестит в руках Мира, когда он качает им из стороны в сторону в знак отказа:
– Сначала скажи мне своё имя.
Очередной порыв ветра проносится между нами, напоминая, какой беззаботной может быть ночь. Я никогда не боялась умереть, но однажды боялась жить. Теперь же, глядя на следы от грубых верёвок на своих запястьях, думаю, пора признать, что и то и другое ложь – я боюсь как жизни, так и смерти. Моя кожа должна быть в шрамах и ожогах после пожара, однако она мягкая и гладкая, и невредимая. И тем более не пепельно-бледная, какой полагается быть коже у мертвеца.
Вот что не так.
Мой взгляд с опаской снова пробегает по кладбищу, на этот раз примечая яму неподалёку, холмик земли и… кости. Понимание происходящего пробегает по позвоночнику липкой дрожью. «Это не моё тело».
– Ага, – проследив за моими глазами, Мир кивает. – Кости твои. – Простой, печальный факт, никакого сожаления в его голосе.
– Сколько прошло?
– Почти три года.
«А казалось, что тысяча». Три года смерти, тьмы и проклятия… Изменилась ли я? А царство живых?
– Ну, так как? – продолжает Мир. – Помнишь, кто ты? Своё имя? Или годы в могиле свели тебя с ума насовсем?
Я облизываю пересохшие губы, сглатывая. Неприятный привкус на языке почти исчез, мысли стали чётче, но горло теперь горит от жажды. Признак того, что на мне использовали магию.
– Яра… Ярослава.
Выражение лица Мира наконец расслабляется. Если бы он не контролировал свои эмоции передо мной, уверена, выдохнул бы с облегчением: имя, которое он хотел. Душа, которую искал. Не добавляя ни слова, он крутит ножик в руке и начинает резать верёвку у меня на лодыжках.
– Как ты меня оживил, Мир? – спрашиваю я, наблюдая за его точными движениями.
– Как? Или почему?
– Почему.
Он колеблется.
– А это правда, что о тебе говорят, Ярослава? Ты была преступницей, ведьмой и так называемой Королевой мёртвых? – Это сарказм в его голосе? – Не кажется, что последний титул чересчур… помпезный?
«Нет, если знаешь, что я натворила».
– Почему? Преступница никому не нужна живой.
Верёвка лопается, я на свободе. Спрятав нож, Мир поднимается во весь рост, быстро, хлёстко, глядя мне прямо в глаза, и теперь он уже вовсе не выглядит уставшим.
– Потому что, Огонёчек, надеюсь, ты хочешь узнать правду. – Когда маска напускной безэмоциональности даёт трещинку, столько эмоций проносится на его лице разом, что не могу уловить их все. Страх, сожаление, боль, гнев… Буря. – Надеюсь, ты хочешь отомстить.
2. Ярослава
По дороге с кладбища никто не говорит ни слова. Из окна автомобиля я наблюдаю, как мимо проносятся пустынные улицы города… Этот город – Сент-Дактальон, мечта и ночной кошмар, место, где при первой встрече тебе не будут рады, а при последней просто так не отпустят.
История гласит, что Сент-Дактальон построен на костях четырёх ведьмаков, которые владели магией крови и которым служили потусторонние духи. Веками местные жили в страхе, а люди со всего мира съезжались сюда с надеждой, что ведьмаки помогут им обмануть свой судный час: умереть – но остаться в живых.
А потом в одну ночь ведьмаки… исчезли. И никто с тех пор не мог вспомнить их лица, никто не мог точно сказать, существовали ли они когда-то вообще. Жизнь шла дальше своим чередом, а от магии остался лишь густой туман в лесах, окружающих наши земли.
Другая версия утверждает, что ведьмаков и не было вовсе, а была лишь одна уродливая ведьма, которая умела превращаться в прекрасную нимфу, красть чужие таланты и продавать их другим. Именно поэтому город на протяжении всей своей истории повидал столь много одарённых, богатых и удачливых людей. Изысканные и аристократичные, каменные фасады домов здесь словно произведения искусства, каждая улица – идеальная линия, а каждый парк и каждый мост через сапфирово-синие воды реки Нотт… сон наяву.
И наконец, есть третья версия:
Ведьмаки жили бок о бок с ведьмой, которая и правда была прекрасной. Однако ведьмой она стала лишь после того, как украла сердце одного из ведьмаков (не знаю, фигура ли это речи). А до той кражи она была самой обыкновенной девушкой, но настолько умной и милой, что один из ведьмаков влюбился в неё и за свои чувства был лишён магического дара завистливыми высшими тёмными силами. Спустя же несколько лет у возлюбленных родился ребёнок.
Ребёнок-демон.
* * *
(Шесть лет назад)
– Ведьмак и ведьма же по легенде бессмертные, так? – спросил Богдан, щурясь на летнем ветру, путающем его каштановые волосы. – Получается, их ребёнок тоже?
В больничном дворе всегда было ветрено; кривой старый дуб и ржавый забор не могли обуздать и остановить природу. А все эти истории каким-то образом придавали плохому ветреному дню хороший смысл, цель. Мечту.
– Не знаю. – Я сидела на скамейке под дубом, а Богдан в инвалидном кресле рядом со мной. Его бабушка работала медсестрой, так что я обычно могла найти его здесь, он проводил время за чтением или наблюдал за играющими в футбол на школьном стадионе через дорогу. – Но почти уверена, что их демонический ребёнок тоже обладал магическими силами. – «Хотелось бы и мне».
Однако тогда магия для нас была всего лишь ещё одной сказкой.
Все дети в нашем провинциальном Чернодоле обожали сплетни о большом загадочном городе Сент-Дактальоне. Я никогда там не бывала, хотя знала, что дорога на автобусе занимала не больше трёх часов, но я видела редких гостей из Сент-Дактальона, навещающих своих родственников, видела их дорогие машины на наших улицах. Очевидно, гостям не нравились эти визиты: они смотрели по сторонам с презрением и уезжали как можно скорее.
Когда я ничего не ответила, Богдан покосился на меня. Нахмурился.
– Новый синяк? – Под левым глазом у него красовалась крошечная родинка, которая напоминала слезинку, если взглянуть лишь мельком. Из-за этой родинки выражение лица у Богдана всегда казалось сострадательным, даже когда он хмурился.
Я прикусила губу.
– М-м. – Синяк под челюстью не был моим сегодняшним трофеем. Я опустила глаза, взглянув на руки. «А вот сбитые костяшки сегодняшние». – Ты просто не видел остальных.
Эта история началась с огня, но не всё в ней обратилось пеплом. Помимо нас с сестрой, мамина кузина была нашей единственной родственницей, и когда она умерла, мама впала в тоску. А потом погрустнела, стала беспокойной, тревожной. Однажды я проснулась от её криков и увидела, что наш дом горит; мама выволокла нас с сестрой на улицу посреди ночи, пока пламя пожирало стену кухни.
Тогда я не боялась огня. Мне было восемь, и его серебристо-синие языки разве что завораживали, а лёгкость, с которой пламя поглощало деревянную раму окна, обращая её в дым и пепел, поражала. В ту ночь ничего сильно не пострадало помимо кухонной стены и окна, и никто не пострадал. Когда же соседи начали задавать вопросы, мама сказала, что увидела кровь на кухонном столе – кровь кузины. Сказала, что не смогла эту кровь стереть, поэтому пришлось сжечь. Когда мама поняла, что никто ей не верит, то стала всё отрицать и никогда больше об этом не говорила.
И всё же что-то там было. Что-то, что заставило её измениться с тех пор. Теперь мама могла подолгу смотреть в пустоту или сказать что-нибудь неожиданное и бессмысленное, всего несколько слов, которые при желании можно было бы списать на высказанную вслух мысль или внезапное воспоминание, однако… все эти оправдания не имели значения. Люди никогда не забывают о твоих недостатках. Дети в школе не забыли о моих.
«Если твоя мамаша чокнутая, то и ты тоже!»
«Уже хочешь поджечь школу? Нет? Почему?»
«Ха, а может, она не чокнутая, а настоящая ведьма? Давай, Ярослава, продемонстрируй своё колдовство!»
Их смех обращался в шутки, шутки становились жестокими, а за жестокими шутками следовали драки, в которых я всегда проигрывала. Наверное, я сама виновата, потому что начала первую драку и ударила мальчишку, который назвал меня психопаткой, и – это оказалось ошибкой. С тех пор компания воодушевлённых подростков, которая выбрала себе врага, верила, что имеет полное право кидаться в меня камнями. Моя жизнь в школе обратилась в кошмар. Хотелось бы мне и правда обладать магией, хотелось бы мне и правда быть ведьмой, ведь тогда бы я могла заставить их всех пожалеть о своих словах…
Богдан всё ещё ждал, пока я отвечу.
– Думаю, я разбила однокласснице нос, – я натянуто рассмеялась, вздрогнув, когда почувствовала синяк.
– А где была твоя сестра?
– Я не могу всюду ходить с Татой, Богдан.
– Даже если это спасает тебя от синяков?
– Я не хочу… – «Быть ей обузой». Мама пыталась ругаться с учителями и другими родителями поначалу, однако это приводило лишь к новым моим дракам. К новым синякам. Поэтому проще стало врать и прятать синяки, да и кроме того я не хотела, чтобы мама грустила ещё сильнее из-за моих царапин. Не могла позволить ей винить себя.
Да и что мама могло изменить? Ей не спрятать меня от всего мира. «Мне не убежать от всех навсегда. Не скрыться. Они меня всегда найдут, всегда будут смеяться, унижать, оскорблять… Я им не нравлюсь. Порчу своим присутствием дни, мешаю им жить. Ошибка природы». Страх накрывал меня как приливная волна, вонзая в руки и ноги свои солёные когти, вынуждая задыхаться от слёз, пока лёгкие не начинали болеть. Пока этот страх не приводил к отчаянию, ведущему к жалкому стыду, ведущему к гневу, от которого я уже никак не могла до конца избавиться. Который питался каждой минутой моего злого бессилия.
Богдан не знал всего этого, лишь Татия знала. Она была старше меня меньше, чем на год, однако какие чудеса способен творить в школе год! Она считалась самой старшей в нашем классе, и её уж никто не трогал. Тата могла просто встать рядом со мной и сказать что-то вроде: «Да, мы сумасшедшие. Однажды ночью мы проберёмся в ваши дома и сожжём их дотла. Может, сегодня?»
Разумеется, Тата никогда ничего не делала, но её уверенного голоса оказывалось достаточно, чтобы все оставили меня в покое на неделю-две после её леденящего кровь обещания. В этом заключалась её магия.
Губы Богдана дрогнули, словно он собирался что-то сказать, однако он промолчал. Этим он мне и нравился: никогда не тратил время на бесполезные слова сочувствия или нравоучения о том, что мне делать и кем быть. Он просто слушал. Поэтому-то и был моим лучшим – да и единственным – другом.
– А как твой день? – спросила я, пытаясь изобразить беззаботность и стирая пятна от травы со своей джинсовой куртки. Нет, сегодня никто не пытался меня побить – я сама упала в траву, а там оказались камни. Меня лишь подтолкнули к судьбе.
Пятна стереть не удалось. Изобразить беззаботность, наверное, тоже.
– Да обычный день, – пробурчал Богдан, взглянув на раскрытую у него на коленях книгу так, будто та ему давно опротивела, а потом перевёл взгляд на играющих в футбол. – Все дни у меня обычные.
– Дурацкая игра, – заметила я.
– Ага. Они же не играют. – Он указал пальцем на одного из мальчишек на поле. – Вон, посмотри на вратаря. Постоянно маячит справа, забывая о левой стороне, и половина ворот остаётся открыта для мяча. А вон она… – его палец рассёк воздух, – с косичкой? Даже не пользуется шансом. Матч выходит бессмысленный, каждый будто играет сам по себе.
– Просто всё отвлекает, когда все носятся вокруг.
– Ну, может, если б я сам был на поле, тоже бы не замечал очевидного, – Богдан усмехнулся. – Но сейчас-то замечаю, и мне не нужно быть ведьмаком, чтобы знать, что выглядит всё это глупо.
Я улыбнулась. Порой задумывалась, кем был этот ребенок ведьмака и ведьмы? Мальчишка или девчонка? И нужно ли магам вообще кем-то быть, или они могут быть и мальчишкой, и девчонкой, и демоном, который никого и ничего не боится?.. Мою улыбку исказила гримаса, когда на стадион вышла Татия. Мы не походили на сестёр. У нас были одинаковые медно-рыжие волосы, но свои я всегда собирала в пучок, и на мне болтались старые штаны и куртка, а не миленькое жёлтое платьице, которое едва прикрывает бёдра. Да и я никогда не чувствовала в себе Татиной уверенности, особенно с синяком на лице.
Вальяжным движением руки Тата, привлекая внимание, откинула за плечо свои распущенные рыжие пряди. Увидев её и тут же позабыв о пролетевшем мимо мяче, один из парней залыбился и побежал к ней. И вся игра на миг точно застыла, когда все вытаращились на их слюнявый поцелуй.
– Фу, – Богдан опустил глаза на свою книгу. – Ей обязательно всегда устраивать представление?
Хмыкнув, я пожала плечами. Это ещё одна причина, по которой над сестрой никогда не смеялись. Её парень не был прям уж противным, однако никто не назвал бы его кривые зубы и красивыми. Не самый сообразительный, но один из самых сильных и готовый на всё – даже побить собственных друзей, если те пытались побить меня, – ради Татии. Она однажды призналась мне, что вовсе не любила его, но любила, как он позволяет ей чувствовать себя могущественной. Для сестрёнки жизнь была как игра.
«Игра, в которой она нравилась каждому и в которой сама я побеждать не умела».
– Дурацкая игра, – ворча, повторила я.
Заметив моё кислое лицо, Богдан снова нахмурился. Развернул своё инвалидное кресло передом к трёхэтажному зданию больницы, которое казалось бесцветным на фоне яркого неба, и спросил:
– Видела городского сегодня?
– Видела. – Да, я заглянула в больничный коридор, когда проходила мимо крыльца. Мальчишка местным явно не был: нос у него покраснел от нашего солнца, и он не выглядел загорелым, как Богдан, или хотя бы привыкшим к теплу, как я. Ещё он где-то порвал джинсы, а худи измазал уличной пылью, и когда заметил мои любопытные глаза, то вытаращился на меня в ответ так, будто хотел уничтожить весь мир своим разъярённым взглядом. – Кто он?
– Без понятия. Но приехал он на такси и буквально вывалился из тачки. Медбратьям пришлось тащить его внутрь.
Словно почувствовав, что о нём говорят, этот самый мальчишка вскоре появился на крыльце. Он уже не казался сердитым, разве что утомлённым, и на ноге у него теперь красовался гипс. Незнакомец оглядел двор, но его никто не ждал, поэтому он достал из кармана телефон, а потом, очевидно, передумав, спрятал обратно. Снова оглядевшись, заметил нас.
Наши взгляды пересеклись, и мы уставились друг на друга. Его тёмные глаза, – странно контрастирующие с золотистыми локонами, – буравили мои собственные долгое, неуютное мгновение. Он был примерно того же возраста, что мы с Богданом, а может, на год младше. Четырнадцать? Тринадцать?.. Однако его надменный вид давал ясно понять, что чувствует он себя гораздо старше.
Подхватив костыли, он неуклюже направился к нам.
– Вы курите? – поинтересовался он, подковыляв. Ужасное оправдание, чтобы начать беседу, однако его ослепительная улыбка ничем этого не выдала.
Помрачнев, Богдан ничего не сказал.
– Не курим, – ответила я.
– Отлично, я тоже. – Он отставил костыли и плюхнулся на скамейку рядом со мной. Выгнул шею, посмотрел на книжку Богдана. – А что читаете?
Богдан по-прежнему молчал.
– «Сказания света», – сказала я.
– О! – незнакомец просиял. – Та книжка, вроде альтернативной истории мира, только с магией? – уточнил он. – Ненавижу.
Я растерянно моргнула.
– Она ж иррациональная, – пояснил он. – Там все герои буквально сверкают и истекают магическими талантами, как кровью, но никогда не пользуются ими ради личной выгоды. Почему? – Протянул руку. – Кстати, я Влад.
Я сглотнула, сожалея, что не могу прикрыть синяк. Из-за него чувствовала себя беззащитной и незатейливой, как трижды прочитанная книга. Однако взгляд Влада уже замер на моём лице, так что мне не оставалось ничего кроме как с уверенной улыбкой в ответ пожать его руку.
– Ярослава, – сказала я. Сидя теперь почти что плечом к плечу, я увидела глубокие царапины у него на подбородке. – Что с тобой случилось? – спросила я до того, как успел спросить он.
– Упал, – непринуждённо ответил Влад. – Не знаю насчёт гор, но сегодня выяснил, что карабкаться на крыши – моё. А вот с крыш… нет. – Он сделал паузу, щурясь на солнце. – А что случилось с тобой, Ярослава?
– Упала, – соврала я.
Прежде чем отпустить мою руку, Влад поглядел на мои сбитые костяшки. Некая мысль промелькнула в его зрачках – он знал, что я вру. Знал, однако давить не стал.
Несколько минут мы сидели втроём в тишине, слушая, как ветер треплет листья дуба, и наблюдая за футбольной игрой на поле, где моя сестра всё ещё обнималась со своим кривозубым бойфрендом. Они, кажется, развеселили Влада, и его губы изогнулись в усмешке. Это была безобидная усмешка, однако мне почему-то стало стыдно за Татию; я не могла припомнить, когда мне в последний раз было за неё стыдно, и это меня разозлило. Влад разозлил меня. И я чувствовала недовольство Богдана. Но всё-таки никто из нас так и не попросил Влада уйти.
– Кстати, насчёт этих книжек, – продолжил Влад, пихнув меня на край скамейки, чтобы вытянуть свою загипсованную ногу. Я насупилась. Он опять улыбнулся. – Если бы у вас были магические силы, чью бы сторону вы выбрали? Героев или злодеев?
– Никто не любит злодеев, – наконец заговорил Богдан раздражённо. Больше, чем незнакомцев, он презирал лишь то, когда эти незнакомцы пытались с ним спорить. – Они всегда проигрывают.
– Разве? Они проигрывают в старых сказках, но мы с вами не сказка и совсем не старые, не так ли, Дан? – Взгляд Влада метнулся к моему синяку. – Думаете, нельзя быть плохим и победить?
– Герои лучше. – Я скрестила на груди руки, соглашаясь с Даном. «Даном? Никто не называет его так». – У них самая сильная магия, их все любят, у них много друзей и последователей.
Богдан кивнул, добавив:
– Злодеем по своей воле никто быть не хочет.
– Я хочу, – выпалил Влад. Слишком быстро, слишком легко, и его улыбка не дрогнула.
Богдан уставился на него.
И я уставилась на него.
– Почему?
– Нравиться всем легко, – пожал плечами Влад. Разве? – Но мне порой интересно, каково это… когда тебя ненавидят. – И вот, безупречная улыбка теперь едва заметно охладела в уголках его губ.
На миг воцарилось молчание.
– Нет. – Богдан покачал головой. – Нет, я не хочу нравиться всем и не хочу, чтобы меня все ненавидели. Хочу… – он покосился на стадион, где все снова бегали и кричали. – Хочу быть серым кардиналом. В каждой истории есть такой, знаете? Который наблюдает из тени, всё видит, знает секреты каждого. Который на самом-то деле и управляет игрой.
– Манипулирует, – поправила я.
– Помогает.
– Помогает тем, кому хочет помогать.
– Тем, кто нуждается в помощи, Яра.
– Тогда что ему мешает помогать нуждающемуся в помощи злодею?
Лицо Богдана посуровело:
– Честь.
– Ну-у, если это так называть, – я невольно хмыкнула. – Но тогда герои и злодеи не такие уж и разные.
– Как это?
Удивительно, но это был первый раз, когда мы с Богданом спорили, и всё из-за мальчишки, которого никогда прежде не встречали. Который теперь тихонько нас слушал, как прилежный ученик.
– И герои, и злодеи за что-то сражаются, – начала я, загибая пальцы. – За что-то, что называют высшим благом, Дан. И те и другие во что-то верят, и тех и других кто-то боится, а кто-то обожествляет. Разница лишь… не знаю, в точке зрения? Злодей для одного – герой для другого. Мы всегда следим за историей героя, за его мыслями и поступками. Поэтому и знаем, что он победит – а значит, и станет героем, – в конце.
– Герои тоже бывают занозой в заднице, – самодовольно встрял наконец Влад. – Герой ни за что не станет тебя спасать, если придётся выбирать между тобой и королевством. Высшее благо, верно?
«Да!» Нет. Нет, мне Влад тогда вовсе не понравился. И это я буду повторять себе каждый день с тех пор. Было что-то в его дружелюбном выражении лица и расслабленном голосе, в том, как он замирал каждый раз, когда беседа прерывалась, словно вспоминая – или видя – что-то, о чём другие не подозревают. Не знаю, являлось ли это что-то хорошим или плохим, просто… иным. Есть такие люди: их слова как поэма, а голос как яд, и тебе остаётся лишь гадать, чем же всё обернётся в итоге.
– Насчёт твоего серого кардинала, – было последним, что сказал Влад Богдану в тот день. – Выбирать, кому помогать, править из тени… Именно так ведут себя герои в начале, а злодеи в конце.
* * *
В следующий раз Влада я встретила через месяц. Шла мимо больницы и увидела его, уже без гипса, сидящим на той самой скамейке и болтающим с Богданом. Эти двое выглядели теперь как закадычные друзья. Странно, потому что либо они нашли что-то общее – что казалось маловероятным, либо Богдану нужно было что-то от Влада – что казалось ещё менее вероятным. И вечером того же дня голос Влада остановил меня, когда я возвращалась домой с рынка.
– Ты и правда это сделала, Ярослава? – спросил он у меня за спиной. Я глянула через плечо. Его лицо немного загорело за лето, и веснушки усеивали нос и щёки. Без гипса и костылей он выглядел выше, а может, просто больше не сутулился. – Слышал, ты пыталась сжечь собственный дом.
«Разумеется, это ты и слышал». Одна из лучших сплетен нашего посёлка, которую вывернули в десяток версий. Неудивительно, что люди делали всё, чтобы каждый гость их знал.
– Пыталась. – Я продолжила шагать, ожидая, что Влад надо мной засмеётся. Нет смысла убеждать людей в обратном, когда они уже всё для себя решили, это я уже давно уяснила.
– Тогда… сожжёшь мой дом, если попрошу?
Крепче сжав пакет с продуктами, я едва удержалась, чтобы не оступиться. Это что-то новенькое. Влад не видел моё лицо, но должно быть, заметил мою удивлённую паузу, когда догнал и поравнялся со мной. Я посмотрела на него. Ни тени насмешки в глазах.
– Как ты меня нашёл? – спросила я.
– Поверишь, если скажу, мы встретились случайно?
– Нет.
– Хорошо.
Мы молча завернули за угол. Солнце висело уже низко, и нас окутывали длинные тени, отбрасываемые домами вдоль улицы. Мне не хотелось, чтобы Влад шёл за мной, не хотелось, чтобы Тата его увидела, ведь она и так болтала о нём всё лето, потому что, очевидно, заметила его в тот раз через дорогу со стадиона, а новое лицо никогда не оставляло её равнодушной. Однако мне и не хотелось, чтобы наша непостижимая беседа заканчивалась. Поэтому я пошла медленнее. Может, я не люблю самоуверенных, как Влад, людей, однако люблю, поняла я, когда эти самоуверенные люди считают меня себе равной.
