Мы добрались до ближайшего кафе и нырнули в его недра. Там заказали по чашечке кофе. На улице моросил мелкий дождь. Заканчивался сентябрь, позади осталось «бабье лето», и начиналась полноценная осень.
– Вы можете из горошины за миг получить огромную индейку, но не можете разогнать тучи, – ворчал я, прихлебывая обжигающий напиток. – Начинали бы уж с этого.
– Можем, – невыразительно ответил Профессор, – и иногда делаем. Но если природу насиловать постоянно, неизвестно, чем все это обернется. Все-таки об эфире мы пока знаем недостаточно много. Итак, что теперь ты намерен делать?
– Прежде всего, убраться из города. После того, что случилось на берегу, Вяземский наверняка начал мои поиски. В конце концов, они проверят все чипы подряд, и выйдут на меня. Тогда не будет никаких шансов скрыться. Удивляюсь, почему они до сих пор не подключили полицию.
– А вот почему, – спокойно сказал Профессор. – Смотри.
Над барменской стойкой висел небольшой жидкокристаллический телевизор. Там как раз передавали новости. Ведущий выпуска в прямом эфире держал телемост с Центром ретурнизации, из которого я когда-то бежал. На экране то и дело мелькало знакомое лицо. Приглядевшись, я с радостью узнал в человеке в белом халате доктора Зотова. Порадовало меня это, прежде всего, потому, что он был живым и здоровым. После побега я не раз вспоминал о нем, о его благородном поступке и был уверен в том, что беднягу наверняка уволили. В лучшем случае. И вот теперь он выступал на главном национальном канале, и рассказывал о… первом воскрешенном человеке.
Это известие настолько поразило и заинтересовало меня, что я сорвался с места и перебрался за стойку. Профессор последовал за мной. Он заказал еще по чашечке кофе, только на сей раз велел добавить туда коньяк.
– Смотри, это тот самый Центр, в котором меня воскресили, и откуда я сбежал, – показывал я Профессору. – А это доктор Зотов, тот самый.
Между тем, передача становилась все интереснее. Ведущий задавал вопросы, доктор Зотов отвечал, и, в конце концов, они пообещали после небольшой рекламной паузы показать первого воскрешенного из мертвых человека. Картинка сменилась рекламой, и у нас с Профессором выдалась минутка, чтобы поговорить.
– Они воскресили еще кого-то, – возбужденно прошептал я. – Но зачем? Я был им нужен, поскольку знал о Кристалле. Да и то опыт проводили на свой страх и риск. Это ведь незаконно. Даже когда мне удалось бежать, они сохранили это в тайне.
– А тебе не приходило в голову, что они все это время вели негласную работу с правительством? – выказал догадку Профессор. – Добились разрешения на этот эксперимент и теперь придают его огласке.
– Но зачем? – все равно не понимал я. – И кого они оживили?
Ответы на оба эти вопроса мы получили всего спустя минуту. Реклама закончилась, на экран вернулся цветущий ведущий, вид у которого был такой, будто он только что получил Нобелевскую премию.
– Итак, сейчас вы увидите обещанного человека, первого, кого удалось воскресить оперативным путем. Встречайте, Дмитрий Ремезов!
В следующее мгновение на экране, в пижаме, возник… я. Судорожно вцепившись напрягшимися пальцами в край стойки, я напряженно смотрел на экран. Рядом заходился кашлем поперхнувшийся Профессор.
– Вам помочь? – забеспокоился бармен, копавшийся с чем-то в противоположном конце своего закута.
Профессор от его помощи благоразумно отказался.
События на экране продолжали развиваться с потрясающей скоростью. Определенно, я находился в своей палате. Я слишком хорошо помнил ее, чтобы ошибиться. Палата была моей. Рядом со стулом, на котором сидел я, стоял доктор Зотов. В этом тоже не было сомнений. Так же как и в том, что на стуле сидел именно я.
– Это ведь ты? – прошептал в ухо Профессор.
– Да, я. А это доктор Зотов.
– Они снимали тебя на камеру, когда ты там находился?
– Не исключено, даже, скорее всего. Но это не я.
– То есть, как не ты? – удивился Профессор. – Ты ведь только что сказал, что это ты.
– Я, но не тогда, в Центре. Я хорошо помню, что и как делал. Ничего подобного не было. Так что это вряд ли монтаж. К тому же, они постоянно подчеркивают, что идет прямая трансляция.
– Они всегда так говорят, – пробурчал Профессор.
Но его сомнения тут же развеял телеведущий. Он начал принимать звонки от зрителей и переадресовывал их мне. А «я», широко улыбаясь, со знанием дела отвечал на вопросы.
– Господин Ремезов, что вы чувствовали во время воскрешения? Ваша душа не испытывала беспокойства?
– Нет, наоборот, мне было невероятно хорошо. Я словно плыл в теплых волнах лазурного моря.
– Как и когда вы умерли?
– Двадцать лет назад, несчастный случай.
– Вопрос к доктору Зотову. Как вам удалось одолеть саму Смерть?
– Корпорацией «ВЯЗиС» была разработана специальная методика, благодаря которой с помощью животворного воздействия эфира нам удалось оживить умершее и замороженное тело господина Ремезова. Это был первый подобный эксперимент. К счастью, он оказался удачным.
Вопросы сыпались, как из рога изобилия. Заинтересовавшись, к нам присоединился бармен. Мы и не заметили, как он подошел.
– Вранье, – вздохнул он. – Видно, опять надвигается какой-то кризис, вот они и выдают очередную сенсацию. Чтобы народ отвлечь. А вы как думаете?
Он обернулся ко мне, да так и застыл с раскрытым ртом. При этом он указывал пальцем в экран, на котором в этот момент я спокойно отвечал на вопросы зрителей.
– Ты прав, дружище, это дутая сенсация, – поспешил я успокоить беднягу. – Я всего лишь актер. А то, что ты видишь, монтированная запись, а не прямой эфир.
У парня, видно, от сердца отлегло. Ладно бы увидел одного человека в двух местах одновременно, так ведь тут перед ним предстало целое привидение, ведь я был воскресшим из мертвых. Толкнув Профессора в бок, я подал знак, что пора двигаться. Тот высыпал на стойку горсть мелочи за кофе. Бармен мелочь сгреб в ладонь, потом протянул мне фирменную салфетку из кафе и попросил дать автограф. Такое со мной случилось впервые в жизни.
На улице Профессор дал волю своим чувствам. Он так громко говорил и так возбужденно размахивал руками, что прохожие невольно оборачивались в нашу сторону.
– Они явно что-то замышляют, – кричал он. – Но откуда им удалось взять второго тебя? Я могу объяснить это только тем, что скоро они тебя схватят, отправят в прошлое, а потом снова вернут.
– Разве такое возможно? Я имею в виду путешествие во времени. Нет, тут дело в чем-то другом. Уж не знаю, где они взяли мою копию, но только это не я. Если бы это был я, то я бы об этом знал.
– Хорошо, пусть это был не ты. Но зачем они придают этот факт огласке?
– У меня есть только одно объяснение этому. Показав меня по телевидению, они делают меня очень популярным. А это влечет для них двойную выгоду. Во-первых, люди будут узнавать меня на улицах, и, рано или поздно, мое местоположение будет раскрыто. Во-вторых, корпорация обезопасила себя на случай, если я захочу навредить ей. Теперь я просто не смогу пройти по улице незамеченным.
– Но сейчас же идешь!
– Это ненадолго, вот увидишь. Уже к вечеру мне и нос высунуть будет нельзя без того, чтобы меня не узнали.
Мысль показалась нам здравой и погнала домой ускоренным темпом.
Как бы я желал, чтобы мой прогноз не сбылся. Но он оказался на удивление точным. Передача, показанная по главному национальному каналу, всколыхнула общественное мнение. Меня показывали чаще, чем рекламу. Одни загребали огромную прибыль, а другие в это время сходили с ума. Всего за неделю мир, казалось, перевернулся. По телевидению и в прессе почти все время уделялось только проблеме воскрешения из мертвых. Мне перемывали кости все, кому не лень. Говорили о моральных и этических сторонах этого дела. Спорили, считать ли меня живым человеком, гражданином страны или нет. По всей стране шли митинги протеста и поддержки. Словом, шоу развернулось на всю страну, и отодвинуло на задний план все остальные проблемы.
Мое лицо стало известным всему миру, поэтому я не решался выходить на улицу. Жил у Лики, свежие вести снаружи мне приносил Профессор. Меня второго тоже пока не выпускали из Центра. Но знали о том, где он находится, только единицы.
Вечерами, просматривая свежую прессу и подводя итоги прошедшего дня, мы с досадой убеждались в том, что план Вяземского работал отлично. Он хотел обезопасить себя и не допустить того, чтобы я затерялся в толпе людей без чипов. И добился этого. Охрану городов усилили втрое. Теперь даже с чипом войти или выйти из города было невероятно трудно. Проверяли с особой тщательностью и дотошностью. Мой чип не выдержал бы такой проверки. К тому же, там наверняка потребовали бы снять темные очки, шляпу и парик, которые я надевал во время своих редких вылазок на улицу.
Нечего и говорить, что настроение в лагере моих сторонников царило мрачное. Даже обычно веселая Лика впала в затяжную депрессию. Но больше страдал Профессор. Он все время боялся. Боялся, как бы меня не застукали в его квартире, боялся потерять то, что имел, боялся больше ничего не приобрести. Я его понимал, но ничем не мог помочь. Целыми днями я сидел и думал. Но ничего не мог придумать.
Сколько раз мысленно и вслух обращался я за советом к Радзиевскому. Как помогли бы мне сейчас его записки. Но старик упорно хранил молчание. Держал слово больше не вмешиваться, что бы ни случилось.
К концу недели моя популярность достигла невероятных размеров. Казалось, мир разделился на две части: на тех, кто поддерживал меня и на тех, кто считал меня исчадием ада. Причем город отнесся к моему воскрешению гораздо спокойнее, чем провинция. Это было объяснимо. Горожане шагали в ногу с прогрессом, и каждую новинку из «ВЯЗиСа» встречали, как нечто должное. И известие о воскрешении Дмитрия Ремезова стало для них отличной возможностью продлить жизнь до бесконечности. Самые обеспеченные тут же завалили корпорацию просьбами проделать то же самое с их умершими родственниками. Но «ВЯЗиС» неизменно отвечал отказом, несмотря на то, что иногда предлагаемые за воскрешение суммы были воистину астрономическими.
В то же время провинция едва не подняла вооруженный бунт против государственной власти, позволившей провести эксперимент, которым человек, по их мнению, поднял руку на Бога.
Восстание удалось подавить в самом зародыше, но еще долго по всей стране не утихали споры. В основном, старались всевозможные святоши, для которых признание факта искусственного воскрешения было сродни самой смерти. Признай они этот факт, и любая религия потеряла бы всякий смысл.
Я не терял времени даром, погрузившись в более глубокое изучение теории эфира. Необходимой литературой меня снабдил Профессор. Он же проводил лекции, предназначенные исключительно для меня.
Кроме того, Профессор вернул мне документы Радзиевского. Он хранил их в самом надежном сейфе, который только мог достать, при оптимальной температуре, влажности и давлении, и поэтому двадцатилетний срок практически не повлиял на их состояние. Документы выглядели так, будто я только вчера отдал их Профессору.
Я снова и снова перечитывал строки, написанные рукой Радзиевского, вдумывался в формулы и чертежи. За двадцать лет в них ничего не изменилось, но теперь, когда я уже кое-что смыслил в физике эфира, они представали передо мной в новом свете. Главное, я наконец осознал всю силу и мощь Кристалла. А однажды меня осенило.
– Ты куда? – спросил Профессор, когда я вышел в прихожую.
– Пойду прогуляюсь.
Он хмыкнул, торопливо собрался и выскочил на улицу вслед за мной. В руках он держал шляпу, парик и темные очки.
– Ты что, с ума сошел? – орал он, догоняя меня на улице. – Немедленно одень. Тебя же все знают.
– Разве? – обернулся я. – Что-то я не вижу сотен поклонников.
Профессор остановился рядом со мной и растерянно посмотрел по сторонам. На улице было полно прохожих, но они спокойно проходили мимо, спеша куда-то по своим делам, и совершенно не обращали на меня внимания. Для Профессора это было сродни шоку.
– Но как? – пораженно прошептал он. – Почему они тебя не узнают?
– Смотри, – сказал я, и тут же кое-что изменил в себе.
Профессор тут же сам переменился в лице. Перед ним теперь стоял не Дмитрий Ремезов, а восхитительная блондинка в бикини. Так я пожелал.
– Ты где? Неужели…
– Да, мой милый друг. Вяземский просчитался. Загнав меня в угол, он вызвал защитную реакцию. Я разгадал тайну Кристалла.
– Рассказывай! – шумно выдохнул Профессор.
– Не так быстро, – остудил его я. – Однажды я уже доверил тебе тайну. А двадцать лет спустя ты пытался выгнать меня из дома. Извини, друг, но тайну Кристалла я унесу с собой в могилу. А пока буду пользоваться безграничными возможностями эфира.
Теперь перед Профессором предстал высокий сорокалетний мужчина в строгом костюме, ничем не отличающийся от сотен таких же мужчин, снующих по улице.
– Таким меня видят окружающие, – пояснил я. – Так что приглядись ко мне повнимательнее. Не хочу, чтобы с тобой вышел какой-нибудь казус.
– Но как ты это делаешь?
– Очень просто. Меняю молекулярную структуру видимого восприятия посредством изменения частиц эфира.
– Объяснил…
– Извини, больше пока ничего не могу сказать. Вяземский наверняка использовал тот же метод для создания моего двойника. Значит, он довольно близко подобрался к разгадке. Так что нам стоит поторопиться.
– Поторопиться с чем? – не понял Профессор.
– Мы должны вывести из строя центральную энергетическую станцию.
– Ты рехнулся, – убежденно произнес Профессор, семеня за мной мелкими шагами.
Но мне было не до его болтовни. Я чувствовал, что времени остается все меньше. Раз Вяземский создал моего двойника, значит, был близок к разгадке тайны Кристалла. По крайней мере, он двигался в правильном направлении. Единственным, что могло ему помешать, было вмешательство государственной власти. А для этого нужны были форс-мажорные обстоятельства, ибо Вяземский за последние годы достаточно сумел укрепить свое положение. В области изучения и использования эфира он был непререкаемым авторитетом, хотя так и не сумел бесспорно доказать, что эфир полезен. Видимо, под его нажимом (возможно, и материальном стимулировании некоторых членов правительства), продукты из эфира получили право на жизнь практически без изучения. Формально, на то, чтобы получить согласие на внедрение тех же строительных материалов или продуктов питания, Вяземский должен был провести множественные испытания, в том числе и временем. Но он сумел проделать это в сжатые сроки. За границей эфир тоже использовали, но с гораздо большей оглядкой на возможные последствия. Например, пищу из эфира раздавали только бедным. Дома вообще не строили, а энергостанции работали в режиме эксперимента.
Вот почему я решил бить Вяземского его же оружием. Он подло завладел открытиями Радзиевского, и теперь всеми силами стремился использовать эти открытия отнюдь не в мирных целях. Он явно был сумасшедшим, этот старик. Казалось бы, зачем тебе тот же Кристалл, ведь у тебя есть все, что только может пожелать душа. Но Вяземским владела мания. Он хотел повелевать миром. Наверное, это тоже не сразу к нему пришло. Сперва он мечтал просто о гениальном открытии, о признании его научным миром Земли, о присуждении ему Нобелевской премии. Поэтому и снизошел до уровня Радзиевского.
Итак, я решил одолеть Вяземского его же оружием. То есть наносить короткие, но весьма ощутимые, удары по его империи. Причем так, чтобы он понять не мог, откуда исходит опасность. В качестве первого объекта для нападения я выбрал центральную энергетическую станцию. Она располагалась на окраине города, но в городской черте, и поэтому не надо было преодолевать бдительный кордон системы сканирования. Сама станция представляла собой некое подобие головы спрута. Она регулировала деятельность двух десятков эфироэнергетических станций, разбросанных по стране. И если на ней случился бы сбой, то сбои произошли бы на всех остальных станциях.
– Но как ты это сделаешь? – допытывался по дороге Профессор.
Мы ехали по столичным улицам не в его роскошном эфиромобиле, а в снятом на прокат стареньком «Жигуленке». Автомобиль был переоборудован на питание солнечной энергией, и потому скорость развивал небольшую. Это то и дело вызывало раздражение моего напарника, но я пропускал его недовольное ворчание мимо ушей, и продолжал внимательно следить за дорогой. Еще не хватало угодить в аварию.
– Я нарушу стабильность энергетических потоков эфира путем его кристаллизации, – пояснил я. – Иными словами, придам эфиру хаотичность и твердость, и он вырвется из энергетических коммуникаций.
– Но как? Какие-то присадки?
– Вовсе нет, – улыбнулся я. – Не спеши, скоро сам все увидишь.
Полчаса спустя мы были на месте. Это была настоящая окраина. Жилые кварталы остались далеко позади, и перед нами тянулся нескончаемый ряд промышленных предприятий. Среди них своим огромным пирамидообразным куполом выделялось массивное здание Центральной энергетической станции. До нее оставалось еще метров триста, когда я припарковал машину к обочине.
– Что дальше? – допытывался Профессор. – Штурмом возьмем? Или пролезем по канализации? Может, для тебя это станет неприятным открытием, но я все равно скажу. Представляешь, эта станция объявлена особо охраняемым объектом. Ближе чем на сто метров тебя к ней не подпустят, да и сейчас наверняка сканеры уже прощупывают нашу машину.
– Ну и пусть, – расслабленно откинулся я в кресле. – Все равно они обнаружат только твой чип. Мой им не засечь.
– Это еще почему?
Я рассказал ему о трюке с ветчиной. Впрочем, от ветчины на этот раз я отказался, обмотав руку листом капусты.
– Надо же, – почесал в затылке Профессор. – Капуста, кто бы мог подумать. А я всю жизнь мучался с регуляторами, которые создают довольно слабое эфирное поле.
В машине мы просидели больше часа. Я попросил тишины, и Профессор, обиженно насупившись, хранил угрюмое молчание. Мне надо было сосредоточиться.
Спустя час купол пирамиды энергостанции неожиданно раскрылся, и изнутри в небо выбросило огромный белый столб не то дыма, не то жидкости. Со стороны это зрелище здорово напоминало извержение вулкана.
– Ух ты, смотри, что это? – восхитился Профессор, вплотную прильнув к лобовому стеклу.
– Эфир кристаллизовался, как я тебе и обещал. Кабелепроводы не выдержали напряжения, разорвались, а энергия эфира в твердом виде хлынула наружу. Видишь, даже купол разворотило.
– Но…как? – шептал Профессор.
– Ладно, так и быть, обо всем расскажу дома, – пообещал я, заводя мотор. – А сейчас пора сматываться, пока нас не засекли.
«Жигуленок» резво сорвался с места, и понес нас в обратном направлении. За все время до офиса конторы «Машина напрокат» мы не произнесли ни слова. Сдав «Жигуленок», пересели в эфиромобиль Профессора, и отправились к Лике.
Девушка дожидалась нас с нетерпением. Не успели мы переступить порог, как она взволнованно бросилась навстречу с тревожным известием:
– Вы слышали? Авария на Центральной. По всем каналам только об этом и говорят. Даже про Ремезова говорят меньше.
– Ну, спасибо, – склонил я голову.
– Нет, я серьезно. Буквально час назад на ней произошел не то взрыв, не то какой-то выброс. Я сама видела по головизору, как из станции в небо уходит столб какой-то энергии. Но журналистов внутрь не пускают, руководство «ВЯЗиСа» отказывается комментировать события. Известно только, что по всей стране парализована деятельность тех предприятий, которые питались эфироэнергией. Похоже, вся система вышла из строя.
Ее бойкий, взволнованный голос так тронул меня, что я невольно улыбнулся. Профессор, глядя на меня, тоже не смог сдержать улыбки. Лика выглядела растерянной.
– Не понимаю, что в этом смешного, папа! Хорошо еще, что без жертв обошлось. Или… вы что-то скрываете. Вам что-то известно об этой аварии, не так ли? А может, это вы? Это вы, да? Вы все устроили? А ну, признавайтесь!
– Лично я ничего не устраивал, – проворчал Профессор. – А за него не ручаюсь. Он сегодня весь день ведет себя очень странно.
Лика отстала от отца и перенесла все свое внимание на меня. Мне больших трудов стоило уговорить ее пройти хотя бы в комнату.
– Признавайся! – потребовала Лика, когда я устроился на диване.
Ее требование поддержал и отец, которому также не терпелось узнать, что же произошло на станции.
– Хорошо, я вам расскажу, – сдался я. – Что ж, слушайте.
И я рассказал им о том, к чему пришел.
– Думаю, не стоит рассказывать о том, что в современной теоретической физике еще достаточно «темных мест», где теоретики не могут сформулировать причинно-следственные связи между отдельными физическими явлениями. Например, электромагнитными или гравитационными взаимодействиями, хотя формулами давно все отражено, но вот физического объяснения этих механизмов пока нет. Так что глупо было замахиваться на светоносный эфир, не пройдя предварительный этап становления науки. Но сейчас не об этом. Как вы знаете, вопросы времени и пространства считаются чисто философскими, хотя Вяземский и пытался превратить их в простую механику. Кажется, он до сих пор пытается создать машину времени… Радзиевский мыслил гораздо глубже. Он сумел доказать, что пространство и время состоят друг из друга, а мы, люди, находимся где-то в середине этого состояния и воспринимаем их как материю. Он также сумел построить некий прибор, который назвал космическим спидогироскопом. Вот он.
Я вынул из кармана куртки небольшой коробок, по форме похожий на коробок спичек моих времен. Внутри коробка были установлены две пластины с прорезями. Этот прибор я когда-то видел у Радзиевского в гараже, он рассказывал о его назначении и устройстве, но тогда я пропустил все мимо ушей. Сейчас прибор мне здорово пригодился. Восстановив его частично по памяти, а частично, согласуясь с записями Радзиевского, я неожиданно стал обладателем мощного энергетического преобразователя.
Прибор заинтересовал Лику и Профессора всего на минуту. Повертев его в руках, они не нашли в спидогироскопе ничего такого, что могло бы поразить их воображение. Оно и понятно, ведь они до сих пор не представляли себе, зачем нужна эта штука.
– Радзиевский открыл существование сверхмалых частиц – носителей бесконечно огромной энергии. По своему размеру они близки к абсолютному нулю, но это не помешало им создать Вселенную. Частицы просто скатывались в клубки и кольца, в «восьмерки» и струны, и, в конце концов, образовали единую, связанную только энергией, сетку в пространстве Вселенной. То есть возникла некая кристаллическая структура пространства, которую Радзиевский и назвал Кристаллом Вселенной. Вяземский был тысячу раз неправ, когда решил, что Кристалл – это какой-то магический камень, способный даровать ему неодолимую силу. На самом деле Кристалл – это то, что нас окружает, то в чем мы живем. И любой организм, и материальное тело – это тоже маленький Кристалл. Но в одном Вяземский прав. Сумев обнаружить Кристалл и понять его сущность, академик сможет научиться повелевать светоносным эфиром. Это несложно. Двигаясь в кристаллической сетке, эфир где-то встречает сопротивление, а где-то нет. Отсюда и происходят «магические» превращения энергии в пищу или стройматериалы. Но эфир может нести не только созидание, но и разрушение. За счет постоянного натяжения сетки эфирного кристалла гравитационные взаимодействия распространяются практически мгновенно на любые расстояния. Вот в чем заключается секрет передачи энергии от центральной эфироэнергетической станции к периферийным или та же телепортация.
– Не понимаю, причем тут энергия, – недовольно пробурчала Лика, явно сбитая с толку моим объяснением.
– Любая материя – это результат потери энергии клубком частиц эфира. Я, ты, твой папа, дерево во дворе – все это существует только благодаря тому, что какая-то часть структурной кристаллической сетки эфира потеряла энергию и преобразовалась в материальный вид. Радзиевский создал несколько приборов, которые помогают контролировать этот процесс и стимулируют его. Например, душевые кабинки-омолодители твоего отца были созданы именно на основе этих процессов. В них тоже происходит потеря энергии, достаточная для того, чтобы изменить структуру человеческой кожи. Из дряблой она становится молодой и упругой.
– Не знаю, как папе, но мне ты совсем забил голову своей лекцией, – возмутилась Лика. – Прошу тебя, объясни по-человечески, как ты сумел вывести из строя крупнейшую в стране эфироэнергетическую станцию.
– Эх, впервые в жизни мне представилась возможность почувствовать себя ученым, и ту отобрали, – притворно вздохнул я, понимая свою ошибку. В последнее время я слишком много времени провел за изучением научной литературы и нахватался терминов и стиля, от которых теперь никак не мог избавиться. Если я мог рассчитывать на понимание со стороны Профессора, то для Лики мое объяснение, должно быть, выглядело сущей галиматьей. Собравшись с мыслями, я попробовал объяснить все более простыми словами.
– Вам известно, к каким разрушениям может привести стихийное бедствие: землетрясение, тайфун, смерч или даже сильная гроза. Но вы не знаете, что все эти бедствия являются прямым результатом нарушения структуры Кристалла. Вот на этом я и решил сыграть. И приспособил для этого космический спидогироскоп. С помощью этого прибора я могу нарушать кристаллическую связь эфира в любом месте пространства. Просто направляю его в то место, которое меня интересует, и жду, пока испускаемый моим прибором луч не прорвет эфирную решетку. Происходит пробой, и энергия становится неуправляемой.
– Ты вывел из строя станцию всего лишь тем, что направил на нее эту малюсенькую металлическую коробочку? – воскликнул Профессор. – Но ведь она практически пуста. Здесь нет ничего, кроме нескольких перегородок.
– Вот именно, в этом и заключается прелесть этого прибора, – улыбнулся я. – С его помощью можно даже разрядить смерч или молнию. Или собрать тучи в пустыне.
– Мы могли бы на этом неплохо заработать, – тут же что-то прикинул в уме Профессор.
– Ну уж нет, – запротестовал я.
– А как тебе удалось изменить внешность?
– С помощью того же спидогироскопа. Он создает постоянное концентрированное эфирное поле вокруг меня. Согласуя его существование с моим чипом, я просто меняю кристаллическую решетку этого поля с помощью мысленных образов. То есть, моя внешность остается неизменной, но тончайший слой эфирного поля вокруг меня принимает ту оболочку, которую я пожелаю. Можно сказать, что сверху я просто натягиваю на себя эфирную маску, и люди видят меня таким, каким я хочу представляться им. Но довольно об этом. Давайте лучше включим головизор. Интересно посмотреть, как Вяземский будет выкручиваться.
Лика включила головизор, и посреди комнаты, как в живую, перед нами вздыбилась разбитая пирамида Центральной, из которой все еще бил в воздух фонтан эфирной энергии. Передавали прямую трансляцию, и нам было хорошо видно, как спасатели всеми силами пытаются заделать пробоины и вернуть станции рабочее состояние.
– Это надолго? – спросила у меня Лика.
– Нет, им достаточно только водрузить на место купол пирамиды, чтобы кристаллическая сетка эфира восстановилась. Но пока они об этом не знают. Впрочем, Вяземский быстро сообразит, что к чему.
– А причем здесь пирамида?
– Знаешь ли ты, что в названии «пирамида» часть слова «пира» означает огонь или энергию? Радзиевский считал, что название дано не случайно, и изучению пирамид посвятил очень много времени. Он пришел к выводу, что пирамиды являлись единственным на земле инструментом управления энергией эфира. Возможно, строили их другие цивилизации, кто знает. Главное в том, что энергия эфира в пирамидах превращалась в атомы водорода и другие более сложные атомы, вплоть до образования нейтронной материи. Водород выводился наружу в виде воды, или восходил вверх в виде энергии фотонов. То есть, внутри возникало свечение.
– Для меня это звучит как абракадабра, – пожаловалась Лика. – Ты снова говоришь заумно.
– Пирамида обладает свойством фокусировать энергию эфира и преобразовывать ее так, как это тебе нужно, – пояснил я терпеливо. – Возьмем, например, омолодители твоего отца. Если ты обратила внимание, все его кабинки сделаны в виде пирамид. Профессор, ты когда-нибудь пытался менять дизайн?
– Много раз, но результат был удручающий, – отозвался Профессор. – Поэтому я решил оставить все, как есть.
– Конечно удручающий, – согласился я. – Иным результат и не мог быть. Ведь ты расфокусировал пирамиды. А любая пирамида своим внутренним полем, где вязкость эфира больше, чем в обычных условиях земли, подавляет, старит и мумифицирует биологические клетки живых и мертвых организмов. Внешним полем она поднимает их энергетику. Используя это, Вяземский и сумел меня воскресить, а омолодители возвращают людям молодость и здоровье.
Этим объяснением Лика осталась вполне удовлетворена.
Тем временем, выпуск новостей продолжился новым экстренным сообщением. Диктор воодушевлено рассказывал о ночном побеге из Центра ретурнизации первого в истории воскрешенного человека Дмитрия Ремезова. Из последовавшего затем репортажа с места событий стало ясно, что «я» бежал ночью, пристукнув двух охранников. На мои поиски с утра была брошена полиция, но поиски к успеху не привели. Более того, пока осторожно, но побег уже связывался с аварией на станции.
– Поздравляю, – похлопал меня по плечу Профессор. – Кажется, Вяземский начал действовать более активно. И он отлично читает твои ходы.
Профессор был прав. Никакого побега, естественно, не могло быть, поскольку в Центре ретурнизации меня не было уже около двух месяцев. Тем не менее, аварию на станции академик сразу связал со мной. И совершил ответный ход. Теперь я был объявлен главным национальным преступником, и объявлен в международный розыск. Меня знала и ненавидела вся страна. По крайней мере, так утверждали по головизору. В другой ситуации я бы, возможно пал духом или запаниковал. Но теперь, когда у меня в руках был космический спидогироскоп, любые действия Вяземского были мне нипочем. Я мог с легкостью изменить внешность, просто направив на себя спидогироскоп и мысленно создав тот образ, который хотел принять. Эта идея пришла мне в голову, когда я вспомнил о том, как управляли дверями, горошинами ЭГП и т.д. сотрудники Центра ретурнизации. Им требовалось всего одно небольшое усилие мысли. Возможно, они сами не смогли бы объяснить физической сути этого, но они и не задумывались. А Вяземский, наверняка, в их чипы вмонтировал микрогироскопы, обладающие примерно теми же возможностями, что и мой спидогироскоп. Словом, с таким прибором одной только силой мысли я, в принципе, мог горы своротить. Что и собирался сделать.