Loe raamatut: «Сказки из кошмарного сундучка»
Оранжевые дождевики
Фил шёл в гости к своему лучшему и, стало быть, единственному другу Сэму. Они оба жили в городке Пьеролин. Сэм здесь родился, а Фил с семьёй переехал сюда семь лет назад. Город, так, ничего особенного, каких много, без собственного стиля и запоминающегося облика. Небольшой деловой центр, магазины, рестораны, три ночных клуба, два кинотеатра и вокруг центра, как принято, разбросаны районы, застроенные одно и двухэтажными домами, обычными для этой части страны. Надо отдать, однако, должное, чем мог похвастаться Пьеролин, так это природой, безбоязненно залезающей за городскую черту. За исключением плешивой, полностью заасфальтированной центральной части, городок дышал свободно – каждый дом окружали деревья, которые предприимчивые жители заключили в арки аллей и стрелы дорог. Перед каждым домом, как и полагалось, зеленела лужайка разной степени ухоженности – в зависимости от степени благосостояния хозяев.
Сэм жил всего в пяти минутах ходьбы от дома Фила. Конец июня, всё зелено, тепло и позитивно. Настроение у Фила прекрасное, к выпускному вечеру они подготовились. Мандража нет, только ощущение ожидания чего-то удивительно необыкновенного. На плече болталась сумка с ноутбуком – его личным инструментом развлечения. Что может быть лучше, когда ты идёшь на встречу с человеком, который тебя понимает и принимает полностью, да ещё и интересы твои ему близки. Возможно свидание с Белой могло посоперничать с этим ламповым чувством, но таким мечтам никогда не суждено сбываться. Увы.
Дом Сэма выкрашен в фисташковый цвет. Два этажа, большие окна, внутри много света и пространства. И лужайка перед домом средней паршивости ухоженности. После звонка дверь открылась почти сразу, как будто Сэм караулил друга рядом с дверью. Поджидал с нервной нетерпеливостью.
– Привет! – Фил протянул ему руку.
Сэм вышел на крыльцо, сильно сжал ладонь друга в крепком рукопожатии. Пожалуй, через-чур крепком.
– Проходи. Родителей нет.
– Где они?
– За покупками в загородный центр уехали.
Не снимая кроссовок, Фил поднялся на второй этаж, в комнату Сэма. На стенах висели плакаты любимых металлических групп и культовых фильмов ужасов. Кровать со смятым одеялом и разбросанными по ней элементами подросткового туалета. Компьютер, застывший в ожидании возвращения хозяина.
– Ну чё, ты готов? – спросил Фил.
– Ага, – поджав нижнюю губу, со значением замахал, как дрессированный пони, головой Сэм.
– Тогда поставь что-нибудь позабористей и начнём!
Сэм сел на крутящейся стул за комп, и пока Фил доставал свой ноут, пристраиваясь ягодицами на разбомблённой кровати, выбрал несколько забойных композиций престарелой Металлики. С первыми раскатами грома электрических гитар друзья сконектили мозги своего железа и зарубились в сетевое ГТА. Потом под непрекращающийся шум дикого визга гитарных рифов и скоростного ритма барабанов, перемежающегося вокалом трэш-солиста, они перешли на Страйк. Навоевавшись там, переключились ещё на одну стрелялку. Адский компот музыкальных призывов к топору лился им в уши – W.A.S.P, PRODIGI, MOTLEY CRUE сменяли друг друга на посту, по кругу. Так незаметно пролетели четыре часа.
– Всё! – Фил захлопнул крышку ноута. Игра окончена. Сэм недовольно хрюкнул. Он только подобрался к рекорду, а тут – "бац" – конец.
Фил в их паре исполнял роль неформального лидера, проявлявшего всегда инициативу первым. Сэм же и внешне походил на ведомого недотёпу – его причёска превращала голову в кудряво-пушистый шар волос, знаете – как у негров в 70-х годах. С той разницей, что волосы у него были мышиного серого цвета, а не чёрного. Узкий лоб, слегка приплюснутой у висков головы, близко посаженные серые глаза (настолько близко, что вот-вот и косоглазие), широкий нос с выделяющимися на нём подфарниками ноздрей, и маленький женский рот с уголками по-клоунски вздёрнутых пухлых губ (нижняя обиженно, осторожно выступала вперёд). Зато наблюдая Дэна со спины, складывалось не совсем обманчивое впечатление о его большой физической силе (которой он, надо сказать, пользоваться не умел), мощная спина, плечи, как у тяжелоатлета. Внешний вид лишь отчасти соответствовал внутреннему содержанию. Главным его достоинством был язык без костей, недаром он слыл среди одноклассников завзятым (но недалёким) балагуром. Болтающийся у Сэма во рту субпродукт трепался со скоростью опережения мыслительного процесса, бежал наперегонки, и безоговорочно выигрывал каждый отрезок дистанции любой беседы. Заносило нашего Сэма на крутых виражах общения всегда не в ту сторону. Много раз нарывался из-за своего языка на неприятности – как в школе, так и на улице (если неприятностями можно назвать тычки, плевки, а иной раз и удар в рожу).
В отличие от низкорослого, широкоплечего друга, Фил имел тонкую кость, что делало его похожим на длинноволосого (не так чтобы очень, но и не армейский ёжик) танцора. Черты лица тонкие, артистические. Губы яркие. Кожа бледная, будто не знающая солнца вовсе. Его можно было назвать и красивым, если бы не профиль – длинный с горбинкой нос и невнятный мягкий подбородок, заметно отодвинутый назад, отчего лицо с носом нависало клювом над нижней челюстью. И форма головы – кабачком. Многоклеточный Фил слыл за умного, но на редкость нудного чувака, за что и получал регулярно в школе отборные тумаки от сверстников неандерталов.
Ни у Фила, ни у Сэма, само собой разумеется, девушки не было.
– Заведи-ка "непрощённый", эта песня меня мотивирует, – попросил Фил. Сэм исполнил. – Потише сделай.
Под приглушённый до фона музыкального мотиватора тотальный медленный хит депрессии у друзей состоялся серьёзный разговор:
– Всё готово. – Фил встал, подошёл к окну. По улице ползли дымные сумерки летнего вечера.
– Завтра?
– Да.
– Уии уии уи, – завизжал Сэм, изображая поросячью радость. – Хе Хе.
Филу понравилась реакция друга, он позволил себе улыбнуться и продолжил:
– Знаешь, я подумал, мы должны выглядеть так, чтобы все они сразу поняли – мы вместе. Нас от них должны отличать яркие, сразу обращающие на себя внимания вещи.
– Что ты придумал? – Фил не спешил с ответом. – Одежда?
– Да, одежда.
– Ну, не томи. Какая?
– Дождевики.
– Шутишь? – Сэм был несколько разочарован. – Такая жара, июнь. Мы в них сваримся.
– Поверь, Сэм, тебе завтра будет на всё плевать.
– На выдачу аттестатов мы пойдём?
Фил, нахмурившись, заёрзал на месте и ответил вопросом на вопрос:
– Зачем?
– Хотелось бы в последний раз на их рожи при свете дня посмотреть.
Покачав головой, Фил проговорил:
– Подготовиться не успеем.
Сэм решительно хлопнул в ладоши, подбадривая себя.
– Значит, явимся прямо к ним на выпускной бал?!
– Точно. Цель поражена. Как мы с тобой и договаривались.
Вечером следующего дня, в 20:00, Фил с большим чёрным баулом стоял на пороге дома Сэма. Родители друга опять отсутствовали. Пятничный вечер они решили провести на вечеринке. Сэм встретил Фила не так как обычно, можно сказать – неприветливо. Он напоказ шмыгал покрасневшим носом, пшикая себе в ноздри что-то сосудосуживающее из пластикового тюбика. Фил, пытаясь поймать взгляд, старательно отворачивающегося от него друга, взял Сэма за рукав:
– Эй, что с тобой?
– Слушай, я сегодня не могу. Заболел.
– …Мы же всё давно решили. Сэм, ты опять, да?
– Простудился. Что я могу поделать?
– Кончай! Знаю я этот твой насморк. Он у тебя 365 дней в году, – уже тише, как скрывающийся от шпиков заговорщик, проговорил Фил и дальше зачастил: – Ты же сам говорил – этот мир не для нас. Он попросту нас ненавидит. Где в нём для нас место? Нигде. Так давай докажем, что мы не послушные куклы. Мы тоже люди. Нас не любят? Так давай заставим их заплатить за это. Давай по таблеточке и всё пройдёт.
Весь разговор проходил в прихожей. Фил сильно напрягся. Без участия Сэма в предстоящем празднике дело теряло всякий смысл. Он с боязнью повторно поинтересовался:
– Ну ты как? Ок?
– Гонококк!! – подняв голову, вскричал Сэм, а потом заржал, как цирковой жеребец: – Гы Гы Гы Гы!
Выпускной проводили в самой школе, точнее, в её пристройке, соединённой с основным зданием остеклённым переходом и отдельным парадным входом со своей стоянкой перед ним. Там, в обычное время, базировался театр, зал которого часто использовали для торжественных собраний и концертов. Сейчас на сцене установили дополнительные колонки, смонтировали место для ди-джея с пультом, поставили усилители и прочую аудиоаппаратуру, а зрительские кресла, наоборот, из зала убрали. На противоположном от сцены конце зала, рядом с входными дверями, поставили столы с лёгкими закусками, чашами с пуншем. Отдельно стояла стойка с пивными кегами, что было вообще-то редкостью на массовых мероприятиях с участием старшеклассников. В этот раз директор уступил многочисленным просьбам и обещаниям вести себя достойно, поступающим от выпускников. Розлив пива осуществлял один из учителей, он же визуально контролировал степень опьянения старшеклассников и отказывал в повторном наполнении пластиковых стаканов тем, кому, по его мнению, было достаточно.
Хорошенько подстегнувшие свою психику таблетосами Фил и Сэм беспрепятственно проникли в школу и по стеклянному переходу пошли навстречу празднику. Первыми кого они встретили стали физрук Стив Кук и учительница литературы старшей школы Мишель Джонс. Конкретно против физрука они ничего не имели. Он, как и все, подтрунивал над ними, но делал это добродушно, без злого умысла, относясь к ним как ко всем неспортивным людям относятся люди со спортом на “ты”. А вот его выкормыши – футболисты и особенно борцы, доставляли им немало хлопот. Джонс же была просто молодой двадцатипятилетней дурой, недавно закончившей колледж и прозванной «писательницей» за то, что обожала задавать сочинения (эссе – как она их называла) на дом.
Физрук не сразу понял, кто это идёт к ним навстречу по неосвещённому коридору. В наступающих летних сумерках на них двигались какие-то оранжевые пятна. При их приближении он мог различить человеческие фигуры, закутанные в длинные плащи дождевиков до пят. Парни (на женщин они мало походили, разве что на резиновых) из-за своих странных одеяний показались ему высокими и даже неестественно вытянутыми. Чем ближе ребята к ним подходили, тем лучше Стивен мог их рассмотреть. Узнал. На его губах появилась неуверенная улыбка.
– Ребята?
Вместо приветствия Фил вскинул дробовик. В физрука с двойным громким – "БУДРЖ БУДРЖ" – полетели два заряда отборной дроби. Тренера Стивена откинуло на три метра: баллистическая сила, полученная им от выстрела, вмазала физрука в стеклянную стену. И пока он сползал, пачкая и обливая стёкла красным, Фил обратился к струхнувшему другу (Сэм, действительно, здорово сбледнул с лица, на котором живыми казались одни глаза):
– С тобой всё ок?
– Гонококк, – тихо, вполголоса, срифмовал Сэм и громко сглотнул.
– Ты стрелять вообще собираешься?
– Ты ещё спрашиваешь! – приободрившись, Сэм, подражая киборгу убийце, вскинул правую руку с дробовиком.
Писательница застыла столбом, зажав ладонями рот.
– БУДРЖ!
Дробовик подпрыгнул горным козлом в руке Сэма так, что он споткнулся. Нежданная отдача едва не сбила его с ног. Мишель окончила свои дни со страшной дырой в груди.
Свершилось! Мосты сожжены, назад все пути отрезаны. Фил и Сэм, расправившись с первыми жертвами, заспешили, как падальщики на запах крови, на звуки музыкального оформления выпускного. Они торопились. Выстрелы могли услышать несмотря на раскатистые децибелы, сотрясающие школу до самого фундамента.
Двери в предбанник распахнулись, музыка обрушилась на барабанные перепонки парочки в оранжевых дождевиках с новой силой звукового горячего душа. Семь учителей, все, какие были на выпускном, стояли одной кучкой – курили. У каждого из них был с собой пластиковый стаканчик с чем-то горячительным. Радостно возбуждённые взрослые непринуждённо разговаривали и смеялись. Среди них торчал и директор школы – плешивый очкарик с обвисшими желтыми наплывами щеками и волосатыми пальцами. Бездушный паук-администратор, в свободное от моральных унижений учеников время потрахивающий учительницу географии.
Парни, не дав учителям шанса на удивление, разрядили в них дробовики полностью. Выстрелы смолкли, дым рассеялся. Было – сборище ходячих слепых манекенов, стало – дымящий холмик свежепорванного мяса. Перезарядившись, друзья пошли за главным блюдом их сегодняшней вечерней трапезы.
Выпускной бал встретил их медляком – первым за этот вечер. Сэм нашёл себе жертву сразу. Самая красивая девушка (для него уж точно) школы – Синтия, танцевала всего в нескольких шагах от него. Она веселилась ни одна, а, как всегда, со своим накаченным тупоголовым спортсменом, вульгарной пародией на супермена. Синтия Сэма в упор не замечала, а когда всё же случайно останавливала на нём взгляд, в её глазах открыто читалось брезгливое презрение. Презирала она его за то, что он был коротышка, за то, что косолапит, за нелепую причёску, и, самое главное, за то, что Сэм почти каждый день был вынужден искать свой рюкзак с тетрадями и учебниками. Шутники одноклассники придумали себе классную, никогда им не надоедающую игру и прятали рюкзак Сэма каждый раз в новом тайнике. Правда – весело? Синтию он раздражал за всё по отдельности и всё вместе. А в конце концов за то, что он, по её представлениям, был непроходимым неудачником.
Подобравшись к объекту своей безнадёжной влюблённости, Сэм обратил на себя внимание:
– Позвольте прервать ваш танец! – воскликнул он с радостным злорадством.
Парень Синтии, показав в оскале клыки, посмотрел на Сэма. До него ещё не дошло. А вот до Синтии дошло, мозги у неё работали быстрее, чем у её дружка. Сказать она ничего не успела. Даже изменения выражения её лица с томно мечтательного на расцветающее белыми пятнами паники не произошло. Но умненькая девочка сразу всё поняла. Качку Сэм выстрелил в пах, а Синтии оторвал выстрелом голову.
Пока друг вымещал накопившуюся в сердце горечь несбывшихся надежд, Фил защищал ему спину, а заодно выбирал для себя первенца среди широкого набора его школьных врагов-обидчиков. Выбрал:
– БАХ!!! – И дылда Фрэнк из параллельного класса навсегда потерял способности раздавать пинки тем, кто слабее него. Ему дробью перебило ноги. После этого, третьего по счёту убийства, в зале началась паника. В мельтешении пиджаков и вечерних платьев Фил сумел различить пробирающегося по стеночке, к дверям запасного выхода, поддонка Алекса, главного его мучителя в начальной школе. Белобрысый, толстощёкий, как бульдог, Алекс получил выстрел в бок. Кажется, он остался жив. Ничего, пускай помучается, придёт и его черёд.
Дальше вечеринка совершенно расстроилась, потеряла планируемую упорядоченность стандартного мероприятия, благословляющего уже не детей, но ещё и не до конца сформировавшихся личностей на возможности взрослой жизни. Распалившиеся от вида крови и от осознания наконец-то сосредоточенной в их руках власти Фил и Сэм открыли беспорядочную пальбу. Стреляли без всякого разбора и по всем. Каждый, кто находился здесь, был виновен, и они приводили вынесенные ими же, не подлежащие обжалованию приговоры в жизнь. Скоро танцпол они перешили пулями в кровавую баню безжалостного побоища.
Молодые люди – девушки и парни, бессмысленно бегали кругами, сталкивались, падали, вставали и тогда снова непонятно куда неслись, а потом снова шлёпались и не вставали. Они и не думали о сопротивлении – голосили и вели себя, как бараны. Некоторые из выпускников, образовав отдельный, отбившийся от основной толпы, испуганной появлением акул косяк рыб, навалились на центральные двери. Кто-то в этой суматохе споткнулся, кто-то налетел на него и покатился кубарем через голову: так в одну минуту образовалась страшная "куча мала". Молодёжь только мешала друг другу и большинство из них оранжевые дождевики перестреляли без труда. Двум или трём всё же удалось уйти. Но какая разница? Романтический медляк продолжал звучать и убийства продолжались вместе с ним.
Вторая группка выпускников – поменьше и, по-видимому, поумнее первой – ломанулась к боковому выходу, ведущему в стеклянный переход к школе. Парни её ликвидировали в несколько выстрелов, перемолов в фарш. Здесь обоймы их дробовиков вновь опустели. Отложив их, они достали пистолеты и продолжили расстрел. Стрелять точно из пистолетов оказалось сложнее. Но и в этом напряге друзья отыскали для себя некую прелесть.
Закончив с людьми, дождевики переключились на аппаратуру. Заткнули рты динамиков, казнили на куски усилители. Напоследок грустная песня жеванула замедляющимся демоническим басом. Последнее слово припева – «любовь», прозвучало, как «лууубоооовввь». Звуки растянуло и замедлило. В зале стало непривычно тихо. Ди-джея, спрятавшегося за колонной, они не заметили. Да он их и не интересовал, его пригласили на вечер из колледжа, и ди-джей был им совсем не знаком.
Заменив обойму у пистолетов, вернулись к дробовикам, скормили им последний запас патронов.
– Ну что, добьём раненых? – Предложил раскрасневшейся, обливающийся потом, светящийся счастьем, как двухсотваттная лампочка, Фил. – Ок?
– Ок – гонококк! – ответил Сэм и затрясся в приступе гогочущего смеха. – Гэ Гэ Гэ Гэ Гэ Гэ!
Фил покачал головой, а потом и сам заржал, как сумасшедший:
– Ха Ха Ха Ха Ха Ха!
С двумя стволами в руках Фил и Сэм выглядели, как герои из крутого боевика. Всех, кто шевелился, стонал, они добивали. Или дробовик разносил череп на куски, или пистолет пускал им пулю в лоб. Результат всегда был одинаков – летальный исход. Последним, кто оставался ещё в живых, оказался белобрысый Алекс – десерт на сладкое.
– Пришла и твоя очередь, Алекс. Время умирать. – Фил наставил на него ствол ружья. Алекс, не моля о пощаде, закрылся руками и получил огненный подарок из дробовика, потом выстрелил пистолет и снова дробовик.
Возвращаясь с выпускного расстрельного поля по стеклянному коридору обратно в школу, массовые убийцы услышали, как к ним со всех сторон слетается эхо сирен патрульных полицейских автомобилей. Первые из них, сверкая огнями – красными, синими и белыми, уже заезжали на школьный двор.
Переговоры длились без малого час. Фил и Сэм забаррикадировались в вестибюле центрального школьного корпуса. Они по очереди выкрикивали свои требования в открытые окна – одно нелепей другого. В свою очередь полицейские уговаривали их сдаться.
– Я не хочу, чтобы они меня поймали и запихнули на три пожизненных срока к себе в крысоловку. – Сэм сложил пухлые губы в бантик.
– Скорее всего, при штурме они нас убьют.
– Так – я тоже не хочу, – Сэм капризничал. После всего пережитого и понаворочанного им сегодня – он имел на это право.
– Тогда давай как мы договаривались.
– Давай.
Юноши встали друг напротив друга, завели дула ружей под подбородки крест на крест – Сэм Филу, Фил Сэму.
– На раз, два, три? – Фил был серьёзен.
Сэм кивнул, выражая полное согласие. Он был, как и его друг, сосредоточен и мрачен как никогда раньше. Фил начал считать:
– Раз, два… три…
Местный шериф и его молодой помощник стояли склонившись над двумя обезглавленными трупами мальчишек, соприкасающимися подошвами своих армейских ботинок. Вокруг шастали любопытствующие полицейские, суетились эксперты.
– Смотри, – шериф обращался к помощнику, – такая жара, а они так и не сняли с себя эти дурацкие дождевики.
Со стороны
Сергей Сергеевич, пятидесяти двух лет, руководитель отдела клиентского сервиса в известном московском банке, плотно поужинал и готовился отойти ко сну. В обязательном порядке почистил зубы. Выпил рюмочку – не больше, коньячку. Надел любимую пижаму, отправился в гордом одиночестве на боковую. Жена с дочкой отдыхали у тещи под Краснодаром, куда ездили каждое лето на июль-август, и Сергей Сергеевич наслаждался тихим, ничем не омрачённым покоем. Нет, он звонил жене каждый день, но предпочитал это делать как можно раньше: днём не получалось, значит, сразу после работы, пока торчал в пробках, слушал её гнусавый голосок, терпел упрёки, заучено отвечал на вопросы допроса с пристрастием.
Привычка – вторая натура, вся жизнь Сергея Сергеевича превратилась в одну запущенную привычку. Кстати, ему самому нравилось упорядочивать жизнь, создавая для себя ритуалы повторяющихся действий. Если бы его меньше теребили в семье, Сергей Сергеевич мог считать себя счастливым человеком, но и к прессу жены он привык и трудно представлял себе жизнь без отсутствия постоянного давления. Полная гормональных желаний молодость осталась в пятнадцати годах позади. Теперь даже алкоголь его не радовал, как прежде, не говоря уже о заметно с годами полинявшем интересе к женским прелестям. Что же касалось пищи духовной – кино, книги и прочее, то фильмы он никогда не запоминал, часто отвлекаясь от просмотра; книги читал, но скорее, как корова, которая жуёт жвачку: после них ничего у него ни в сердце, ни в голове не откладывалось. Для него авторы любых произведений искусства были теми, кто пытался навязать ему своё мнение, а покушения на свою независимость кого-то ещё, кроме жены, он терпеть не мог. Всё мимо денег. С такими изначальными установками, полученными им в детстве от тирана отчима, когда он под его кулаками отстаивал своё собственное "Я", внешняя информация воспринималась им поверхностно, а внутренние переживания ценились особо – на вес золота.
Ложился Сергей Сергеевич всегда в одно время – одиннадцать вечера и сразу, в течение пяти минут засыпал. Пристраивался на бочок, натягивал одеяло до ушей, закрывал глаза и открывал их уже ровно в семь утра. Спал без снов. Эта ночь стала исключением из правила. Рано или поздно, обязательно случается такое событие, которое выбивается из общего ряда, но отличается лишь важностью произошедшего. Для Сергея Сергеевича пробуждение посреди ночи стало неожиданным, но вот вопрос – счастливо неожиданным или совсем наоборот?
Такой низкий гул в ушах, словно где-то в колодце под землёй работал мощный трансформатор и сквозь веки настойчиво пробивался свет. Сергей Сергеевич напряг веки: появилась щёлочка, а сквозь неё полилась зелень. Его кровать висела в зелёной пустоте. Вокруг, по невидимому твёрдому ходили страхолюдины – рост среднестатистический, две руки, две ноги – вот то, что их роднило с людьми, дальше начинались дикие отклонения от земных гуманоидных стандартов. На кожу словно напылили краску серебрянку. Глаза золотистые, как у тропической лягушки. И голова! Во-первых, эти самые золотистые глаза не имели век и торчали на лице, как будто их прилепили на вогнутую доску. Лба нет, вместо него имелась идущая вокруг головы канава. Свод черепа, или чего там у них пряталось под кожей, плоский, голый, лишённый всякой растительности. Нос, если это был нос, своей формой повторял обычную электрическую лампочку, которую осыпали бесцветные пупырышки. Рот маленький – детский. Подбородок не выражен, практически отсутствует, один намёк, а не подбородок.
Около полудюжины таких особей, одетых в белые просторные одежды типа туники с рукавами, толкались вокруг его кровати. Сергей Сергеевич непонятным образом понял, что окружают его представители инопланетной расы – уфоляне. У каждого уфолянина из правого бока торчало нечто вроде клизмы, к которой каждый из них периодически прикасался, слегка надавливая. Уфоляне ходили вокруг Сергеича и рассуждали, а он их почему-то понимал.
Инопланетяне взяли к себе человека на изучение. Уж очень их интересовал редкий во вселенной тип полуобезьяны. Для них всё в людях вызывало удивление, граничившее с отвращением. Сами уфоляне не знали, что такое болезни и для них все земляне, от мала до велика, выглядели свихнувшимися экспериментаторами, добровольно себя истязающими. Люди запихивали в себя каждый день, по несколько раз в день, всякую дрянь. Значительную часть дряни составляла мёртвая материя разного качества переработки, которую на Земле называли пищей. Тем самым они выращивали внутри себя болезни и опухоли. Ещё были просто органические яды – продукты спирта, химические вещества разного генезиса (лекарства). Мало того, они с детства привыкали вдыхать дым, как будто им было мало загрязнённого их варварской промышленностью воздуха.
Разрушали себя люди с настойчивостью преследующего жертву маньяка. Сами же уфоляне питались чистой энергией и для них обеспечение функционирования организма за счёт грубого поедания трупов, а потом ещё и отвратного процесса освобождения от плохо переваренных отходов, выглядели намного хуже, чем акты детского каннибализма для людей.
Сергею Сергеевичу и самому стало как-то неуютно после того, как он взглянул на себя их глазами, со стороны. Люди бегали стадами, организовываясь самыми подлыми экземплярами в разнообразной сложности структуры, целью которых было накопление вещей, устаревающих и начинающих разрушаться ещё во время их производства. Земляне отчего-то цеплялись за ничего не значащие предметы, зачастую неудобные и опасные в использовании. Например, эти их четырёхколёсные повозки калечили людей с удивительным постоянством, а за ними гонялись, для них жертвовали временем – самой значимой субстанцией во вселенной, страдали и умирали.
Люди старались подражать лицам с экрана, принадлежащих типам, с которыми они, встречаясь в повседневной жизни, не только не считались, но которых презирали. Конфликты возникали повсеместно, и их причиной могла стать любая, с точки зрения уфолян, ерунда – языковые различия, иной цвет одежды, кожи, значок на рукаве или просто способ добычи и употребления пищи. Уфоляне давным-давно избавились от последних крупиц агрессии и благополучно забыли, что это такое. На Земле даже размножение превращалось в крайне неприятное, а со стороны так вообще в жуткое действо, сопряжённое с опасностью заболеть, получить травму, потерять рассудок. Мужские особи принудительно проникали внутрь женских, раздражали трением свою и чужую плоть до тех пор, пока воспаление не переходило в производство выброса семени. Чудовищно неэффективно. Глупее всего в этом процессе было то, что люди занимались этим преимущественно не для размножения, а с целью самоистязания, что ли, причём половина женщин не хотела этого, но изображала заинтересованность, чтобы получить эфемерную возможность жить с самцом в постоянном напряжении, страхе, испытывая беспокойство, неизменно прогрессирующее в ненависть. Ненависть, как явление психологии разумного существа, уфолянам была совершенно незнакома и значение этого слова они объясняли в терминах химических реакций, начинающих бурлить в нервных тканях и, как следствие, сбивающих электрические ритмы мозга.
А запахи? Сплошное смрадное гниение, надушенное стойкими синтетическими парфюмерными композициями. Гниение вокруг, гниль внутри. Короткая жизнь в муках и смерть как окончательное приведение в исполнения приговора, такая же окончательная и не подлежащая обсуждению. При этом люди считали себя чуть ли не избранными, единственными во вселенной и вполне бы сумевшими, если что, всех победить и выровнять под их серое тупоумие. Со всей своей до безобразия примитивной техникой, они укутывали тела в сковывающие движения, мешающие дышать тряпки, ноги тушили в тесных коробочках, неизбежно и целенаправленно уродующих ступни. С каждым новым произведённым товаром люди уничтожали собственную планету, разрушали собственный дом.
Для непонятных целей они дробились на бесчисленные группки, некоторые из которых вели себя совсем уж странно – они скакали перед остальными, кривлялись, громко орали (у них это называлось петь), исторгали из специальных приспособлений кошмарные звуки или имитировали действия других. Зачем? Для чего?
И люди… убивали других людей! Не распределяли ресурсы, а отнимали, не помогали, а уничтожали. А потом жрали и пили, чтобы автоклав их тел вырастил для себя какое-нибудь новое заболевание.
Самым важным для человечества считалось чувство любви – распространённое психическое расстройство, ничего кроме несчастий мучившимся им землянам не приносившее. Были ещё особи, которые честно выполняли долг перед видом, всего себя отдавая борьбе с несправедливостью без остатка, но все их потуги обязательно оборачивались кровью. Альтруисты на Земле зачастую оказывались опаснее эгоистов. Остальные думали о себе, и, если о ком и заботились, так это только о своих родственниках. Некоторые, которых выбирали, как самых предприимчивых вроде, куда-то вели народы, звали за собой, но спрогнозировать последствия своих поступков дальше, чем на год-два, не могли.
Особенно уфолян расстраивало насилие: всякий раз, когда шла про него речь, – а этой темы в людских делах приходилось касаться часто, – они начинали мацкать свои боковые груши. Сергей Сергеевич узнал, что так они приходили в норму. В этих естественных биологических резервуарах содержались скопления клеток, производящих всякие нужные их организмам вещества. Немного успокоения, немного сосредоточения, – и ясный взгляд на вещи обеспечен.
Микробы, копошащиеся в заразной лепёхе навоза – вот как выглядели люди для уфолян, и Сергей Сергеевич не был для них исключением. Его не собирались вскрывать, облучать или нагружать датчиками, уфоляне изучали его посредством объединения сознаний, хотя им давался такой процесс с трудом. Люди не далеко ушли от представителей местной плотоядной фауны. У пришельцев, на их планете, любое животное превосходило человека по разумности поведения и в чистоте. Уфолянские животные тоже жили за счёт энергии, получаемой от солнца, звёзд, вселенной.
Человек загрязнял себя и всё вокруг, да он особо и не отличался от его ближайших родственников – обезьян. Его гордость – техника, была самым настоящим опасным хламом, производимым на варварских принципах примитивной одномерной физики-механики-химии, а не на биологии тонких тел, как следовало бы для того, чтобы не нарушать гармонию мира. И самые лучшие из них тоже постоянно генерировали фекалии. Идеальная питательная среда для болезнетворных бактерий.
Жизнь на Земле показалась уфолянам лишённой всякого смысла, и это ощущение передалось Сергей Сергеевичу в полной мере. А книги? Детёнышей сгоняли в отдельные, всегда вонючие строения, чтобы через силу пичкать мудростью предков, никак не развивая способности к самостоятельному изучению законов природы и развитию самого важного у разумного существа – творческого начала. Детей наполняли чужими мёртвыми мыслями, глубоко ранящими их души, не дающими им дышать полной грудью, и всё время пичкали грубой материальной пищей. Инопланетяне не понимали, почему люди не могли договориться ни по одному сколько-нибудь важному вопросу; уфоляне даже не понимали, зачем вообще надо было договариваться.
