Loe raamatut: «Реформация. Полная история протестантизма»

Font:

Отзывы о книге

Эта книга посвящена истории европейской религии в начале современной эпохи и ее наследию – и достойна звания классического труда. В ней обобщены и оценены исследования, длившиеся на протяжении четверти века по всему миру… Подобно лучшим историкам, автор помогает нам понять, почему мы такие, какие мы есть – и почему нам необязательно быть такими.

– Рональд Хаттон, The Independent

История подобного рода, в данном случае рассказанная с блеском, приводит в головокружительный восторг даже академиков.

– The Economist

Всеохватная, многогранная, очаровательная… Эта поразительная история, созданная истинным мыслителем, напоминает нам, что истоки Реформации восходят к эпохе Ренессанса, и раскрывает перед нами увлекательную панораму культурных течений, сформировавших основу для реформ. Книгу Маккаллоха непременно должны признать самой точной и полной историей Реформации.

– Publishers Weekly (избранный отзыв)

Об авторе

Диармайд Маккаллох вырос в Восточной Англии, в доме деревенского пастора, учился в Кембридже и работал над докторской диссертацией вместе с сэром Джеффри Элтоном. Он – стипендиат в оксфордском колледже Сент-Кросс и профессор истории Церкви в Оксфордском университете. Кроме того, он – член Британской Академии, Королевского исторического общества и Лондонского общества антикваров. В число его книг входят «Суффолк и Тюдоры» (Suffolk and the Tudors, 1986; обладатель премии Уитфилда Королевского исторического общества), «Поздняя Реформация в Англии 1547–1603» (The Later Reformation in England 1547–1603; 1990), «Генрих VIII: политика и набожность» (Henry VIII: Politics, Policy and Piety; 1995), «Жизнь Томаса Кранмера» (Thomas Cranmer: A Life; 1996, обладатель Уитбредовской премии в номинации «Биография», Мемориальной премии Джеймса Тейта Блэка и Премии Даффа Купера), а также «Воинствующая Церковь Тюдоров: Эдуард VI и протестантская Реформация» (Tudor Church Militant: Edward VI and the Protestant Reformation; 2000).

Посвящается Саймону Ярроу,
с которым я открыл для себя Престон-Биссетт

Перечень иллюстраций и карт

Иллюстрации

1а. Фигура в алтарной арке, Престон-Биссетт (Фото автора).

1b. Люди «Каликута». Источник: Triumph des Kaisers Maximilian I (Vienna, 1883–1884), no. 131/124 (Оксфорд, Бодлианская библиотека, с разрешения).

2. Текст Вульгаты: Biblia Sacra (Лион, 1511) (Собственность автора).

3. Картина Страшного Суда, Уэнхастон (Фото: доктор Кэтрин Вэйл, публикуется с ее разрешения и позволения совета Института археологии и истории графства Суффолк).

4. Статуя Карла Великого. Гросмюнстер, Цюрих (Отдел капитального строительства кантона Цюрих, фотоархив).

5. Ульрих Цвингли (© Швейцарский национальный музей, номер негатива 109736. С разрешения).

6. Алтарь святого Зебальда. Церковь святого Зебальда, Нюрнберг: J. Chipps Smith, German Sculpture of the late Renaissance c. 1520–1580: art in an age of uncertainty (Princeton University Press, 1994) (Фото: Библиотека Саклера, Оксфорд. © Princeton University Press, воспроизводится с разрешения).

7. Филипп Испанский и Мария на Тайной Вечере. Церковь святого Иоанна, Гауда (Фото: Вим де Грот; © Stitching Fonds Goudse Glazen, воспроизводится с разрешения).

8. Карл V (Национальный музей Прадо, Мадрид. Фото: Бриджменская библиотека искусств).

9а. Портрет Елизаветы I «Непобедимая армада». Уоберн-Эбби (© Маркиза Тависток и доверенные лица поместья Бедфорд, воспроизводится с разрешения).

9b. Фронтон южного крыльца. Пристон, Сомерсет (Фото автора).

10. Мартин Лютер и Катарина фон Бора (Эшмолеанский музей, Оксфорд, Коллекция Хоупа 66752, с разрешения).

11. Благословление папы. Собор Святого Петра, Рим (Оксфорд, Бодлианская библиотека, портфолио Фрэнсиса Дауса 141 (93), с разрешения).

12. Святая Урсула и ее девы. Никколо Чирчиньяни, Ecclesiae Anglicanae trophaea (Рим, 1584) (Оксфорд, Бодлианская библиотека, с разрешения).

13. Англичане пытают католического миссионера (Оксфорд, Бодлианская библиотека, портфолио Фрэнсиса Дауса 141 (471), с разрешения).

14а. Жан Кальвин. Иоганн Михаэль Пюхлер (© Bildarchiv Preußischer Kulturbesitz («Архив изображений “Наследие Пруссии”»), Берлин, воспроизводится с разрешения).

14b. Панорама Амстердама: A. M. Mallet, Description de L’Univers (5 vols, Paris 1683) (Оксфорд, Бодлианская библиотека, с разрешения).

15а. Кёльнский собор, 1824 (© Кёльнский государственный музей, Кёльн, воспроизводится с разрешения).

15b. Пресвятая Дева Мария Победы. Белая гора, Прага (Фото: Мария Даулинг и Эдмунд Грин).

16. Аутодафе. Испания (Бодлианская библиотека, портфолио Фрэнсиса Дауса 141 (471), с разрешения).

17. Осада Гейдельберга, 1622 (Бодлианская библиотека, гравюры Фрэнсиса Дауса Е 2.3 (53), с разрешения).

18а. Елизаветинская тарель. Чарсфилд, Суффолк (Англия) (С разрешения совета Института археологии и истории графства Суффолк).

18b. Чаша для причастия. Стаунтон-Гарольд, Лестершир (Англия) (Национальный фонд, с разрешения).

19а. Роспись сводов в приходской церкви Тончу. Трансильвания (Фото: Эндрю Спайсер).

19b. Шотландия, Бернтайленд, Файф. Галерея моряков (Фото: Марго Тодд).

20. Карта Палестины: Новый Завет Господа нашего Иисуса Христа (Лондон, 1606) (Собственность автора).

21а. Преграда с Крестом Господним. Рокстон, Бедфордшир (Англия) (Фото: Эймон Даффи).

21b. Нидерландская двуязычная Псалтирь: Les CL Pseaulmes David / De CL Psalmen Davids (Амстердам, ок. 1640) (Собственность автора).

22. Мария побеждает ересь. Собор святого Януария (© Archivi Alinari, Флоренция).

23а. Джон Уинтроп (© Массачусетское историческое общество; Бриджменская библиотека искусств, воспроизводится с разрешения).

23b. Собор Дерри: Reliquary, New Series, vol. 5 (1891).

24. Анна Мария ван Схурман (Бодлианская библиотека, портфолио Фрэнсиса Дауса 134 (227), с разрешения).

Предисловие и благодарности

Я искренне благодарен Исследовательскому совету Соединенного Королевства по искусству и гуманитарным наукам за предоставленный отпуск для повышения квалификации, во многом содействовавший написанию этой книги. Великодушие Совета сопоставимо лишь с благородством моих коллег с факультета теологии и религиоведения Оксфордского университета, которые любезно приняли на себя административные и преподавательские обязанности и тем самым позволили мне целый год наслаждаться жизнью литератора. В отпуске я, помимо прочего, изучал немецкий, и теперь спешу выразить признательность Матильде Уилли, моей преподавательнице, и товарищам по классу за то, что они по доброте душевной мирились с моими первыми неудачами в познании иного языка. Мне жаль, что эти строки уже не прочтет лорд Ранси, бывший примас всей Англии, ведь более десяти лет мы с ним вели приятные беседы, расширившие мой кругозор и придавшие моим мыслям ясность и стройность; в моих воспоминаниях он навсегда останется примером того, каким должен быть истинный князь Церкви. Я благодарен Стюарту Проффитту за дружескую поддержку и за то, что он, как опытный издатель, абсолютно точно подмечал все неверные фразы – слишком вычурные, сложные, громоздкие или просто неуместные. Фелисити Брайан, мой литературный агент, просмотревшая текст столь же зорко, достойна особой благодарности за мудрые профессиональные рекомендации, ставшие для меня источником вдохновения – в конечном итоге, именно они и побудили меня к работе. Конечно же, ответственность за любые неудачные выражения и стилевые погрешности лежит только на мне одном. Многие коллеги благосклонно отвечали на мои докучливые вопросы, пока я выстраивал книгу. Некоторые даже добровольно прочли черновики, что им, несомненно, когда-нибудь зачтется. Я в долгу перед каждым, кто мне помогал, но особенное участие проявили Саймон Адамс, Маргарет Бент, Фрэнсис Бремер, Оуэн Чедвик, Майкл Чисхольм, Джон Купер, Мария Крачун, Мария Даулинг, Джон Эдвардс, Стефан Эренпрайс, Элизабет Эйзенстайн, Мэри Фиссел, Томас Фримен, Малкольм Гэскилл, Олуэн Хафтон, Рональд Хаттон, Филип Кеннеди, Йен Маклин, Джудит Молтби, Питер Маккалоу, Грэм Мердок, Билл Нэфи, Алек Райри, Питер Шерлок, Эндрю Спайсер, Дэвид Старки, Рональд Трумэн и Кэтрин Уэйл. Приношу благодарность Крейгу Д’Алтону, Грегори Грейбиллу, Стивену Хэмптону и Уильяму Уайзмену, которые позволили мне цитировать их неопубликованные диссертации. Еще я обязан отдать дань уважения библиотекарям Оксфордского университета – в тех рукотворных лабиринтах, что достались им в наследство от прежних эпох, они героически преодолевают все преграды, лишь бы читатели остались довольны. Я благодарю всех, кто помогал мне с иллюстрациями, особенно Алекса Ньюсона и Сьюзен Харрис, а также Яна Кэмпбелла и его коллег. И, наконец, я спешу выразить благодарность Марку Ачерчу, как выражал ее много раз прежде, – и вновь оглянуться на те долгие годы, на протяжении которых он преданно и верно поддерживает мою любовь к истории.

Диармайд Маккаллох

Введение

Кто такие католики? О чем именно мы говорим, называя что-либо «католическим»? Слово это происходит из греческого языка, но одним из главных полей битвы оно стало в западном, латинском христианстве, и смыслы, которыми оно наделено, отличаются друг от друга настолько, что оно становится камнем преткновения для тех, кто только начинает свое знакомство с христианской верой и поневоле сталкивается с такими ее сложностями. Слово «католик» – лингвистический эквивалент русской матрешки. Им можно описать всю христианскую Церковь, основанную две тысячи лет назад в Палестине; или западную половину Церкви, десять веков тому назад решившую отделиться от восточного христианства; или ту часть западной половины Церкви, которая после XVI столетия осталась верной папе, епископу Рима, – но и европейский христианин-протестант, считавший, что папа – Антихрист, тоже мог с полным правом назвать себя католиком. В современном Англиканском сообществе есть даже «англокатолическая» фракция. Но может ли одно-единственное слово объединять все эти значения – и обладать при этом хотя бы толикой смысла? Я создал свою книгу, посвященную Реформации XVI века, отчасти именно ради ответа на этот вопрос. Реформация значительно усложнила все, что связано со словом «католик», и более того, Реформаций было очень много, они разительно отличались, и сторонники любой из них, за редким исключением, сказали бы, что всего лишь стремятся воссоздать подлинное католическое христианство. В этой книге речь пойдет о множестве Реформаций, причем некоторые из них направлялись по воле папы римского, и ради простоты я приму это как должное. Впрочем, условным термином «Реформация» я стану пользоваться и впредь, и будет только лучше, если читатели, сделав себе «узелок на память», не забудут, что в данном случае под этим названием часто подразумевается не только протестантизм, но и религиозные движения, широко известные под именами Католической Реформации, Контрреформации или католичества Тридентского Собора и связанные с обновленной частью старой Церкви, оставшейся верной папе.

Конечно, многие хотели бы причислить себя к «католикам» – исповедникам «вселенского» христианства. И, напротив, примечательно, сколь многие названия, связанные с религией и вероисповеданием, зарождались как язвительные и колкие насмешки: злобы и гнева в эпоху Реформации хватало с лихвой. Скажем, слово «кальвинист», обозначавшее тех, кто хоть в чем-то соглашался с учением Жана Кальвина, сперва было язвительным прозвищем, причем так этих людей стали называть лишь со временем – а до этого, с не меньшим презрением, клеймили «пикардийцами», поскольку именно в Пикардии, в Нуайоне, родился Кальвин [1]. Анабаптистом, иными словами, перекрещенцем, себя никогда не называл ни один анабаптист – в этой радикальной группе полагали, что только их крещение, совершаемое во взрослом возрасте, было подлинным принятием христианства, а обряд, проведенный во младенчестве, не значил ничего. Даже уклончивый термин «англиканин», похоже, впервые прозвучал – с неодобрением – из уст шотландского короля Якова VI в 1598 году, когда монарх пытался уверить Церковь Шотландии в том, что совершенно равнодушен к Церкви Англии [2].

И, кстати, говоря о смыслах, очень любопытно проследить, как они развивались у другого слова – «протестант». Изначально оно ассоциировалось с определенным событием – рейхстагом Священной Римской империи, проходившим в Шпайере в 1529 году. Князья и вольные города, вдохновленные идеями Мартина Лютера и Ульриха Цвингли и выступавшие на рейхстаге за программы реформ, по итогам голосования оказались в меньшинстве и, стремясь сохранить солидарность, подали Шпайерскую протестацию, засвидетельствовав в ней те убеждения, которые их объединяли. С тех пор о «протестантах» на протяжении десятилетий упоминали только в том случае, если речь шла о немецкой или имперской политике. В 1547 году, когда в Лондоне предстояла коронация маленького Эдуарда VI, устроители, отвечавшие за городское шествие сановников, предоставили особое место и «протестантам» – дипломатическим представителям немцев-реформаторов, в те дни пребывавших в английской столице [3]. Лишь долгие годы спустя референция этого слова расширилась. И если мы назовем «протестантами» всех, кто в первой половине XVI века симпатизировал реформам, то нам не избежать проблем, поэтому, как вскоре увидят читатели, в книге применено иное выражение: «евангелические христиане». У этого сочетания есть преимущество. В ту эпоху его признавали, оно использовалось повсеместно, а кроме того, в нем, словно в капсуле, заключалась важнейшая суть, объединявшая всех упомянутых нами деятелей: Благая весть – или Евангелие, если мы возьмем исконно греческое слово в его латинизированной форме (Evangelium).

В эпоху Реформации о словах спорили ревностно и пылко. В них видели неисчислимые лучепреломления Бога. Слово было Его именем. В библиотеке, среди книг, искали встречи с Ним, и Он сам именовался «Книгой» – Библией. И если мы не постигнем сути тех громадных изменений, которые в XVI веке произошли с латинским христианством, нам никогда не понять современную Европу. Они стали символом линии раскола, самой значительной из всех, что появлялись в христианской культуре за тысячу лет – с тех давних пор, как разошлись, пойдя разными дорогами, латинская и греческая половины Римской империи, – и именно в этих потрясениях и родился дом, разделившийся сам в себе. Об этой линии раскола и повествует мой труд. В нем почти не говорится о Европе православной – о той половине, а может, и о большей части континента, что простирается от Греции, Сербии, Румынии и Украины через земли России далеко на восток, до самых Уральских гор. Этих вопросов я не касаюсь и буду затрагивать их только тогда, когда история православия соприкоснется – или окажется тесно сплетена – с историей Латинского Запада. Причина проста: до сих пор в православных Церквях никакой Реформации не случилось. Когда-то давно, в VIII–IX веках, во многих из них полыхали «иконоборческие споры», суть которых сводилась к одной из важнейших проблем, вновь представшей в Реформации XVI века. Но на Западе статус-кво отчасти ниспровергли – а в православии, напротив, восстановили. И мы еще не раз вернемся к вопросу о святых образах.

Итак, наше исследование посвящено Церкви, суть и единство которой точнее всего отразятся в термине «Западная Церковь латинского обряда» (насколько бы нескладным ни казался этот строго формальный экклезиологический жаргон). Я сокращу термин, выбрав более привычный вариант, и стану говорить просто о Западной или Латинской Церкви, а о культуре, которую она поддерживала – как о латинском или западном христианском мире. Именно латынь, наследие Западной Римской империи, погибшей в 476 году, объединила народы этого мира, и именно на ней обращались к Богу во время обрядов и служб. Весь XVI век Запад, прежде единый благодаря символическому главенству папы и общей латинской культуре, терзался в мучениях, пытаясь понять, как людям следует проявлять силу и власть Божью в мире; спорили даже о том, что значит быть человеком – и при этом обрекали на страшные муки и душу, и тело. Питер Мэтсон, историк, изучавший немецкую Реформацию, сравнивает это воздействие с методом, который применял в своих пьесах Бертольт Брехт. Последний говорил об «очуждении» (Verfremdung), делавшем нечто привычное совершенно незнакомым – творец обращался к нему, желая шокировать публику, пришедшую в театр, и завладеть вниманием зрителей, следивших за ходом драмы. Реформаторы, внезапно узревшие в папе римском посредника дьявола, а в чуде Мессы – злейший миг их земной жизни, скорее всего, прекрасно бы поняли, что пытался сказать Брехт [4].

К западу от стран, где господствует православное христианство (греческое, русское и восточное), Европа по-прежнему разделена между католиками и протестантами, и поэтому в ней так много мировоззрений, притязаний и жизненных привычек, из-за которых оставшиеся земли протестантской Пруссии очень отличаются от расположенной совсем рядом католической Польши, а протестантские Нидерланды – от католической Бельгии. Иногда протестанты и католики, живущие по соседству, лелеют давние обиды, как в Северной Ирландии. Протестантские общины, по разным причинам порвавшие с Римом, отсекли себя и от многих путей, по которым могли бы прийти к Богу – ведь им казалось, что и сами эти пути осквернены римским развратом и пороком. И в каком-то смысле конфликты, рожденные Реформацией, действительно подавили разнообразие, не позволив ему проявиться. Рим уже не мог ничего выбирать после Тридентского Собора, да и сами протестанты, если удавалось получить разрешение князей и магистратов, безжалостно искореняли тех, кто избирал иные версии новой веры; было и множество радикальных альтернатив, решительно ими отвергнутых. В этом свете различие между католической и протестантской Европой становится еще ярче – из-за противоборства тех жизненных укладов, к возникновению которых привел этот «отсев». За минувший XX век мы стали свидетелями того, как европейцы, охладевая к религии, не раз отрекались от прежних обычаев, и поэтому еще важнее объяснить, отчего Европа все так же разнообразна. Общее латинское наследие католиков и протестантов, не связанное с их спорами в XVI веке – это краеугольный камень европейской идентичности… но его уже поделили.

Впрочем, и разделение Европы, и ее изначальное наследие – в точности как и раньше – определяют ее влияние на современный мир, и история Реформации XVI века актуальна не только для маленького европейского континента. Пока единая культура латинской христианской Европы доживала последние дни, европейцы укрепляли свою власть в обеих Америках и на побережье Азии и Африки – и воссоздавали в новых землях свои религиозные разногласия. Поскольку две великие державы, ставшие в этом предприятии первопроходцами, остались верны папе римскому, начало рассказа о религиозной экспансии Европы в большей мере связано с католиками, а не с протестантами, и есть только одно исключение – но оно огромно. В США в основу изначальной идентичности лег протестантизм, восходящий к Англии и Шотландии, и при этом в нем, несмотря на все его разнообразие, произошел новый синтез. Протестантские религиозные обычаи, проистекающие из XVI века – это пламя, которое непрестанно питает американскую жизнь. Так Реформация, особенно в ее английской протестантской версии, создала идеологию, господствующую в единственной на сей день мировой сверхдержаве, а образы мышления, характерные для Реформации и Контрреформации, все так же ярко (и тревожно) проявляются и в американской культуре, и в африканском и азиатском христианстве, играя в них главную роль, даже когда на своей европейской родине они во многом стали частью истории.

Этой книги не хватит, чтобы описать, как именно преображалась в новых условиях европейская религия. Но у нее иная цель: она призвана поведать читателям о разных источниках смешения религий, столь характерного для современной эпохи, а также о том, как Западная Европа начала экспортировать на другие континенты свои пути поклонения Богу. Уже сейчас стоит сказать, что наше повествование, по возможности, будет подобно плетению узора из множества нитей, ведь именно так те события, о которых мы поведем речь, и воспринимались их свидетелями. Кроме того, так мы не рискуем превратить историю Реформации в рассказ о небольшой группе важных деятелей – прежде всего это Лютер, Цвингли, Кальвин, Лойола, Кранмер, Генрих VIII и несколько римских пап. Они – лишь часть истории, в которой скрыты и волнения народов, подобные биению сердца, и размеренная жизнь простых людей, и интересы землевладельческих элит, и политика, и борьба династий… Конечно, это вовсе не значит, что богословы Реформации не важны или ими следует пренебречь. Кстати, исследования Латинской Церкви до эпохи потрясений позволили, помимо прочего, сделать вывод о том, что она вовсе не была настолько развращенной и бесполезной, какой представала в протестантских трактатах, и что духовные потребности людей, живших в позднем Средневековье, она вполне утоляла.

Эта восстановленная перспектива призвана лишь подчеркнуть важность идей, выдвинутых реформаторами на первый план. Церковь, на которую они нападали, не находилась на пороге смерти, не была легкой мишенью и не требовала срочных перемен, – но все же их весть захватила столь многих, что им удалось справиться с мощью церковных структур, несмотря на все достижения последних. Идеи имели огромное значение: они обладали своей независимой властью, они могли разрушать, порой они оказывались губительными и едкими, точно коррозия. Источником самых агрессивных идей неизбежно становилась Библия – сила взрывоопасная и непредсказуемая в любую эпоху. Тем, кто хочет осмыслить эти запутанные события, не помешает ознакомиться со Священным Писанием или по крайней мере иметь хоть какое-то представление о том, как устроены Ветхий и Новый Заветы. Также хорошо бы прочесть ключевые утверждения христианства, приведенные в конце этой книги: два Символа веры, десять заповедей в двух существенно разных компоновках и молитву «Отче наш» – это минимальный «арсенал» тех, кого увлекла Реформация.

Период, в который проходила Реформация, историки обычно называют ранним Новым временем. Тех, кому не знаком их профессиональный жаргон, это сочетание, возможно, смутит. Но его альтернативы еще менее благозвучны, так что это – полезная «бирка», которая пригодится нам еще не раз. Считается, что эта эпоха продлилась с конца XV века до XVIII столетия, и я, представив общую картину Средневековья, перейду к событиям, происходившим примерно с 1490 до 1700 года. 1490-е годы – самое подходящее время для начала истории: если говорить о европейской политике, то именно тогда, по мере борьбы правящих семей Франции, Испании и Священной Римской империи (Валуа, Трастамара и Габсбургов) за верховную власть в Европе, военные действия перешли в Италию. И эта перемена была столь же судьбоносной, как и более позднее потрясение, тоже связанное прежде всего с Габсбургами – Тридцатилетняя война.

Власть идей объясняет, почему Реформация охватила всю Европу. Благодаря латыни, на которой говорили и писали все образованные люди, религиозные революционеры могли нести свою весть, преодолевая менее масштабные культурные и языковые барьеры. Начнем мы с рассказа о том, как распространялась Реформация. Эта история займет первую треть книги и будет повествовать о переломных моментах. Такими станут и 1517 год, когда Латеранский Собор, созванный для преображения Церкви, завершился, так ничего и не достигнув, а Лютер, став символом социальных реформ, очаровал Центральную Европу; и 1525 год, апогей семи лет народных волнений, когда казалось, что возможно все, но поражение восставших немецких крестьян развеяло все их иллюзии; и 1541–1542 годы, когда еще пламенели надежды на воссоединение и цивилизованное решение религиозных споров – как показало время, напрасные; и 1570–1572 годы, когда из-за ряда политических кризисов на севере восторжествовали протестанты, а на юге – католики. Мы будем говорить и об Англии – так мы сумеем избежать самодовольной обособленности, которой пронизана историография ее Церкви, и увидим, какие узоры показывал калейдоскоп религиозной лояльности на островах в зависимости от перемен в континентальной Европе – и протестантской, и католической.

По мере того как религиозный раскол будет проявляться все ярче, мы разделим нарратив. Часть II состоит из повествований о том, что происходило в отдельных регионах на севере, на юге и в центре Европы начиная с 1570-х годов. В ту же эпоху шел и процесс, которому историки присвоили непривлекательный, но, возможно, необходимый жаргонный ярлык – «конфессионализация». Именно тогда создавались жесткие идентичности и системы убеждений для Церквей, прежде проявлявших в представлении о себе заметную гибкость и изначально не стремившихся ни к отделенности, ни к своеобразию: они хотели и провести настоящие реформы, и остаться истинно католическими. Конфессионализация – это олицетворение того, что попытки перестроить единую Латинскую и Католическую Церковь по новой, улучшенной модели потерпели крах. Это подтвердилось в 1618 году, когда началось самое масштабное за всю Реформацию военное столкновение – Тридцатилетняя война. Хрупкое равновесие между конфессиональными группами в Центральной Европе, продлившееся полвека, разрушилось, когда случился политический кризис в королевстве Богемия, где желали свергнуть католиков-Габсбургов и призвать на престол немецкого монарха-кальвиниста. В 1619 году это восстание было подавлено, и разразилась война, поставившая крест на религиозном разнообразии Европы, характерном для Реформации. К 1648 году общество, утратившее силы и расколотое на лагеря, стало совсем иным – и о том, каким был мир в 1618 году, ничего уже не напоминало. Тридцатилетняя война в книге описана кратко, а раздел, посвященный Атлантическим островам (Англия, Ирландия, Шотландия, Уэльс), стоит отдельно, и это исключение – не просто возрождение британской изолированности. Оно связано с политическим и религиозным кризисом, который начался в Британии в 1620-х годах, длился три десятилетия и привел к одному из самых важных последствий европейской Реформации: экспорту воинствующей формы английского протестантизма в Северную Америку.

Завершив это хронологическое повествование, в третьей части мы обсудим социальные и интеллектуальные проблемы, которые не столь легко встроить во временные рамки. По традиции их часто оставляли на втором плане. Теперь же мы познакомимся с опытом Реформации – и не просто с повседневным укладом, но и с изменчивыми представлениями о времени и о том, какую связь усматривали у земной жизни с загробным миром. Мы увидим, какое место в новом обществе отводили женщинам и детям, и узнаем, что в нем считалось несомненной достоверностью (впрочем, такие тоже менялись), что – отклонением от нормы и что случалось с теми, кто решался быть не таким, как все. И, наконец, мы, возможно, получим подсказки, которые позволят понять, почему именно потомки латинского христианства – а это уникально среди мировых культур – начали отвергать системы верований, одобренные священной книгой, или по крайней мере узнаем, кто намекнул им на то, что они могут так поступить.

В своей точке зрения я не следую ни определенному вероисповеданию, ни букве христианских догматов. Сам я воспитывался в англиканской вере, а род мой восходит к шотландскому епископальному духовенству; с 1890-х годов мы даже удостоились постоянной записи в «Церковном справочнике Крокфорда». Я тепло отношусь к лучшим проявлениям англиканства: к его культуре и искусству, столь сдержанным и спокойным; к его готовности подвернуть сомнению свои устои и свою сущность; к тому, как англикане относятся к познанию истины – со всей серьезностью, с вниманием, с почтением, но в то же время скептически и, может быть, даже цинично. Сейчас я не могу назвать себя приверженцем религиозных догм (хотя с любовью вспоминаю, на что было похоже это чувство). И мне кажется, что это дает мне преимущество в попытке рассказать о Реформации миру, который во многом позабыл о том, что она собой представляла, или понял это лишь отчасти. «Отводит нас от истины неверие слепое», – пел Уильям Купер, автор христианских гимнов, в георгианской Англии. Может быть, историки возразят и скажут, что в хронике слепой веры есть свидетельства намного более отвратительные и что те, кто пропускает свое повествование сквозь призму конфессиональных верований, часто склонны искажать историю и подгонять ее под свои неуместные предрассудки.

Последние несколько лет я занимаю пост соредактора «Журнала церковной истории», дольше полувека бывшего главной ареной для споров и дискуссий по указанной теме. Сперва моим коллегой был Мартин Бретт, а после – Джеймс Карлтон Пэджет. И пусть даже обязанности администратора и редактора непременно подразумевали кропотливый труд, он был волнительной привилегией. Где бы еще я мог познакомиться со столь масштабными исследованиями истории христианства? Где бы еще я увидел, как зарождалась оригинальная мысль? Часто эти знания не покидают мира специалистов – и остаются в нем, словно в заточении. И если моя книга сможет даровать им хоть толику свободы – во имя радости и знания – то я сочту, что выполнил свою работу хорошо.