Loe raamatut: «История одного наркомана. Часть 1»

Font:

Корректор Надежда Седунова

Дизайнер обложки Ольга Третьякова

ISBN 978-5-0060-3091-6 (т. 1)

ISBN 978-5-0060-3089-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Книга не пропагандирует употребление
наркотиков, психотропных веществ или каких бы
то ни было других запрещенных веществ.
Автор категорически осуждает производство,
распространение, употребление, рекламу
и пропаганду запрещенных веществ.

БРАТУ

У Максима была аудиокассета с обложкой, на которой был изображён серый листик марихуаны на сером же фоне, глаза и улыбка у листика были блаженно-дебильными, альбом этот носил название «Narcotic Dance». Музыка предназначалась для людей, ведущих активную ночную жизнь и знающих способы вести её как можно активнее и дольше. Налицо ошибка оформителя, ведь от каннабиса совсем не хочется пускаться в пляс, наоборот, возникает желание посидеть или прилечь. В тот же период, когда Макс активно слушал эту кассету, одноклассница дала мне заполнить анкету – популярное по тем временам занятие. И в графе «Я люблю слушать…» меня угораздило написать «Narcotic Dance». Написала без всякой задней мысли, мне и правда нравилась музыка с этой кассеты. Вечером, когда в дверях комнаты возникла разъярённая мама, я поняла, что сейчас, прямо сейчас, мне попадёт, и никак от этого не уйти. «Ты хоть понимаешь, что ты написала?!» – «Где?» – попыталась я изобразить невинность. «В анкете у Кати, где ещё? Ты хоть знаешь, что такое наркотики?» – «Нет, не знаю», – соврала я и, зачем-то обхватив маму руками за талию, стала честно смотреть ей в глаза снизу вверх. «Наркотики – это то, что разрушает тело и душу человека! Никогда, ты слышишь, никогда больше не пиши это слово!» Я закивала головой. Мама высвободилась из моих объятий, развернулась и вышла из комнаты. Буря стихла. Какие проблемы, не буду больше писать слово «наркотики» ни в анкетах, ни в тетрадках. Я и без этого давно знала, что такое наркотики и что мой старший брат их употребляет. Мне было одиннадцать лет.

* * *

Первые воспоминания о Максиме начинаются с огромного бумажного плаката на стене над бабушкиной кроватью. На плакате в воинственных позах застыли мастера ушу, брат тогда этим увлекался. Потом я перевожу взгляд вправо и вижу его спину. Он сидит за секретером, включена настольная лампа. Я наблюдаю за ним. Наблюдала за Максом всегда, особенно в детстве. Как он ходил, как смеялся, как ел, как занимался за своим секретером. Секретер был забит книгами, учебниками, тетрадями и всякой всячиной. Сверху располагался проигрыватель грампластинок и аудиокассет. Что невозможно было водрузить на секретер, помещалось в продолговатый деревянный розовый ящик, закрывавшийся на крючок, как на дверях туалетов. Ящик этот был объектом повышенного внимания с моей стороны, ведь там хранилось столько всего интересного! Железная проволока, ржавый гвоздодёр, пара металлических параллелепипедов с гладко обтёсанными краями, старинный кирпич с полустёртой надписью, тронутые патиной железные пластины и прочий мусор, который представлялся мне сокровищем в первую очередь по той причине, что он принадлежал брату.

Память услужливо разворачивает перед глазами отдельные картинки и целые фильмы. Короткий фильм: мы втроём, мама, Максим и я, идём по чётной стороне проспекта Ленина – вышли тёплым майским вечером на прогулку. На мне надета джинсовая юбочка из трёх уровней, один располагается выше другого, края каждого обшиты белым кружевом. Максим в джинсах, мама в джинсовой юбке, мы идём, взявшись за руки, я в центре. Мама говорит: «Какие мы все модные в джинсé!» Это были ранние 90-е, мне было лет пять, Максу, соответственно, пятнадцать. Он уже учился в 88-й школе. Первый класс он закончил в школе на ВИЗе (районе Верх-Исетского завода в Екатеринбурге), потом семья переехала жить в центр, на проспект Ленина.

Картина следующая. Я в нашей с братом и бабушкой комнате сижу на тахте и наблюдаю, как Макс хедбэнит («хедбенить» от сущ. «хедбэнгинг» – сильная тряска головой в такт музыке) под жёсткие ритмы металла. Дома он тогда носил кеды, волосы его на тот момент уже были чуть ниже ушей – вполне удобно, чтобы эффектно, со всей страстью трясти головой. Это была эпоха металла. Все пустые пространства на его стене комнаты (три другие были бабушкиной, моей и шифоньера) были заняты плакатами с Металликой, Коррозией металла, а также его собственными карандашными рисунками на тему ужасов и загробной жизни. Макс великолепно рисовал, ему с первого раза удавались даже руки. Он срисовывал брутальные изображения с обложек кассет, масштабировал их на формат А2, и результат выходил ошеломляющий. Я спала головой к окну, а с противоположной стены на меня дикими глазами смотрели ожившие мертвецы, скелеты выбирались из осквернённых могил, в ночном небе светила полная луна, к которой свои руки простирали вурдалаки, а колючие ветви с облетевшей листвой ощетинились возле кладбищенской ограды. Мне было совсем не страшно, напротив, хотелось узнать их всех получше. «Вот этот мертвец, – думала я, – весёленький, а другой печальный». У всех разные лица. Моим любимцем был скелет с редкими пучками волос на черепе, вылезавший из могилы на переднем плане и, словно о бортик бассейна в отеле, облокотившийся на белую рамку картины. Я восхищалась рисунками брата. Когда никого не было рядом, я подходила ближе и пальцем трогала линии. Серый графит щедро давал отпечаток на подушечке пальца и красиво блестел. Само собой, тёрла я исключительно наглухо закрашенные участки, так как мне уже влетело за графитное пятно на белой берцовой кости. Мама и бабушка говорили: «Ой, какой кошмар!», но, скорее, для острастки. Видно было, что они понимают, что работы действительно хорошие.

Прямо у изголовья кровати Максима висел плакат с изображением группы Metallica. Со стены сурово смотрели Джеймс Хэтфилд, Ларс Ульрих, Джейсон Ньюстед и Кирк Хэммет – все в чёрном. Я смотрела на них и думала, что Хэтфилд очень похож на папу, только волосы длиннее. У брата было несколько аудиокассет Металлики, лучше всего я запомнила обложку «Master of Puppets», ту, на которой ряды белых могильных крестов уходят за горизонт, и «The Black Album» – со змеёй в правом нижнем углу. Я ещё даже в школу не пошла, а в голове прочно укоренился текст: «Taste me you will see More is all you need Dedicated to How I`m feeling you-u-u-uuu! Come crowling faster (faster), Obey your master (master) Your life burns faster (faster) Obey your master, master!», бум-бум, барабаны! На тот момент я ни слова не понимала, но гитары, барабаны, темп и ритм меня захватывали и сподвигали прыгать и скакать по комнате. Таков он, трэш-металл. В этой самой песне, «Master of Puppets», я услышала музыкальное явление, показавшееся мне прекрасным, – гитарный проигрыш, который длится с 3:33 по 4:49 минуты. Совершенно чётко помню, что всякий раз, а особенно в первый, во время этого проигрыша у меня волосы на руках вставали дыбом, по телу бегали мурашки, превращаясь в нечто вроде мини-электрического разряда, а где-то внутри головы закручивалась спираль.

Ещё у Макса была видеокассета с записью концерта группы «Коррозия металла: Брынцалов-тур». В середине 90-х активно себя проявлял человек по имени Владимир Брынцалов, он очень хотел стать президентом. И, преследуя эту цель, он зачем-то принял участие в концертном туре Коррозии металла. Эту кассету мне запрещали смотреть. Запрет брата на что-либо был для меня священным и непреложным. Судя по обложке и картинкам на обороте, на концертах царил нешуточный угар. Перед глазами так и стоит фото Брынцалова в чёрной косухе, с диким выражением лица орущего что-то в микрофон. Ещё там были женщины без лифчиков, как минимум две, их фото микроскопических размеров украсило оборотную сторону кассеты. Брынцалов президентом не стал, но успел выпустить названную в честь себя водку.

Славная школа №88, в которой учился брат, была трёхэтажная, серого кирпича, с огромными окнами и огромной спортплощадкой с футбольными воротами, баскетбольным кольцом и разнообразными приспособлениями для лазания, подтягивания и висения. Помню классную фотографию, на которой ребята выстроились в два ряда, девочки сидели на скамье, парни стояли, а самые продвинутые, среди которых, разумеется, Максим, расположились на переднем плане, опираясь на одну коленку. Фотография была чёрно-белая, отменного качества, можно было хорошо рассмотреть и лица, и одежду. Парни и девушки казались мне взрослыми, очень красивыми и крутыми, обладающими неким тайным знанием. Больше остальных на фото мне нравились Ирина Вейхман, Вася Петраков и юноша в клетчатом свитере, устремивший взгляд мимо объектива фотокамеры, в сторону здания общежития УПИ (Уральский политехнический институт). Может, там происходило нечто интересное тёплым майским днём 1994-го года? Имена Васи и Ирины звучали у нас дома часто. С Васей Макс дружил, с Ириной тоже, равно как и со всеми самыми красивыми и умными девочками в классе. Макс обожал девочек, с яслей и детского садика с ними дружил, они были ему интересны. Как рассказывает мама, не было ни единого случая, когда бы Максим позволил себе обидеть девочку. С парнями он дрался, бил их от всей души, сам получал колотушки, но девочки были для него неприкосновенны. Только дружба, разговоры и совместные проделки. С мальчиками брат, конечно, тоже дружил, задушевно и упоительно, как, например, с Васей Петраковым или Максимом Череповским. Они исследовали все стройки, пустыри и гаражи, что находились в районе УПИ, Дендрария, улицы Первомайской и бог знает где ещё. Этими вылазками объяснялось происхождение хлама, который бережно хранился в розовом деревянном ящике под секретером.

В школе Макс учился контрастно: блестяще по гуманитарным наукам, отвратительно по точным и более-менее неплохо по остальным предметам. Как он потом объяснял мне: «Я сразу понял, что не смогу относиться серьёзно к предмету, главной единицей измерения которого является «моль». Годы спустя мы с подругой Таней покатывались со смеху от этой фразы, ведь умение управляться с молем составляло значительную часть нашего с ней академического благополучия.

В эпоху пребывания брата в 88-й школе понятие «наркотики» мне ещё не было доступно. Позже в разговорах с ним я выяснила несколько важных вещей. Во-первых, курить марихуану он научился в школьные годы, и это ему понравилось. Во-вторых, водка – никчёмная дрянь: никакого веселья, одна горечь; пиво вполне себе годится летом; вино, вермут, ликёр и бренди можно пить в больших количествах, и это самые подходящие напитки, если в компании есть девочки. И в-третьих, девственность брат потерял тоже в школе, в прямом смысле этого слова. По словам Максима, первый сексуальный опыт исцелил его от множества болезней желудочно-кишечного тракта, которые беспокоили его с малых лет и не желали проходить. Многие месяцы лечения в детских больницах, походы к педиатрам, заточение в санаториях, из одного из которых он совершил побег прямо в чём был, без обуви, в колготках по асфальту, ничего не помогало, а тут – ремиссия на долгие годы. Боль в животе побеспокоила его ещё один раз, спустя много лет, совсем в других декорациях.

В одного из друзей Макса школьных лет я была влюблена отчаянно и безответно. Его звали Максим Череповский. Когда он приходил к нам в гости, всеми правдами и неправдами я стремилась проникнуть в комнату, где они с братом сидели, только бы увидеть своего кумира. Особо активно от меня не отмахивались, и я могла спокойно наблюдать за двумя Максимами. У Максима Череповского была чуть смуглая нежная кожа, тёмно-каштановые волосы, торчащие непослушным ёжиком надо лбом. Мне всегда хотелось потрогать ладонью этот ёжик из волос, чтобы понять, жёсткий ли он, колется ли, насколько быстро вернётся причёска в ту же форму, если волосы взлохматить. Желание это, к великой моей печали, осталось неисполненным. Ещё у него был приятный тембр голоса, белоснежная улыбка и в довершение всего пленительная родинка над уголком верхней губы, совсем как у Синди Кроуфорд. И весь Максим Череповский был нежный, шёлковый, пахло от него умопомрачительно (хотя они оба тайком курили «Lucky Strike»). Как же хотелось забраться к нему на колени, обвить шею руками и остаться так навсегда! Есть фотография из летней поездки на Чёрное море, где Макс и Макс стоят по щиколотку в воде, один в тёмно-синих плавках с зелёными полосками, другой (о, боги!) – в леопардовых, оба подтянутые, атлетически сложенные, загорелые юные красавцы. Неотразимые. В леопардовых плавках, разумеется, был мой брат, они чертовски ему шли. На шее в то лето он носил цепочку, продёрнутую через круглую дырку в плоской гальке. Макс говорил, что это называется «куриный глаз», и кто такую гальку найдёт, обретёт удачу во всех делах. Стоит ли говорить, что летом 1995-го года мною были исследованы все гальки побережья Краснодарского края, до которых только дотягивался взгляд?

Будучи у нас дома вместе, Максимы вели себя тихо и примерно, бóльшей частью разбирая альбомы с марками и монеты. Мне очень нравилось подглядывать из-за плеча то одного, то другого, какие на столе лежат марки, что появилось нового, удалось ли собрать целую серию, изучать, как марки разложены по кляссерам. Любимыми моими сериями марок были «Авиапочта СССР» с изображениями разнообразных самолётов: «Гаккель-VII», «И. Стеглад №2», самолёт-амфибия Ш-2, диковинный самолёт В. Дыбовского, сбоку напоминающий арабскую туфлю на каблуке с загнутым кверху носком, серия с ледоколами и ледокольными пароходами, серия марок с иллюстрациями к русским народным сказкам в стиле «палех», шедевры Эрмитажа, животные, растения, цветы. Удивительные марки из Вьетнама с деревьями бонсай, орхидеи, породы собак (на одной из марок с собаками я увидела таинственное слово «Paraguay»), белые медведи, диковинные птицы, бабочки из «Красной Книги СССР», яркая серия «Международные полёты в космос». Марки казались мне живыми, они как будто говорили: «Посмотри, какие на Кубе цветы! Какие бабочки, какие рыбки! Посмотри, какой светло-серый арабский жеребец, а какой летучий серый жеребец орловской рысистой породы! А мы – полевые цветы! А мы – ягоды! А я – сурок Мензбира из Красной книги СССР!» У ребят и у меня глаза разбегались, хотелось всё про всех узнать и увидеть.

Но самой-самой любимой была серия кубинских почтовых марок с изображениями вождей индейских племён всех ныне существующих стран Южной и Центральной Америки и Мексики, рядом с каждым из вождей на ветке дерева расположилось по невиданной красоты птице. Я часами могла рассматривать лица вождей, пытаться читать их написанные по-испански имена и восхищаться птицами. Моими любимцами были Текум Уман из Гватемалы в паре с гватемальским квезалом (или просто кетцалем), Гуайкайпуро из Венесуэлы с роскошным голубым попугаем ара, Атауальпа из Перу вместе с ярким андским скальным петушком и Куаутемок из Мексики и его Onychorhynchus mexicanus, он же венценосный мухоед, с короной оранжево-чёрных перьев на изящной головке. Шестнадцать марок, шестнадцать стран, и каждая так близко, казалось, руку протяни, дотронься пальцем до красочного кетцаля, и он тут же окажется здесь, в комнате! А следом за ним из марки выйдет сам Текум Уман, поставит своё копьё на пол и будет грозно сверкать глазами.

Ничего похожего на захватывающие дух ощущения от марок не было от монет, над которыми оба Максима тряслись и благоговели. Монеты – холодные, безликие, лишённые яркости – располагались в специальном альбоме с твёрдыми страницами из прозрачного пластика, в которых были проделаны круглые дырки различных диаметров. С лицевой стороны лист был заклеен прозрачной же плёнкой, с изнаночной стороны плёнка была клейкая, чтобы аккуратно поместить и приклеить монету. Всего одна монета мне полюбилась, но только лишь из-за необычной формы – обтёсанного с шести сторон круга с квадратной дыркой посередине. Альбом был практически полон, с каждой страницы сияли начищенные до блеска монеты. Через несколько лет альбом опустел, а потом и вовсе исчез.

Успеваемость в школе у Максима была нормальная, ему удалось найти баланс между тем, что он обожал, и тем, что терпеть не мог. В младших и средних классах дневники его пестрели замечаниями и двойками по поведению и математике.

«Безобразно вёл себя на продлёнке! Плохо вёл себя на перемене! Поведение – 2. Тов. родители! Зайдите в школу! Не участвует в общественно полезном труде. Разговаривает на уроках. Не умеет вести себя в школе».

При этом за первый класс годовые оценки – шесть пятёрок из семи и одна четвёрка, за поведение «хор.», за таинственную дисциплину под названием «прилежание» тоже «хор.».

«Поведение – неуд. Во время перемен бегает за мороженым. Дрался на уроке [музыки]. Бегает по коридору. Уважаемые тов. родители! Прошу вас прийти в школу в субботу, 21 октября, к 11 часам, каб. 24 (вместе с сыном). Нет домашней работы и ещё обманул – 1 (кол) [математика]. Был у директора. Общественно полезный производительный труд – 2 [дежурство]. Много замечаний на уроке. Очень плохо с поведением [музыка]. 1 (кол) за дежурство по школе! Уважаемые тов. родители! Прошу вас присутствовать в школе вместе с сыном, т.к. он не может обойтись без индивидуального контроля. Захламил весь класс бумагой, которую расшвыривал во время урока. Удалён с урока [музыки]. Уважаемая Людмила Владимировна! Очень прошу Вас подойти 1.03 с 13:00 до 15:00. Поведение – неуд. (драки!). Тов. родители! Прошу подойти по поводу безобразного отношения к математике Вашего сына к учителю математики 15 или 16.03 к 18:00. Выпрыгивает из окна. Нет 2-ой обуви!».

В пятом классе в итоговом табеле оценок появились тройки, по математике и музыке. По истории и французскому языку – круглые пятёрки.

В седьмом классе было поспокойнее, хотя парад замечаний открылся ожидаемой фразой: «Безобразно наглое поведение без реакции на замечания учителя [музыка]. Не был на уроке труда. Поведение наглое, развязанное (орфография сохранена). Не готов к уроку! [географии]. Повед. – неуд. Не записывает задание! Не был на физ-ре! Не учил матер. 2 [алгебра]. Уборка территории – 2. Болтает на уроках!».

Очевидно, к музыке у брата была особая любовь. В этом можно убедиться, взглянув на последнюю страницу дневника за седьмой класс, где ручкой с красной пастой изображён кинжальчик, с острия которого стекают две капли, а справа от рисунка поставлено тире и подписано: «уч. по музыке».

После посвящения в пионеры эту кипучую энергию каким-то образом удалось направить в созидательное русло – Макс начал заниматься каратэ, рисовать, слушать музыку, приглашать девочек в кино. Постоянной подруги у него не было, все и так хотели сходить с ним в кино. К тому же двумя годами ранее в ряду школьных предметов появилась история! Госпожа История, царица гуманитарных наук, была любимым его предметом. Понимание сути и закономерностей исторических процессов давалось брату настолько естественно, что складывалось впечатление, будто бы он везде присутствовал сам, причём на главных, не второстепенных ролях.

В какой-то момент встал вопрос о выборе профессии и дальнейшего пути. Помню, что у брата было желание стать врачом. Длилось это несколько месяцев, потом сошло на нет. Решающим фактором отказа от профессии врача стала потеря интереса и необходимость сдавать экзамены по биологии, химии и физике. Две последних дисциплины Макс на дух не переносил, поэтому мысль о поступлении в Свердловский государственный медицинский институт ушла так же легко, как и пришла.

Максим очень много читал. Был завсегдатаем библиотеки и дома прочитывал всё, что было доступно, благо дома имелось большое количество книг. Однажды, классе в шестом, ему попалась литература о Фёдоре Никифоровиче Плевако и Семёне Львовиче Арии, двух великих русских адвокатах и легендарных личностях. Это и был решающий момент в выборе профессии – брат загорелся мечтой стать адвокатом. Разумеется, в семье его выбор получил горячее одобрение. Мама в то время общалась по работе с огромным количеством людей, и один человек рассказал ей, что в Екатеринбурге существует Правовой лицей имени Кастеля, который своей приоритетной задачей ставит подготовку школьников к поступлению в Юридическую академию. Это было чертовски вовремя, потому как для поступления в Правовой лицей необходимо было сдавать экзамены по русскому языку, литературе и истории, а к экзаменам, соответственно, надо было готовиться.

Подготовку брата к экзаменам характеризует интересный случай. Чтобы помочь Максу подтянуть историю, решили обратиться к соседке по даче, Надежде Ивановне, она преподавала историю в УрГУ (УрГУ – Уральский государственный университет). Надежду Ивановну я помню и вижу исключительно в летнем, дачном образе – в шляпе, лёгкой рубашке от солнца, с тяпкой в руках, а рядом непременно её флоксы, знаменитые на весь дачный посёлок. Она с радостью вызвалась помочь талантливому мальчику, который собирается стать адвокатом. И после первого же занятия сообщила, что Максим в её помощи совершенно не нуждается, более того, это он может её научить.

Несмотря на лестную характеристику от Надежды Ивановны, Макс сдал экзамены в лицей со второго раза и поступил с так называемого добора, когда после первого этапа экзаменов организовали ещё один, дополнительный. В первые годы своего существования Правовой лицей имени Евгения Рихардовича Кастеля по праву позиционировался как элитное учебное заведение, попасть в которое было возможно исключительно благодаря силе интеллекта и таланту. Максим стал лицеистом, ведь он в избытке имел и то, и другое.

К моменту поступления Макса в лицей в доме сменилась пластинка. Сменилась в прямом смысле на аудиокассету. Музыка играла очень часто, у родителей было много пластинок, среди прочих даже Creedence Clearwater Revival «Traveling Band», Пол Маккартни «Flowers on the dirt», The Alan Parson`s Project с футуристической обложкой, выполненной в сине-бело-лазурных тонах, «Longplay» Сандры, а также Zodiac и многие другие. Слушали на комбинированном электрофоне «Россия». Комбинировал в себе этот аппарат проигрыватель грампластинок и магнитофон, внушительных размеров стереоколонки прилагались. Цена ему была 140 рублей – среднемесячная зарплата. Сначала проигрыватель стоял на журнальном столике в гостиной, а после моего рождения был перемещён в комнату к брату и бабушке, на освободившееся место поставили мою кроватку. Все остались довольны, особенно Макс, ведь теперь проигрыватель стоял прямо у него над головой, поверх секретера, колонки рядом, включай и слушай всё, что вздумается, хоть до позднего вечера. Однажды мне купили пластинку с детскими песнями, и всё время, пока она играла, я плясала, бегала, ходила и прыгала по комнате, как волчок. На полу лежал зелёный полосатый ковёр, полоски служили мне ориентирами: «Эти пять я перепрыгну, по зелёной пройду, потом семь шагов по разноцветной» и так далее, пока сон не сморит. Брат рассказывал, что когда мама ему сообщила, что беременна мной, они плясали, взявшись за руки вот по этому зелёному ковру. Я его обожала, этот ковёр. Идеальной степени жёсткости и колючести (на коленках ползать возможно, но недолго), подходящие к комнате размеры и насыщенные цвета сине-зелёно-фиолетовой гаммы. Можно было долго смотреть на ковёр, представляя уходящее за горизонт море.

Максим слушал не только металл, поскольку был не их тех, кто готов ограничить себя в выборе только одним музыкальным жанром. Были Ace of Base, их «Happу Nation» мне казалась таинственной, сакральной песней, звучали даже бойкие немки Tic Tac Toe. Самым заметным был, конечно же, Курт Кобейн и группа Nirvana. Голос Кобейна я обожала, он прочно запечатлелся в памяти. Максим всегда охотно давал посмотреть обложки аудиокассет, «Nevermind» не стал исключением. Было здорово увидеть малыша с голенькой пиписькой, воду в бассейне и доллар. Мне очень понравились цвета, в которых была оформлена обложка, – оттенки лазурного, синего, солнечные блики на коже малыша, чёрный шрифт и «поплывшая» надпись «Nevermind». Я чувствовала, что Nirvana для брата – это нечто особенное, совершенно другая, отличная от металла музыка. Под «Come As You Are» и слова “…and I swear that I don`t have a gu-un, No, I don`t have a gu-un…» хотелось крутить (не трясти, а именно крутить!) головой и плыть в бурлящей воде. Под «We passed upon the star We spoke of was and then…» из «The Man Who Sold The World» хотелось сесть и плакать. Я слушала, и казалось, что Курт поёт только для меня, что он здесь, рядом, можно взять его за руку, обнять, и его соломенно-жёлтые волосы будут щекотать шею. У брата была роскошная толстовка, чёрная, из плотной ткани, с капюшоном и, главное, с огромным портретом Курта Кобейна спереди! По рукавам шли надписи «Nirvana». Редкая в то время вещь, толстовки ещё не были распространены, и где Макс её раздобыл, остаётся великой тайной. Тогда, до эпохи MTV, музыкальные клипы можно было посмотреть в вечерних или ночных передачах по Десятому каналу, который впоследствии превратился в Рен-ТВ, в логотипе которого очень креативно из левого нижнего угла в цифре «ноль» расходились лучики. Ещё можно было купить видеокассеты со сборной солянкой из видеоклипов модных западных исполнителей. Максим однажды позвал меня посмотреть «Smells Like Teen Spirit». От клипа невозможно было отвести взгляд, хотелось смотреть, хотелось ещё Курта, барабанов, жёлтого тумана и обязательно увидеть лицо той чирлидерши, которая, запрокинув голову, извивалась в такт музыке. Но впечатление оставалось тягостное, как будто бы я только что стала свидетелем проявления чего-то глубоко личного, что должно оставаться в пределах гостиной. Беснующаяся толпа зрителей с размытыми лицами, сам Курт, кричащий в микрофон и застывающий на последних кадрах с уже беззвучным криком на лице. «Ему ведь плохо!» – думала я. И смотрела дальше.

Удивительно, но локальный, ограниченный стенами нашей квартиры пик популярности Нирваны случился уже после смерти Курта Кобейна в 1994-м году. На его примере я узнала, что такое «героин» и «самоубийство», Макс всё разъяснил. Это мне показалось логичным, я даже не особо удивилась, как будто вспомнилось нечто с давних пор знакомое. Ладно, значит, героин. Отношение к Курту Кобейну как к гениальному исполнителю и музыканту не поменялось абсолютно, но слово «героин» навсегда закрепилось как синоним смерти и беды.

Перед поступлением на первый курс лицея мама одела Максима с ног до головы в Levi`s, одежда была куплена в только-только открывшемся монобрендовом одноимённом магазине на проспекте Ленина, 93. У входа в него выстраивались несусветно длинные очереди, «голова» на ступеньках, тело очереди огибает угол дома, хвост теряется из виду за углом. Шутка ли, первый в Екатеринбурге, а значит, и во всей области магазин джинсовой одежды «Levi`s»! Джинсы и джинсовые рубашки, куртки, рубашки в «правильную» клетку, ремни, банданы, рюкзаки – всё, о чём мечталось при просмотре журналов! Макс выглядел отлично, очень модно, плюс атрибутика металлиста, волосы, отросшие до линии подбородка, и очки. К концу обучения в школе у него начало портиться зрение.

Период обучения Максима в лицее пришёлся на середину 90-х. Я перешла в старшую группу в детском садике, после неё следовала подготовительная группа, а затем школа. Мою лучшую детсадовскую подругу звали Юля Кольцова, и к моменту перехода в старшую группу нас разлучили по причине её переезда в другой район. В ходе какой-то странной рокировки, связанной с годом рождения, мы вдвоём с мальчиком по имени Филипп Хаймович оказались новенькими в незнакомой группе, где надо было строить новые отношения. В определённой мере это удалось сделать, но самые крепкие отношения, во всяком случае, до конца садика, у меня сложились с Филиппом Хаймовичем.

Я точно помню, что Макс был счастлив учиться в лицее, это ощущалось во всём. Контраст был разительный: после хорошей, добротной, но всё-таки обычной 88-й школы брат попал в единственное в своём роде учебное заведение, полностью отвечавшее его интересам, мечта стать адвокатом начала осуществляться. Преподаватели лицея и его руководитель были блестящими. Особенным расположением у Максима пользовался преподаватель философии по фамилии Мышинский. Я очень часто слышала эту фамилию: «Мышинский сегодня на занятии рисовал коней! Мышинский рассказывал о кришнаитах! Мышинский сегодня стоял на одной ноге!» Наиболее мне запомнился случай с одной из лицейских дискотек. Макс рассказывал, что им разрешали после какого-нибудь мероприятия оставаться в классе чуть подольше, естественно, алкоголь проносить запрещали, естественно, алкоголь проносили. Так, однажды в разгар веселья двери класса распахнулись, и вошёл Мышинский! Из магнитофона в тот момент звучала аудиокассета Линды, её первый, совершенно фантастический альбом «Танцы тибетских лам». Мышинский прошёл к магнитофону, перемотал кассету на песню «Мало огня», врубил её на полную громкость и к восторгу ребят начал отплясывать вместе с ними, а когда стал подпевать, произвёл настоящий фурор! Брат вспоминал про тот вечер: «…а когда пошёл ситарный проигрыш и слова «Это ночью и там, где свет, Это будет с тобой и мной, у-у-у-у-уооо-аа!», Мышинский воскликнул: «А теперь все подняли рукии-и-и-и—иии! И все вместе! У-у-у-у-уоооаааа!» По тем временам мало кто знал, что такое «ситар». Максим охотно делился подобными историями из лицейской жизни, я слушала с придыханием, как будто бы сама воздевала руки к потолку классной комнаты Правового лицея под песню Линды «Мало огня».

Имя и фамилия преподавательницы литературы рассеялись во времени, однако в тетрадях с сочинениями Макса за 10-й и 11-й классы (эквивалент I-го и II-го курсов лицея) имеются её исправления и комментарии. Дорого бы я дала за возможность учиться у человека, который настолько внимательно относился бы к моим трудам без намёка на снисходительность и с диалогом практически на равных.

10-й класс. Сочинение «Кто ищет, вынужден блуждать». В конце дан итоговый комментарий: «Максим! Кажется, всё верно! Но почему ты все свои размышления о Рудине „стянул“ к концу романа? В твоём сочинении разговор идёт о последних 4-х страницах. Тема благодатная! И раскрывать её на этом романе можно было бесконечно. Почему ты видишь заблуждения героя лишь в конце его жизни? Ведь вся тяжесть романа в главах центральных. А разве там не было поиска и блужданий? Вот поэтому и не хватило тебе материала на хорошее сочинение. А потенциал в ходе твоего размышления очень приличный!» Оценка 3 / 5.