Прагу нужно уничтожить

«Кстати, как насчет Вышеграда? Мы ведь там не были?» – обратилась я к сидевшему на диване с телефоном в руках мужу. На секунду задумавшись, он поднял на меня взгляд: «ну собирайся, надо будет только билеты трамвайные купить. Кстати, там сегодня, вроде потеплело».

Честно говоря, к Вышеграду мы приблизились нескоро. На улице стояла чудесная безветренная погода, так что мы обошлись без трамвая (которым, к слову, уже научились пользоваться безо всяких карт и схем) и решили пройтись пешком. Естественно, мы заходили в каждую готическую или романскую церковь, попадавшуюся нам по пути, разглядывали расписанные статуи святых и заглядывали за оградки маленьких старинных кладбищ с покосившимися простенькими надгробиями. Обсуждая увиденное, мы подошли к небольшому ботаническому саду со стеклянной конструкцией крыши в духе модерна. Модерна в Праге не хотелось совсем, поэтому, пренебрегая вдумчивым созерцанием растительности, мы свернули в ближайшую кафешку, тем самым, провозгласив торжество материи над торжеством духа. В качестве материи, я выбрала пребольшую тарелку сырного супа с пармезаном, о чём, кстати, вовсе не пожалела, потому как настроение моё всегда было прямо пропорционально тому, насколько я была голодна.

Спустя час мы, еле пролезая в дверь, наконец смогли продолжить наш маршрут. По-осеннему быстро начало темнеть и то тут, то там в темноте зажигались черные столбики уличных фонарей. Мы свернули под метромост и в этот момент, как назло, сверху с оглушающим грохотом проехал состав поезда, заставив меня вздрогнуть и подпрыгнуть от неожиданности, а моего мужа посмеяться над этим. Затем мы вышли на мощёную узкую улочку между домов в причудливом стиле архитектуры начала двадцатого века. Пожилая вьетнамка в крошечном магазинчике на первом этаже одного из них, пробила нам два тёплых пива и на сдачу отсыпала металлическими щипцами немного тянучки в маленький прозрачный пакетик. Мигали бледным светом потолочные длинные лампы, внутри было душно и очень тихо. Мы вышли на воздух и, встав у одного из домов, открыли пиво, дёрнув металлические крышки о края цементного ограждения. Я безуспешно тянула зубами не тянущуюся безвкусную тянучку. Дорога к крепости шла под большим наклоном, глядя на неё, муж с тоской вздохнул и мы медленно потащились вверх. «Кстати, я вообще не уверен, что она открыта, поздно же уже» – сказал он. Я закатила глаза и сделала неопределённый жест руками, что-то в духе ужасающей тщетности бытия. Неожиданно, за очередным поворотом улицы показалась невероятной высоты каменная крепостная стена. Мощные прожекторы, искусно замаскированные колючим кустарником, ярко подсвечивали цитадель снизу, создавая резкий контраст между ней и окружающей темнотой ночи. Пройдя немного вперёд, мы подошли к огромным Южным воротам с радушно открытыми кованными створками дверей. В глубине прохода царил мрак и кругом были разбросаны сухие листья. Я безуспешно высматривала что-то, хотя бы отдалённо похожее на кассы. Не было ни души, всё выглядело то ли попросту закрытым, то ли вообще заброшенным.

«Ты точно уверен, что нам туда надо?» – с недоверием сморщив нос, спросила я, глядя в черноту парка, раскинувшегося за воротами крепости.

«Не уверен, но обратно я уже не попрусь. Мы и так долго сюда поднимались. Давай поднимемся по этой лесенке вверх и посмотрим что там наверху» – ответил муж. Ну, в общем, кто я такая, чтобы с ним спорить. Узкая, буквально в один человеческий шаг, лестница вела на вершину холма. Вокруг мрачно шелестели листвой старые деревья. На очередном повороте из темноты выплыл большой деревянный крест. Абсолютно гладкий, безо всяких надписей или табличек, он был просто вертикально вмурован в очередной бетонный пролет дорожки. Жутковатости прибавляли стоящие у его подножия зажжённые лампадки. Скажите мне, пожалуйста, кто зажигает лампадки ночью в пустом парке? Почему-то я вспомнила, как читала старинную чешскую легенду о сотнях рыцарей, обретших вечный покой в холмах Вышеграда и только ждущих великого знамения о том, что пришло их время покинуть свои сырые могилы и встать на защиту своего великого королевства.

Наконец преодолев последнюю ступеньку, я, вслед за своим мужем, оказалась на верху холма. На удивление, вокруг не было ни-че-го. Темно, хоть глаз выколи и деревья вокруг. Мы пошли вперёд по шуршащей гравием дорожке. Про себя я отметила ровно выстриженный газон и, то и дело попадающиеся, аккуратные урны для мусора – всё-таки место было довольно ухоженным и за ним явно следили. Правда, менее тревожным оно от этого не становилось.

Из гущи деревьев навстречу показалась ровная белая стена, отделяющая парковую часть от каких-то построек. Внезапно, на меня выскочил, чуть не сбив с ног, небольшой далматинец, с волочащимся вслед за ним кожаным коротким поводком. Пару секунд он пристально смотрел на меня оценивающим взглядом и затем, так же резко дёрнулся и убежал в обратную сторону, откуда в темноте приглушённо раздавались голоса людей. Я посмотрела вслед его удаляющейся в темноте белоснежной фигурке и подумала о том, что если я, вдруг, после этого начну заикаться и меня будут спрашивать о причине моего недуга, то это, в общем, будет не самая дурацкая история на свете. Да и присутствие людей, как-никак, немного успокаивало.

Мы свернули в небольшой проход в идущей справа от нас стене. И тут я действительно обомлела. Нет, правда. Обрамлённый угольно-чёрными ломаными линиями ветвей деревьев и выделявшийся на фоне тёмно-синего неба, ввысь простирался величественный готический собор. Мы зашли с его алтарной части, у подножия которой раскинулся обширный некрополь со множеством скульптур и надгробий разной величины. Здесь были и великолепные портреты, и покрытые мхом скорбящие ангелы, и выточенные из мрамора хрупкие Девы Марии, оплакивающие распростёртого у них в объятиях Христа, и традиционные «memento mori» – «помни о смерти» – потемневшие плиты с высеченным из камня человеческим черепом. Десятки маленьких зажжённых свечек горели в разных уголках этого прекрасного сада упокоения, отделённого глухими стенами от всего остального мира. Мы двинулись вперёд, к собору, по одному из узких проходов между могил. Не удержавшись, я провела рукой по одной из скульптур, изображающей убитую горем молодую девушку с покрытой длинной тканью головой. Кончики пальцев ощутили ледяной холод и шероховатость поверхности камня. Я резко отдёрнула руку. Не могу сказать, что в этом месте было что-то пугающее или зловещее, но мне было не по себе. Оно вызывало совершенно странное ощущение: какой-то глубокой сакральности или причастности к чему-то очень тайному, словно, этот проход в белоснежной оштукатуренной стене был чем-то вроде пресловутой машины времени, отбрасывающей тебя на пару сотен лет назад.

Обойдя, как гласила табличка на фронтальной части, собор апостолов Петра и Павла со всех сторон, мы вернулись в прилегающую к нему темноту парка и присели на одну из деревянных лавок с изящными изогнутыми спинками. Вокруг не было ни одного фонаря, лишь впереди выделялась освещённая множеством прожекторов громада храма за краснокирпичным забором. Во тьме, между высоченных столетних дубов проглядывались махины скульптурных групп, с их воздетыми к вершинам деревьев руками и летящими складками одеяний.

Я достала из кармана небольшую пачку чешских сигарилл, пахнущих горьким табаком и немного терпкой вишней, и чиркнула зажигалкой, на мгновение высветив из темноты наши задумчивые лица. Еле заметный в сумраке, сизый дым мягко заструился по лакированной поверхности лавочки. Тихонько стряхивая пепел куда-то себе на ноги, я задумалась и уставилась вперёд себя.

«Послушай…» – муж на мгновение прикоснулся к моей руке, затем как-то неловко передёрнул плечами, – «я всё думал, хотел тебе сказать… Знаешь, что мы там говорили, кольца эти надевали, это ведь всё так, полуправда. Формальность какая-то. Тысяча людей каждый день делают это, и разве все они действительно любят друг друга? Разве этим листком с подписями определяется искренность намерений?»

Я повернулась и удивлённо посмотрела на него. Честно говоря, я вообще не понимала, к чему он, но начало мне совсем не нравилось.

«Я смотрю сейчас вокруг себя и не верю, что мы правда здесь. И я думаю, сейчас, вот именно сейчас, всё в моей жизни идеально. И ты, и этот собор, и парк, и мне ужасно хотелось бы, чтобы это не заканчивалось. Если честно, я готов был что угодно сделать, лишь бы увидеть тебя на фоне этого всего, крутить сейчас это дурацкое кольцо на твоём безымянном пальце. Наверное, это то, что я больше всего хотел видеть и знать» – он договорил и аккуратно, вытащив двумя пальцами тлеющую сигариллу у меня из руки, затянулся и замолчал. Не придумав ответа, я глупо пялилась в темноту и думала, что как-бы странно это не звучало, вся моя жизнь оправдывалась существованием этого момента. Вдруг, нерушимая тишина ночи взорвалась оглушительно протяжным, гудящим звоном колоколов на башне собора. Это было настолько странно в такое позднее время, что на какой-то миг, у меня, кажется, даже перехватило дыхание. Ошеломлённые невероятностью происходящего, мы, как завороженные, вслушивались в этот становящийся всё громче перезвон, наконец, перешедший в настоящую мелодию, играющую в совершенно безлюдной крепости, словно только для нас двоих. Он закончился так же резко, как и начался, как будто оборвавшись на полуноте. Не в силах шелохнуться, я думала об абсолютной неправдоподобности момента. О том, что это было настолько впечатляюще красиво, что я, наверное, даже никогда не испытывала таких эмоций. Что расскажи об этом кому, никто не поверит, а еще и не сможешь это точно описать, словно невероятный, непостижимый катарсис, который невозможно передать словами, можно лишь самому увидеть и пережить. В этот момент небеса прорвало. Постучав легонько, для приличия, не больше минуты по листьям деревьев, проливной дождь стеной обрушился на старую крепость Вышеграда.

День восьмой

«Ты пишешь, что в следующем месяце, наверное, приедешь в Прагу. А мне чуть ли не хочется попросить: не приезжай. Оставь мне надежду, что, если когда-нибудь я в крайней нужде попрошу тебя приехать, ты приедешь тотчас, но сейчас лучше не приезжай. Ведь тебе придётся опять уехать»

Ф.Кафка «Письма к Милене»

Песчано-бежевый костёл святого пророка Илии, умытый ночным дождём, сверкал тёмно-красной, глянцевой от воды, черепицей крыши, приглашая своих прихожан, как и он, принять очистительные воды покаяния на утренней воскресной мессе. Очень деликатно, не громко, но призывно, на одной ноте гудел колокол. Споткнувшись о стёртую ступеньку у входа, я неизменно чертыхнулась и тут же, неловко хихикнув, зажала себе рот обеими руками. В принципе, вся моя религиозность была где-то в таком же стиле. Тихонечко зайдя внутрь, мы присели за небольшим ограждением на лавочку для некрещёных или тех, кто ещё не прошёл обряд конфирмации. Скажем так, «социальный лифт» католической церкви был непреклонен и работал жёстко, но справедливо. Через широкие прутья ограждения я могла спокойно разглядывать прекрасные атласные подушечки на сиденьях для прихожан, подставки для ног и красивые, в пурпурной обложке, молитвенные книги, сложенные аккуратными стопками на каждом ряду. Не говоря уж о близости к кафедре капеллана, с возможностью слушать и внимать каждое его святое слово. Нам же, полукрещённым захожанам, оставалось лишь смиренно довольствоваться голой деревянной лавочкой, да скромной брошюркой с текстом молитв, но, как говорится, и на том спасибо. Началась вступительная партия органа. Выпрямив спину и придав своему лицу торжественный вид, я приготовилась слушать мессу. Сидевший рядом муж, по нашей старой доброй семейной традиции, тут же принялся тихонечко петь, пародируя моё высокодуховное состояние, тем самым заставляя меня давиться от смеха и краснеть, сбивая меня со всяческого покаяния. Демонстрируя ему всю глубину своей богобоязненности, я уткнулась в молитвенник с презрением истовой католички. Моё спокойствие продлилось от силы минут десять. Муж тихонечко дёргал меня за рукав пальто и глазами показывал, чтобы я посмотрела на что-то за своей спиной. Я раздражённо обернулась и увидела трогательную картину: на холодном каменном полу церкви сидел мальчик, от силы лет четырёх. Широко распахнутыми, большими светлыми глазами он смотрел прямо на большую, украшенную свежими лилиями, статую Христа в каменной нише церкви. Что-то в этой противопоставлённости маленького человечка перед величием двухметровой скульптуры было такое, от чего невозможно было оторвать взгляд.