Loe raamatut: «Предначертанное сбудется»

«Явления, подвергающие нас в недоумение и именуемые нами прихотливой случайностью в природе и случаем в человеческой жизни, суть не что иное, как следствие законов, сущность которых мы только начинаем понимать».

В. Гюго

Россия, 1990-е

Пролог

Был пятничный вечер. Часовая стрелка постепенно близилась к шести. Женщина сидела, плавно простукивая пальцами по столу знакомую мелодию, и ждала долгожданного окончания рабочего дня. Она смотрела в окна: за ними горели огни города, погруженного во мрак. Между окон она заметила паутину, в которую по своей глупости еще в прошлом году угодила муха. «Работа − это паутина, а мы в ней лишь запутавшиеся сонные мухи», – подумала женщина. Снова взглянув на часы, она начала собираться и уже в две минуты седьмого шла по улице. Сегодня днем она с подругами обсуждала весеннюю коллекцию и подумала, как было бы здорово купить новые перчатки. Сама, может быть, она и не горела особым желанием, но того требовала пресловутая мода. Она зашла в магазин и выбрала перчатки, которые ей были по душе.

− В них не очень-то удобно, − сказала она продавцу.

− К этим перчаткам надо привыкать постепенно, − ответил симпатичный импозантный продавец с бородкой, словам которого женщина сразу поверила.

− Вы думаете?

− Конечно! Они разносятся и отлично сядут по руке.

− Хорошо, ваша правда, − улыбнулась дама и оплатила покупку.

Продавец еще долго смотрел вслед женщине. Дождавшись, когда она скроется из виду, он вышел из-за прилавка, закрыл бутик и проследовал на улицу. На улице было довольно темно, но дорога женщины освещалась лунным светом. Мужчина посмотрел на источник света и перешел дорогу, через какое-то время, скрывшись во тьме переулков. А женщина подошла к остановке и увидела трамвай. Она ускорила шаг и едва успела войти в собирающийся отъезжать транспорт. Перчатки почему-то сильно сжимали ее руку, потому она сняла их. Оплатив проезд, женщина села на свободное место.

Глава 1. Встреча

В этом году зима выдалась на славу. Снег припорошил въезды во дворы и входы в дома. Дорогу освещала полная Луна, светившая сегодня необычайно ярко, в противном случае легко было бы оказаться в подвернувшемся на пути сугробе. Он посмотрел еще раз свои записи: Иван Матвеевич Демидов, 1934 г.р., ул. Советская, д.17. Все верно. Аншлаг на фасаде совпадал с его записями. Хруст снега под его валенками разбудил преспокойно смотрящего половину ночи сны Барбоса, и он залился старческим, как спросонья у алкоголиков хрипотцой, лаем. Загорелся свет, и на пороге появился Иван Матвеевич. Дед был в телогрейке, накинутой на распахнутую, наспех надетую гимнастерку, в трико и кирзовых сапогах, что являлось отличительной чертой сильных духом и поэтому аскетично к себе относящихся мужиков. Потому, как пар выходил из их ртов и особенно из пасти бедного, задыхающегося от лая, пса, становилась очевидна большая разница тепла тел, привыкших проводить холодные ночи под одеялом в натопленных домах, и температуры на улице. Ночной гость первым решил прервать затянувшееся молчание и достал из кармана удостоверение фельдъегеря, офицера специальной связи. Дед кивком пригласил его в хату. Лампочка, одиноко горевшая под потолком, озарила скромное убранство дома местного героя и человека, ради которого фельдъегерь проделал свой путь.

− Лейтенант внутренней службы Палладинов, – он показал Демидову свое удостоверение, − вам письмо, Иван Матвеевич, разрешите ваши документы?

Дед предвидел такое развитие событий и, еще не дав лейтенанту договорить, протянул ему свой паспорт, достав его из гимнастерки:

− Да, конечно…долго я ждал этого, чувствовал неотвратимость сего момента.

Палладинов нащупал в сумке пакет, плотно, в несколько слоев перетянутый шпагатом, и подал его Демидову. Пока тот расписывался в журнале учета доставки писем, лейтенант пытался понять, насколько содержащаяся в том письме информация может быть важна. Он с содроганием подумал, что его работа состоит в том, чтобы сообщать людям вести подчас совсем неожиданные и смертельно неприятные, а фельдъегерь об этом даже не подозревает. Может, оно и к лучшему?

Демидов первым протянул руку и, простившись, предложил проводить ночного гостя до вокзала. Палладинов, отказавшись, пошел прочь по скрипучему снегу освещенной дорогой. Старый пес молчал, видимо, грустил вместе с Иваном Матвеевичем, не хотел понапрасну терять силы на человека, пути которого с хозяином навеки расходятся, и он, оставив этот груз, уходит восвояси, домой, под теплое одеяло. Собака перевела взгляд на закурившего хозяина, на пар и дым, выходящие из его легких, которые, смешавшись, походили на гудящий паровоз. Сигаретный дым, поднявшись, плавно рассеялся под горящим высоко в небе белым фонарем.

Дом Демидова находился недалеко от вокзала, и Палладинов был там уже через полчаса. А еще через полчаса он под стук колес видел удаляющийся тихий городок. В купе зашел проводник, попросил проездной документ и, надорвав голограмму, оторвал от него копию, предназначенную для отчетности, не спеша записал в бланк данные о населенности вагона и расхода постельного белья. Он обмолвился с уставшим и засыпающим фельдъегерем парой слов, спросив, не знает ли он, где его сосед по купе с такой-то фамилией. Палладинов фамилии не расслышал, но отрицательно покачал головой, на что проводник развел руками и вышел. Звук колес и позвякивание ложки о стакан сливались в такт. Через какое-то время Палладинов их уже не слышал и погрузился в абсолютную тишину, глаза постепенно закрылись… «Вот он бежит по тропинке, ведущей из дома в сад, она усыпана опавшими листьями. Даже тогда, будучи совсем маленьким, лет пяти-семи, он чувствовал грусть и тоску от этого времени года, но при этом ему очень нравилась осень. Он подбрасывает листья вверх, запах ушедшего лета и умирающих листьев бьет прямо в ноздри, и он падает на мягкие, собранные в аккуратную горку листья. Запах становится все сильнее…» Толчок! Палладинов открыл глаза и увидел, что поезд отходит от станции. Немного придя в себя, он отхлебнул уже остывший чай. В этот момент открылась дверь купе и вошел неприметный гражданин средних лет, коих много в такой немаленькой стране, как Россия. Как и десятки других людей в поезде, он положил свой чемодан в рундук, снял пальто, меховую шапку, повесил их и сел напротив Палладинова. Подав руку, человек представился:

− Иосиф Соломонович Лугов.

− Виктор.

Тяги к разговору у Палладинова не было, поэтому он решил обойтись без особых представлений, протянул руку и этим ограничился. Он понимал, кого этот Лугов видит перед собой: взлохмаченный, вспотевший в теплом вагоне, да еще и в верхней одежде гражданин. Виктор был в клетчатой рубашке под видавшим виды свитером да при валенках, с уставшими глазами, которые смотрели на соседа утомленным взглядом. Так они сидели минут пятнадцать, и каждый думал о чем-то своем, о только ему одному ведомой правде жизни. Лугов достал книгу, аккуратно завернутую в самодельную обложку из старой пожелтевшей газеты, видимо, датированной 1961 годом; на ней красовался Юрий Гагарин, а одна из надписей гласила: «Советский человек в космосе!» Он принялся усердно читать, а потом, подняв глаза на Виктора Палладинова, неожиданно затеял разговор, который принял такой оборот, что фельдъегерь потянулся к нему, словно мотылек на свет.

− Виктор, посмотрите какие занимательные картинки, – Лугов развернул книгу и показал Палладинову разворот, на котором были две цветные иллюстрации.

На первой были изображены два человека, передвигающиеся по незнакомым для Виктора местам. Яркое солнце, блики морских волн и флора, наполненная жизнью далеких существ, заполнили купе. Тепло по ту сторону книги, казалось, согревало то небольшое пространство, временно приютившее своих пассажиров. Двое мужчин застывших на прогулке по этим местам беседовали. Один из них был стариком, в белой одежде, невысокого роста, с крепким телосложением и уверенной походкой. Волосы его, слегка неряшливые, тоже соответствовали одеянию: они были настолько седые, что скорее белые. Он, повернув изрезанное морщинами лицо, обращался к своему спутнику. Второй же был намного моложе, высокий, с незатейливой, даже можно сказать развязной походкой, но очень грустными глазами.

− Видите? Старец рассказывает молодому человеку о том, как все устроено в этом бренном мире. Мир зверей живет, на первый взгляд, хаотично, но в то же время в гармонии. Там наблюдается строгий порядок и соблюдаются определенные не нарушаемые ими правила. Мир людей же, наоборот, с виду организованный и упорядоченный, представляет собой не что иное, как хаос. Но в этом-то и состоит отличие между миром зверей и людей, как бы парадоксально это ни звучало. Хаос людского мира подчинен всего одному закону − течению жизни. Единожды погрузившись в хаос, человечество не может выйти из него, и течение жизни сотни лет подстраивалось под этот порядок, точнее сказать беспорядок. Главное противоречие человеческой жизни состоит в том, что беспорядочное движение всех людей и их беспорядочные поступки действуют по определенным течением жизни правилам. Как в науке, например, скажем в физике, каждое действие имеет противодействие или в биологии – пищевая цепь. Ну, или даже в литературе, молитвы людей абсолютно противоположные по своему значению, сталкиваясь в небесах и не дойдя до ушей Господа, так и оставшись неуслышанными, возвращаются обратно. Всюду встречаются определенные догмы, понимаете? Никакой человек не в силах вмешаться в это течение. Но именно каждый человек и является творцом его. Получается совокупность парадоксов. Это течение называют по-разному: судьба, рок, провидение, − вся эта последовательность событий, определенных всеми людьми вместе взятыми, и являет собой течение жизни.

Виктор молчал. Его увлекал этот рассказ, потому как слова незнакомца обладали странным магнетизмом.

− Вот посмотрите на вторую картинку, − молвил Лугов и улыбнулся, – перед нами башни, устремленные в небо. Они соединены пряслами и являют собой крепостную стену, назовем ее так. Имея разный фундамент, башни переплетаются с другими и соединяются с новыми. Это строительство и есть жизнь всего человечества, ведь строителями являются все люди: жившие, живущие и те, коим еще предстоит жить.

− Что это за конструкции, − Виктор ткнул пальцем в иллюстрацию, на которой строения находящиеся в центре уходили в небеса подобно Вавилонской башне, − даже верхушек не видно?

− О, друг мой, это столпы человечества. Давайте по порядку. Каждый кирпичик здесь − это человеческий поступок. Чем больше кирпичиков в башне, тем выше она поднимается, тем больше других влечет за собой и все больше башен зависит от нее. Но есть и другие строения. Они распластались здесь, вот смотрите, − Лугов указал на иллюстрацию, − лежат грудой камней, даже не пытаясь подниматься вверх и поднимать вверх других. Чтобы этого не происходило, течение жизни помогает человеку и подводит к нему нужных людей в нужное время. И это уже решение человека следовать за подсказками свыше или же продолжать строительство своей башни, неминуемо ведущее к ее разрушению.

− Допустим, − Виктор внимательно посмотрел в глаза своему собеседнику.

− Посмотрите на ту башню с краю, − Лугов достал из нагрудного кармана рубашки огрызок карандаша и обвел невысокое строение, стоящее в стороне, − ее построили вы. Каждый кирпичик здесь − это ваше деяние, будь то хорошее или плохое, но оно обратилось в часть башни всей вашей жизни. Вспомните, как много хорошего вы сделали, когда были маленьким, тем самым заложив надежный фундамент. Благодаря этому в дальнейшем она не покосилась, не упала и не стала занимать слишком большую площадь на вверенном вам участке земли. Но вы стали старше, и дурные, вредные поступки ложились на ваш фундамент один на другой. Потом, став еще взрослее, как ни пытались поступать хорошо, эту нишу вы уже заполнить не могли. Ничем и никогда уже не заменишь то, что осталось лежать под новыми кирпичиками. Вы забыли про них, они уже покоятся под новой, устремленной вверх кладкой, но это лишь на время. Рано или поздно последствия ваших деяний напомнят о себе. Подобно испарившимся каплям дождя, вновь оказавшимся на небе, они вернутся в вашу жизнь. На это вы скажите, что неисповедимы пути Господни и назовете провидением, роком или судьбой…

− Зачем вы со мной этим делитесь? И что это за книга такая? – поинтересовался Палладинов.

− Вы полагаете, что никогда больше не увидите Ивана Матвеевича. Но это не так, – спустя какое-то время продолжил Лугов, словно не слыша Палладинова, − вы оба друг другу очень понадобитесь.

− Не понял? Вы о чем? Точнее о ком? – Виктор начал терять самообладание.

− Да-а, вот так бывает. Живут себе люди, даже встречаются, но не представляют, какую важную роль играют в жизни друг друга. Вы доставили ему довольно горькие вести, но не переживайте по этому поводу.

Палладинов обомлел. Он подумал: «По мне даже не видно, откуда я и что на службе состою. А он вот так сразу, следил, значит».

− А вы, я извиняюсь, кто?

− Я же вам говорю, Иосиф Сол…

− Это я уяснил, кто по роду деятельности?

− Ах, вы об этом. Я, голубчик, если так можно выразиться и есть то самое провидение…

− Что-что? Что вы несете? – Палладинов мгновение подумал и перешел на «ты», – рассказываешь мне какую-то чушь! Давно следишь за мной?

Лугов встал и не спеша пересел на сторону лейтенанта внутренней службы.

− Вот что, ты на эти пустые разговоры время не трать. У нас его не столько, как хотелось бы. А сделать надо многое. Есть информация у меня для тебя, презанимательнейшая, знаешь ли, – Иосиф Соломонович улыбнулся во весь рот, но в мгновение, сделавшись серьезным, продолжил: − На станции Плесецкая ждут тебя. До жизни Петрова очень охотливы, ты здесь ни при чем. Тебе надобно раньше выйти, в Шалакуше.

Лугов поднялся, быстро накинул пальто и шапку, и уже взявшись за ручку двери, обернулся и сказал, ласково, почти шепотом: «Ты извини, что второпях, не все отлажено, тут же, как и в земных делах, не углядишь все сразу, охватить разом не получается…» После этих слов Лугов развернулся и вышел из купе.

Палладинов медленно приходил в себя после минувшего разговора. Все четче слышались стук колес и лязганье ложки о стакан. В сумке огнем горело письмо, предназначенное для Петрова. Виктор еще минуту смотрел на дверь купе, потом перевел взгляд на окно. Картинка за ним замедляла свое движение. Крепко вцепившись в сумку, Палладинов вылетел в коридор вагона. В тамбуре проводник с вечными ночными напарницами – фонарем и флажками − готовился открывать дверь. Палладинов должен был найти Лугова, еще нужно было о многом спросить. Уже дойдя до выхода, он резко остановился, вернулся к купе для проводников и посмотрел расписание движения поезда. Все плыло, когда смотрел на девять букв, сплетенных в одно слово, которое еще пятнадцать минут назад не вызвало бы у него никаких эмоций. А теперь все решалось от этого слова. Плесецкая… Стоянка на станции была короткая, всего две минуты. Они быстро прошли, и проводник уже закрыл дверь, станция медленно уходила вдаль. Следующая Шалакуша. «Почему все так радикально? Какой-то клоун пошутил надо мной? Следил от самого дома Демидова, или… даже не так! Выхожу я в Шалакуше и все, приплыли товарищ лейтенант. Там ребята меня окучивают и поминай как звали», – мысли вихрем носились в голове у Палладинова. Он взял горячего чая и зашел к себе в купе. До Шалакуши всего пятьдесят минут. Пятьдесят минут на раздумья. Выходить или нет? Здравый смысл подсказывал, что надо ехать до конца, докладывать начальству и забывать всех: Ивана Матвеевича, Иосифа Соломоновича и других субчиков прошедшего дня. Но в то же время что-то заставляло сойти. Необходимо сбиться с курса, уйти с проторенной дорожки. С этими мыслями поезд пронес Палладинова через километры, отделявшие железнодорожные станции. За окнами его купе пролетело то расстояние, которое отмерила ему жизнь для принятия решения.

Вот уже отворились двери, проводник объявил станцию Шалакуша. Следующая Плесецкая. Обходчики простукивали буксы. И как молот по наковальне, приток крови к голове заставил Палладинова не просто подняться, а подскочить, сорвать дверь купе, пробежать через весь вагон и выйти на улицу. Палладинов чувствовал, как он, разгоряченный, глупо выглядит на морозе. Снежинки, медленно падая на его волосы, быстро таяли. Он заправился, поправил будто привязанную к нему сумку, и пошел на станцию. К его удивлению, там было немало людей. Он подошел к расписанию поездов, и тут его словно ударило током. Всем выходящим из вагонов объявляли, что потеряны документы на имя Лугова И.С. Палладинова обдал холодный пот. Что за черт? Среди толпы зевак, ожидающих своего поезда, и людей, наоборот, спешащих на подъехавший, с которого он так преждевременно сошел, пробирался невысокий человек в годах, с залысиной и очками с толстыми линзами. Маленький человек, поприветствовав дежурного по станции словами: «Шалом! Я дико извиняюсь…», − начал объяснять, что он, дескать, и есть тот самый Иосиф Лугов. Но этот человек не имел ничего общего с тем гражданином, сопровождавшим лейтенанта несколько мгновений назад. Раздался гудок, и Палладинов посмотрел на состав, уходящий вдаль, на станцию Плесецкая с пустым купе, где должен был быть он… Судьба его переменилась, внесла коррективы. Он вернулся в зал ожидания. Снег прекратился, и с восточной стороны уже поднималось солнце, медленно выползая, как пес из будки, и заполняя светом каждый угол в миг опустевшей станции.

Глава 2. Анализ

Юрий Андреевич Семенов сидел в своем кабинете. Где-то в конце коридора слышались шаги, шумливо отзывающиеся на половых досках. С чувством глубокого удовлетворения Семенов затянулся и затушил окурок сигареты в новенькой, подаренной на Новый год пепельнице с изображением каких-то неведомых ему, человеку предпочитающему мир и покой вылазкам в дремучие леса, зверей. Он медленно выпустил дым из легких и вдохнул полной грудью не самый свежий воздух кабинета, наполненный дымом и пылью груды бумаг и книг, лежавших в его кабинете не только на столе, но и на полу и даже на стульях. Семенов, по обыкновению, подвел жирную черту и поставил подпись в ведомости доставки секретной корреспонденции, выполненной лейтенантом внутренней службы Амбросимовым. Кто у нас следующий? Палладинов. В его ведомости значились две фамилии: Демидов и Петров. Юрий Андреевич, взглянув на календарь, удивленно поднял брови, откашлялся, убрал ведомость и подошел к окну. Солнце пригревало. Тонкое стекло отделяло его от морозного ветра, колющих снежинок, при мысли о которых Семенов слегка поморщился, словно слова «майор внутренней службы» в его удостоверении защищали от всех бед и стужи, подстерегающих за пределами хорошо охраняемой, обнесенной колючей проволокой территории специальной связи России. Раздался звонок:

− Семенов у телефона.

− Товарищ майор, говорит лейтенант Палладинов, я звоню со станции Шалакуша.

Юрий Андреевич метнул взгляд на карту, занимавшую в его кабинете почетное место напротив стола. Он гордился своим знанием географии родной страны. И не зря. Без труда он отыскал Северную железную дорогу, станцию Шалакуша и следующую за ней станцию Плесецкая. Мгновение назад он уже встречал ее в графе «Пункт назначения» для гражданина Петрова.

− Допустим. И что ты там делаешь?

В доли секунды слова преодолели расстояние в несколько сотен километров и вырвались из трубки телефона Палладинова. Ох, не сулил этот тон ничего хорошего. Но и делать было нечего, пришлось выкладывать все, как есть.

− Обстоятельства непреодолимой силы, Юрий Андреевич. Почувствовал неладное, решил сойти…

Семенов оторвал от уха трубку, про себя выругался и вспомнил то время, когда специальной связи было доступно многое: большой автопарк, оружие и так далее. А теперь многие сотрудники, вот так, на свой страх и риск, инкогнито перемещались по северу России.

− Письмо для Петрова у тебя?

− Да.

− Так вот, поедешь до Плесецка на машине. Я пришлю к тебе Амбросимова. Он при оружии. Конец связи.

− До свидания.

Досада и стыд одолевали Виктора. Теперь утром он с усмешкой вспоминал вчерашний инцидент в поезде: событие, кажущееся ночью каким-то магическим или волшебным, утром воспринимается игрой больного воображения. Приедет Амбросимов, важный, на автомобиле, и они передадут это чертово письмо. Выругавшись, Виктор вышел на перрон и вдохнул холодный зимний воздух.

Палладинов проснулся, когда они с Амбросимовым подъехали к дому №1 по ул. Героев Космоса поселка Плесецк. В машине было тепло, и выходить совсем не хотелось. Сказать Амбросимову, чтобы сам отнес письмо? Он же согласится. Но не упустит возможности об этом рассказать, в том числе Семенову, и тогда Палладинову несдобровать: он обязательно станет объектом насмешек.

− Давай пакет, − сказал Сашка Амбросимов, молодой и красивый, с большими амбициями. Так и хочется спросить, зачем он пошел в посыльные, пускай и с пистолетом в кобуре?

− Я сам, подожди здесь, − ответил Виктор.

Снег хрустел, зимнее северное солнце светило так, что смотреть, кроме как себе под ноги, никуда было нельзя. Дверь в подъезд была отворена, и Палладинов, быстро поднявшись по лестнице, позвонил в дверь. Никого. «Может положить в почтовый ящик?» − подумал Виктор. Улыбка мелькнула на его лице. Постояв у двери еще пару минут, он спустился. Сев в машину, они несколько минут слушали магнитофон. Неожиданно для самого себя Палладинов спросил:

− Вот скажи мне, Амбросимов, бывает такое у тебя: встретишь человека, а он все про тебя знает и более того с тобою этим делится?

− Ты чего это, Витя? Неужели тебя цыганка с картами с дороги сбила?

− Нет, сложно сказать, кто именно.

− У меня тоже такой случай был. В студенчестве работал с товарищами в Ямало-Ненецком округе, в последние годы существования всесоюзных студенческих строительных отрядов. Обратно на поезде возвращались, помогли одной милой старушке сумки от поезда до вокзала донести. А она нам, вместо «спасибо» и заявляет: одному, мол, быть большим начальником, другому ждать большой любви, но, к сожалению, безответной, а мне сказала, что я сильный и энергичный, но меня это подведет, и ждать мне чего-то плохого. Только до сих пор не понял чего.

− Да я не об этом…

Их разговор прервал гражданин, прошедший мимо машины и с осторожностью оглядывающийся по сторонам. Он постоял около соседнего подъезда и, лихо пробежав по тротуару, вбежал в знакомый для двух фельдъегерей подъезд. Через несколько минут в окне Петрова зажегся свет. Амбросимов и Палладинов переглянулись и без слов поняли друг друга. Виктор кивнул своему коллеге и, выйдя из машины, направился к нужной двери. Быстро преодолев лестничные марши, он вновь нажал на дверной звонок. Слыша, что у двери кто-то копошится, он, дабы не пугать адресата, представился. Петров, удивленный и слегка взволнованный, открыл дверь. Понял, что фельдъегеря за ним следили. Палладинов предъявил удостоверение. Петров выглянул из двери, вышел на лестничную клетку, посмотрев на первый этаж, и, подозвав Палладинова, зашел в квартиру. Взору фельдъегеря открылась маленькая захламленная квартира. Повсюду находились самые разнообразные вещи, о предназначении которых Виктор мог только догадываться. Здесь была небольшая коробочка с зеленым экраном и множеством валкодеров и маленьких кнопок, пыльный диск с металлическими шариками и стеклянными колбами по бокам, прибор очень похожий на лампочку, с небольшими металлическими пластинами внутри, а также масса других приборов, на которых Палладинов не успел зафиксировать взгляд. Петров переступил через пару коробок, стоявших в коридоре, отодвинул в сторону треногу и зажег настольную лампу в единственной комнате. На столе толстым слоем лежали разнообразные чертежи, преимущественно на русском языке, но встречались и иноязычные буквы и символы.

− Ваше письмо, гражданин Петров.

− Да, давайте, где расписаться?

Палладинов подал ведомость и, получив автограф Петрова, поинтересовался:

− А что это у вас? Вы инженер? Формул таких я еще не видал, − Виктор указал на коричневую доску, покрытую по краям меловой пылью солидной толщины. На ней были нанесены разные окружности, траектории движения и, самое главное, колоссальное количество формул, а также несколько крупных вопросительных знаков.

− Не имею права вам ничего рассказывать. Сами все рано или поздно узнаете. Извините, мне необходимо работать.

Палладинов пошел к выходу и обратил внимание на висевший в коридоре календарь с обведенным числом 19 и надпись, выполненную большими строчными буквами «ЗАПУСК». Не успел Виктор переступить порог, как дверь за ним захлопнулась. «Странный гражданин», − подумал он. Выйдя на улицу, фельдъегерь сразу направился к заведенному автомобилю. Через мгновение машина тронулась с места и понеслась в родной город.

Лейтенанты внутренней службы больше не возвращались к неоконченному разговору. По дороге от дома №1 по ул. Героев Космоса до железнодорожной станции Палладинов думал о Петрове. Средних лет, лицо интеллектуала, но постоянный страх в глазах, неуверенность движений, неразборчивость слов оставили осадок у лейтенанта. Его мысли прервала троица, стоящая у вокзала. Они кого-то ждали. Взгляд воспаленных глаз одного из них упал на едущую по заснеженной дороге фельдъегерскую «Волгу», на мгновение встретившись с Виктором. Автомобиль пронесся мимо и Палладинов в зеркало заднего вида еще долго наблюдал за стоявшими у вокзала молодыми людьми, смотрящими вслед уходящей машине.

Для Виктора дорога домой пролетела незаметно. Он был погружен в мысли о случившемся. Чем ближе «Волга» была к серому зданию фельдъегерской службы, тем все больше он думал о том, что сказать Семенову. Ведь, по сути, никакая опасность его не подстерегала, просто какое-то наваждение. Въехав на территорию и припарковавшись, оба лейтенанта поднялись в кабинет начальника. Семенов встретил их, как всегда, выглядывая из-за горы бумаг. Поприветствовав друг друга, фельдъегеря поделились с ним деталями доставки писем. Юрий Андреевич выслушал их и обратился к Палладинову:

− Палладинов, почему маршрут изменил? В Шалакушу тебя никто не отправлял.

− Товарищ майор внутренней службы, в купе со мной очень подозрительный гражданин ехал, Лугов Иосиф Соломонович. Про Петрова мне говорил. Предупреждал, что в Плесецке выходить не стоит. Я не стал рисковать…

− Знаешь, лейтенант, есть такое хорошее выражение: боишься – не делай, делаешь – не бойся. Надо было разобраться с этим Луговым. Разузнать, откуда у него информация, зачем он тебя предупредил. В противном случае задержать его, потому что, сдается мне, нечиста у него совесть. Осведомлен очень хорошо. Такие встречи просто так не происходят. Потому, Палладинов, с тебя рапорт, опиши все как можно подробно: портрет Лугова, как себя вел, что именно говорил; а я по своим каналам попытаюсь пробить, кто он такой. Свободны.

Дождавшись, пока они с Амбросимовым выйдут из кабинета, Палладинов, сославшись на то, что забыл кое-что спросить, вернулся в кабинет.

− Юрий Андреевич, я про Демидова хотел спросить. Вы с ним лично знакомы?

− Витя, я много наслышан об Иване Матвеевиче, служил в КГБ, имеет правительственные награды, − затем Семенов, подумав, добавил: − Ушел на пенсию не так давно, но, несмотря на то, что выглядит дряхлым стариком, нам с тобой фору дать может. Я не удивлюсь, если он до сих пор как-то связан с секретными службами…

− Понятно, мы могли доставить ему неприятные вести, правда?

Семенов улыбнулся и достал сигарету.

− Содержание писем я не знаю. Вообще − Демидов колоритная фигура. Довелось мне с ним беседовать в девяносто первом по поводу ГКЧП и распада СССР. Я ему говорю, мол, все пропало, что было, уже не вернуть, а впереди только неизвестность и разруха. Как дальше жить, спрашиваю я у него? – тут Семенов начал рассказывать про славное советское прошлое. Собственно говоря, это была его излюбленная тема, которую он, по возможности, не обходил стороной, – так вот, знаешь, что мне Демидов ответил? «Юра, – говорит, − ты не расстраивайся, не жди ничего плохого. Туго будет, но все вернется на круги своя. Это новый виток истории России. А история нам доказывает, что Россия подобна сказочной птице Фениксу. Она сильна и непобедима извне, но сжигает себя в собственном гнезде, чтобы возродиться вновь и достичь прежнего могущества. Так было в смутное время, когда поляков в Москву сами запустили, и не один год они там восседали, в семнадцатом году, когда с ног на голову все перевернулось, и так происходит сейчас. Не ровен час Феникс расправит крылья и вновь покажет свою истинную красоту». Вот так, Витя, он и сказал. Он не простой человек и знает побольше нашего. А ты чего, собственно, интересуешься?

− Лугов не только про Петрова говорил, но и Демидова упоминал. Сказал, что я, якобы, ему дурную весть принес.

− Чтобы такое сказать, даже информацией владеть не нужно. Корреспонденция нередко ему приходит и, сдается мне, не самого приятного содержания. Он ведь служивый человек. Сын Демидова, кстати, тоже по его стопам пошел, в Чечне сейчас… Про него, может, какая-то информация. Получается у Демидова с государством своего рода роман эпистолярного жанра.

− Спасибо за такой содержательный ответ. Разрешите идти? – спросил Палладинов.

− Ступай, – сказал Семенов и, пуская круги дыма, подошел к окну.

Разобравшись с бумагами, ответив на кучу вопросов коллег, Виктор пошел на остановку. Через некоторое время он наконец-то был дома. Там его встретила жена Саша. Поделившись с ней всем произошедшим за последние два дня, он поужинал, принял душ и лег спать. Но вместо снов в голову лезли только мысли о Петрове, будущей «встрече» с Демидовым, о трех парнях, стоявших на вокзале Плесецка, и Иосифе Соломоновиче: «Как он себя назвал? Провидение, кажется. Что это вообще значит?» − и тут догадка осенила его: «Ведь люди могут бороться не только против моей, фельдъегерской работы, но и помогать ей. Иван Матвеевич сообщил обо мне Лугову, о дальнейшем моем пути догадаться было несложно, ведь когда я покупал билеты, на вокзале были люди! Обогнув железнодорожную станцию на машине, Лугов подсел на следующей станции и выложил мне все: где сходить, где остаться на ночь. Все гениальное просто…» Виктор не заметил, как уже стоял у окна своей многоэтажки и смотрел вниз на ночной город. На улице медленно проезжали машины, когда такой снегопад лучше никуда не торопиться. Снежинки, словно крупицы муки, летали в воздухе, плавно ложась на крыши домов, автомобили и головы прохожих. Особенно много снежинок видно под горящими фонарями. Они летают около светильников, как гнус летом, не зря снег называют белыми мухами. Укутанные снегом четыре сосны стоят у входа в научно-производственное объединение, находящееся напротив дома Палладинова. Они стоят под снегом и ждут, когда хозяева квартир понесут их младших собратьев, отживших свою короткую новогоднюю жизнь, на помойку. Из окна не видно дальше одного километра, и за этой снежной пеленой, словно звезды в синем небе, лишь различимы рекламные вывески и придорожные фонари, а фары движущихся вдалеке автомобилей напоминают космические корабли. Одна вывеска прямо напротив его дома, периодически моргая, как елочная гирлянда, созывает всех людей зайти и купить цветы. В некоторых окнах стоящего напротив дома горит свет. Где-то теплый, а где-то холодный. Наверное, как и атмосфера, царящая внутри. Каждое окно − это обособленная, не похожая на другую, жизнь, которая через небольшой прямоугольник, будто экран телевизора, транслируется для соседних зданий. Палладинов перевел взгляд на тротуар: было уже совсем поздно, но где-то шли люди, два человека вроде бы. Они спокойно шли и беседовали, видно это было по жестикуляции одного из них. В столь поздний час они, вероятно, не ожидали встретить машину и стали переходить дорогу в неположенном месте. Странное предчувствие овладело Виктором, сейчас что-то должно было произойти. Он не сводил глаз с этой странной пары и вдруг заметил, как из-за угла появился автомобиль, стремительно набирающий скорость и едущий в их сторону. Сейчас они встретятся. Виктор чувствовал себя пресловутым провидением. Сейчас…сейчас…Он был не в силах развести автомобиль и этих людей. Прислонив ладонь к холодному, покрытому инеем стеклу, Виктор ждал, что сейчас произойдет непоправимое. Но люди на улице преспокойно перебежали дорогу, водитель лишь поморгал им дальним светом фар, и на этом их пути разошлись, они направились в разные стороны. Палладинов улыбнулся. Нужно отдохнуть − последняя поездка потребовала от него огромного напряжения и забрала много сил.