Loe raamatut: «Последний рассвет Тарайи», lehekülg 18
Глава 23
Ассирий уж скрылся за горизонтом, взошел, и вот снова клонился к закату, а на просвет в небосводе не было даже малейшей надежды. Плотная пелена темных туч низко нависала над Тулеей, давя на разум её обитателей своей мрачностью. Мелкая морось не прекращалась со вчерашнего дня, измочив землю до состояния грязной бурой каши.
– Небо погибает, – тихо прошептала Ирелия. Поджав колени к подбородку. Она сидела на плотной кожаной куртке, которую участливо постелил ей Качудай.
Троица остановилась на привал, обосновав себе место под раскидистой кроной хвойного гиганта, защищавшего от опостылевшего дождя. С того момента, как выбрались из реки, до самого вечера шли почти на ощупь, блуждая от одной рощи к другой, пока не оказались в горной гряде, сплошь поросшей крупными дубами и сепрами, как называла их Ирелия. Сепры чем-то походили на пихты – такие же пышные иглы, только раза в три больше, как и сами деревья с необъятными стволами, стремившимися ввысь, теряясь в мрачных тучах. Окончательно заблудившись, Ирелия тут же взяла на себя инициативу проводника, спорить никто не стал.
– От чего же оно гибнуть должно? – удивился Качудай, высекая хорошую искру, проводя узорчатым степным кресалом по лезвию клинка, в попытке поджечь сырой трут.
– Вода из щита уж сколько льется, а как закончится, то одни утонут, а других сожжет Ассирий.
– Да не бывает такого! – усмехнулся степняк, – В степи у нас перед холодами по деснице льет, да так льёт, что в пору коней на ладьи менять, и ничего, живы все. Польёт, да перестанет, не печалься. Хотя ты дочь правителя, наверняка не в привычку тебе такое…
– Мидея иначе устроена, на ней давно нет щита, но он был, а когда рухнул, то и погибло почти всё живое, а кто выжил, уж иными стали и жизни свои сократили во многое число кругов Ра вашего, – возразила девушка.
– Ильм сказывал об этом, – поддержал её Зор, сидя с прикрытыми глазами, прислонившись к шершавому стволу дерева. Он был вымотан за эти дни настолько, что мысли путались, как никогда, заполняя разум каким-то бредом, мешая сосредоточиться на реальности.
– Мне сложно понять такое, – вздохнул облегченно Качудай, наконец, раздув долгожданное пламя. Костерок потихоньку начал разгораться, придав немного бодрости и настроения.
– Румды оружие принесли с собой, и небо рушат в этот раз. Все думали, что они в землю полезут камень огненный добывать.
– Странные они, сами же и гибнут, этого я тоже не понимаю.
– Каращеи решают.
– Румды рабы?
– Никто не знает, но они делают так, как решат каращеи. Раставан сказывал, что у них договор с румдами и те будут делать то, что каращеи укажут в определенное время.
– Но почему каращеи указывают им губить Тулею, если цель их, как вы все говорите – Мидея и Урай? Причем здесь ваша земля? Причем здесь румды и недра?! Да причем здесь даже наша земля? Каращеи шли к нам, но попутно шли на Урай, а еще между делом решили вас сгубить?! – возмущался Качудай, искренне не понимая всех этих переплетений, интриг, устроенных непонятно зачем, – На моей памяти и памяти моих предков – ни один великий завоеватель не поступал и не поступил бы столь глупо. Но судя по тому, что каращеи не в первый раз приходят, а земли наши живы, то завоеватели из них так себе, хоть и воины отменные.
– Здесь в ином суть, я это понял, как только мы ступили на Тулею, – вновь вклинился Зор в беседу, продолжая неподвижно сидеть, не открывая глаз.
– В чем же?! – полюбопытствовал степняк, глядя на друга исподлобья, по одной хворостине подбрасывая в огонь.
– Не знаю… Пока не знаю, но узнаю обязательно!
– Может, и нет ничего, а они просто никудышные вояки?
– Зор право говорит, – поддержала Ирелия, – Если бы Каращеи хотели придать забвению наши земли, скорее всего они бы это сделали очень быстро.
– Тогда не понять мне, – хмыкнул степняк, – может они хотят империю построить, а всех рабами в услужение, вот и не особо рьянствуют?
Ирелия в ответ пожала плечами, поежилась, коротко вздрогнув от пробежавшей по телу дрожи.
– Ты к очагу ближе, ближе! – подскочил тут же Качудай со своего места, в попытке помочь ей придвинуться к огню. Он вообще очень много за эти дни беспокоился об Ирелии, порой неуклюже проявляя свою заботу, сокрытую под черствостью и грубостью степного воинствующего нрава.
– Ты сказывал, будто женщина у очага должна быть? – придвинулась девушка, пристально посмотрев на него.
– Это же огонь просто, – засмущался степняк, а в груди сильно застучало, глаза его забегали из стороны в сторону.
¬– Что же за очаг такой?
– Дык воин уставший с брани возвратившись тепла завсегда желает. А тепло то – очаг, вокруг которого жена, да дети взращены. Это дом каждого, где отдохнуть можно в объятиях жен, да с пряной чаркой алдык-бая, – зажмурился Качудай, представив себе сейчас уютный шатер.
– Наверняка это великое благо! – улыбнулась девушка в ответ, прочувствовав состояние Качудая в этот момент.
– Великое!
– И что же брань та, важна?
– Ну, так, а как же!? – Воскликнул он, потом осёкся, хмыкнул, – Не знаю я уже. Ничего не знаю, – Качудай вдруг резко переменился во взгляде, заметно поник, уставившись отрешенно в пламя, – Раньше я думал, что лучший мир – это звон солнечной стали за пазухой, быстрый конь, да острый клинок за спиной, а теперь не знаю. Я раньше не думал о многом, а теперь думаю. Всегда думаю. Остановить порой хочу эти думы, но не могу, будто вихрь вырвался наружу, унеся мой разум в путь нескончаемый и с каждою мыслью, принесенной тем вихрем, скорбь гнетет меня пуще погибели той, что и погибель кажется благим исходом. Все было просто, а потом вдруг стало велико, а после невыносимо. Невыносимо оттого, что сделать не могу ничего со всем этим, понимаешь!?Не могу величие то объять, обнять со всей душою, но нет… нет сил для величия того, ответов нет, и только Урус-Зор ведает все те ответы, ему верю, с ним и погибель приму, не дрогнув, а в радости вышней пребыв, ибо в погибели правой свобода наша! Да и очага больше нет… – разоткровенничался вдруг степняк, пытаясь сумбурно донести свои мысли.
Ирелия сидела рядом, склонив чуть голову на бок, глядя в выветренное уставшее смуглое лицо далекого человека с далекой земли и все прекрасно понимала, и даже то, что возможно не понимал он сам.
– Пусть не тревожит та скорбь разум твой, – Ирелия протянула руку, положив свою ладонь на его крепко сжатый кулак.
Качудай вздрогнул, в груди больно защемило. От растерянности он завертел головой, рыская взглядом по земле, часто сбивчиво задышал, что перед глазами помутнело, закружилась голова.
– Хочешь, я очаг твой беречь стану, и ты будешь знать, что он есть, и вернуться к нему сможешь всегда, в любой миг, в любое мгновение пути своего! И будешь уверен, что он в уюте вышнем ждёт всегда, – улыбнулась тулейка, а степняк молчал и не знал, что ответить. Казалось, будто он забыл все слова, в горле встал ком, а на язык повесили хорошие кандалы.
Ирелия чувствовала безмерное волнение и, поймав его растерянный взгляд, вцепилась своим взором, против воли заставив его замереть, стала тихонько гладить руку. Она мысленно погружалась в дикий растерянный блуждающий разум матерого воина с далекой Мидеи. Мягкими волнами своего света она старалась сгладить и успокоить беспокойный ход его мыслей, делясь частью своей искры.
Качудай ощутил необычайный прилив сил и непонятной радости, граничащей с неким откровением, которое он понимал каким-то внутренним естеством, будто жившим в нем отдельно. Вдруг где-то на задворках сознания появился монотонный тихий звук, словно аюр ударил по струне у степного круга во славу воинов, вернувшихся в родной стан с победой. Звук нарастал и уже был отчетливо ощутим внутри сознания. Качудай его не слышал, он его чувствовал теми фибрами души, которые до этого спали мертвецким сном, как вдруг внезапно ожили, вбросив сознание в вихрь великого звука, дарующего нескончаемое блаженство, которое невозможно было передать словами. Достигнув своего апогея, звук разделился, раздавшись парой струн в унисон. Ощущение обострилось еще сильнее и из этой пары возникли другие, затем еще и еще. Каждый новый звук делился надвое, рождая новый, лучший и полилась песнь вселенной по заиндевевшему разуму, что слезы было не сдержать. Качудай не понимал, что происходит, да и не хотел, а из глаз его катилась влага – крупная, горькая, унося с собой всю ту тяжесть, что грузом насущного давило с самого детства.
Ирелия потянула его за руку, обхватив, прижала голову к груди, гладя по жестким черным волосам. Качудай прикрыл влажные глаза и под непрекращающуюся волшебную мелодию тихо уснул первым спокойным в своей жизни сном.
***
На пятый день морось немного стихла и даже не так сильно надоедала, хотя все просто к ней уже привыкли. Иногда случались полные затишья. Когда дождь прекращался полностью, тогда старались идти, как можно быстрее, пытаясь поймать правильное направление. По словам Ирелии, она прекрасно знала все окрестности на несколько дней хода, но с изменением погоды и очень плохой видимости, часто терялась, не понимая, куда нужно идти. Местные реки сильно прибавили, норовя выйти из берегов.
За все это время где-то вдалеке прогремел еще один грохот, но вспышку в этот раз никто не видел, стало быть далеко это было.
– Как думаешь, Урус-Зор, воины мараджавата выстояли?
– Маргас грамотный генерал, он еще с моим отцом битвы вершил, а тут и подавно сладили наверняка, – подбодрил его Зор, хотя сам уже не понимал, чего ожидать от реальности.
– Урель закрылся, наверняка, туда теперь ни зайти, ни выйти, – выдвинула свою версию Ирелия, шагая следом за Зором, а позади шел Качудай, поддерживая её в случае чего. Они уже достаточно долго двигались по восходящему ущелью, по дну которого спускалась маленькая, но очень шумная речка, бурлящими потоками поднимая брызги, обдавая путников ледяной прохладой.
– Это как? – не понял Качудай.
– Тулейцы мастера лучшие в соцветии тридевяти земель, и на подобный случай пращуры мои выстроили галуны укрывные, которые защитят единожды. Наверняка это было сделано. Ведь гости в Уреле были, а пролить кровь братьев наших с других земель – непоправимая утрата для всех тулейцев, поэтому совет наверняка закрыл город.
– Так чего же от каращеев вы не укрылись тогда? – Остановился на мгновение Качудай, недоумённо посмотрев в спины друзей.
– Каращеям это не преграда. Человек, да зверь всяк войти может, защиту получить, а стихия обойдет стороной, не причинив вреда.
– Тогда уж и оружием могли бы обзавестись, коль мастера, – хмыкнул степняк.
Ирелия вдруг остановилась, обернулась, с каким-то отчаянием заглянув в глаза Качудая.
– Что? – не понял тот, растерявшись.
– Когда-нибудь ты вернешься к своему угасшему очагу, сложишь оружие, оставив навсегда, и никогда больше не возьмешь его в руки, ни в какой из своих бесконечных жизней!
Качудай немного оторопел от странного тона, не совсем понимая, о чем говорила тулейка.
– Вот с того мгновения и сможешь разжечь новый, который не угаснет больше никогда! – закончила девушка, развернулась и бегом поспешила нагонять Зора. Тот заметно ушел вперед вверх, не обращая внимания на спорную беседу спутников.
Тучи немного рассеялись, дождя не было уже довольно долго, и Зору даже показалось, что забрезжил неясный свет сквозь плотную небесную пелену.
Гариец уперся в невысокую отвесную, чуть выше его роста скальную стену. Дождавшись отстающих, он прыгнул, схватившись за острую кромку, подтянулся, взобрался наверх, помог подняться товарищам.
– Эх ты, Гаруда всевышний и дела его великие! – Воскликнул Качудай, разинув рот в удивлении.
– Залив Анабараха! – констатировала Ирелия, обнажив белоснежные зубы в широкой улыбке.
Зор тоже улыбался, глядя на пейзаж, раскинувшийся перед ними. Такое он видел впервые и был удивлен не меньше Качудая, хоть и красота та предстала перед ними не во всех своих красках солнечного дня.
Они стояли на краю невысокого утеса, который тянулся пологим спуском в обе стороны, постепенно сходя на нет.
Сколько хватало взгляда, впереди плескалась водная морская гладь, отливаясь в своих волнах приятной бирюзой, отражая в себе хмурое небо, но оттого она не была мрачной. Слева и справа на равном удалении с порожистых кряжей спускались две стены огромных водопадов, с каким-то мелодичным шумом ударяя о спокойные воды внизу. Впереди, чуть вдалеке, прямо посреди залива тянулась, немного петляя, холмистая зеленая бровка, переходя в небольшой остров, где между вековых исполинских деревьев в самом центре покоился невероятных размеров черный шар – абсолютно матовый, с множеством золотистых прожилок, будто корни деревьев, плотно его переплетавших. Пышные зеленые кроны осторожно склонялись над ним сферически, на равном удалении, что складывалось впечатление, словно садовник поработал над ними, четко выверяв нужное расстояние. Золотые жилы, казалось, двигались, словно змеи, испуская легкое свечение. Над всем этим великолепием, по бокам острова выстроились в несколько хаотичных линий остроконечные изумрудные столпы, величиной гораздо больше деревьев, а у основания размером, наверное, с десяток шагов, не меньше. Берег залива был подковообразным, поросший сплошь цветущим семицветом, что тут же все прочувствовали на себе легким головокружением и старались держать размеренно редкое дыхание.
– Я знаю, что ты вела именно сюда, – повернулся Зор к девушке, – Ты хорошо ведаешь свою землю…
– Прости, что не сказала, но другого раза не будет ни у тебя, ни у нас, – виновато потупила взгляд Ирелия.
– Это путь наш, Урус-Зор! Когда еще такое увидим? – утер испарину со лба степняк.
Зор ничего не ответил, повернулся обратно. В памяти стали всплывать смутные воспоминания из какой-то чужой, но в то же время родной жизни. Те воспоминания не были образами, они были чувствами, вгоняя разум в неприятную тоску, скребущую с каждым мгновением все сильнее. Они, как ершистая заноза, грызли сознание всё глубже и глубже.
– Я бы хотел спуститься… – едва слышно произнес Зор, прыгнув на уступ ниже, затем еще на один, оказался на узкой ступени. Без особого труда преодолев почти отвесный спуск, шагнул в густой ковер семицвета.
– Стой! – раздался позади взволнованный голос Ирелии.
– Твое право! – услышал вдруг Зор совершенно незнакомый женский голос. Обернулся, посмотрел наверх, но Качудая с Ирелией там уже не было, а откуда-то вдруг появился неясный женский силуэт. Голова сильно закружилась, пространство плыло перед глазами.
– Качудай! – выкрикнул он, вертя головой по сторонам, но зрение не слушалось, быстро угасая.
– Блудный, – услышал он шепот почти возле уха и почувствовал тепло чьей-то руки на своей ладони. Приятное бархатистое теплое прикосновение успокоило мгновенно, заставив раствориться все мысли. Зрение внезапно исчезло совсем, погрузив в темноту.
– Не устал от ноши? – вновь раздался чарующий шепот в пространстве. Гариец хотел было ответить, но язык не слушался. В воздухе ощущался приятный аромат, напомнивший ему аромат детства – того короткого периода, когда была еще жива мать, затем вдруг он сменился, развеявшись весенними первоцветами, которыми благоухала Тарайя. Тоска с пущей жестокостью ударила по сознанию. Он почувствовал себя полностью беспомощным. Стиснув зубы, попытался сделать шаг, но ноги не слушались, словно налитые камнем. Рука потянула, увлекая за собой, тяжесть прошла, и он последовал, не смея противиться. С каждым шагом, казалось, что ноги обретали какую-то чувствительность и вот он уже явно понимал, что обувь исчезла вдруг, а голые пятки ступали по мягкому ковру травы. Он ничего не видел перед собой глазами, но с каждым мгновением понимал, что все вокруг становилось другим, неземным, более ярким что ли, попутно сменяясь формой, содержанием.
– Теперь видишь? – вновь раздался голос.
Зор хотел ответить, но вновь не сумев пересилить скованность языка, лишь отрицательно мотнул головой. Незнакомка вдруг прижала его к себе, что почувствовалось пряное дыхание, словно он находился в поле, в котором одновременно цвело огромное множество цветов, соревнуясь между собой в благоухании, наперегонки проявляя в пространстве яркие ароматы. Она обвила одной рукой шею, потянула, и Зор ощутил тепло влажных губ на своих губах. Сознание взорвалось вдруг яркими искрами…
В пятках ног образовывался вихрь мощной энергии – он не возник из ниоткуда, а был его собственным, Зор понял это ясно. Зародившийся вихрь в ногах вдруг обдал их сильным теплом, будто рядом загорелся костер и медленно потянулся вверх. Зор чувствовал, как по мере продвижения вверх та энергия множилась, но вот движение ее было очень трудным, болезненным. Поток тепла рос, а его стремление с каждым мгновением только увеличивало напряжение движения, словно натягивалась тетива. Зор против воли провалился, как ему показалось в какое-то сокрытое собственное «Я» и уже мог созерцать ту энергию, но не взглядом привычным, а иным зрением, неподвластным простому человеку. Гариец ощущал свою собственную искру, она сияла ярче тысячи солнц, но тот свет был более приятен, чем ярче он становился. Энергия целеустремленно двигалась вверх, словно кто-то ее тянул через силу сквозь множество нескончаемых преград. Зор себя сейчас ощутил самым настоящим воином, но не тем, кто вершит смерть врагов, а воином иного уровня – того, который действительно несет тот самый мараджават, а этот священный бой длится целую вечность, и окончания ему нет. Усталость бремени давила монотонно на душу, понукая сдаться, сложить это треклятое оружие, но он терпел и уже весь истерзанный полз на стертых до костей коленях вперед, дав себе зарок, завершить этот бой, во что бы то ни стало. Но вот искра вдруг вспыхнула ярче, обдала ноги жарким пламенем и, порвав невидимую преграду, оказалась уже в груди. Чувство вдруг резко сменилось и воин исчез, ушел на другой план, стал бесполезным, бессмысленным, изжившим себя в других жизнях, а на его место встал пробудившийся жертвенник, который с таким же рвением, во чтобы ни стало пытался спасти жизнь как таковую. Этот жертвенник был раздираем дикой болью, будто сердце его терзали вечно стервятники, не давая ранам заживать, отчего то сердце было открытым и большим. Он ставил своей целью помочь всем, абсолютно всем и уготовил себя в жертву за жизни чужие, чужие ошибки, неудавшийся опыт, это и было сутью его существования – болезненного, скорбного, самоотверженного, ради других. И он терпел, умирал, позволяя сдирать с себя плоть, выклевывать большое сердце, чтобы накормить других… Искра вновь вспыхнула, переместившись к шее, разгоревшись еще ярче. Жертвенник исчез, как и вся боль его существования, а на его место встал созидатель. Рассудительный, умный, с незатухающим порывом – он стремился к творению во всем, к поиску нового, лучшего, идеального и старался изо всех сил создать идеальную жизнь, в которой не будет простаков, воинов, жертв, не будет этих ступеней, которые он вынужден был идти из жизни в жизнь. Он сочетал в себе те прежние свои качества, имел их опыт, чему был несказанно рад. Тот созидатель импровизировал, вершил красивые миры, порой идеальные, но в них всегда чего-то не хватало, и он бросался на поиски, совершенствовал своё мастерство, строя более совершенную жизнь, убирая изъяны прошлых ошибок, ведь цель его была – гармония. И вот новая вспышка озарила пространство, и энергия поднялась к голове. В поиске истины возник вдруг мудрец, который степенно взирал на мироздание. Он уже не стремился к созданию гармонии, а жил в попытке разгадать ту единственную загадку истины, над которой бились неосознанно простаки, воины, жертвенники и созидатели. Мудрец был преисполнен опытом всех их, и он уже не распалял свою жизнь на пустое, как ему казалось бесполезное, ложное. – «Все – есть ложь!» вертелось постоянно в разуме мудреца, как преграда и как отрезвляющая мантра, и он пытался всячески обойти её, разгадать секрет того притвора, чтобы суметь отворить наконец правду. Вспышка! Искра рванулась изо всех сил вверх и, оказавшись где-то над головой, стала увеличиваться в размерах, разливаясь в пространстве, сливаясь с ним в единое целое, пока не заполнила его собою. Свобода…
Темнота… Что же стало дальше? Что дальше?! Дальше…
Хлесткий удар по лицу заставил очнуться. Гариец сидел на земле, вертел головой.
– Я понял! – выпалил Зор, окидывая окрестности сумасшедшим взглядом, – Понял… – уже не так уверенно повторил, – Аэхх! – ударил он кулаком по земле.
С каждым мгновением, как он приходил в себя, из памяти стиралось абсолютно всё, что он сейчас пережил. Нет, он прекрасно помнил стремление искры вверх, но совершенно не помнил тех чувств, которые испытывал в те моменты. Единственное, что удалось вытащить с собой из этого странного дурмана, что они были чувствами откровений. Чувствами его жизней, которые он проживал, в порыве набираясь того опыта, чтобы однажды открыть эту заветную дверь, где и была истина.
Зор поднялся, осмотрелся. Он стоял на зеленой бровке, ведущей к острову с шаром. И никого в округе. Сапоги были надеты, все цело, меч в ножнах за спиной.
– Эй! – выкрикнул он, вертя головой по сторонам, – Ты где!? – но никакой девушки рядом и в помине не было. Он потянул носом воздух и уловил едва различимый тот самый цветочный аромат дыхания незнакомки.
– Пусть так, – пробормотал Зор себе под нос, и зашагал в сторону утеса, коротко бросив прощальный взгляд на темную сферу. Он почему-то был уверен, что делать ему там больше нечего. Слишком рано он сюда пришёл, слишком рано…
Качудая с Ирелией на утесе не было и в ближайшей береговой округе тоже не оказалось. Он поднялся и спустился несколько раз, обошел весь берег.
Едва различимый шум каменной осыпи донесся мимолетом до слуха. Зор рванул бегом в нужную сторону. Шум был со стороны ущелья, по которому они двигались последнее время. Перемахнув утес, спустился по уже знакомой тропе, как вдруг наткнулся на мертвого румда, затем еще на одного – у обоих было вспорото горло. Гариец уже понимал, что произошло, и бросился бежать вниз.
На дне ущелья, у первого поворота, который выводил на тропу к заливу, толпились с десяток румд, вокруг еще разбросано столько же мертвых, а у утёса стоял Качудай, оскалившись, с двумя окровавленными клинками в руках, рыча, как дикий зверь. Он прижимал своей спиной к с кале Ирелию, закрывая её полностью, сам в изодранных одеждах, с запекшейся кровью на лице. Двое низкорослых противников бросились в атаку. Степняк рубанул одного, вскользь полоснув по лицу, второго ударил в грудь ногой и в догонку прошелся острой сталью по руке. Румды окружили его, рассредоточившись полукругом, орудуя своими длинными хлыстами. Качудай, как мог, отбивался, иногда пропуская удары, но даже, казалось бы в этой ситуации, он делал почти невозможное. Он был уже другой. Не тот словоохотливый сирх, рубящий наотмашь караваны с товарами. Это был уже матерый боец, другой человек, переродившийся в одном теле дважды. Он бился не по степному, а самозабвенно, не за себя, а за другого, не раздумывая.
Зор подскочил в считанные мгновения и уложил всех оставшихся, с легкостью снося крупные головы с широких плеч.
– Уфф…, – просипел Качудай и рухнул на колени, уткнувшись обоими клинками в каменную крошку под ногами, сплюнув кровью, часто тяжело дыша.
