– Нет, не хочу, но если надо, то придётся.
Мне следовало уточнить, что есть «скоро» в его представлении. Потому что я всё же отсидел предписанный мне срок. А я себе представил, что уже сегодня я выйду на свободу и окажусь за праздничным столом у друзей. Но меня вернули в камеру, предварительно раздев до трусов по старой традиции. Днём мне поступила передачка от друга, что стало полной неожиданностью и очень тронуло. Он принёс воду в бутылке и колу, но начальник ИВС не разрешил передавать мне воду, хотя в списке разрешённого к передаче она числится. Двое суток меня держали без воды. Мандарины от друга меня спасли, я их начал есть сразу же. Завтра рано утром мой замечательный сокамерник уезжает в Витебское СИЗО, я уже смогу пользоваться ведром с крышкой. Он заранее озаботился, попросив надзирателя принести ему новый рулон туалетной бумаги и набрать воду в бутылку. Это человеческое и христианское поведение. К тому же мы оба оказались католиками. Эти два дня мы много говорили, он признался в любви к книгам, а я тоже книголюб с раннего детства. Записал мои рекомендации для чтения:
«Прощание с Матёрой» В.Распутина
«Архипелаг ГУЛАГ» и «Один день из жизни Ивана Денисовича» Солженицына. Это для примера.
Он много мне рассказал о своём родном городе в Литве, о своём детстве, как русский преподаватель учил его говорить по-русски. Я открываю то, что я писал от руки после выхода на свободу и понимаю, что очень много не могу сейчас написать сюда.
Вставать в 04:30, потому нам разрешили лечь спать в 21:00. Знал бы я, что буду радоваться такой возможности. За день очень устал, да ещё ранний подъём сделали своё дело, я был рад лечь под двумя одеялами. И матрас уже не вонял бомжами, и подушка не была такой каменной, как в прошлую ночь. И я понимал, что велики шансы нам больше не встретиться в этом мире. На глаза набегали слёзы, и я прятал их под одеялом.
Я мог бы описать надзирателей, их работу, поведение; в моей тетради про них написано много, но мои слова им могут навредить. «Если кто-то к тебе хорошо относился, не пиши об этом. Они сильно пострадают от своих же». Такой совет я получил от друга, который трижды сидел за участие в митингах. Мне тяжело даются эти строки, воспоминания не из лучших, но я продираюсь сквозь эмоции, чтобы выполнить обещание поделиться пережитым.
31 декабря: Раймонд встал в 04:40, надзиратель подал ему кипяток, Раймонд заварил кофе в пластиковом стакане 0,5. Ложку нельзя иметь, потому он просто трясёт стакан, чтобы кофе растворился в воде. И в 05:00 он с вещами покинул камеру. Я не вставал, потому что лучше лежать, чем сидеть. Перед выходом он махнул мне на прощание. Ну а как нам ещё было прощаться… Мы знакомы всего два дня, но этих двух дней хватило понять, какой он золотой человек. Не навязчивый, в разговор вступал только тогда, когда я начинал говорить, всё время старался меня подкормить, а я говорил, что мне наоборот нужно скинуть двадцать килограммов; человек, влюблённый в свою страну и в свой родной город. Теперь я обязательно побываю там, только Литва станет открытой.
В 06:00 надзиратель попросил меня вставать. Нужно было вставать немедленно, нельзя, как я обычно делаю, полежать ещё пару минут, морально готовясь к расставанию с постелью.
– Вот, я встал.
– Я вижу. Нужно свернуть матрас и убрать наверх.
– Немедленно этим займусь.
Окошко для подглядываний закрылось. После сворачивания матраса дела закончились, можно было присесть и отдохнуть. Часам к семи случилось то, чего я больше всего боялся все эти дни: дефекация. Надеюсь, не видели меня через камеру в камере, а если видели, им же хуже. Ищите на ютубе видео «Денис Зорин ходит на ведро». Завтрак в 08:00, надзиратель с надеждой спросил меня, буду ли я кушать. Такое неуместное слово в этом месте… Я не стал отказываться, ибо это очень серьёзное развлечение и способ убить время. На завтрак были отварные рожки с обжаренной морковью и луком. Впервые ел такое на завтрак и впервые в моей жизни ел такое блюдо. Подали в глубокой пластиковой тарелке и с алюминиевой ложкой. Я не побрезговал стаканом от Раймонда, мне в него щедро налили чай по самые края. А когда я отхлебнул оттуда, он оказался сладким! Я удивился и порадовался. Что же была за бурда в первый вечер, я так и не понял. Утром на весь день подают в окно хлебную пайку, три куска серого и три куска белого хлеба. Куски толстые, получается как целая буханка хлеба. «Если я столько буду съедать хлеба, то уже не смогу выйти из камеры!» – подумал я. Хлеб у меня не забрали, мол, пусть будет, на всякий случай. И действительно, выпил чаю с куском серого хлеба (когда сидишь как истукан, это хоть какое-то разнообразие в жизни). После завтрака в коридоре включили радио. Передавали новогодние песни на русском и английском языках, что должно было способствовать праздничному настроению. И были передачи на беларуском языке, что мне очень нравилось и помогало коротать время. Передавали речь Лукашенко перед силовиками. «Я уйду тогда, когда последний ОМОНовец скажет мне «УХОДИ!» Я тогда думал, что мы все должны начать искать этого последнего ОМОНовца.
В некоторые моменты накатывало отчаяние, дико не хотелось сидеть в камере. Порой нападал психоз, и я начинал осматривать камеру на предмет того, чем я мог бы себя умертвить. Такая возможность была весьма велика, просто я не нашёл ничего подходящего. Задушить сам себя подушкой я точно не смогу. Крыша едет реально.
Каким-то образом я досидел до обеда (14:00). Обед состоит из двух блюд: суп и компот. Выступлю в защиту первого: суп вкусный и в большом количестве, плюс хлеб и жить можно. А вот второе уже на ужин. Его можно запросить сразу, а ужинать уже чем Бог послал, либо не ужинать вовсе.
Как проводил время. Сидел на железной кровати, постелив одеяло. По словам Раймонда здесь кровати ещё хорошие, в Витебском СИЗО, где он находится, расстояния между рейками слишком большие, потому всё съезжает туда и сваливается, а по ощущениям, будто лежишь на рельсах. Когда ноги сильно замерзали, а мёрзли они всё время, потому что было холодно, а на мне тонкие носки, к третьему дню превратившиеся в грязные тряпки, то подтягивал пуховик и заворачивал ноги в него. Долго сидеть так не получалось, приходилось ноги спускать вниз, в самый холод (тянуло из открытой двери во двор). Пару раз засыпал, уронив голову на грудь. Проснувшись, не мог поднять голову, потому поднимал её руками. От Раймонда осталось два журнала со сканвордами на литовском. Их я читал время от времени, пытаясь найти знакомые слова. Литовский язык я изучал совсем мало, потом бросил, решив, что нужно больше уделять времени вещам более важным. А зря. Когда глаза уставали разбирать буквы, клал журналы рядом с собой и просто смотрел на обложки, подолгу размышляя. В одном положении сидел часы напролёт. Это дико тяжко, но вариантов не было. Утешал себя тем, что в давние времена пленников сажали в яму, где не было ведра с крышкой, но зато были дожди и ночной холод. В 17:20 доставили мужчину: Евгений Александрович (это отчество) 1984 года рождения. Что-то случилось с его сожительницей, не дотянули до заветной полуночи. Услышал его фразу: «Я взял её с двумя детьми». Мне показалось, что он не раздевался и не приседал со спущенными трусами, его довольно быстро посадили в соседнюю камеру. Вскоре он начал похрапывать, чем привлёк внимание надзирателя. Он схватил дубину и начал лупить ею в его дверь, пока тот не проснулся. Я зажал уши, чтобы не оглохнуть. Спать можно сидя и так, чтобы было непонятно, что ты спишь. Привет тебе, Евгений, если ты это читаешь! Постарайся больше не дебоширить.
В 21:30 вечерний выгул. Сюда входит личный обыск надзирателем и вынос ведра мной. Потом нужно стоять лицом к стене, а в камере проводят всем известный «шмон». Самое неприятное было, когда палкой начинали стучать по кроватям. Стучали изо всех сил. Цель данного мероприятия мне осталась недоступной, а задавать вопросы надзирателям не лучшая идея.