Город и пустоши

Глава 1. Мальчик и дикие

Мир безвозвратно изменился. Большая война и последовавшая за ней эпидемия разрушили города и страны. Границ не осталось. Темное время. Поколение тех, кто помнил цивилизацию пытались сохранить ее знания. Не смогли. Их дети еще умели читать, внуки уже нет. И все же несколько поселений объединяются вокруг центра, где когда-то была исследовательская лаборатория. Дети и внуки настоящих ученых могут немногое. Но они запустили электростанцию, добывают уголь в недрах горы, заново обретают энергию пара. Так вырос Город.

Вокруг города – пустоши – бесконечные пространства, изуродованные войной. Здесь кочуют племена Диких. Мутации и жестокость, кровь и предательство – это все, что ты найдешь в пустошах. И еще Орда. Она уже близко. Слышишь?

Мальчик открыл глаза. Он еще не чувствует боль, только горечь во рту и страх. Но боль уже рядом, она неизбежна. Мальчик пытается подняться. Гравий скрипит под ним, правая рука подламывается, бессильное тело сползает по насыпи вместе с острыми камнями. Мальчик протяжно стонет. Боль, наконец, пришла. И с ней вернулась память.

Источником боли оказалась правая рука. Взрослый грубый бушлат почернел на плече, боль гнездилась именно там, где торчал арбалетный болт. Его почти не видно, всего пара дюймов черного оперения. Как болт смог отыскать в огромном рукаве отцовского бушлата тонкое мальчишеское плечо непонятно. Но смог, отыскал и впился железной хваткой. Арбалетные стрелы называли болтами. Мальчик не знал почему. Настоящие болты совсем не похожи на стрелы. Он знал это, потому что уже год жил и работал в шахте. И каждый день проходил по маршрут вагонетки, проверяя устойчивость опор, осматривая рельсы и подтягивая ключом с длинной рукоятью ослабевшие соединения. Мальчик знал про болты. И про рельсы. Это была его работа. Вниз, туда, где вырубали уголь, его, конечно, не пускался. Там, в темном чреве горы работали взрослые. Осужденные. Как его отец. Уголь отправлялся в Город. Чтобы в Городе было тепло и светло. Через год они с отцом вернутся туда. Им тоже будет тепло и светло. Если отец выйдет сегодня из шахты…

Час назад случилась авария. Обрывы линии электропередач бывали нередко, но с таким, как сегодня, мальчик столкнулся впервые. Электричество пропало в тот момент, когда вагонетка, наполненная углем, преодолевала самый крутой участок подъема, с поворотом. Мальчик услышал грохот, с которым она сорвалась с троса и покатилась назад. Туда, где бригада горняков поднималась к солнечному свету. Мальчик побежал вниз, освещая себе дорогу керосиновой лампой. Выход был завален. Из под завала он слышал стоны и крики о помощи. Некоторые опоры туннеля подломились. Большая беда случилась именно в тот момент, когда наверху не осталось никого, кроме мальчика. Мальчик растерялся.

Помощь нужна немедленно. Он хорошо это понимал. Не было никакой связи с Городом. Значит, нужно выталкивать из тупика дрезину и ехать за помощью. Конечно, это запрещено. Даже взрослым запрещено выводить дрезину на путь без разрешения диспетчера из Города. Но там отец… И мальчик принял решение, а дальше делал все, не задумываясь.

Тяжелая рукоять дрезины не поддавалась. Мальчик помнил: не хватает сил – используй рычаг. Помогло. Дрезина сдвинулась. Дальше проще. Главное, успеть. Стоны и голоса из тоннеля он старался не вспоминать. Потому что среди них он отчетливо слышал голос отца.

На спуске с холма дрезина разогналась, ветер свистел в ушах. Мальчик закутался в отцовский бушлат, и все равно было холодно. Город уже близко. Как затормозить, мальчик представлял себе плохо, но там, в Городе, разберутся. Увидят и разберутся. Так думал мальчик. А потом был сильный удар в плечо. Его качнуло так сильно, что капюшон сорвался с головы, и светлые его волосы подхватил ветер. Ему показалось, что дрезина переворачивается, и небо падает на него, но это он падал, а дрезина рвалась вперед, в Город. А потом земля бросилась ему навстречу и ударила в лицо, в грудь, вышибая дыхание и закручивая по насыпи…

Мальчик приподнялся на левой руке. Весь ободранный и оглушенный. Дрезины уже не было видно. Только стихающий перестук железных колес.

– Смотри, Лысый, щенок то жив, ворочается. Добьешь?

Голоса сзади, неожиданно громко ворвались в ватную тишину мальчика.

– Тебе надо, вот и добей, – голос раздался совсем близко.

Мимо мальчика пробежали ноги. В тяжелых солдатских ботинках и стянутой веревками рвани. Много ног. Это были дикие.

– Малец разогнал дрезину, не успеем! – кто-то, тяжело дыша, подгонял бегущих.

Они спешили вдоль насыпи и по шпалам, скользили по щебню и траве, ругались. Бежали к тому месту, где дрезина могла встретиться с поездом, идущим на шахту. К составу с ремонтной бригадой. Они хотели перехватить его.

А потом мальчик услышал быстрые шаги, и шорох гравия за спиной. Страшный удар сзади в затылок. Сознание погасло, как пламя свечи под черными пальцами шахтера.

– Попал! Нормально попал, да?

– Тупой, ты, Моль, хоть и меткий.

– Сам тупой, Лысый. Болт достанешь?

– Некогда копаться. На обратном пути.

Но мальчик этих разговоров не слышал. Удар тяжелого ботинка в затылок мог убить и взрослого мужчину.

Глава 2. У восточных ворот

– После войны не наступит никогда. Такого времени не было и не будет. Может ли трава расти и не расти? Может ли ветер перестать? Знаешь ли ты, что стало с ветром, который перестал? Его нет.

Он кричал хриплым сорванным голосом у городских ворот. Он совсем не был похож на нищих попрошаек, что по воскресеньям собираются на ступенях собора. Когда проходившая мимо женщина бросила к его ногам мелочь, он мгновенно поднял деньги и крикнул ей:

– Стой, женщина! Тебе не хватит этого вечером. Вернись и возьми.

– После войны не наступит. Для вас не наступит, потому что вас не будет. Война сожрет вас, разгрызет ваши кости, как голодная бешеная сука.

Старик в черном рваном плаще стоял, опираясь на посох-костыль и кричал всем, кто шел в Город или выходил из него. Старика обходили, не глядя, как препятствие на дороге. А он грязный, в лохмотьях, хрипел, заглядывал в глаза, как будто искал что-то в лицах этих усталых людей, спешивших по своим делам.

– Бегите! Иначе ветер с пустошей развеет вас, разнесет пылью, пеплом. Бегите! Грядет Бог, который не знает вас и не захочет вас знать. Кто вы? Пыль. Попал…

Из будки у ворот, где прятался от солнца патруль, выбрались двое солдат. В черной форме Корпуса, но без шлемов. Жарко. Солдаты подошли к проповеднику. Он, не обращая на них внимания, все кричал о войне.

– Что расшумелся, старик. Заткнись и убирайся отсюда, – молодой высокий солдат обращался к проповеднику, но тот даже не повернулся, как будто не слышал.

– Упрямый, старый бродяга. Он так не уйдет. Не понимает по-хорошему.

Второй солдат, пониже ростом, но значительно шире в плечах, с нашивками капрала, растирал запястья, сжимая и разжимая кулак в черной перчатке. Не дождавшись ответа от проповедника, капрал пнул тяжелым ботинком костыль, выбивая опору у старика. Костыль полетел в пыль. Проповедник взмахнул руками, точно неловкая нелепая птица, пытаясь устоять. Капрал ударил его в лицо кулаком. Быстро, без замаха.

Проповедник рухнул на колени. Капрал сделал полшага вперед, намереваясь пнуть его в ребра, но молодой солдат положил ему руку на плечо:

– Не надо, Кэп, пусть сам уйдет. А то потом тащить его с дороги…

Капрал кивнул, и наклонившись к проповеднику внушительно сказал:

– Ползи отсюда. Еще раз здесь увижу, убью.

Поток людей огибал стоящего на коленях старика и двух солдат. Происходящее никого не касалось. Простое правила выживания: пока бьют другого, не бьют тебя.

Проповедник на четвереньках добрался до костыля. Кашляя, встал. Побрел, хромая и что-то бормоча в свою седую бороду. Солдаты вернулись в будку. Кэп (так звали капрала) остановился и услышал:

– Один или два? Один мертвый или два мертвых глупых солдатика? Один или два? Пепел… – старик говорил сам с собой.

Кэп покачал головой, с досадой потер кулак. Он старался ударить легко, старика было жаль, но все равно вышло слишком сильно.

– Старый дурак, ходит как на работу. И каркает-каркает, слушать тошно, – Кэп не оправдывался, просто объяснял.

– Интересно, где он живет? Он ведь на ночь в город не входит?

– Кто ему на ночь позволит? На помойке, где-нибудь, за стеной.

– И дикие его не трогают?

– Кому нужно это старое дерьмо? Его даже крысы не станут жрать…

Шутка была не бог весть, но солдаты посмеялись.

– Четко ты ему врезал, Кэп, – молоденький солдат смотрел на капрала с уважением, – Готовишься к бою?

– Да, думаю участвовать в воскресенье. Пора, – капрал потянулся, похлопал молодого солдата по плечу, – хочешь ко мне в клуб? Любишь подраться?

– Ну, нет, – молодой солдат, неуверенно улыбнулся, – я видел, что в последнем бою было с тем шахтером.

– Да, парень вряд ли сможет ходить. Рик сломал ему хребет. Но Рик, он – отморозок. Звереет, когда дерется и совсем не умеет останавливаться. Все-таки бои – это спорт, хоть и жесткий.

– А ты бы справился с Риком, Кэп? Он ведь опять будет в этом сезоне.

Капрал задумался, посмотрел в окно:

– Посмотрим. Он, конечно, тяжелее. Но я быстрее. И дыхалка у меня получше. Думаю, справлюсь. Деньги, парень, это хорошие деньги, которые мне не помешают.

Молодой солдат кивнул, хотя куда ему понять… Капрал снова посмотрел в окно. Как будто ждал кого-то. Молодой солдат почувствовал, что Кэп не расположен говорить. С Кэпом ему не повезло. Этот неразговорчивый капрал, ничем кроме боев на арене и лошадей не интересовался. Его уважали в Корпусе, но друзей у него не было. «Может он мутант? Ишь как поглядывает, точно сам – зверь», – подумал Пабло, избегая пристального взгляда необыкновенно синих глаз капрала. Говорили, что Кэп из диких. Правда это или нет – Пабло не знал. Если выбирать того, с кем выйти в пустоши на разведку, то лучше Кэпа не было никого. Но провести целый день в карауле с молчаливым человеком, который не играет в карты, не травит анекдоты и не обсуждает женщин… Не лучший день в жизни Пабло Эпштейна.

В прошлую смену с двумя курсантами они играли в покер на интерес. Всю смену резались. Это было повеселее, чем гонять бездомных сумасшедших. А больше ничего не происходило. Город слишком силен, чтобы дикие пытались его штурмовать. Крысы и те давно держались от ворот подальше. Говорят, раньше крысы были маленькими и кошки их гоняли. Но это было до войны. Хуже крысы ночью за стеной ничего нет. Огромные крысы, вставая на задние лапы, были выше взрослого человека и нападали на людей без раздумий. Ночью они охотились за людьми. Ну и за кошками или собаками тоже, разумеется. Дикие, те кто жил в пустошах, страдали от крыс несравнимо больше, чем горожане. Огнеметы корпуса стражи когда-то приучили крыс в город не соваться. Правда, сейчас эти огнеметы давно заржавели, но крысы об этом не знали.

– Кэп, почему мы его прогнали? Он вроде безобидный, даже денег не просил, —

Молодой солдат не сумел найти новую тему для разговора, но и молчать у него не получалось.

Кэп не ответил. Он смотрел в окно. Неспокойно. После вчерашнего нападения на поезд, караул должны были усилить. В город тонким ручейком текли люди. Бедные и робкие, неуверенные в себе и обеспеченные. За стеной у многих были дела. Люди жили и за стеной, в поселке, который быстро разрастался. Дома ставили с опорой на городскую стену, так надежнее. Кто-то работал в городе, на фабриках, на рынке или в депо, кто-то работал на фермеров, которые приезжали в город на больших телегах и продавали мясо, молоко, муку и овощи, много было строителей и подмастерьев. Изредка показывались охотники за древностями. Эти мотались по пустошам в поисках чудес или материалов из далекой довоенной эпохи. Все они были людьми Города. Все они зависели от Города, жили по его законам и нуждались в его защите. Даже те, кто жил за стеной.

Проповедник был другим. От него несло дикостью. Кэп видел это сразу. Дикие – это, безусловно, враги. Любой курсант, любой солдат знает это. Видишь дикого – стреляй. Объяснять что-то вчерашнему юнкеру Кэп не хотел. Пабло – мальчик из хорошей семьи, закончил училище, мечтает сделать карьеру в корпусе. Зачем? Это только ему известно. Но сделает, конечно. Потому что семья, потому что связи, друзья отца, деньги, наконец. Ему никогда не понять, как чувствует диких Кэп.

– Старик грязный. Каркал как ворона. Пусть делает это в другом месте. Может, он вообще шпион диких.

– Тогда его нужно было задержать?

– И объяснять потом полковнику, почему ты решил, что этот вонючий старик – шпион?

– Ну, не знаю… допросили бы его.

– Кому нужен это помойник? Ты, кстати, слышал что-нибудь про налет на шахту вчера?

В Корпусе такие новости почти не распространялись. Кэп надеялся узнать от Пабло подробности.

– Да, говорят, жуткая история. Дикие устроили аварию на линии электропередач, свалили столб, в общем. И в шахте сошла с рельсов груженая вагонетка. Да не просто сошла, завалила шахтеров. Они как раз поднимались. Мастера не было, наверху оказался только какой-то мальчишка. Он запаниковал, раскачал дрезину и отправился за помощью, – Пабло рассказывал с удовольствием. Его отец, третий человек в городе, утром в подробностях разобрал происшествие. За завтраком отец любил рассказывать о городских делах и своей скромной роли в решении городских проблем.

– В общем, мальчишка разогнал дрезину, только ее перехватили дикие. И раскачали ее под горку так, что она врезалась в паровоз, и он тоже сошел с рельсов.

– А что там делал паровоз? – Заинтересовался Кэп.

– Паровоз с ремонтной бригадой шел в сторону шахты. Искали обрыв. И нашли дрезину на полной скорости.

– А что мальчишка?

– Кто его знает? Может, убили его, а может, он сразу был с ними заодно, есть и такая версия. Не нашли, в общем.

Кэп кивнул соглашаясь.

– И дальше?

– Дальше дикие вырезали всю бригаду ремонтников, а двух сопровождающих бригаду солдат повесили за ноги на столб и развели под ними костер. А поезд, естественно, разграбили. Оружие забрали.

– За этим они все и устроили. Понятно, почему сегодня за стены вывели почти весь Корпус.

– Да, они там делом заняты, а мы здесь, голодранцев гоняем, – Пабло вздохнул. Ему тоже хотелось настоящей войны. С подвигами и схватками. Ему хотелось стрелять в реальных врагов, а не в мишени у казарм. Ему бы сойтись с дикими врукопашную, на штыках…

Кэп знал, что полковник никогда не отпустит Пабло в экспедицию. Сын городского казначея и без того получит свои медали и офицерский чин. Интересно, понимает ли это Пабло? Он, в принципе, неплохой парень, вон, старика этого пожалел… Кэп знал, что и сам остался у западных ворот только потому, что полковник сделал на него ставку на турнире. А гнать в экспедицию лучшего бойца Корпуса за три дня до арены – это риск.

– Постой, а это еще кто? – Кэп выскочил из будки и опустил шлагбаум. Тяжелый брус качнулся на противовесах, скрипнул и перекрыл дорогу. Хмурый бородатый фермер в меховой безрукавке дернул за кольцо шестиногого быка, который медленно тянул воз.

– Куда это ты направился? – Кэп стоял в двух шагах от фермера и говорил чуть растягивая слова, с видимой ленцой, но Пабло заметил, что ремешок на кобуре расстегнут, а правая рука небрежно лежит на широком поясе, касаясь рукояти револьвера.

Фермер хмуро глядел на Кэпа. Низкий лоб его и глаза были почти не видны под косматыми, с заметной проседью, волосами. Всклокоченная борода сливалась с мехом безрукавки. Он сам был как бык, которому по ошибке достались человеческая голова.

«Здоровенный какой, не мутант, случаем?» – подумал Пабло с некоторым даже восхищением. Невысокий коренастый капрал рядом с огромным фермером казался подростком.

– Уйди с дороги, – буркнул фермер, – На рынок я.

– Рынок завтра будет, а сегодня торговля закрывается через час. Разворачивай своего шестилапого и вали.

– Ты, солдатик, уймись. Я два дня в дороге, переночую в городе. Чай, не впервые. Вот тебе, на пиво…

Широкая, как лопата ладонь раскрылась перед Кэпом серебряной монетой.

Кэп не двинулся с места, презрительно посмотрел на монету и тихо сказал:

– Минута тебе на разворот. Иначе Корпус конфискует твой товар и телегу. Понял?

Фермер сделал шаг навстречу капралу, сжимая монету в волосатый кулак, размером с дыню.

– Ничего я не понял, солдатик… Ты что-ли мой товар брать будешь?

Пабло спохватился, что он все еще стоит у окна и смотрит, словно в театре. Но он не успел ничего сделать. Все началось слишком быстро. Фермер потянулся ручищей к шее капрала. Кэп сделал неуловимое движение, скользнул под медленной рукой фермера и дважды ударил. Кажется, в бороду и в печень. Слишком быстро, чтобы Пабло успел рассмотреть.

Фермер качнулся назад, взмахнул руками, но сумел устоять, ухватившись за упряжь своего быка. А потом заревел и бросился на Кэпа.

Пабло дернул, наконец, цепь тревожного колокола и под гулкий медный звон выскочил из будки, пытаясь на ходу расстегнуть кобуру с револьвером. Ничего не вышло. Револьвер зацепился за ремень и выпал под ноги. А когда Пабло, подняв его из дорожной пыли, выпрямился, дело для него было кончено. Из шеи его торчал арбалетный болт. Пабло свободной рукой коснулся его, с удивлением понимая, что минуту назад шея была в порядке… Попытался что-то сказать, но изо рта хлынула кровь, и вчерашний курсант рухнул в пыль.

Кэп не видел Пабло, только слышал колокол и с досадой подумал, что мальчишка оказался тугодумом. Фермер, несмотря на свою неповоротливость, сумел ухватить Кэпа за отворот куртки и дернуть к себе. Кэп обеими руками сверху вниз ударил по волосатому толстому предплечью, но безрезультатно. Рывок страшной силы оторвал его от земли, и он врезался лицом в грязный мех безрукавки фермера. Шея мгновенно попала в медвежий захват. Фермер легко держал капрала в воздухе, как щенка. Кэп, задыхаясь, нащупал револьвер, вырвал его из кобуры и выстрелил трижды, уперев ствол куда-то в необъятную тушу.

Фермер вздрогнул всем телом. Кэп только успел сделать вдох и встать на ноги, когда получил удар ножом в спину. И еще и еще…

Капрал, занятый огромным фермером, не видел, как откинулась рогожа, закрывавшая воз, и оттуда выскочили трое диких. Один с арбалетом сразу уложил Пабло, а двое бросились на помощь фермеру.

«Ножом в спину, что может быть проще и глупее», – с горечью подумал Кэп, опускаясь в пыль. Кто-то повис у него на руке с револьвером. И Кэп, выпустив оружие, упал, ткнувшись лицом в меховую безрукавку поверженного здоровяка. Он успел только увидеть Пабло в луже крови. Худой плешивый дикий выламывал у него из сжатых пальцев револьвер. Потом боль стала невыносимой, и Кэп с облегчением почувствовал как проваливается в темноту.

Глава 3. О пещерах, в которых живут не только люди

– А ты кто такой? Чего здесь валяешься? Ну-ка, дай посмотреть? Мальчишка дурной, кто же это тебя так… Ладно, ты ведь знаешь, кто. Зачем всякую чушь говоришь? Пусть…. Пусть? Что пусть? Пусть валяется? Как все они…

Мальчик слушал. Кто-то склонился над ним и говорил. Наверное, сумасшедший. Кто еще будет говорить сам с собой? О ком это он говорит? О нем?

– Из мальчика выйдет толк. Надо бы взять. Прихватить? Не так уж он и плохо лежит. Согласен? Нет, надо брать. Хороший малец. Что скажет, Берта?

Незнакомые руки, ощупывали его, изучали. Бережно, не двигая с места и не касаясь правой руки, где затаилась боль. Боль медленными толчками скользила по всему телу, но только тронь ее. И она обожжет, окатит нестерпимой волной.

– Похоже, ты шахтер, малец. Шахтер, шахтер. Вон какой черный весь. Уголек то греет, но и чернит. Черные человечки лезут внутрь горы, ищут там тепло, а находят смерть. Что еще можно найти внутри горы, если грызть ее корни? Город требует много уголька. Город хочет гореть.

Мальчик открыл глаза. Все было мутно. Кто он? И где он? Наверное, он где-то застрял. Внутри горы. И гора навалилась на его плечо всей своей огромной тяжестью. Вот и больно…

– Лежи пока здесь, малец. Я староват для того, чтобы таскать мальчишек на себе. Даже таких тощих. Но есть кое-кто, кто мне поможет. Надо только сходить. Да, пойду за Бертой. С ней мы тебя и заберем. Ты уж тут подожди нас. Может и дождешься…

Мальчик понял, что глаза его снова закрылись и он проваливается куда-то вниз головой. Кружится и проваливается. И летит вниз. Вот только плечом все время бьется о стены. И каждый удар – это боль.

Старик в черном рваном плаще убрал руку со лба мальчика, и захромал по железнодорожной насыпи вниз, через подлесок, в пустошь. Как большая неуклюжая птица. Он шел к оврагам, что разрезали долину под горой крутыми склонами. Старик шел, опираясь на костыль и бормотал что-то. Спорил, соглашался.

В следующий раз мальчик очнулся от боли. Застонал. Кто-то забросил его на спину и бежал по пустоши, раскачиваясь на ходу. Страшная боль дергала, грызла руку. Мальчик протяжно заскулил. На лицо его опустилась шершавая горячая ладонь. И боль отступила. Не отпустила, но затихла. Как будто ей запретили рвать и мучить. Но боль не разжимала зубы. Ждала. Мальчик снова провалился в глубокую черную пропасть.

– Вот так. Хорошо. Поспи. Не надо пока тебе ничего знать и видеть. Еще натерпишься. Жизнь такая. Покоя не будет у тебя. Эх, малец…

Мальчик благодарно засыпал. Он чувствовал, как шершавая горячая ладонь удерживает боль, не дает ей лютовать. Он не проснулся, когда тряска закончилась. Не проснулся, когда старик срезал ножом рукав его бушлата. Мальчик кричал и бился, но не просыпался, когда старик кончиком ножа расширил рану на его плече и вынул арбалетный болт. Потом залил чем-то похожим на жидкое пламя рану, сшил ее края четырьмя стежками толстой бурой нити. Плотно замотал плечо чистой тряпкой.

– Ну, теперь как бог даст. Мы с тобой, Берта, сделали все, что могли. Если мистер Бог не подведет нас, то мальчик выживет. Вот только с головой мы ничего не сможем поправить. Ушиб кто-то нашего мальца. Да, Берта, люди это были, верно говоришь. Кто же еще. Люди – безжалостные. Только себя жалеть умеют. Глупые жестокие люди…

Огромная черная крыса рядом со стариком подняла морду, и старик погладил ее своей шершавой ладонью между больших ушей. Крыса качнула головой соглашаясь.

– А теперь, девочка, пойдем. Тебе на охоту пора собираться.

Старик укрыл мальчика одеялом. Оставил маленький огонек у изголовья, в узкой трещине стены, и ушел в темноту подземных коридоров пещеры. Рядом с ним вразвалку бежала огромная черная крыса. В холке она была старику почти по грудь. А если бы встала на задние лапы, была бы выше его на голову. Спина и грудь крысы перетянули широкие кожаные ремни с большими пряжками, крючьями и карабинами. Старик и крыса шли рядом, в поднятой вверх ладони старика горел оранжевый огонек. Огромные тени путались позади старика и крысы. Переплетались, перебегали со стен на потолок и наконец, дотянувшись до пещерного мрака, сами становились безымянной тьмой.

–

Мальчик пришел в себя. Было тепло и спокойно. Над ним как маленькая свеча горел огонек. Это было хорошо. Проснуться в полной темноте – все равно, что умереть. А мальчик был жив, он точно это знал. Остальное он знал совсем неточно. Память его, как огонек на стене, освещала крошечную часть его жизни: старик, шершавая горячая ладонь, прогоняющая боль, Берта. Кто это – Берта? Мальчик не помнил. Но он все выяснит. Он ведь жив. Он пошевелил пальцами. Странно. Он их чувствовал, но не видел. Пальцы были в темноте. Огонька над головой не хватало. Ничего вокруг не видно. Но ведь он не в шахте. И гора не навалилась на его плечо. Он жив. А кто же он? Темнота молчала. Тогда мальчик сказал вслух: «Я – мальчик».

Получилось. И хотя губы шелестели, как осенние листья, мальчик услышал свой голос. Боль тоже услышала и тут же ответила горячим толчком в затылок. Мальчик застонал, закрыл глаза и не видел, как вдалеке, в переходах темной пещеры, показался огонек. Старик шел проверить своего пациента. Увидев старика, боль съежилась и спряталась от него глубоко внутри мальчика. Но старик нашел ее и прогнал. И мальчик снова уснул.

–

Берта в сопровождении двух черных сестер бежала по равнине. Не особенно таясь, шурша прошлогодней травой, подминая ее своим мощным телом. Она отлично видела в темноте, гораздо лучше, чем при ярком свете. И любила этот неспешный ночной бег. Где-то впереди испуганно подняли голову антилопы. Всего час от пещер, совсем близко. Повезло.

Берта молча отдала распоряжение, и сестры разошлись вправо и влево, широким веером охватывая небольшое стадо антилоп. Антилопы видели в темноте хуже крыс, днем они бы легко ушли из этой широкой петли, но не ночью. Ночью стадо испуганно сбилось вместе и побежало в сторону от неспешно приближавшейся Берты. Прямо на одну из неподвижно замерших в траве сестер. Когда притаившаяся в высокой траве крыса прыгнула, стадо шарахнулась в сторону. Берта и третья крыса рванулись вперед и каждая опустилась на спину своей антилопе. Огромные когти впивались в плоть, резцы словно сабли резали шеи жертв. Стадо умчалось, оставив три окровавленных тела в высокой ночной траве. Крысы убивали ровно столько сколько могли унести. Забросив туши антилоп на спины и зафиксировав их кожаными ремнями, крысы трусцой двинулись к пещерам.

Охота удалась. Берта была довольна. Старик приготовит сегодня мясо на углях, а все, что останется, будет коптить в узкой длинной пещере, далеко от центральных нор и главных залов. Старик настаивал, что им нужен большой запас еды, и Берта ему верила. Он никогда не ошибался. Воды в пещерах было достаточно, а ночная охота Берты и ее сестер пополняла глубокие темные гроты сушеным, вяленым и копченым мясом. Там же старик подвешивал свои травы и коренья. Он собирал их день и ночь, иногда уходя от пещер на несколько дней. Тогда Берта беспокоилась за него и шла по его следа. Искала, находила, и они вместе возвращались. Старик ворчал на нее из-за этого, говорил, что он стар, но не беспомощен. Берта не спорила с ним. Крысы вообще никогда не спорят. Они или соглашаются, или делают, как считают нужным, но не спорят. В отличие от людей, крысы не считают, что истина – это что-то значимое. Еда, вода и тишина – вот три по-настоящему важных вещи. А споры – это для людей. Для суетливых, пугливых и шумных существ, среди которых, правда, иногда попадаются стоящие экземпляры. Старик, например.