Loe raamatut: «Последний рассвет Тарайи», lehekülg 15

– Нет, Качудай, это мы не всё знаем, а не они странные.

– Они погибель готовы принять, словно ягнята на заклании, безропотно подставив свои головы под крепкие плети дарбов! Нет, Урус-Зор, они слабы, что я понять не в силах это.

– Когда-нибудь поймешь. Они искру берегут, и её потеря будет означать гибель народа.

– Ты, Зор, оружие крепко держишь, но искра твоя нисколько не угасла, я чувствую это, и каждый сирх слово моё подтвердит. Гарийцы без опасений на защиту встали тогда, а они? Поэтому, кроме трусости я не вижу ничего здесь.

– Твои мысли ошибочны. Моя искра давно угасает и обязательно угаснет, как когда-то у каждого из вас, у твоих пращуров великих. Да, Качудай, искра была у всех, она есть у всех, и сейчас есть в тебе в той полной мере, в которой быть должна, ты – есть тот свет, мир творящий, но за пеленой грубости, в которую мы все себя облачаем из века в век, та искра прячется, порой за всю жизнь не сверкнув человеку ни разу, не подарив тот яркий миг симбиоза с бесконечным творением. И тулейцы знают, что утратив это творение, обрекут себя на гибель медленную, на которую они взирать будут очень долго – дольше, чем ты можешь себе представить и будут клясть себя за то предательство, что совершили когда-то, но сделать не смогут ничего, агония будет только усиливаться, и она необратима, Качудай. Поначалу они это будут видеть, тревожиться, прощать друг друга, но наступят времена, когда тот взор пеленой покроется, и память в забвение падет и вот они уже будут клясть себя в беспамятстве, что глотки друг другу перегрызть готовы станут. Они будут погружать себя в смрад тех нечистот, которыми окружат свою жизнь, по ошибке принимая те нечистоты за истину, где каждое новое заблуждение будет порождать только больший хаос. Этот ком будет расти с каждым поколением все сильнее, иногда замедляя свой натиск, но за это многих в жертвы забирая, за очищение плату кровью требуя. И жизнь каждого наполнена будет поиском искры в том изначальном виде, но и каждый убить будет готов за ту истину. Искра себя проявить может только в чистом разуме, где малейшая грубость её гасит с легкостью, что к возрождению тропа тернами устлана, и та тропа невыносима станет. Они потеряют дар творить жизнь и обретут мучительный бесконечный поиск утраченного, о чем смутно будут помнить. Вот поэтому, Качудай, им проще гибель тел принять, но жизнь общую для творения сохранить, но не для мук будущих.

– Но если каращеи их всех истребят, вот до единого, кто же тогда творение твое нести станет?!

– А мы на что!? Сталь при нас, и мы не дадим их всех истребить, – усмехнулся Зор, – Ведь нас больше нет, верно, Маргас? – подмигнул он подошедшему здоровяку, – терять больше нечего.

– Давно нет, ой давно… – присел Маргас рядом, – Другой раз подумаешь так, словно и не являлся я на этот свет, будто нет меня уже, а живу, как в долг уплату несу, и появиться хочется заново, скинув с себя всё это бремя, а оно порой непосильным таким кажется, томит предательски. Хочется все начать снова, но не с ноля, а с единицы, где знание останется в той единице, и знание это будет хранить в себе память, чтобы она охранила мои руки от крови, от злобы, да от кривды темной, взгляд на свет застилающей. Я, Качудай, так же многого не понимаю в этой жизни, но давно уяснил одну правду, что я слишком глуп, чтобы что-то понять, как оно есть на самом деле. Я как тот червь, упивающийся дождевой влагой в предвкушении сочной земли, не могу взять в толк муравьиную возню с совершенно бесполезными палками, которые они тащат в свои муравейники, ведь они несъедобны, и что может быть вкуснее той землицы черной… Да я вообще не могу взять в толк тех муравьев, я их наверняка не вижу и не имею знания о них, ведь сочная земля и есть моя истина, остальное ложь!

– Хм… – почесал подбородок Качудай, и стал расхаживать взад вперед, хмуря брови, о чем-то напряженно размышляя.

Зор еле заметно улыбался, глядя на озадаченного степняка, радуясь про себя, что тот хоть как-то пытается понять сказанное.

– Верши отдых всем, Маргас! – буркнул Качудай, – Завтра мараджават нести нам в Урель славный, ведь, что может быть слаще, чем сохранить искру, пусть не свою, но оно того стоит! – Качудай задрал голову к сереющему в сумерках небосводу, глубоко вдохнул, расплывшись вдруг в улыбке. Вольный воин степи постигал очередную в своей жизни истину, пришедшую внезапно, словно озарение и она гласила, что погибая, оставь жизнь после себя, тогда твоя смерть станет великим творением, но не погибелью. Первый сирх впервые в жизни был преисполнен желанием сохранить совершенно чужие жизни на совершенно чужой земле и это новое знание, плавно перерастающее в непонятное чувство, разливалось приятным теплом по разуму, успокаивая каждую шальную мысль, давая вкусить той истины сполна.

Глава 19

Кристально чистые блюдца луговых луж оказались наполнены наивкуснейшее водой, что однажды попробовав, бойцы на ходу теперь часто черпали пригоршни сверкавшей на солнце живительной влаги, жадно напиваясь, хотя некоторым уже не лезло, но остановиться было невозможно.

Ильм объяснил, что вода в этих лугах пробивается из глубоких недр, а особый вкус ей придают те самые алые соцветия, роняя в воду пыльцу, делая её не только вкусной, но и полезной от хвори всякой, способной рану заживить быстро. Он говорил, что когда тулейский град стоял на Мидее, в те времена там тоже были подобные луга, где произрастал этот цветок, который распускался раз в несколько лет, и сейчас как раз было то самое время его цветения. Позднее, когда воды большие пали на Мидею, многое изменилось, и цветок исчез постепенно, луга затянулись болотами, а за цветом тем целые охочие отряды собирались, но все меньше его становилось, пока и вовсе не вымер. Дубравами подобными Мидея особенно славилась, но всё было уничтожено, и долго природа восстанавливалась, возродив многое, но не всё.

Луга заканчивались у самого подножия кряжа, который Ильм называл древним отвалом. Он объяснил, что при первом нашествии каращеев, когда Раставан Урайский смог изгнать их, недра Тулеи были вскрыты во многих местах, откуда добывали какой-то минерал. Тулею перерыли, приведенные каращеями некие румды – странный темный народ с чуждых неизвестных чертогов. Они мощь имели огромную, с легкостью и безжалостно плоть земную вскрывая, раня без оглядки. Вот отвалы эти и остались после них, со временем окаменев.

– Скажи, Ильм, откуда знания твои? – удивленно спрашивал Качудай, быстрым шагом поспешая следом за высоким зеленоглазым тулейцем, – Я память храню о трех пращурах моих, а еще о трех смутно уж, а ты воно как обо всём ведаешь, но не только о земле своей, но и о моей, отчего так?

– Память о землях во мне всего рода тулейского, – улыбнулся Ильм снисходительно, – Чертоги наши родны, они в круге общем движутся, и знания о них нам с младенчества приходят от матерей наших, напитывая разум вместе с влагой материнской. Мы правду по роду принять обязаны, в жизнь плотью новой войдя, чтобы место для кривды не осталось, и она умы не стращала, оттого и знания мои. Когда-то на Мидее, когда там стоял славный град Туле, где пращуры мои мастерство творили для людей, ¬– Ильм демонстративно поднял руку вверх, указав в небо, вновь повторяя про жизнь тулейцев на земле, – Тогда и ваши пращуры в жизнь входили с памятью Рода вышнего, жизнь кривде не дозволяя в умах своих. Но теперь все изменилось. Мидейцы давным-давно память утратили, а мы пока храним и поделимся радостью этой с вами, что бы вы несли её светом добрым в чертог родной.

– Урус-Зор! Урус-Зор! – Из широкой расщелины темного кряжа бежал сирх, и орал во всю глотку. Впереди основного отряда были высланы дозоры, десяток гарийцев и два десятка сирхов по разным сторонам, чтобы исключить внезапность встречи с неприятелем и вот один из дозорных несся сломя голову. Он бежал настолько быстро, что до этого никто не мог припомнить, чтобы сирхи так быстро бегали, хотя все бойцы отметили, как попали на Тулею, тела словно стали легче. Было ощущение более четких и быстрых движений, легкого шага, что порой приходилось с непривычки замедлять специально жесты, шаг, иначе выходило слишком быстро. Ильм на такое удивление отвечал тем, что кристаллы небесные, преградой служащие, сглаживают какую-то часть притяжения, создавая нужный баланс для живых существ, от этого и легкость такая. По привычке он упомянул, что на Мидее было когда-то так же и живые существа могли крупные жить свободно, но теперь их тела не выдержали бы столь мощной тяги и легко только тем, кто мельче.

– Урус-Зор, там зверь! – выпалил сирх, подбежав, указывая в расщелину. Все насторожились, вопросительно глядя на Ильма. Тулеец по обыкновению улыбнулся и махнул рукой призывно, ускорив шаг.

Пройдя под сводом глубокого отвала, отряд оказался у пологого зеленого склона, поросшего густой высокой травой, в низине испещренной множеством небольших молодых местных дубрав, плавно переходящих в густую чащу пышного леса. Вдалеке среди этих дубрав вальяжно расхаживал огромный зверь, чем-то похожий на кошку. Его иссиня черная лоснящаяся шерсть была вздыблена, и отчетливо доносилось урчание.

– Это распар. Он мягок, как и его лапы. Красив, что летняя ночь в ярких плеядах, – объяснял Ильм, – Распары редки, и из лесов неохотно выходят, а этот вышел, он взволнован чем-то, видимо.

Размер кошки был огромен, во всяком случае, в холке она не уступала ростом Ильму. Зор мог сравнить ее разве что с Берьяном – старым медведем из детства, да и то, когда тот вставал на задние лапы.

Распар нервно расхаживал взад-вперед на одном месте, часто сгибая голову к груди, прижимая её к земле, словно выкручиваясь, пытаясь избавиться от некой надоедливости.

Зор поднял руку вверх, все замолчали, притаились, наступила полнейшая тишина. Вдруг что-то свистнуло коротко, и зверь подпрыгнул вверх высоко, почти до пышных крон, извиваясь большим, но грациозным телом. Издав звонкий рев, он приземлился на лапы, начав кружиться, иногда катаясь по земле, скуля, словно от боли.

Зор напрягся. Он будто почувствовал мысли зверя, его тревогу, чему удивился. Гариец выдохнул шумно и со всех ног бросился бежать в его сторону. Одновременно из густой чащи вылетели три тени, метнулись к кошке, попутно свистнуло что-то снова, и огромная черная сеть накрыла зверя, стянувшись тут же крепко. Зверь зарычал, пытаясь вырваться из ловушки, разорвать тонкие, но крепкие нити и чем больше он сопротивлялся, тем сильнее стягивались путы.

Трое подбежавших к кошке, изо всех сил начали лупцевать ее длинными гибкими палками. Невысокого роста охотники, коренастые широкоплечие, они утробно выкрикивали при каждом ударе, и было видно, что это им доставляло определенное удовольствие. Они в запале охоты не сразу заметили Зора, и оставалась сотня шагов, как один из охотников обернулся, сверкнул белым блеском двух близко посаженных глаз, оскалился, гортанно выкрикнул, и троица сосредоточилась, замерев, пригнувшись, выставив палки вперед.

Зор выхватил меч из-за спины, десять шагов, пять… странные охотники как по команде рассыпались в стороны, а затем бросились на гарийца. Вопреки ожиданиям, они были столь быстры, что даже каращеи не могли похвастаться подобной прытью, хотя учитывая местные особенности, возможно каращеи здесь были бы еще быстрее. Первый выпад Зор успел отбить, разрубив оружие пополам, следом получив удар по ребрам, вывернулся, широким взмахом, разом отсек двоим головы. Третий замешкался, бросил беглый взгляд на несущуюся толпу странных для него людей и бросился в сторону леса, но тут же получил вдогонку несколько стрел в спину от Размида, который один из первых подоспел к месту схватки.

Зор подошел к спутанному зверю, аккуратно кончиком лезвия вспорол сеть, оказавшуюся весьма прочной из абсолютно гладких черных тонких веревок.

Кошка часто дышала, высунув язык. Сквозь лоснящуюся шерсть местами проступала кровь в тех местах, где крепко впившиеся нити разрезали шкуру. Зверь поднялся, фыркнув громко, выдохнул. Размером не меньше хорошего статного скакуна, он был красив и вызывал искреннее восхищение. Встретившись взглядом с Зором, он чуть прикрыл веки, коротко проурчав, затем вздыбив шерсть, встряхнул ее, словно смахивая воду, и тут же сорвался с места, в пару мощных прыжков достиг опушки, скрывшись в глухой чаще.

– Это ведь румды!? – удивленно вопросительно произнёс Ильм, нахмурившись, разглядывая погибших. Бойцы их стащили в одно место, уложив рядом друг с другом, а обезглавленным приставили к шеям отрубленные головы.

– Те, что недра портят? – с любопытством буркнул Качудай, подцепив ногой палку, подбросил её, схватив, разглядывая внимательно странный матовый угольного цвета черенок непонятного дерева.

– Да, те, что недра… Но они здесь были единожды и лишь при первом походе каращеев, а это почитай минуло сто пятьдесят тысяч лет тулейских – примерно столько же и на Мидее, чуть больше немного.

– Может не они вовсе? – предположил Маргас, тоже с любопытством разглядывая странных румд. Они были совсем невысокого роста, ниже сирхов значительно, широкоплечие. Крупные скулы немного выпирали нижнюю челюсть вперед, а очень близко посаженные глаза и короткий толстый нос и вовсе делали лицо несимметричным, к тому же какого-то сильно загорелого цвета, будто подрумяненное мясо.

– В памяти моей образы тулейских эпох с детства хранятся. Значит, каращеи снова привели их, чтобы Тулею вскрыть, – Ильм задумчиво смотрел на мертвую троицу, и казалось, о чем-то напряженно думал. Впервые со времен встречи с Зором еще там, на земле, тулеец выглядел таким задумчивым. По обыкновению своему, он относился ко всему как-то умиротворенно, а сейчас было видно, что эти гости сильно тяготили его разум, заставив сменить спокойствие на некие зачатки тревоги.

– Сжечь? – кивнул на трупы Размид, вопросительно посмотрев на Зора.

– Дым поднимать не будем, – решил Зор, изучая горизонт, затем молча поднял руку, указав вдаль.

– Не трое их ведь, а Ильм? – поинтересовался Качудай, внимательно вглядываясь в сторону, куда указал Зор. У горизонта извилистого ручья, вдоль берега размашистыми шагами бежала в полном молчании внушительная толпа, человек в сто не меньше.

– Вот они ещё… – пробормотал Тулеец, сбивчиво дыша, сильно вдруг заволновавшись. Его губы мелко подрагивали, а лицо выражало какую-то детскую отчаянную обиду.

– В армат! – Закричал Маргас, что все, кто стояли рядом, вздрогнули от неожиданности.

Бойцы стали перестраиваться быстро, как их до этого учил бывший генерал Красного Солнца. Отряд образовал клин, внешней широкой частью к фронту. Далее все разделились на группы по три человека.

– Десять шагов! – выкрикнул Маргас, тройки разошлись быстро, удалившись друг от друга примерно на одинаковое расстояние в десять шагов.

Несмотря на свой небольшой рост, румды бежали очень быстро, делая длинные прыжки вперед. Когда до столкновения оставалось не более сотни шагов, в их руках появились длинные палки, те же самые, что и у погибших.

– Пять! – последовала новая команда Маргаса за мгновение до столкновения, и бойцы сомкнули ближе свои тройки, образовав смертельную ловушку для всех, кто попадал внутрь. Таким образом враг оказался в небольших промежутках между тройками, будто между жерновами, которые крутились, перемалывая все, что попадало между ними, где куда ни повернись, со всех сторон вкруговую на головы румд сыпалась сверкающая на местном солнце земная сталь. Крепкие палки иногда доставали до цели, но это было незначительно, а вот в ответ тут же отзывались острые лезвия степных и гарийских мечей, без труда разрубая податливую плоть. Румды оказались весьма посредственными бойцами и, несмотря на их масштабы, да крепкие удары, все было закончено довольно быстро. Они так и не поняли, что произошло, погибнув всей численностью, практически не нанеся никакого урона оборонявшимся. На грубых, чужих лицах все же можно было прочитать удивление от непонимания происходящего и столь быстрого поражения, но и на лицах земной рати удивления было не меньше, особенно это касалось сирхов. Дети степи, не веря сами себе, с легкостью рубили агрессивных чужаков, чувствуя себя при этом защищенными, как никогда.

Зор и Качудай в бою на этот раз не участвовали, а лишь с открытыми ртами наблюдали за чудным волшебством быстрого боя.

– Десять! – Маргас стоял на пригорке неподалёку, продолжая командовать, когда все уже было кончено, – Держать строй! Осмотреться! – Бойцы внимательно оглядели все вокруг себя, держа оружие наизготовку. – Разойтись! – Тройки рассыпались, убедившись в отсутствии опасности, и отряд смешался, приняв прежнюю вольную форму.

Все растерянно смотрели на погибших румд, друг на друга, не веря, что всё так быстро закончилось, никто не погиб и даже не пострадал, за исключением у некоторых пары пропущенных легких ударов. Улыбки удивления стали появляться на лицах сирхов и даже на лицах гарийцев, которые впервые в жизни бились плечом к плечу с давними врагами, а теперь защищая друг друга и доверяя жизни степнякам.

– Урус-Зор, я такого даже представить себе не мог! – удивленно протянул Качудай, с открытым ртом глядя на поле-боя. Впервые за долгое время, да наверное даже за всю свою жизнь Качудай наблюдал за такой битвой, которую и битвой-то назвать язык не поворачивался. Все было четко, быстро и безоговорочно!

– Хей-дор, Мараджават-Зор, Газаяте-Ур! – выкрикнул Размид, выставив в небо испачканный кровью меч и двести глоток сирхов тут же подхватили: – Хе-Хей-дор, Мараджават-Зор, Газаяте-У-Ра! У-Ра! У-Ра!

– Урус-Зор, тебе за мараджават великий, – улыбнулся Качудай, – Приветствие на древне-сарихафатском! Не каждый жрец удостоится такого приветствия!

– Маргасу, а не мне! Знания его бесценны, что жизни все охранить смогли.

– Этот оборонительный строй Амур ещё придумал, когда только править начинал, – подошел Маргас, утирая испарину со лба, – Уфф! Сколько лет прошло, а будто вчера всё… – было видно, что здоровяк волновался и одновременно радовался удачному исходу боя. Он выдохнул устало, и присел на землю, мысленно благодаря богов за то, что никто из землян не погиб, значит, он всё делал правильно.

– Качудай, отдай команды, нельзя рассиживаться, в Урель затемно поспеть нужно, десница завтра истекает. Верно говорю, Ильм?

– Верно, Зор, десница поутру наступит, – безразлично ответил Тулеец.

– Что гнетет тебя так? – поинтересовался Зор, прищурив взгляд и не дожидаясь ответа, направился в сторону, откуда пришли незваные гости.

– Румды здесь! – замогильным голосом полным трагизма ответил тот.

– Каращеев ты не боишься, а румды тебя пугают? – вернулся Качудай, подобрал свой тюк, – Все готовы, уходим! Веди, Ильм!

Тулеец подхватился, торопливо устремившись следом за Зором. Отряд потихоньку двинулся следом, дозоры по обыкновению разошлись в стороны.

– Ответь, отчего так? – не унимался Качудай, быстро шагая рядом с Ильмом, заглядывая тому в глаза, – Они значительно слабее каращеев, но страх твой не в пример! Ты не боишься, что каращеи вас истребят, и они наверняка это смогут сделать без особого труда, а вы не сопротивляетесь и страха не имеете перед ними, но почему немеешь при виде этих?! – кивнул он за спину, где остались лежать мертвые румды.

– Каращеи жизни отнимают, а румды землю тревожат, и могут вовсе её погубить. За себя я не тревожусь. Мы погибнем, отдадим тела наши, но вскоре возродимся непременно, продолжив мастерить на благо всех земель. Плоть тленна, но она легко из тлена обратима в новом чистом обличии, а Тулея одна, она мать наша, как и Мидея для вас всегда матерью была. Мы дети земель в этой сути, в круге жизни общем, и гибель земли, это необратимая потеря, дети которой останутся сиротами. Они будут скитаться от чертога к чертогу, в поиске дома родного, а потом и вовсе позабудут его, лишь в сновидениях и в моменты чистых откровений смутно будут пробиваться те образы, тоскливо навевая смутные картины, которые иных будут гнать сквозь круг жизни, а иных в безумцев превращая, пути предавая истинные.

– И то верно толкуешь, хм… – согласился Качудай, нахмурив брови, – Земля, она ведь действительно матерь наша, а разве я в радости пребывать стану, коль покой её нарушат, изувечат, будто в грабеже беглом, звоном золота прельстясь. И что же румды тревожат во чреве Тулеи? Не спроста же они недра портят?

– Камень жизни берут, что в центре ярким пламенем жизнь нашу вершит, из тлена тела даря тулейцам славным.

– Хм… Тот камень наверняка дорогого стоит?

– Он жизнь дарит, и если погубить его, то и жизнь завершится, а земля мраком обернется, испустив дух свой. Я лишь знаю, что когда-то румды имели свою землю в ином круге, не в нашем, и она погибла, погасив свой свет. Вот они и скитаются из круга в круг, пытаясь пламенем других земель свою возродить, только не бывать тому, это словно новую душу в мертвое тело впустить, но только она не войдёт туда, незачем ей это.

– Ты не печалься, Ильм, мы не дадим твоей земле дух испустить, пока мараджават священный нести можем – не бывать тому! – подбодрил его Качудай и вдруг ярко ощутил в себе чувство обиды, непонятной жалости и отчаяния. Обида была на этот раз не за себя, не за свое, а за чужое, но словно за родное. Степняк давил в себе ком отчаяния за тулейца. Ему было сейчас его очень жалко, и он даже представил, как все те зеленоглазые его собратья, которых он еще пока не видел, но заочно, казалось, уже был знаком со всеми – гибнут. Они отдают жизни без права на возрождение, без права на полет под крылом Всевышнего. Эти мысли сильно взволновали Качудая, что он даже начал злиться, не понимая, как с этим совладать и хотелось непременно, как можно скорее изгнать всех румд, чтобы тулейцы более не тревожились. Качудай переживал в себе новое чувство, сбивавшее с толка – чувство сострадания, и оно добавляло чистого блеска его взгляду, твердости шагу, но подталкивало к пропасти, которую он еще не видел, но уже понимал, а пути назад не было, да он и не нужен был, теперь существовал только путь вперед. Мелкая дрожь пробежала по его телу, заставив встрепенуться, но тут же вкусив необычайное вдохновение от этих странных, порой неприятных, но чистых ощущений.