1982, или Дожить до весны

Душевная книга о том, как кончилось детство

Попытка задержаться на прологе, подобно тому, как некоторые психологические практики считают, что надо пережить заново травму рождения. Начало 80-х для нашего поколения, старших из них, это травма рождения, то, что мы не помним, потому что «настоящая жизнь» началась потом. Более-менее осознанный детский возраст совпал с тем, как жизнь ускорилась и стала пестрой – или яркой, как первая реклама Stimorol, или грязно-пестрой, как Москва перестройки. Начало 80-х в этой системе координат «до детства» и «никакое время», остекляневший поздний застой, выродившийся, в том числе, и визуально. Дарья Протопопова не случайно так часто обращается к Оруэллу, который угадал про Москву-1984 многое, но не угадал этой вымороченности и старческой хрупкости: задень – упадёт. Книга начинается с того, что Дарья вспоминает то, что вскоре упало, чтобы сохранить это хотя бы в памяти: виды Верхней Масловки, магазин «Цветы», телефонная будка, из которой звонили маме, когда гуляли с папой. В перестройку именно эта поломанная будка с вырванным шнуром разойдется по миру на известной фотографии: да, навсегда зафиксировалось именно то, что было позже, а не истончившийся пролог на пороге перемен.

Прогулки с папой, звонки маме. Как и в любом психологическом опыте, связанном с травмами рождения и раннего детства, автор, вернее, ее героиня, использует реконструкцию эпохи, чтобы разобраться, прежде всего, в отношениях с родителями. «Долгие годы Кира пыталась разобраться, что же хочет ее мать». Робкое упоминание бабушки из романа Павла Санаева «Похороните меня за плинтусом» расставляет нужные акценты, хотя мелькает и сразу исчезает, уступив место внешне буколическим описаниям даже несколько привилегированного московского детства: вип-роддом, дедушкина дача, большая семья, и цветы, цветы – жасмин, пионы, шиповник, «Гвоздика» и «Ландыш серебристый». Будто попал в новоарбатский магазин «Новая Заря»: через нарочитость и грубоватость ароматов проступает некая тревожность. Плохо скрываемые от ребенка семейные тайны, коварная (на самом деле, самая колоритная) «как бы бабушка» Евгения Михайловна, рапсодия распада. В пропитанном духами воздухе тревожно мешаются Оруэлл и Шмелёв.

Почти по-шмелёвски описывая как бы счастливое детство через летние месяцы, Дарья Протопопова и ее героини движутся к краху идиллии, как к осени: подобно тому, как появляются первые желтые листья, в тексте изредка начинают проскакивать перестроечные реалии, болезни старших, делёжка дач, развал старой Москвы.

Эта душевая книга о том, как кончилось детство, проводит читателя через самые темные дни, совпавшие с беспределом начала 90-х, чтобы вывести, как ни странно, к светлым прогулкам по аллее Керн в Михайловском и разговору о Пушкине и семейных тайнах – уже спокойно и без иллюзий.

Игорь Савельев

Это книга воспоминаний из детства. Эта книга пробуждает ностальгию по безвозвратно ушедшим частичкам наших жизней. Эта книга вызывает улыбку, даже если воскрешает в памяти что-то грустное. *** Хоть главной героиней и является девочка, родившаяся в 1982 году в Москве, многие истории из её жизни кажутся мне знакомыми. Сама я родилась в 1990-м в Сургуте. Мне вспомнились поездки в Далматово к бабушке с дедушкой, их собаки Гавка и Жулик, поездки в Шадринск на рынок, потому что у нас ничего нельзя было достать. Есть фотографии, где я совсем маленькая помогаю выкапывать картошку. А где-то в кладовке у родителей даже сохранилась клубочница - пластмассовый шар с дырочкой для пряжи! Воспоминаний слишком много, чтобы сейчас перечислять их все! *** Рассказывать сюжет нет смысла. Он всем нам хорошо знаком и так! Это наше детство, наша юность. Не факт, что все истории из этой книги покажутся вам знакомыми, но они непременно отзовутся теплом в груди, там, где хранятся воспоминания. *** Единственное, что мне хотелось бы оговорить, я не поняла сравнения с книгой Оруэлла «1984». Мне всё-таки история Киры больше напомнила «Вино из одуванчиков» Брэдбери. Но с той лишь разницей, что у Брэдбери была история взросления за одно лето, а у Киры это самое лето, именуемое детством, длилось несколько лет. Очень сложно объяснить свои ощущения, но если уж и проводить параллели с известными произведениями, то для меня это не антиутопия, а история ребёнка, познающего жизнь, хоть даже и в советских реалиях.

Попытка задержаться на прологе, подобно тому, как некоторые психологические практики считают, что надо пережить заново травму рождения. Начало 80-х для нашего поколения, старших из них, это травма рождения, то, что мы не помним, потому что «настоящая жизнь» началась потом. Более-менее осознанный детский возраст совпал с тем, как жизнь ускорилась и стала пестрой – или яркой, как первая реклама Stimorol, или грязно-пестрой, как Москва перестройки. Начало 80-х в этой системе координат «до детства» и «никакое время», остекляневший поздний застой, выродившийся, в том числе, и визуально. Дарья Протопопова не случайно так часто обращается к Оруэллу, который угадал про Москву-1984 многое, но не угадал этой вымороченности и старческой хрупкости: задень – упадёт. Книга начинается с того, что Дарья вспоминает то, что вскоре упало, чтобы сохранить это хотя бы в памяти: виды Верхней Масловки, магазин «Цветы», телефонная будка, из которой звонили маме, когда гуляли с папой. В перестройку именно эта поломанная будка с вырванным шнуром разойдется по миру на известной фотографии: да, навсегда зафиксировалось именно то, что было позже, а не истончившийся пролог на пороге перемен. Прогулки с папой, звонки маме. Как и в любом психологическом опыте, связанном с травмами рождения и раннего детства, автор, вернее, ее героиня, использует реконструкцию эпохи, чтобы разобраться, прежде всего, в отношениях с родителями. «Долгие годы Кира пыталась разобраться, что же хочет ее мать». Робкое упоминание бабушки из романа Павла Санаева «Похороните меня за плинтусом» расставляет нужные акценты, хотя мелькает и сразу исчезает, уступив место внешне буколическим описаниям даже несколько привилегированного московского детства: вип-роддом, дедушкина дача, большая семья, и цветы, цветы – жасмин, пионы, шиповник, «Гвоздика» и «Ландыш серебристый». Будто попал в новоарбатский магазин «Новая Заря»: через нарочитость и грубоватость ароматов проступает некая тревожность. Плохо скрываемые от ребенка семейные тайны, коварная (на самом деле, самая колоритная) «как бы бабушка» Евгения Михайловна, рапсодия распада. В пропитанном духами воздухе тревожно мешаются Оруэлл и Шмелёв. Почти по-шмелёвски описывая как бы счастливое детство через летние месяцы, Дарья Протопопова и ее героини движутся к краху идиллии, как к осени: подобно тому, как появляются первые желтые листья, в тексте изредка начинают проскакивать перестроечные реалии, болезни старших, делёжка дач, развал старой Москвы. Последнее беззаботное воспоминание Киры о матери – как они попали под летний ливень и со смехом бежали за трамваем. «В ту осень дед Киры скончался, а Любовь Георгиевна начала безумно бояться дождя». Кстати, первые симптомы психического расстройства матери – то, что сегодня переживают московские пенсионеры-2020, боясь выходить из дома и выскабливая подошвы с мылом, но это к слову. Эта душевая книга о том, как кончилось детство, проводит читателя через самые темные дни, совпавшие с беспределом начала 90-х, чтобы вывести, как ни странно, к светлым прогулкам по аллее Керн в Михайловском и разговору о Пушкине и семейных тайнах – уже спокойно и без иллюзий.