Loe raamatut: «А кто не псих?..»

В мозгу извилин мне не сосчитать,

Поэтому… придётся пострадать !

Женька шёл в военкомат со спокойной душой! Я бы даже сказал, с некоторой небрежностью в мыслях. А чего волноваться?! Это же для проформы. Ну, какая-то проверка… А у него выписка на руках из солидной больницы, с анализами, снимками и прочим. Честно отлежал три недели, обследовали-изучали, таблетками пичкали, уколы фигачили в вену и в задницу почти каждый день, ток подключали – это сеансы такие лечебные на десять минут с ободком на голове, в ванны минеральные погружали. То, что по знакомству положили в неврологическое, никто не узнает – просто с друзьями-врачами повезло. Симптоматика-то конкретная была, башка с утра до ночи мучила его больше месяца! Диагноз заключительный на бумаге, правда, слегка усугубили – ну, значит, так должно быть. Нервы – вещь загадочная, не всегда точно определишь, что и чему способствовало. Главное, клиническая картина на лицо, полный срок в стационаре отлежал, лечение провели! И вообще год учебный заканчивается, только успевай готовиться к этим зачётам–экзаменам. Недосып хронический! А тут ещё на военкомат полдня тратить!..

Учился Женька на театральном. Курс худрук ихний набрал совместный, актёрско-режиссёрский, поэтому на первых порах, за исключением некоторых сугубо специфических предметов, студентов не делили по специализациям, и они дружно-сообща постигали азы родственных профессий. Творческая инициатива приветствовалась, поэтому и будущие актёры пытались иногда что-нибудь «поставить», и будущие режиссёры частенько и с удовольствием в приготовленных этюдах и отрывках играли сами, но под непосредственным руководством педагогов мастерской.

Несмотря на то, что в институте торчали целыми днями – в основном, конечно, из-за творческих дисциплин, которые никогда не ограничиваются обычными уроко-часами, поскольку погружение в театральную профессию предполагает другие временные рамки, а лучше бы вообще их отсутствие хотя бы вначале, – первые полтора года учёбы пролетели незаметно. Но тут после зимней сессии начались у Жени проблемы с головой. Сперва были лёгкие, быстро проходящие головокружения в течение дня, а потом всё чаще и всё более тяжесть непонятная, нудная, противная. Утром проснётся и сразу чувствует некий «купол», будто на башку кастрюлю надели, и вот давит она тихонько, не переставая, сверху и с боков. Так и хочется снять! Хоть дело и к весне шло, но на улице морозно ещё, без шапки нельзя. А с шапкой оно ещё сильней давит, с трудом терпишь, пока не снимешь наконец в метро или в помещении головной убор. Благо, спал парень нормально, крепко, но как вставать-просыпаться, тут «кастрюля» и возвращается. И опять мучайся целый день!

Терпел Женька недели две, матери, естественно, не говорил (беспокойная она у него до жути); иногда втихаря таблетку от давления примет или дыхательную гимнастику поделает минут десять, поскольку медучилище до института успешно закончил, следовательно, кое в чём, что касается организма и его здоровья, разбирался получше других. Но тяжесть эта в голове очень уж вольготно себя вела, как будто в уютном кресле перед камином, развалится, зараза, и давай крутить-давить черепную коробку. Сказал маме всё-таки. Мать завелась! Набрала номер друга, врача – тот работал в хорошей, многопрофильной больнице. Пожаловалась! Он своему коллеге-специалисту позвонил, попросил о консультации. Женька съездил, показался, рассказал всё честно. В общем, решили совместно, что надо как следует парню пообследоваться! Благо, места свободные в отделении неврологии в больнице были – только направление выпросить у участкового терапевта из поликлиники, и положат «по блату»!

Женя, честно говоря, даже обрадовался! Полежит, думал, себе спокойно в стационаре, перечитает попутно кучу всякого из заданной литературы и других теоретических предметов, а уж актёрское мастерство с режиссурой никуда не денутся, догонит легко после выписки. Пусть сокурсники без него пока вгрызаются в Чеховские пьесы, тем более, что отобранные оттуда отрывки на летний экзамен пойдут!

И тут накануне Женькиного отъезда в больницу приходит повестка в военкомат. Удивились они с матерью, конечно. Какого лешего понадобился снова паренёк государству? Шесть лет назад, также весной, посещал он это заведение, медкомиссию быстро прошёл, но в сентябре отнёс «им» справку о зачислении на первый курс института и всё, забыл благополучно и надолго про Советскую Армию! Так нет, опять требуют срочной явки. Ну, значит, обойдутся, подождут три недели! Больница ведь уважительная причина (торопить события Женя не собирался); да и кстати, если найдут при обследовании чего-нибудь в организме посерьёзнее в смысле отклонений от нормы, будет тогда что предъявить дополнительно «воякам», чтобы не приставали больше со своей службой. Институт же не закончен пока?! Вообще двадцать четыре скоро стукнет, могли бы и в покое юношу оставить. Так что собрали ему сумку с домашней едой (не помешает при казённых харчах!) и с литературой, согласно списку к сессии (Гюго и Маркеса в первую очередь из толстых романов одолеть), и поехал Женька поутру оформляться-ложиться в Неврологию!

Больница располагалась за МКАДом, в лесополосе. Кормили нормально, палата была на четверых – три деда и он, как бы самый здоровый и подвижный из них, режим, процедуры все до обеда, после которого обязательно «тихий час», как в пионерлагере. Разрешали недолгие прогулки в скверике на территории, на выходные (по-тихому!) домой отпускали; друг-доктор в дежурства свои забегал проведать или к себе в отделение реанимации приглашал на чай вечерний с пряниками в ординаторской. В общем, красота и покой! К концу третьей недели полегчало парню с головой; если небольшая тяжесть или головокружение возникали ещё среди дня, то через несколько минут обычно всё проходило. Получил Женя выписку на руки с развёрнутым диагнозом от лечащего врача (с учётом предстоящего военкомата несколько специфических фраз помимо найденных нарушений в организме добавили для пущего эффекта), пожали друг другу руки, и поспешил парень радостно домой.

Военкомат – организация серьёзная, и с повестками лучше не шутить. Посему на следующий день, выспавшись на любимой софе, поехал Женька с больничными бумагами по указанному адресу. Появившись в нужном кабинете, громко поздоровался и торжественно выложил перед серьёзным усатым дяденькой в погонах повестку и паспорт вместе со своими «трофеями», попутно извинившись за задержку с явкой ввиду срочной госпитализации. Внимательно сверившись с паспортом, дяденька сделал у себя в журнале запись, потом как-то недоверчиво полистал-покрутил Женькины выписки и снимки, и, наконец, заговорил:

– Это всё, конечно, замечательно! Но придётся вам, юноша, пройти ещё нашу медкомиссию, и как можно скорее. Желательно завтра-послезавтра!

После чего взял пустой бланк со стола, вписал в него ФИО и дату рождения парня и чётко протянул ему вместе с его документами. Женька слегка растерялся.

– Но вообще-то я всех специалистов в больнице уже прошёл, анализы сдал и по несколько раз, все данные и результаты подробно изложены в выписке! – попытался он возразить товарищу военному. Тот тяжело посмотрел на Женю, затем чуть насмешливо приподнял брови и, сложив руки перед собой на столе, выразительно и отчётливо произнёс:

– Я не знаю, где ты там и что сдавал. Пройдёшь медкомиссию на Пролетарке, и потом обратно с результатом ко мне! Адрес точный и время приёма на доске в коридоре спишешь. Понятно всё?!

– Понятно, – вяло ответил Женька и вышел из кабинета.

«Вот зараза!» – возмущался он по пути домой – «Меня в институте ждут, сессия на носу, а тут эта волокита. И, главное, непонятно, зачем я снова «им» понадобился? Мало, что ли, 18-20-летних?! В стране вроде сейчас тихо, никаких заварух, военных конфликтов на стороне?.. А «они» институтских дёргают!».

Чуть позже, когда мать Женьки всерьёз забила тревогу и сама отправилась в районный военкомат на личный приём к главному военкому, оберегая сына от всяких дополнительных контактов с госорганами, ей доходчиво объяснили, что «как-то странно получается, что сын ваш, поступивший в восемнадцать лет в высшее учебное заведение, до сих пор учится, но, что ещё интереснее, уже в другом институте (переводом – не переводом – не важно!). А наше государство даёт отсрочку только на один вуз. Этак каждый решит, что можно прыгать по институтам-академиям до 27-ми лет, лишь бы не служить!» Вот она, правда жизни-то… Но это было потом, а пока Женя, естественно, вернулся домой расстроенный, выложил мамочке полученную информацию и стал мысленно готовиться к завтрашней встрече с «официальными» докторами.

– Ладно уж, как-нибудь вытерплю эту чёртову комиссию. В конце концов, там нормальные врачи в отличие от усатого – вникнут в диагноз. Конечно, у них тоже свои установки. Но бумаги-то не «липовые». Зато потом никто не будет отвлекать от учёбы! –успокаивал себя Женька, сидя за завтраком. Но на всякий случай, по пути в медучреждение, забежал в фотоателье сделать ксерокопии документов. Вдруг забрать захотят, типа, к личному делу приложить, а потом доказывай, что там было написано, а чего нет? А так он им копии отдаст, а оригиналы пусть дома хранятся!

Один из возглавлявших комиссию врачей, к которому в порядке очереди попал Женя, действительно, оказался на редкость учтивым и внимательным, но всё равно, оформив персональную карту, отправил на обход по всем специалистам, каждому из которых парень старался подробно поведать о своём трёхнедельном пребывании в неврологии, красочно описывая клиническую картину, проведённое лечение, и демонстрируя документы. Наконец все кабинеты были пройдены, Женька вернулся к тому первому врачу в комнату приёма, отдал карту, после чего его попросили обождать в коридоре. Спустя несколько минут вызвали.

– Значит так, Евгений, – вежливо, но строго озвучил «приговор» врач-оформитель, – поскольку ваш диагноз требует более точного подтверждения, вот направление в городскую психиатрическую больницу номер такой-то, это на Кантемировской: в понедельник едете туда и ложитесь на обследование. Ваши выписки берите с собой, а те бумаги, которые по результату получите там, отвезёте уже прямо в военкомат!

И положил перед носом заполненный листок с печатью… Женька чуть не поперхнулся от неожиданности:

– Извините, а при чём здесь психушка? Я же не псих! У меня просто проблемы с сосудами, головные боли, давление… И потом у меня институт!

Врач был всё так же вежлив, но неумолим:

– А никто не утверждает, что вы псих. Но ваши проблемы со здоровьем требуют дополнительного, чуть более специфического исследования!

– И сколько времени я должен там провести? – обречённо спросил Женя.

– Обычно выписывают дней через 10-12, – бодро ответил врач и добавил, слегка улыбнувшись. – Впрочем, зависит от диагноза!

– До свидания, – кисло попрощался юноша и поплёлся домой «радовать» маму.

За всё время Женькиной учёбы в медучилище была у них лишь одна недельная студенческая практика в психиатрическом отделении, на 3-м курсе. Но кроме раздачи таблеток, мытья полов и проводов кого-либо из пациентов на процедуры ничего такого интересного Женя вспомнить не мог. Простые уколы и те под присмотром опытных сестёр. Обычно собирались студенты утром с врачом-куратором группы в ординаторской или каком-нибудь служебном кабинете на этаже, где подробно обсуждали разные отклонения и нервные расстройства, шизофрении – паранойи, симптоматику заболеваний, методы диагностики и лечения. Куратор между делом развлекал ребят жуткими историями и смешными случаями из своей работы с невротиками и психами. После перерыва на чай-перекур каждый из студентов получал по «Делу» – папке с конкретными историями болезни лечившихся на тот момент в отделении пациентов или из Архива, для самостоятельного разбора и сравнительного анализа с написанным в медицинском учебнике. В оставшееся время постовые сёстры загружали молодняк какой-нибудь нетяжёлой, примитивной работёнкой, а ближе к обеду отпускали домой. И так всю неделю! Складывалось ощущение, что их, будущих медсестёр и медбратьев, стараются здесь оберегать. То ли из-за того, что ещё слишком юны и мало чему обучены, то ли с учётом специфики больных. И, тем не менее, некий привкус-душок от посещения «психушки», от выражения лиц больных и персонала, поведения и манеры общения докторов с пациентами у Жени остался.

И вот теперь Женьке представилась возможность ощутить всю полноту и своеобразие этого места на собственной шкуре. «Прямо издевательство какое-то! И не вовремя, и главное, без толку. Неужели этим военврачам недостаточно диагноза из выписки? Больше месяца изводила головная боль, пока в стационар не лёг. Ну и нервы, понятно, расшатались, как следствие. Но он же не «косит»?! В районной поликлинике не смогли помочь, поэтому отправили в больницу. Всё официально!» – ворчал про себя Женя. «Либо не верят в мой диагноз, либо пытаются заткнуть «дыру» в сборах из-за недокомплекта призывников. Вот и выискивают слабаков и чудиков, издеваются над теми, кто в вузах окопался. Ничего, я им докажу, что не вру!» – кипятился парень, чувствуя, что башка его снова даёт о себе знать. На вечернем семейном совете решили, что надо момент неприятный перетерпеть и, возможно, даже извлечь из этого пользу. Хорошо бы только, чтобы с лечащим врачом повезло! Ну, а Женьке в случае чего актёрское мастерство подключить…

Как-то буднично ехал Женя в понедельник утром оформляться в «Психушку». Вообще странно, рассуждал он, обычно ведь туда увозят, забирают под белы рученьки, а тут, наоборот, «здрасьте, принимайте меня». Смешно! С другой стороны, даже интересно, как оно там изнутри. Хотя, скорее всего, обычное неврологическое отделение. Возможно, с собранными вместе такими же, как и он, «отловленными» вузовцами, плюс в компанию к ним, наверняка, дебилы – малолетки, и косящие под придурков пацаны, кому не хочется или нельзя служить по каким-либо убеждениям или жизненным обстоятельствам. Но Женька несколько ошибся!

На проходной больницы, уточнив у охранника, где приёмное отделение, парень неспешно зашагал вглубь территории. Дойдя до нужного корпуса, он вошёл в подъезд и через небольшой стеклянный холл по коридору очутился наконец у заветной пронумерованной двери. Постучался и, не дожидаясь ответа, заглянул внутрь со скорбным выражением лица и вопросом «можно?». Сидевшая за столом женщина в хорошо выглаженном белом халате, недовольно зыркнув на парня, сказала «заходи» и приступила к оформлению его на «постой». Возрастом врачиха была где-то за 50, с довольно мягким, славянского типа лицом, средней комплекции, чуть полноватая, но при этом какая-то рыхлая, вялая и скучная. Если бы не ярко-красная помада на губах и аккуратная укладка на блондинистой, крашеной голове, можно было бы сказать про неё «тётка в халате». Звали тётку Тамара Николаевна. Заполнив медленно нужные бумаги, врачиха вызвала в кабинет медсестру, пожилую, но бойкую по виду. Плавно передав в её натруженные руки Женьку, словно эстафетную палочку, добавила, что придёт в отделение ближе к полудню, а он пока пусть располагается на месте и ждёт её в своей палате для первичного осмотра и дальнейших указаний. Медсестра же проводит его в отделение и поможет с размещением.

Перед заселением парня ждала ещё одна запоминающаяся процедура под бдительным оком приставленной к нему медработницы. Препроводив его в соседний кабинет, больше похожий на подсобку, она велела выложить на стол, стоявший по центру комнаты, взятые Женькой из дома вещи, а именно, содержимое спортивной сумки, включая также то, что было в карманах брюк и ветровки.

– Давай-давай, выкладывай всё! – весело командовала она. Обстоятельно, по-хозяйски перебрав вещи и предметы, она отложила в отдельный пакет маникюрные ножницы с пилкой для ногтей, дезодорант, складной перочинный ножик, походный мини-набор для штопки-шитья, зонт, ключи от квартиры и кошелёк.

– Куртку тоже снимай, вытащи ремень из штанов и шнурки из ботинок, и давай сюда мне, – продолжала творческий процесс она. Женя только и успел, что издать от удивления пару междометий и попытаться возмутиться этой экзекуцией, но был тут же медсестрой прерван:

– А ты чё думал? Тут не санаторий.

Протянула ему какой-то разлинованный бланк с шариковой ручкой:

– На вот, пиши здесь, что в пакете из вещей. Потом, когда выписывать будут, получишь обратно в целости-сохранности! И сумку укажи – я в ней всё и оставлю.

Пока Женька заполнял бланк, медсестра подошла к выбеленному, простому казённому шкафу у стены, порылась там недолго и вернулась к столу с потёртыми синими тапочками в руках и больничной курткой-пиджаком на двух пуговицах, слегка напоминающей вельвет по фактуре ткани, такого же цвета, как и обувка.

– Куртку надень, тапки с собой – в отделении переобуешься. Пошли! – снова скомандовала она.

«Хоть штаны не отобрали!» – мелькнуло у Жени в голове. Правда, без ремня они с трудом держались на поясе. «Значит, буду в трениках ходить! С такими методами на прогулку точно не выпустят, так что обойдусь. Хорошо, не в пижаме в серо-синюю полоску, а то был бы, как узник лагерный» – продолжалось брожение мыслей. Парень резко выдохнул, словно стараясь избавиться от последнего сравнения, быстро натянул больничную куртку, всунул тапки в большой пакет, в который поместились неотобранная у него одежда (треники и носки со сменным бельём), зубная щётка с пастой, расчёска, книги и блокнот с ручкой, и поспешил за шустрой медсестрой.

Ещё подходя к больнице, Женька обратил внимание на колючую проволоку, идущую в два ряда по верху грязно-белого бетонного забора, опоясывающего её территорию. На самой же территории, пока он шёл следом за медсестрой в корпус, где, очевидно, находилось его отделение, было как-то мертвенно тихо и сумрачно. И день ещё выдался пасмурный, и от серых корпусов с мутными, зарешеченными окнами веяло тоской и покинутостью. Наконец медсестра нырнула в подъезд и стала подниматься по лестнице. Парень за ней!

Отделение оказалось расположено на третьем этаже, дверь заперта, сбоку кнопка-звонок. Медсестра один раз протяжно позвонила и застыла в позе, держа Женькины бумаги в руках. Открыли не сразу, впустили. Медсестра отделения взяла у коллеги бумаги, сказала парню обождать на месте и скрылась за соседней дверью какой-то комнаты. Женя тем временем пока присмотрелся, изучая пространство. Место, где он стоял, было похоже на предбанник или тамбур в вагоне, но чуть пошире. Влево начинался длинный коридор с прямоугольными, обтянутыми зелёным кожзамом, банкетками вдоль стен бледно-голубого окраса, с широкими дверными проёмами справа на большом расстоянии друг от друга (наверное, палаты, но почему без дверей?) и громадным арочным проёмом слева, за которым угадывалось что-то просторное типа гостиной или зоны отдыха. Кое-где на банкетках сидели пациенты, в таких же синих куртках-пиджаках, как и на Женьке, общались между собой. Кто-то из больных прохаживался лениво по коридору в одиночку. Вправо от тамбура коридор продолжался, переходя почти сразу в поперечник и далее в боковое крыло больничного корпуса, где виднелись вдоль стены закрытые двери кабинетов с табличками. Тут вернулась медсестра отделения и, буркнув на ходу «пошли», повела Женю по главному коридору влево, видимо, размещать!

Второй широкий проём в стене оказался входом в «его» палату. И точно – нет двери! При входе сразу сбоку в углу маленький замызганный умывальничек с узенькой полоской зеркала над ним сантиметров двадцать высотой, позволяющей рассмотреть почти всё лицо при желании. Палата представляла собой большую вытянутую прямоугольную комнату с шестнадцатью кроватями-койками, расположенными поперёк к стенам на равном расстоянии друг от друга, девять со стороны внешней оконной и семь со стороны внутренней глухой стены, отделяющей палату от коридора, с проходом посередине по всей длине комнаты. Кровати, как в пионерлагере: две металлические трубчатые, с закруглёнными углами, спинки с торцов, к которым крепится рама с провисающей проволочной сеткой, с тонким набивным, хорошо пользованным матрацем. Рядом с каждой койкой (в комплекте!) простая квадратная тумбочка с дверцей и двумя полками. Окна большие, с давно немытыми стёклами и двойными решётками, одна изнутри, а другая со стороны улицы, в данном случае, двора больницы. При желании можно было, конечно, дотянуться рукой сквозь прутья до стекла и даже открыть окно для проветривания при наличии ручек, которые, естественно, были вывинчены для безопасности. В то же время решётки оберегали окна от возможных случайных или неадекватных действий «психов». Для проветривания помещения заходила иногда медсестра со своим ключом-ручкой и ненадолго приоткрывала окно. Но делалось это крайне редко, в чём Женька убедился за весь последующий период своего пребывания в больнице. Что касается койки, то ему досталась четвёртая справа по ходу движения, с оконной стороны, единственная из незанятых!

Неслучайно вспомнил Женя далёкое пионерское детство. Тут тебе и чёткий распорядок дня, и строгие, нудные медсёстры, словно вожатые в отряде, и многоместная пацанская палата (хотя в пионерлагере коек на каждую комнату было максимум семь-восемь). Да и само по себе мужское общество в смысле общения, юмора и других моментов, предполагало некоторую специфику поведения. Причём не только в палате. Отделение было «чисто» мужским, не считая женского персонала. Но, памятуя о том, что контингент здесь, мягко говоря, необычный, парень не спешил знакомиться с соседями по палате, продолжая аккуратно присматриваться и ограничившись пока тем, что заполнил личными вещами свою персональную тумбочку, застелил постель, затем взбил получше кривую подушку и, прижав её к спинке кровати, прилёг с книжкой в руке. По правде сказать, Женьке не очень-то хотелось читать в данный момент; мысли шустрыми потоками носились в голове, толкаясь, спотыкаясь и перемешиваясь друг с другом, но он отчётливо понимал, что торопиться теперь некуда, что надо успокоиться для начала и ждать прихода врачихи. А уже дальше там, постепенно, как говорится, врубаться в обстановку и осваиваться на местности!

Тамара Николаевна, докторша из приёмного, пришла к Жене, как и говорила, в районе полудня. Отведя его в один из кабинетов на этаже, в боковом коридоре, она подробно выслушала, осмотрела парня, измерила давление и пульс, добавив к «Делу» – папке Женькины выписки и снимки из неврологии, и заявила, что будет его лечащим врачом, точнее, курировать его на всём сроке обследования вплоть до выписки из больницы. Что касается подробностей, то вся информация, включая сдачу анализов, посещение специалистов, приём лекарств, разные исследования и тесты, будет поступать от постовых медсестёр и старшей сестры отделения. Тамара же будет периодически навещать его. В случае возникновения каких-либо срочных вопросов или проблем пусть обращается к медсёстрам на пост – они всё запишут и передадут. На Женькин вопрос, можно ли родителям навестить его или пообщаться с ней, как с лечащим врачом, Тамара Николаевна слегка надменно (как показалось Жене) произнесла «в рабочее время, пожалуйста», продиктовав ему свой служебный номер телефона и часы приёма. Что касается «свиданий», то не чаще двух раз в неделю, и по согласованию с ней! Заранее подаётся записка медсестре отделения с чётким обозначением дня и времени посещения пациента, в данном случае, только после «тихого часа», в интервале между 16.00 и 18.00. Звонки по телефону с разрешения старшей сестры и записи предполагаемого времени звонка в журнале на посту – бесплатный аппарат на лестничной клетке этажа отделения за входной дверью. Дверь откроют, выпустят, позвонишь-поговоришь и – обратно в палату! Такие вот правила. (До наступления в стране эпохи мобильников и отсутствия ограничений в связи с этим на общение с нужным тебе человеком оставалось ещё лет пять). На том и расстались пока.

Первым делом Женька рванул на пост к медсестре, записался в журнале на звонок домой в послеобеденное время. Доложить мамане всё, как есть, успокоив по возможности, и продиктовать рабочий телефон докторши для будущих контактов-встреч с ней. Хорошо, что в этот день у мамы были уроки со студентами только с утра, наверняка она уже спешит домой в ожидании вестей от сына! Парень вернулся в палату и продолжил наблюдение за пациентами-соседями. А вскоре зашумело, загремело посудой и запахло кислыми щами из коридора. Время обеда подошло…

Как многие знают, в больницах кормят всегда рано по времени, и не только по утрам. И обеды там ранние, и ужины. Поэтому если с аппетитом всё в порядке, то с учётом довольно скудной и однообразной больничной пищи к девяти часам вечера обычно уже снова голоден, а час спустя, ко времени режимного «отбоя» – отхода ко сну ещё веселей, когда укладываешься в кровать и пытаешься заснуть под звуки периодически урчащего кишечника. В связи с этим, конечно, еда из дома, принесённая в часы свиданий родственниками или друзьями, спасает. Но поскольку холодильник в подобных психо-заведениях пациентам не полагается, приходится ограничиваться сухарями-сушками, конфетами-пряниками, орехами, ну и некоторыми фруктами, способными не испортиться за время хранения в тумбочке, пока ты всё не слопаешь. На крайний случай можно кусок сухой копчёной колбасы, но только тщательно запакованной, и чтобы никаких запахов! Из дома Женя, естественно, прихватил кое-что из еды, но бутылку минералки и бутерброды почему-то не разрешили забрать в отделение. Пришлось быстро глотать бутеры, давясь и запивая их водой, сразу после оформления в приёмном покое, а с собой взять лишь печенье с шоколадкой. И на том спасибо!

С учётом утренних треволнений ранний обед пришёлся очень кстати. Место кормёжки располагалось как раз за той высокой и протяжённой аркой, которую Женька углядел, когда прибыл в отделение. Это была большая, светлая гостиная-зала (зона отдыха вне часов приёма пищи), внутри которой находилось несколько прямоугольных столов, составленных в один длинный-длинный и какое-то количество лёгких деревянных стульев вдоль основной, продольной стены с окнами. В поперечниках гостиной правая боковая стена исполняла свою обычную отдыхательную роль с банкетками и фикусами в кадках по углам, а вот левая боковая стена была с широким квадратным окошком посередине, которое закрывалось на две дверцы. То есть эта стена совмещалась с кухонным помещением, из которого через окошко передавались посуда и еда. Сама же процедура трапезы выглядела следующим образом: на стол вдоль всей его длины выставлялось несколько пластмассовых мисок с порезанным на куски хлебом и раскладывались алюминиевые столовые ложки по количеству больных (вилок, естественно, не полагалось). После чего зычными голосами проходящих по коридорам медсестёр возвещалось «на завтрак!», «на обед!» или «на ужин!». И больные более-менее дружно начинали вылезать-выползать на зов, брали у стены стулья каждый сам для себя и подсаживались к столу, разбирая ложки и хлеб. Если приём пищи состоял из двух блюд (например, суп и на «второе» котлета с пюре), то, как правило, первое блюдо в алюминиевой тарелке уже стояло на столе. После съедания содержимого ты подходил со своей тарелкой к окошку в стене, тарелку забирали и выдавали другую с порцией следующего блюда, с которым ты возвращался к столу и потреблял его той же ложкой, что и предыдущее блюдо, после чего пустую посуду относил и отдавал в окошко кому-то из персонала. Некоторые из задумчивых «психов» могли оставить посуду на столе и уйти в палату, но таких на весь контингент приходилось очень мало. Бывало и так, что составленный стол оказывался ещё пустым (то ли персонал не успевал накрыть, то ли экономил силы), тогда больные формировали очередь к кухонному окошку, получали каждый свою порцию и уже дальше с ней шли устраиваться к столу. В качестве пития на завтрак предлагался некрепкий чай или что-то похожее на кофейный напиток, на основе цикория. На обед обычно компот, редко кисель. На ужин чай. Жидкости разливались в серые алюминиевые кружки! Больные подходили к окошку раздачи, где им по очереди наполняли их «сосуды» положенными миллилитрами из чайников или кастрюль. У каждого из пациентов кружка была своя – он получал её при заселении и держал всегда при себе, обычно на прикроватной тумбочке. Помыл-не помыл – не важно, главное, постараться не терять и каждый раз брать с собой в столовую! Считанные разы ещё зазывали вечером на «кефир», часов в восемь. Также, к окошечку и с кружечкой! Но всё это Женька усвоил чуть погодя, а пока что получил свою персональную кружку, когда отправился со всеми остальными на обед по расписанию.