Loe raamatut: «Все совпаденья не случайны»

Автор благодарит

Сергея Скрыпника, подполковника полиции, с радостью отвечавшего на самые странные вопросы;

Валерия Свиридова – за помощь в сборе материала и поддержку;

Светлану Абрамову, психолога, чей оптимизм и вера так помогали.

Все события вымышлены, а совпадения случайны.

Лавров смотрел на стол перед собой.

«Вглядитесь в лицо, Никита Сергеевич, – писал незнакомец, – не трудно догадаться, что эта женщина только что испытала радость любви, и заметьте, отнюдь не с вами…»

На фотографии была Эльза. Его милая, славная Эльза, которую Лавров после восьми лет брака готов был по-прежнему носить на руках, которой готов был дарить цветы и устраивать маленькие праздники, столь много значащие для влюбленных. Под левым глазом ее осыпалась тушь, рот слегка приоткрыт, а в глазах застыла такая нега, что сердце Никиты заныло от боли. Сомнений не оставалось: Эльза изменила ему.

«…Если вы придете по указанному ниже адресу сегодня утром, то вполне успеете застать вашу жену с любовником», – было написано дальше.

– Но почему, почему? – прошептал Никита, роняя голову на руки.

Потом он достал из ящика стола пистолет, медленно набил патроны в обойму, сухо щелкнул, вставляя ее в рукоятку, и, взяв со стола записку с адресом, вышел. Зубаревский переулок, дом сто пятьдесят пять – это совсем рядом, всего лишь пара кварталов. Несколько минут – и он на месте.

Глава 1

Никита, привлекательный худощавый мужчина, шел торопливо. Временами он переходил на бег, и каштановые волосы ветром зачесывало назад, открывая высокий лоб. Серые глаза его были сосредоточенны и злы. Никита вспоминал.

Проснувшись сегодня утром в супружеской постели, он не обнаружил рядом с собой жены, но не почувствовал волнения. Обычное дело: Эльза и раньше любила гулять по ночам. Иногда, заработавшись до утра, она выскакивала в магазин и покупала свежую выпечку, или клубнику, или взбитые сливки. И тогда они вместе пили на кухне чай, а потом Никита уходил на работу, Эльза же отправлялась спать. Он подумал, что и сейчас произошло нечто подобное, и ему даже показалось, что он слышит шум льющейся воды и позвякивание посуды на кухне.

Лавров встал, взъерошил ладонью волосы и прошел по коридору. Но на кухне жены не оказалось. Не было ее и в ванной, и в мастерской. Грязные кисти, небрежно оставленные на столике у мольберта, заставили его насторожиться: Эльза всегда мыла их, закончив работу. Светлая штора на окне была откинута, и ее трепал ветер, на подоконнике – остывший кофе. Никита взял чашку в руки и задумчиво посмотрел в ее коричневое нутро, словно пытаясь прочитать, куда ушла жена. Очнувшись, закрыл форточку и задернул штору.

Вернувшись на кухню, поставил чайник на плиту и набрал номер телефона Эльзы. И долго слушал длинные гудки, набирая номер снова и снова. Спохватившись, что чайник давно вскипел, положил в чашку мелко смолотый кофе и залил кипятком. Конечно, лучше было бы сварить, но уже не было времени, да и лень. Он пил, глядя в светлеющее утреннее окно, и нервно прислушивался к шагам в подъезде. Никита все еще не чувствовал волнения, только раздражение оттого, что Эльза опять ослушалась и вышла из дому затемно, да еще и так задержалась. Уж сколько раз они ссорились из-за этого, но жена только отмахивалась. Ей казалось, что будь у них дети, Никита бы так сильно не беспокоился о ней. Но он-то знает, что и тогда волновался бы не меньше.

Звонок городского телефона заставил вздрогнуть. Никита машинально взглянул на часы – ровно семь.

– Алло!

Тишина, какой-то скрип, тяжелое дыхание и затем короткие гудки отбоя. Явно кто-то ошибся номером, а разговаривать не пожелал.

Душ, бритье, чистая рубашка и еще кофе – слишком горячий и слишком сладкий: задумавшись, насыпал сахар два раза. Брезгливо отодвинув недопитую чашку, Никита торопливо прошел в прихожую и, схватив с вешалки плащ, побежал по лестнице вниз, одеваясь на ходу. Нужно было прийти на работу пораньше, а время уже приближалось к восьми.

На выезде со двора его подрезал рыженький «москвичок», едва не задев бампером и не оцарапав бок. Никита резко затормозил и, выскочив, нервно оглядел блестящее лаковое покрытие своего авто.

– Прав бы таким не давать, – пробормотал он. И тут вдали вроде бы мелькнуло бежевое пальто жены.

Сразу забыв о «Москвиче», Никита поспешно сел за руль и нажал на газ. Он собирался догнать Эльзу, но тут же отказался от этой затеи: во встречном потоке машины двигались медленно, и он потерял бы много времени на разворот. А опаздывать было никак нельзя: предстояла важная встреча. Да и Эльза наверняка успела пройти во двор и сейчас уже подошла к подъезду.

Эта мысль успокоила Никиту. Вечером он обязательно серьезно поговорит с женой, потребует, чтобы она прекратила выходить затемно одна. Скажет, что не только ее одинокие ночные прогулки не нравятся ему, но и ранние утренние пробежки тоже.

Мысли его сразу переключились на предстоящую сделку. Лавров прокрутил в голове заготовленные заранее слова и еще раз продумал ответы на возможные вопросы. Обмозговано все до мелочей, и осечки быть не должно. А его фирме сейчас, как никогда раньше, нужен этот заказ! Финансовое положение ее недавно покачнулось, и заключение выгодной сделки позволит не только продержаться на плаву, но и начать затем плавный подъем.

Настрой у Никиты был рабочий, деловой, и он думал, что ничто не сможет выбить его из колеи. Недалеко от офиса заглох мотор, но это показалось пустяком. Более серьезную проблему составил провалившийся сквозь решетку и потонувший в сточной канаве телефон, выбитый из руки каким-то раззявой. Но и здесь Никита остался равнодушным: к счастью, в сейфе лежит новый телефон, а сим-карту можно восстановить.

Секретарь выскочила ему навстречу, торопясь что-то сказать, но Никита нетерпеливо отмахнулся.

– Потом, потом! Сейчас, Марина, лучше вызовите автосервис, у меня что-то с машиной. Да, и позвоните представителю моей телефонной сети, нужно восстановить сим-карту.

– Никита Сергеевич… – Миниатюрная девушка семенила за ним, пытаясь успеть за его широкими шагами, но Никита, не останавливаясь, кинул ключи от автомобиля на секретарский стол и скрылся в кабинете.

Там на столешнице аккуратной стопкой лежала свежая почта с аляповато-желтым конвертом сверху. Никита небрежным жестом сдвинул стопку на край и углубился в чтение бизнес-плана. Через час, убедившись, что все сделано идеально, взял желтый конверт и вскрыл его. На колени упала фотография Эльзы и узкий листок с коротким, распечатанным на принтере письмом.

Кровь ударила в голову. Никита влетел в приемную и затряс перед носом девушки пустым конвертом.

– Где вы это взяли, Марина? – заорал Лавров.

Она испуганно вжалась в кресло, в ее глазах плеснулась обида.

Одинков, тихий скромный человек, временно исполняющий обязанности главного бухгалтера фирмы, высунулся из соседней двери и осуждающе покачал головой, глядя на Никиту.

– Я же сразу хотела вам доложить, Никита Сергеевич, как только вы пришли. – Марина покрылась красными пятнами и едва не расплакалась. – Это письмо посыльный принес, странный такой. «Велено лично в руки передать», – заявил. Но потом оставил, и я положила на ваш стол. Не надо было?

– Что за человек, откуда? – Никита сжал пальцы в кулаки, сдерживая дрожь.

– Я не знаю, непонятный какой-то…

– Выражайтесь точнее, Марина! Или у вас исчерпался словарный запас? – прошипел Никита. – Что в нем было непонятного? У него были рога? черные крылья? копыта?

Подбородок девушки задрожал, и из глаз покатились крупные, словно градины, слезы. Одинков выдвинулся из двери так, что стал заметен его мешковатый старомодный пиджак на сутулой фигуре и потертые брюки. Он многозначительно кашлянул и поправил на носу нелепые дымчатые очки с толстой оправой и крупными стеклами.

– Простите. Сам не знаю, что говорю. Пожалуй, это неважно. Совсем неважно. – Никита крупными шагами пошел к двери кабинета.

– Постойте! – Марина кинулась следом, заставив Лаврова обернуться. – На нем были вязаная шапочка, линялый спортивный костюм, вытянутый на коленках, и безобразные черные ботинки. И еще меня поразило, что лицо у него отекшее, как у алкоголика, а речь – витиеватая, как у дореволюционного профессора.

– Вам часто в жизни встречались алкоголики и старомодные профессора? – Никита и сам не знал, зачем это сказал, может быть, только для того, чтобы скрыть, как ему плохо.

– Папаша мой, царство ему небесное, пил, пока не помер. А профессоров я только в кино видела, – смутилась Марина. – Я спросила, как сказать, от кого конверт, и тут у посыльного в глазах явно мелькнул страх.

– Страх?

Марина согласно затрясла головой, и глаза ее расширились так, словно она и сама сейчас увидала что-то ужасное.

– Да-да, он явно чего-то боялся. Очень сильно боялся, до паники.

Одинков иронично засмеялся.

– Вам, Марина, нужно меньше мистики перед сном читать, – буркнул Никита и недовольно покосился на Одинкова. Почему-то сейчас его круглые щеки, нечистые длинные волосы и скрывающие пол-лица очки особенно сильно раздражали. – Вы бы нашли время для похода в парикмахерскую да костюм новый купили, Одинков. Уже перед посетителями стыдно.

Улыбка сползла с лица главбуха, и он поспешно скрылся за дверью.

В кабинете отчаяние охватило Никиту с новой силой. Он взял в руки фото и всмотрелся в лицо Эльзы: губы приоткрыты, а в глазах такая сладострастная нега, что сердце его сжалось. Как можно быть такой двуличной?! Ему и в голову не могло прийти, что жена ему изменяет! Надо же, всегда была так естественна и мила, словно и не держала камня за пазухой. Интересно, когда это происходило? Никите казалось, что он знал буквально каждый шаг своей жены, все ее мысли и желания. Оказывается, не знал. И эти ее прогулки по ночам… Что за странная прихоть – болтаться по ночному городу? Сколько раз запрещал, а все без толку, все равно делала так, как хотела…

«А ведь я понятия не имею, чем занималась Эльза в то время, когда я спал, – обожгла предательская мысль. – Что, если все случалось именно тогда?»

Брезгливое чувство охватило Лаврова, он показался себе ничтожным, глупым. Спящий муж и изменяющая ему в то время жена – что может быть отвратительней?!

«Проспал свое счастье», – каркнул в голове противный голос и скрипуче засмеялся.

Никита закрыл уши руками, словно это могло избавить его от внутреннего диалога с самим собой, и сдавил голову так, что невольно застонал от боли. Потом его начала бить дрожь, он нервно схватил записку и снова перечитал ее.

«…Если вы придете по указанному ниже адресу сегодня утром, то вполне успеете застать вашу жену с любовником».

Пистолет. Патроны. Обойма. Мобильник. Плащ.

Лавров хлопнул дверью кабинета, пронесся мимо Марины, не обращая внимания на ее причитания и попытки что-то объяснить, и вышел из офиса.

На улице тем временем разбушевалась непогода. От теплого туманного утра не осталось и следа, подул холодный северный ветер, пронизывающий до костей. Никита пожалел, что оделся слишком легко для октября, и чтобы хоть как-то согреться, плотнее запахнул полы легкого плаща. Потом поднял воротник, но помогло все равно мало: его трясло, как в ознобе, и наверняка со стороны он выглядел довольно жалко.

«Надо было взять такси, неудачная погода для прогулок, – мрачно подумал Никита. – Хорошо хоть недалеко идти».

В этот момент окно в доме напротив внезапно отворилось, оттуда донеслась громкая музыка, звуки ссоры, и в Лаврова полетела початая бутылка водки.

Никита шарахнулся, дав бутылке беспрепятственно разбиться об асфальт, и, не оглядываясь, пошел дальше. Возможно, в другой день он не преминул бы крикнуть что-нибудь грозное в не успевшее еще захлопнуться окно, но сегодня ему было не до того. Сегодня мир его рухнул, разделившись на «до» и «после», и вся житейская суета перестала существовать.

На углу Зубаревского переулка Никита остановился, окинув взглядом огромную лужу. И только он хотел попытаться перескочить ее, рискуя, впрочем, промочить ноги, как вдруг кто-то цепко схватил его за рукав.

– Помогите мне, молодой человек, – продребезжал старческий голосок, – переведите через дорогу.

Старушка была сухонькая и такая маленькая, что изрядно не доставала Никите до плеча. Казалось, ничего не стоит избавиться от нее: стоит только тряхнуть рукой. Но иллюзия тут же исчезла, когда бабуля второй рукой вцепилась в запястье Лаврова. В этот момент ему показалось, что в кожу впились металлические клещи.

Никита беспомощно оглянулся, ища взглядом, кому бы можно было перепоручить зловредную старушку, буквально висящую на нем, но улица, как назло, опустела.

– Ой, спасибо тебе, добрый человек, – бормотала сумасшедшая, – дай бог тебе здоровья, сразу видно, что ты хороший мальчик, не дал погибнуть под колесами. А то ведь ездют и ездют, спасу от них никакого нет. Я вот помню те времена, когда этой гадости и в помине не было, тишина да благодать! А если кому надо куда-ть перебраться, так садился на ентот, как его… – Старуха пошлепала беззубым ртом, вспоминая, и обрадованно закончила: – На екипаж.

– Экипаж, – машинально поправил Никита, не выносивший, когда коверкали слова.

– Так я и говорю – екипаж, – осуждающе покачала головой бабуля. – Глухой ты, что ль?

Лавров поставил ее на край бордюра и попытался отцепить сухонькие старушечьи лапки от своего плаща. Но не тут-то было.

– Э, милок, ты б и в квартиру помог подняться, мне одной не дойти. Да тут недалече, аккурат рядом с квартирой профессора Каретникова, того, который в год казни царя преставился.

– Сколько ж вам лет, бабушка? – изумился Лавров.

– Сколько, сколько… Сколько есть, все мои, кто их считает, – ворчливо ответила старушка. И вдруг ни к селу ни к городу четко произнесла:

 
О, этот зной!
Как изнывает тело, —
Над Бессарабией звенит жара…
 

Голос у нее изменился, став молодым, грудным, бархатистым, и Никита подумал, что, должно быть, его кто-то искусно разыгрывает, и старческая внешность – лишь результат мастерски наложенного грима. Он склонился ниже, пристально вглядываясь в лицо женщины, а та между тем продолжала:

 
Поэт походного политотдела,
Ты с нами отдыхаешь у костра…
Довольно бреда,
Только волны тают…
 

Строчки стиха напевно звенели, и из-под сморщенных век вытекла и затерялась в уголке рта слеза. Никита невольно присмирел, вдруг подумав о скоротечности времени, о том, что оно, увы, не течет вспять и что всем нам есть о чем жалеть в том далеком прошлом, которое уже не вернуть.

Развить свою мысль дальше Лавров не успел, потому что старушка неожиданно резко оборвала стих, открыла глаза и сварливо-скрипуче произнесла:

– И чего ты стоишь и таращишься на меня? Так мы и до вечера не дойдем, а я устала. Лечь хочу.

Никита отпрянул, словно его поймали за чем-то непристойным, в сердцах хватанул бабулю поперек талии и энергично потащил по лестнице вверх, зло приговаривая:

– Ну что, бабушка, долго еще? Сказали – близко, а уж который этаж тащу, да все конца и края не видать. А у меня, между прочим, дела, я не свободный человек, и я, между прочим, тороплюсь. Меня ждут, в конце концов!

– Скоро, скоро, – ехидно успокоила его старушка. – А куды ты, милок, торописся-то так, а? Никак, на свидание, к зазнобе? Боисся, не дождется тебя?

Никита от неожиданности поперхнулся, сгрузил зловредную бабулю, как тюк с бельем, на площадку между этажами, едва не впечатав в стенку, и нервно коснулся кончиками пальцев пистолета. Через ткань отчетливо прощупывалась рукоятка, и это подействовало успокаивающе.

– Ну да, на свидание, – буркнул он, криво усмехнувшись и пряча глаза.

– А ты не торопись, успеешь, – произнесла старушонка таким многозначительным тоном, что Никита вмиг покрылся испариной.

Ему вдруг показалось, что она совершенно точно знает все о нем. Возможно, бабка умеет читать в потемках чужой души или слышит мысли, а может быть, видит отражение смерти в его зрачках. Испугаться в полной мере Лавров не успел, потому что она снова резко сменила тему, превратившись в прежнее странно-дурашливое существо.

– От, ты гляди, что наделали, ироды, опять стенку измарали! – ткнула старуха пальцем, чтоб было точно понятно, куда смотреть. – Дык, хоть бы что приличное, а то ведь – срамота одна. И куды только родители смотрют, куды смотрют?

– Пойдемте, бабушка…

Никита мельком взглянул на весьма точно срисованные с Камасутры откровенные сцены и нервно потянул старушку за рукав, но та строптиво выдернула руку и как ни в чем не бывало, продолжила не то восхищаться, не то возмущаться. Интонации у нее менялись ежесекундно, и в какой-то момент Никите показалось, что на самом деле древнеиндийский эпос ей хорошо знаком, а ерничает она и играет, скрывая за дурашливым поведением что-то от собеседника или, может быть, от самой себя. Следующая же фраза в полной мере подтвердила его подозрения.

– Вот охальники! Ватсьяяна¹ о любви писал, а они лишь о сексе да о сексе. «Кама» значит любовь, а «сутра» – нить. «Нить любви», наука страсти нежной, где свечи, музыка и благовония, и цветы…

Незнакомка вдруг закатила глаза и начала заваливаться набок, так что Никита едва успел подхватить ее и прижать к себе. Потом испуганно дернул ее вверх, держа под мышками, и завертел головой, соображая, что делать дальше.

«Скорее всего, придется ломиться в первую попавшуюся дверь и просить помощи», – подумал он и уже протянул руку, чтобы нажать кнопку звонка, как женщина пришла в себя. Она застонала и, встрепенувшись так, словно вспомнила нечто важное, плюнула в сторону стенки с Камасутрой.

– Тьфу, срамота.

«Ну, точно, сумасшедшая, – уныло подумал Никита, держа ее, как ребенка, на руках. – Вот денек-то выдался, врагу не пожелаешь: то известие об измене жены, то выжившая из ума старуха, от которой никак не удается отделаться…»

– Ой, да вот же она, моя квартира! Вот здесь я и живу! – Женщина радостно забормотала, тыча пальцем в сторону черной дерматиновой двери.

– Ну и слава богу.

Никита облегченно вздохнул, поставил бабушку на ноги и попытался освободить из ее цепких пальцев свой плащ. Но та только сильнее вцепилась в него и заныла:

– Не бросай меня, мне опять плохо. Лезь быстро в карман, там у меня ключ лежит.

Лавров скрипнул зубами от злости, но спорить не стал. Запустив два пальца в вытянутый карман старого, пахнущего нафталином пальто, он наткнулся на что-то неприятно шершавое и еще какой-то хлам, но ключа не нащупал. Пришлось засунуть в карман всю ладонь. Разыскивая ключ, Никита вытащил на свет бережно хранимые хозяйкой мелочи – два целлофановых кулька, три конфетные обертки, шнурок, пять разных по размеру пуговиц яркой расцветки и, наконец, ключ, к которому грубой пеньковой веревкой, разлохматившейся от времени, была привязана… сухая лягушачья лапка. Обтянутая мумифицированной задубелой кожей, она тем не менее выглядела довольно крупной – судя по всему, лягушка была из тех, что размерами только чуть-чуть уступают курице.

– Ну, вкус у вас! Ничего поэстетичней для брелока не нашлось? – не удержался от замечания Никита, брезгливо морщась.

– А что такого? – равнодушно откликнулась старуха. – Брелок как брелок, ничем не хуже других, зато ключ никогда не теряю.

Никита открыл дверь, стараясь не прикасаться к лягушачьей лапке, вынул ключ из замочной скважины и, войдя, повесил его на гвоздик на стене.

– Дай сюда, – вдруг резко сказала женщина.

Никита слегка удивился, но виду не подал: к чему нервировать сумасшедших? Молча снял ключ с гвоздя и протянул старухе. То, что произошло дальше, поразило не меньше, чем сухая лапка в качестве брелока. Суетливо и быстро расстегнув нижние пуговицы пальто, бабуля задрала его и засунула ключ в карман платья. Выглядела она при этом так напряженно, будто выполняла чрезвычайно важную и ответственную работу, от которой зависела жизнь. Стоило же ключу оказаться в кармане, как морщины на лице хозяйки квартиры разгладились, и оно просветлело.

Бабуля бодро пошла вперед, что-то мурлыча себе под нос и прищелкивая пальцами, как вдруг замерла и начала оседать на пол. Никита бросился к ней, но она, вздрогнув, оттолкнула его. Выглядело это так, будто старуха успела забыть о нем, унесясь в свои, только ей ведомые, дали.

– Я сама, – грозно сказала она и, придерживаясь за стену, пошла дальше.

Никита нерешительно потоптался на месте, не зная, как правильно поступить, потом повернулся к выходу и взялся за ручку двери. И тут из комнаты донеслись странный всхлип, звон разбитого стекла и звук падения тела.

Картина, открывшаяся Никите, была неутешительной. Женщина лежала на полу возле изогнутых ножек массивного дубового стола. Падая, она, вероятно, схватилась за темно-зеленую бархатную скатерть, да так и сползла с нею вниз. Стоявшие на столе безделушки посыпались вниз и валялись вокруг в беспорядке, часть из них разбилась, и их осколки смешались с осколками хрусталя. Никита ногой расчистил пространство, стал на колени и прижался ухом к груди женщины, пытаясь расслышать удары сердца. Но его собственное стучало так сильно, что отдавалось шумом в ушах, мешая вообще что-либо услышать. Тогда он нащупал пульс на шейной артерии – тоненький, нитевидный, едва различимый, но все-таки существующий! – и обрадованно вздохнул.

– Ну же, ну же, приходите в себя… – похлопал он старушку по щекам и начал размахивать перед нею подобранной с пола тетрадью, как веером. – Сейчас «Скорую» вызовем, в больничку поедем. Все будет хорошо. Врачи у нас славные, знающие…

Женщина вдруг открыла глаза и слабо что-то прошептала, но он ни слова не понял.

– Слава богу, вы живы, – продолжал говорить Лавров. Хотя он и сам бы себе в этом не признался, но тишина пугала его. Казалось, стоит ему замолчать, и жизнь из старушки уйдет. – Не сильно ушиблись? Как себя чувствуете? Ничего не болит? Что мне сделать, может быть, принести воды или раскрыть окно? Попробуете встать?

– Там… – еле слышно прошелестела бабулька, показывая куда-то глазами.

– Что? – Никита склонился к самому ее рту.

– В коридоре на стене телефон написан… позвони доктору Краснову, он знает…

И больная опять потеряла сознание. Теперь носогубный треугольник ее посинел, лицо стало землисто-серым, а дыхание таким поверхностным и редким, что сначала Никите показалось, будто она и вовсе перестала дышать.

Лавров испуганно вскочил, метнулся на кухню и захлопал дверцами шкафчиков, разыскивая нашатырь. Из книг и фильмов он знал, что если смочить ватку и поднести ее к носу, резкий запах приведет человека в чувство. Так ничего и не найдя, он чертыхнулся и побежал звонить. Действительно, на обоях возле висящего на стене телефона простым карандашом было нацарапано несколько имен.

– Доктор Краснов или доктор Краснова? Не расслышал, как следует, – растерянно пробормотал Никита, читая список. – Арнольд Петрович… Тамарочка… Валентина Марковна… Агриппина… Слава… Кто же из них доктор? Тамарочку отсекаем сразу, странно было бы имя врача писать в уменьшительно-ласкательном варианте. Агриппина и Слава – как-то по-домашнему, на мой взгляд. Хотя всякое бывает. Из оставшихся выберу для начала Арнольда Петровича. Авось повезет.

Никита решительно набрал номер. Трубку, к счастью, взяли так быстро, будто бы стояли у аппарата и ждали звонка.

– Алло… – Голос был того приятного мягкого тембра, который обычно сразу вызывает доверие.

«Ценное качество для врачей», – подумал Никита, а вслух спросил:

– Доктор Краснов?

– Он самый, – весело отозвался мужчина. – Чем могу быть полезен, молодой человек?

«Интересно, кем он приходится пострадавшей? – подумал Никита. – А что, если ее сын? В старину за плохие вести гонцу голову отрубали, хорошо, что сейчас не те времена».

– Я в квартире вашей знакомой, ей плохо и нужна помощь. Она без сознания.

На том конце провода повисло напряженное молчание, такое, что Никита, казалось, физически почувствовал его. Потом доктор нервно спросил:

– Вы кто? Из чьей квартиры говорите?

– Не подумайте ничего плохого, – торопливо начал оправдываться Никита, – женщина сама меня попросила помочь довести домой. А едва мы вошли, потеряла сознание. Я пытался что-то сделать, но у меня ничего не вышло.

На лбу у Никиты выступили капельки пота – Лавров вдруг понял: случись сейчас что, он же еще окажется виноват. Даже если вины и не найдут, то все нервы наверняка истреплют.

– Женщина, пожилая, худенькая, невысокая, немного странная. Просила довести домой, по дороге читала стихи, – нервно перечислял Никита, с ужасом ожидая следующих вопросов. Но тут врач его перебил:

– Ах, стихи! Значит, вы у Лизаветы Саввичны сейчас…

– Может быть. Я не успел спросить, как ее зовут, – облегченно вздохнул Никита. – Но ей надо срочно помочь. Пытался отыскать нашатырь, а его, скорее всего, нет. Что еще сделать – не представляю.

– Так, так, так… – пробормотал Краснов, сразу подобрев. – Знаете что, голубчик, вы, пока я приду, расстегните ей пуговки на груди, чтобы легче было дышать. Трогать – не трогайте, пусть так и лежит на полу, только прикройте пледом, чтоб не простыла. Нашатырь она на кухне в первом шкафчике от двери держит, за банкой с солью. Посмотрите. И можно слегка похлопать по лицу, по щекам. Но не переусердствуйте, а то до синяков нахлопаете. Минут через пять-семь я постараюсь быть. Обязательно дождитесь меня, не оставляйте ее одну!

Лавров положил трубку с тяжелым сердцем. Бросить пожилого беспомощного человека он не мог и на то, что доктор появится очень быстро, не надеялся. Но ведь ему надо идти, время-то уходит!

Лизавета Саввична так и лежала без движения, пока он расстегивал ей пуговицы и разыскивал нашатырь. Там же в шкафчике, где указал доктор, нашлась и вата. От зловонных испарений, исходящих от тампона с нашатырем, женщина сразу зашевелилась, и кровь слегка прилила к ее щекам.

– Ничего, все будет хорошо, – присел рядом Никита и заговорил ласково, как с ребенком, – сейчас доктор придет, я ему уже позвонил. С минуты на минуту будет, а вы пока полежите здесь немного, вам двигаться нельзя.

Женщина согласно прикрыла глаза и попыталась улыбнуться, но вышло это вымученно и жалко. Странно сказать, но Никита неожиданно осознал, что очень переживает за старушку. И совершенно не имело значения, что еще вчера он ничего не знал о ней, ведь имелось нечто, объединяющее их – боль. Та душевная боль, что в тысячу раз хуже болезни тела, от которой стремятся избавиться любой ценой и от которой сходят с ума.

А ерничанье, лицедейство – лишь маска, тщательно скрывающая истину. Если бы Никита мог позволить себе, он и сам бы сейчас начал паясничать и кривляться, только бы не думать об Эльзе, не рисовать в своем воображении картины ее коварной измены. Как хорошо было бы сейчас забыть о той горечи, которая раковой опухолью разрасталась в его душе.

Чтобы как-то отвлечься от мрачных мыслей, Никита начал осматриваться по сторонам. На стенах всюду были развешены фотографии – большие и маленькие, в дорогих рамках и в совсем простеньких. На одной из них бравый молодой офицер в форме военного времени стоял, опершись на орудие. На другой – он же, но явно много старше, с юной девушкой на фоне пальм, где-то в Крыму. Девушка кокетливо улыбалась и прижималась щекой к плечу мужа. Его же лицо было непроницаемо, как маска, губы плотно сжаты, меж бровей пролегла суровая складка. Они представляли собой такой резкий контраст, что невольно вспомнилась избитая фраза про лед и пламень.

На трех других фотографиях, развешенных, похоже, в хронологическом порядке, все больше расцветала жена и все сильнее старел и мрачнел муж. Кокетка и хохотушка, красивая, уверенная в себе, она наверняка имела бешеный успех у мужчин. Да и куража, похоже, ей всегда было не занимать, если даже сейчас Елизавета Саввична сумела так заморочить Никите голову, что он усомнился в истинном возрасте женщины.

Ее супруг слабаком не выглядел. Пожалуй, мужественных черт в нем имелось даже с избытком, но смотреть на него все же было неприятно. Что в его лице такого, что вызывало антипатию, Никита не сразу смог понять. Может быть – тяжелый взгляд небольших, глубоко посаженных глаз или сжатые в узкую полоску губы, а может, слишком суровое выражение. Каждая черта в отдельности была вполне сносна, но все вместе они рождали отталкивающий образ.

«Наверняка был человеком самоуверенным, жестоким и властным, – подумал Никита. – А еще чисто субъективно: не хотелось бы в разведку с ним. Так и чудится выстрел в спину».

Дальше на фотографиях появлялся мальчик. Маленький белокурый ангел с младенческих фотографий постепенно превращался в угрюмого подростка. На некоторых фото он был снят с матерью и отцом, на других – один, и так лет до семнадцати-восемнадцати. Последним оказалось одно-единственное цветное фото. На нем, в платье из пены рюшей и кружев, крошечная девочка стояла у новогодней елки. На голове ее красовался огромный бант, а в руках она держала пушистого белого зайца. На этом семейная летопись обрывалась.

Доктор Краснов влетел в квартиру, на ходу раздеваясь и бросая вещи куда попало. Судя по небритой физиономии и заспанному лицу, звонок Никиты застал его в постели. Одет он был соответственно: черное драповое пальто накинуто поверх домашнего халата, на горло намотан длинный шерстяной шарф, на ногах – синие потертые джинсы и белые кроссовки.

– Ну-с, и где наша больная? – с порога осведомился он и, не дожидаясь ответа, направился в гостиную. – Ай-я-яй, как все запущено… – пробормотал он, склоняясь над распластавшейся на полу старушкой. – Вот что значит не слушаться домашнего врача и нарушать предписанный режим. Да, молодой человек?

Никита растерянно кивнул, наблюдая, как доктор Краснов ставит свой чемоданчик на стол и раскрывает его. Затем врач поспешно направился в ванную, и оттуда послышался шум бьющей с напором воды.

– Рассказывайте все по порядку, что и как произошло! – прокричал врач из ванной. – И поподробней, пожалуйста!

Никита поразился стремительности явно уже немолодого, хотя и прекрасно выглядящего человека, вздохнул и начал рассказывать все по порядку, начав с того самого момента, как сухонькая старушечья лапка вцепилась в его рукав. Доктор тем временем по-хозяйски достал из шкафчика, висящего в ванной комнате, чистое полотенце, вытер руки и, вернувшись в комнату, где лежала Лизавета Саввична, принялся потрошить свой чемоданчик. Достал оттуда пару шприцев, ампулы с каким-то лекарством, тонометр и еще какие-то мелочи, назначения которых Никита не знал.

– И что меня еще поразило, – продолжал Лавров, – Лизавета Саввична очень хорошо читала стихи, и голос у нее в тот момент был такой грудной, завораживающий. Я даже подумал, грешным делом, что меня разыгрывает кто…