посылает безоговорочное «ура»
в сердцевину седого облачного нутра,
в кучевую мякоть.
Посмотри на этих зверенышей, посмотри!
Не сокрыто от них ни одной потайной двери,
их куда-то уносят июни и декабри,
чтоб в измотанных клонов по кальке перекроить
и огня не стало.
Где-то должен быть камень шлифованный, путевой,
у которого время натянуто тетивой,
чтоб в обратную сторону к станции нулевой,
заглушая считалкой густой энтропийный вой,
усвистать в начало.
***
Помоги мне, пожалуйста, быть,
помоги мне остаться телесной
в духоте тошнотворной и тесной
надоедливой струйкой воды,
разъедающей сломанный кран
истончившись не стать.
Дай мне воздуха преодолеть
непроглядную взвесь постоянства
безотчетной тревоги. Лекарство
продолжения в завтрашнем дне
капни в чай, чтобы стал хеппи-энд
вероятней на треть.
Научи говорить на твоем
языке недвусмысленно ясно,
чтобы первопричинная разность
не коробила жгучим клеймом,
трансформируя в яростный спор
каждый глупый вопрос.
Я слабею, а ты раздражен.
Я слабее, чем хочется верить.
Между нами дубовые двери,
запечатанные на засов.
И к земле прибивают долги –
обещаний слои.
Помоги мне, пожалуйста, быть…
Не цепляться за каждое слово.
Чтобы, ладен и отполирован,
устоялся наш крохотный мир,
на фундаменте общего «да».
Лишь бы не опоздать…
(Опубликовано в «Литературной газете», №18, 2021 год)
Звездолет
февраля назойливые мухи
мельтешат в окружье фонаря
коченеют руки тонут звуки
расплетая гомон по ролям
нехотя вращается Земля
кажется совсем заледенела
и замедлив новый оборот
равнодушно в космосе плывет
распыляя споры взвеси белой
безымянный сонный звездолет
///
вихри галактической поземки
Млечный путь растянут за рукав
пышный ворох невесомой крошки
вечность вырезает на трудах
и на смуглых слюдяных окошках
вьет миров спиральные узоры
///
незаметно катятся века
лед расколот прорубь глубока
в толще беспредельного пространства
если сквозь нее перенырнуть
отыскать другой Кисельный путь
с холодом возможно распрощаться
но ведет планету снежный дрейф
мы на ней посажены на клей
бегство непосильная затея
скроемся в квартирах щелкнем газ
перепало каждому из нас
жалкое наследство Прометея
а когда истает этот сон
мы опять окажемся вдвоем
и глаза отвыкшие от солнца
несинхронно станем протирать
и закрыв февральскую тетрадь
небо акварелью разойдется
***
томно траурно тревожно
наползает темнота
наступает теснота
не приложишь подорожник
чтоб аорта переста-
ла цвести волнистым зевом
из которого на пол
изливается глагол
солным взваром недозрелым
засыпаю к четырем
поднимаюсь за-тем-но
и не много и не мало
ровно норму дотерпеть
это крошечная смерть
на плече скулит устало
плачь родная причитай
тают сонные недели
мы с тобою одолели
больше четверти листа
отведенного для марта
в календарном псалтыре
дзынь намоленная влага
в пыль и брызги на стекле
глянь соломенное небо
через облачный провал
через узкую прореху
в лоб меня поцеловал
тонкий лучик и пропал
тошный вой затих к рассвету
где ты милая
ушла
***
От привокзальной и до обеда –
седьмой вагон.
Ты полон небом, как брюхо хлебом,
глумится сон –
клубит и манит туманом дальним.
Колесный пульс
гремит по венам, прядет пределы.
«Я не вернусь?»
А после душный прогоркло сальный
плацкартный транс
увяжет плотно
и тех, кто в профиль,
и кто анфас,
в тяжелый морок
поездной исповедальни.
Польются тайны конторских схваток,
боев в быту…
потом наедут на мирный атом
и отойдут…
про медицину, про гороскопы
и про властей…
А ты не лезешь, лежишь на полке
блюдешь дисплей –
он глухо черен, никаких вестей.
Наутро тошно, наутро зябко,
привстать, вздохнуть.
Вот с боковушки сошли две бабы.
Успеть к окну!
Завоевав бесхозный столик,
прикупишь чай.
Рассвет прохладен, ветрами болен.
Унылый час.
�