Loe raamatut: «Бурный финиш»

Dick Francis

Font:

FLYING FINISH

This edition is published by arrangement Johnson & Alcock Ltd. and The Van Lear Agency

Перевод с английского Сергея Белова

Серийное оформление Вадима Пожидаева

Оформление обложки Ильи Кучмы

Издание подготовлено при участии издательства «Азбука».

Серия «Иностранная литература. Большие книги»

Издательство Иностранка®

* * *

Глава 1

– Ты противный, избалованный сукин сын, – бросила мне сестра, и ее слова отправили меня в путь, который чудом не стоил мне жизни.

Я вспомнил ее свирепое и некрасивое лицо и по дороге на станцию, и в вагоне, полном недорешенных кроссвордов и типичного понедельничного уныния, и когда ехал по Лондону в свой горячо любимый офис.

Кем-кем, а сукиным сыном я не был – епископ сочетал браком моих родителей в церкви в присутствии аристократической родни. Ну а что касается избалованности, тут уж они сами были виноваты – это было их подарком наследнику, родившемуся, так сказать, в самый последний момент. До этого в нашей семье рождались только дочери – целых пять. Мой дряхлый, восьмидесятишестилетний, впавший в детство отец рассматривал меня исключительно как орудие, с помощью которого ненавидимого им моего кузена можно было лишить надежд на титул графа. Для отца я был символом, который он холил и лелеял.

Когда я появился на свет, моей матери было сорок семь, а теперь семьдесят три. Ее мозг явно перестал развиваться в День перемирия в 1918 году. С тех пор как я ее помню, она была совершенно безумной, или эксцентричной, как выражались те, кто ей симпатизировал. Так или иначе, первое, что я успел усвоить, – возраст и ум не имеют между собой ничего общего.

Уже слишком немолодые, чтобы возиться с ребенком, они держали меня на дистанции – няньки, гувернантки, интернат, Итон – и, говорят, очень сетовали на непомерно долгие школьные каникулы.

В наших отношениях присутствовали учтивость и чувство долга, но любви не было и в помине. Они не требовали, чтобы я их любил, и я их не любил. Я вообще никого не любил. У меня не было такой привычки.

Как всегда, в офис я пришел первым. Я взял ключ у дежурного, неспешно прошел по длинному вестибюлю, в котором гулко раздавались мои шаги, потом поднялся по каменной лестнице, потом прошел по узкому длинному коридору. В самом конце его была тяжелая коричневая дверь, которую я отпер ключом. Внутри, как это принято в лондонских тесных конторах, мрачную атмосферу заглушал комфорт. «Агентство „Старая Англия“. Торговля лошадьми чистокровных пород». В кабинетах справа и слева ковры, стены покрашены в белый цвет, на дверях аккуратные таблички, где черным по белому выведены фамилии хозяев. Письменные столы отличались роскошью, а именно: были обиты кожей, на стенах эстампы. Я еще не достиг тех степеней успеха, чтобы сидеть в подобных кабинетах.

Комната, в которой я работал вот уже шесть лет, находилась в самом конце, за справочной и буфетной. Дверь была полуоткрыта. На ней табличка – ТРАНСПОРТНЫЙ ОТДЕЛ. Три стола. С пятницы никаких изменений. Стол Кристофера завален кипой бумаг. На столе Мэгги пишущая машинка с кое-как надетым чехлом. Рядом несколько скомканных листков копирки. В вазе увядшие хризантемы, а в грязной чашке опавшие с них белые лепестки. На моем столе было чисто и пусто.

Я вошел, повесил пальто, сел за стол, открыл один за другим ящики и без особой цели стал поправлять и без того аккуратно уложенное содержимое.

Удостоверившись, что по моим всегда точным часам без восьми минут девять, я сделал вывод: часы на стене отстают на две минуты. После этого я уставился невидящим взглядом на календарь на зеленой стене.

«Противный, избалованный сукин сын», – сказала мне сестра…

Нет, это не так. Характер у меня вовсе не противный, настойчиво внушал я себе. Ни в коем случае.

Но в моих размышлениях не было убежденности. Я решил порвать с традицией и воздержаться от замечаний в адрес Мэгги насчет ее неряшливости.

В десять минут десятого появились и Кристофер, и Мэгги. Вместе и с хохотом.

– Привет, – сказал жизнерадостно Кристофер, вешая свое пальто. – Ну что, проиграл в воскресенье?

– Проиграл, – признал я.

– Повезет в другой раз, – сказала Мэгги, сдувая белые лепестки хризантем из чашки на пол.

Я прикусил язык, чтобы не отпустить какую-нибудь колкость. Мэгги взяла вазу и пошла с ней в буфетную, усыпая путь лепестками. Потом она вернулась и пронесла вазу над моим столом так, что на нем оказался след из капель. Не говоря худого слова, я взял промокательную бумагу, вытер потеки и, скомкав бумагу, швырнул ее в корзину. Кристофер наблюдал за происходящим с ироническим удовольствием, глаза его весело поблескивали за толстыми стеклами очков.

– И проиграл-то всего голову, да? – осведомился он, беря в руки мяч для крикета и делая вид, что швыряет его в окно.

– Всего голову, – согласился я. – В конце концов, не все ли равно, сколько проиграл, голову или десять корпусов. Проигравший не получает призов.

– Мой дядя поставил на тебя пятерку, – сообщил Крис.

– Мне очень жаль, – сухо отозвался я.

Кристофер развернулся на одной ноге и бросил мяч – он с грохотом врезался в стену и отскочил, оставив на ней отметку. Заметив, что я нахмурился, Крис расхохотался. К нам он пришел два месяца назад из Кембриджа. Из-за ухудшения зрения он вынужден был расстаться с крикетом, к тому же он завалил выпускные экзамены. Впрочем, он был куда жизнерадостней, чем я, не испытавший подобных ударов судьбы. Мы терпели друг друга, не более того. Я с большим трудом сходился с людьми, и с Крисом тоже дружбы не вышло – он поначалу старался установить дружеские отношения, но вскоре понял, что это пустая затея.

Вернувшись из буфетной, Мэгги уселась за стол, вынула из верхнего ящика пузырек лака для ногтей и начала накладывать серебристо-розовый лак. Это была крупная, уверенная в себе девица из Сурбитона, весьма злая на язык, но всегда готовая проявить сочувствие, когда шипы злоязычия окончательно вонзались в душу собеседника.

Крикетный мяч выскользнул из руки Кристофера и покатился по столу Мэгги. Пытаясь его ухватить, Кристофер сбросил на пол груду писем, а мяч опрокинул пузырек с лаком, и по строкам «Мы получили ваше письмо от 14-го числа» покатились розовые капли.

– Черт! – в сердцах воскликнул Кристофер.

В комнату вошел старик Купер, ведавший страховыми делами. Увидев разгром, он изобразил на лице неудовольствие, зажал пальцами ноздри и протянул мне бумаги, которые принес:

– Твой голубок, Генри. Приготовь как можно скорее к полету.

– Хорошо.

Уже уходя, он обернулся к Мэгги и Кристоферу и сказал, стараясь посильнее их задеть:

– Почему вы оба не можете работать так же хорошо, как Генри? Он никогда не опаздывает, у него во всем полный порядок, работу он делает как следует и вовремя. Вам бы надо брать с него пример.

Я внутренне поморщился и стал ждать ответных действий Мэгги. В понедельник с утра она бывала в отменной форме.

– Ни за что и никогда, – возразила она. – Генри – чопорное, скучное, бесполое существо. Он вообще, похоже, неодушевленный предмет.

Ну и денек сегодня!

– Но он выступает в скачках, – мягко возразил Кристофер.

– Если он упадет с лошади и сломает обе ноги, его будет волновать только одно: правильно ли ему наложили швы.

– Гипс, – поправил я.

– Что?

– При переломах накладывают гипс.

– Кто знает, кто знает, – рассмеялся Кристофер. – В тихом омуте под названием Генри могут вполне водиться черти.

– Это не тихий омут, а старый пруд, – буркнула Мэгги.

– Грязный и вонючий? – подсказал я.

– Нет… О господи… Извини меня, Генри, я не хотела…

– Все в порядке, – отозвался я. – Все в полном порядке.

Я поглядел на бумаги, что принес мне Купер, и взялся за телефон.

– Генри, – с отчаянием в голосе сказала Мэгги, – я правда не хотела…

Старик Купер укоризненно поцокал языком и удалился своей шаркающей походкой. Кристофер стал раскладывать свои отлакированные письма.

Я позвонил Саймону Серлу в транспортное агентство Ярдмана и сказал:

– Четыре годовалых жеребенка с аукциона в Ньюмаркете должны быть как можно скорее отправлены в Буэнос-Айрес.

– Может получиться задержка, – сказал Саймон.

– Почему?

– Мы потеряли Питерса.

– Большая небрежность с вашей стороны.

– Ха-ха-ха!

– Он вас бросил?

– Похоже, – сказал Саймон, поколебавшись.

– Как это понимать?

– Он не вернулся из последней поездки. В прошлый понедельник он не прилетел тем рейсом, на который у него был билет. С тех пор о нем ни слуху ни духу.

– Может, он попал в больницу? – предположил я.

– Проверяли. И больницы, и морги, и тюрьмы. Он как в воду канул. Поскольку за ним не числится никаких правонарушений, полиция отнеслась к этому совершенно прохладно. Они говорят, что нет преступления, если человек уволился с работы без предупреждения. По их мнению, он вполне мог влюбиться и не захотеть вернуться.

– Он женат?

– Нет, – вздохнул Саймон. – Ладно, я займусь твоими годовичками, но боюсь, что даже приблизительно не могу сказать, когда их отправим.

– Саймон, – сказал я, – а разве нечто подобное не случалось раньше?

– Ты имеешь в виду Балларда?

– Да, он же был ваш агент и тоже пропал.

– Да вроде бы…

– Остался в Италии? – мягко напомнил я.

На другом конце провода возникло молчание, потом я услышал:

– М-да. Как странно. Я об этом подумал… Занятное совпадение. Ладно, я займусь твоими годовичками, – еще раз повторил он. – Я тебе позвоню.

– Если вы не можете, я обращусь к Кларксону.

– Сделаю что смогу, – вздохнул Саймон. – Завтра позвоню.

Я положил трубку и взялся за кипу таможенных деклараций. Время побежало, приближался час ланча. За все утро мы с Мэгги не обменялись ни единым словом, а Кристофер то и дело ругался себе под нос, работая над письмами. Когда наступил час дня, я рванул к двери так, что обогнал даже Мэгги.

Улица была залита декабрьским солнцем. Вдруг, сам не зная зачем, я вскочил в автобус, вышел у Мраморной арки и медленно пошел через Гайд-парк к Серпантину. Я долго сидел там на лавочке и смотрел на солнечные блики на воде. Затем взглянул на часы и обнаружил, что уже два. Наступила половина третьего, но я по-прежнему сидел и смотрел на воду. Без четверти три ко мне обратился сторож и попросил не кидать камни в воду.

«Противный, избалованный сукин сын». Было бы нормально, если бы сестра говорила такие вещи постоянно, но Алиса была тихим, безвредным существом. В детстве ей мыли рот мылом, если она употребляла бранные слова, и с той поры у нее не возникало желание ругаться. Это была самая младшая из моих сестер, на пятнадцать лет старше меня. Некрасивая, незамужняя, средних интеллектуальных способностей. Поменявшись ролями с родителями, она управляла домом и ими. Да и мной тоже. Причем уже давно. Я был скрытный тихий пай-мальчик, выросший в скрытного мужчину. Я был почти патологически аккуратным, всегда приходил раньше на встречи и в манерах, почерке и сексе проявлял неукоснительную сдержанность. «Чопорное, скучное, бесполое существо». Мэгги права… Но это внешнее впечатление. То, что внутренне я уже давно был совсем другим, сбивало меня с толку и не давало покоя все больше и больше…

Я взглянул на голубое с золотыми разводами небо и подумал с тайной усмешкой, что только там я чувствую себя человеком. И еще когда участвую в стипль-чезах. Да, пожалуй, так.

Алиса ждала меня, как всегда, за завтраком. Лицо ее посвежело от ранней прогулки с собаками. Я почти не видел ее во время уик-энда. В субботу у меня были скачки, а в воскресенье я уехал до завтрака и вернулся поздно.

– Где ты вчера пропадал? – спросила Алиса, наливая кофе.

Я промолчал. Она, впрочем, успела привыкнуть к таким ответам.

– Мама хотела с тобой поговорить.

– О чем?

– Она пригласила Филлихоев на ланч на следующее воскресенье.

Аккуратно поедая яичницу с беконом, я невозмутимо заметил:

– Значит, эта робкая, прыщавая Анджела? Пустая трата времени. Меня и дома-то не будет.

– Анджела получит в наследство половину миллиона, – совершенно серьезно заметила сестра.

– А у нас плохо с крышей.

– Мама хочет, чтобы ты женился.

– На богачке.

Сестра признала, что это так, хотя и не понимала, что в этом плохого. Финансовое положение нашей фамилии ухудшалось, и родители полагали, что обменять титул на денежный мешок – неплохая сделка. Родители не понимали, что в наши дни богатые невесты слишком хорошо разбираются в жизни, чтобы взять и запросто так отдать свое наследство молодому супругу в его полное распоряжение.

– Мама сказала Анджеле, что ты будешь.

– Очень глупо с ее стороны.

– Генри!

– Мне не нравится Анджела, – холодно сообщил я. – И я не собираюсь быть здесь в воскресенье. Неужели вам не понятно?

– Генри, но неужели ты бросишь меня одну? Как мне с ними себя вести?

– Тебе следует удерживать мать от таких глупых приглашений. Анджела – уже сотая уродливая наследница, которую она приглашает к нам в дом в этом году.

– Но это нужно нам всем.

– Только не мне, – сухо возразил я. – Я не проститутка.

Сестра обиделась и встала.

– Какой ты злой, – сказала она.

– И раз уж об этом зашла речь, – сказал я, – я желаю жучкам приятного аппетита. Пусть съедят всю нашу крышу. Этот чертов дом поглощает уйму денег, и, если он рухнет, все мы вздохнем с облегчением.

– Это наш дом, – сказала сестра в виде последнего довода.

Если бы дом принадлежал мне, я бы тотчас же его продал, подумал я, но промолчал. Неверно истолковав мое молчание, сестра попросила:

– Генри, пожалуйста, будь на ланче с Филлихоями.

– Нет, – решительно сказал я. – В воскресенье у меня найдутся дела поважнее. Можете на меня не рассчитывать.

Внезапно сестра вышла из себя. Трясясь от гнева, она закричала:

– У меня больше нет сил выносить твое аутическое поведение. Ты противный, избалованный сукин сын!

Неужели это так, размышлял я, сидя возле Серпантина. И если это так, то почему?

В три часа, когда заметно похолодало, я встал и пошел из парка. Но направился я не на Ганновер-сквер, в элегантный офис моей фирмы. Пусть недоумевают, решил я, почему всегда пунктуальный Генри не вернулся после ланча. Вместо этого я взял такси и поехал к старому, захламленному причалу. Когда я расплатился и вылез из машины, мне в нос ударил запах ила – на Темзе был отлив.

На этом причале вскоре после войны было наспех построено приземистое бетонное здание, которое кое-как поддерживалось все эти годы. Его стены были в ржавых потеках от прохудившихся водосточных труб. Их давно бы следовало покрасить. Прямоугольные окна с металлическими рамами были покрыты слоем сажи и копоти, а медные ручки на дверях не чистили с моего последнего визита полгода назад. Здесь не было необходимости прихорашиваться перед клиентами. Клиентов тут никто не ждал.

Я поднялся по голым каменным ступенькам лестницы, прошел через покрытую линолеумом площадку второго этажа и вошел в распахнутую дверь кабинета Саймона Серла. Он оторвался от блокнота, в котором что-то сосредоточенно рисовал, встал и двинулся мне навстречу. Он приветствовал меня крепким рукопожатием и широкой улыбкой.

Поскольку только он здоровался со мной столь радушно, с ним я бывал приветливей, чем с кем-либо еще. Впрочем, встречались мы редко, и то лишь по делу, и еще иногда заходили на обратном пути в пивную, где он предавался алкогольным возлияниям и дружеским излияниям, а я ограничивался порцией виски и больше помалкивал.

– Неужели ты приехал сюда специально из-за этих лошадей? – удивился он. – Я же тебе говорил…

– Нет, – перебил я его. – Я хотел узнать, не найдется ли у Ярдмана работа.

– Для кого?

– Для меня.

– Ну и ну, – только и сказал Саймон, присаживаясь на край стола и заполняя чуть не все его пространство своей массой. Это был крупный бесформенный человек тридцати пяти – сорока пяти лет, лысевший с макушки. Он отличался некоторой богемностью в одежде и широтой воззрений.

– Но господи, с чего это ты? – вопрошал Саймон, удивленно уставясь на меня.

Мы представляли собой весьма разительный контраст: я в строгом черном шерстяном костюме, он в мешковатом вельветовом зеленом пиджаке.

– Хочется перемен.

– К худшему? – ухмыльнулся Саймон.

– Хочется немного повидать мир, попутешествовать.

– Хорошая идея, но неужели ты не можешь делать это с комфортом, а не сопровождая лошадей?

Как и большинство окружающих, он не сомневался, что у меня водились деньги. Но как раз денег у меня не было. Мои доходы почти целиком определялись зарплатой от «Англии», и совсем крохи приносила мне деятельность жокея-любителя – почти дилетанта. От отца я получал только стол и изъеденную жучками крышу над головой.

– Пожалуй, я не прочь попутешествовать в компании с лошадками, – равнодушно отозвался я. – Ну и какие у меня шансы?

– Огромные, – усмехнулся Саймон. – Только попроси. Старик ни за что не посмеет тебе отказать.

Но Ярдман чуть было не отказал мне. Он никак не мог взять в толк, что я его не разыгрываю.

– Мой дорогой мальчик, подумайте хорошенько, прошу вас, – говорил он мне. – Стоит ли покидать такое прекрасное место, как агентство «Старая Англия»? Как бы вы ни старались, работа в нашей конторе не принесет вам ни власти, ни престижа… Давайте честно глядеть фактам в лицо.

– По правде говоря, ни власть, ни престиж меня не очень-то волнуют…

– Так говорят люди, которые получают их по наследству, – вздохнул Ярдман. – Нам же, простым смертным, трудно заставить себя презирать их.

– Я не презираю. Просто они меня не интересуют. По крайней мере, пока…

Ярдман стал медленно раскуривать темную сигару. Я внимательно следил за ним, пытаясь понять, что у него на уме. Поскольку он был из другого теста, чем начальство «Старой Англии», я не очень хорошо представлял себе, как он устроен. Мне приходилось иметь дело с людьми примерно из того же социального слоя, что и я сам, которые не любили изъясняться открытым текстом. Ярдман же был для меня неизведанной территорией.

Он держался покровительственно-отечески, что довольно необычно для худого человека. На крепком орлином носу сидели очки в черной оправе. У него были впалые щеки, и казалось, ему приходится растягивать губы, чтобы закрывать зубы и десны. Уголки рта загибались книзу, что придавало ему то недовольное, то печальное выражение. Кожа имела нездоровый цвет, но голос и пальцы были крепкими, а как потом выяснилось, характер тоже.

Ярдман медленно затягивался сигарой – длинной, тонкой, с крепким запахом. Глаза за стеклами очков медленно меня изучали. Я понятия не имел, что он при этом думает.

– Ладно, – наконец сказал Ярдман. – Возьму вас, будете помогать Серлу, а там видно будет.

– Спасибо, – отозвался я, – хотя, признаться, меня интересовала больше работа Питерса.

– Питерса? – Он буквально разинул рот, обнажив нижний ряд искусственных зубов. Потом рот закрылся чуть не со щелчком. – Нет, не валяйте дурака. При чем тут работа Питерса?

– Серл говорит, он от вас ушел.

– Может, так оно и есть, но это не меняет дела.

– Я проработал пять лет в транспортной службе «Старой Англии», – спокойно отозвался я, – поэтому я хорошо знаком со всеми техническими деталями.

Кроме того, я всю жизнь езжу на лошадях и знаю, как за ними ухаживать. Может быть, у меня и правда плоховато с практикой, но я, вообще-то, быстро учусь.

– Лорд Грей, – сказал Ярдман, качая головой, – вы просто не представляете, что за работу выполняет Питерс.

– Прекрасно представляю, – возразил я. – Он летал на самолетах, сопровождал лошадей. Его обязанностью было следить, чтобы в пути с ними ничего не случилось и они попадали к кому положено, чтобы они нормально проходили через таможни в пункте отправления и пункте назначения. Кроме того, в его обязанности входило забирать лошадей обратно. Это вполне ответственная работа, она связана с постоянными разъездами, и я совершенно серьезно претендую на место Питерса.

– Вы не понимаете, – возразил он, – что Питерс был просто старшим конюхом, который ездил в заграничные командировки.

– Мне это известно.

Он продолжал курить, выпуская клубы дыма. Один, другой, третий. Я невозмутимо ждал.

– У вас с вашей фирмой… все в порядке?

– Вполне. Просто мне надоела бумажная работа. Причем надоела с самого первого дня.

– А как насчет ваших выступлений на скачках?

– В моем распоряжении были субботы. Кроме того, я разбивал свой трехнедельный отпуск. Они с пониманием относились к этому, и я всегда мог получить дополнительные свободные дни.

– Учитывая специализацию фирмы, они поступали разумно. – Ярдман рассеянно стряхивал пепел в чернильницу. – А теперь вы собираетесь бросить скачки?

– Нет.

– Могут ли ваши скаковые связи способствовать работе нашей фирмы?

– Я постараюсь, – пообещал я.

Он отвернулся и поглядел в окно. Уровень воды в Темзе сильно понизился. На том берегу в сумерках рыжие краны походили на игрушки из детского конструктора. Тогда я никак не мог взять в толк, какие расчеты крутились в сообразительной голове Ярдмана, хотя теперь я нередко вспоминаю эти мгновения…

– По-моему, вы поступаете неразумно. Эх, молодость, молодость, – проговорил он и нацелил свой нос-клюв в мою сторону. Он пристально посмотрел на меня своими зеленоватыми, глубоко запавшими глазами, а потом сообщил, сколько получал Питерс: пятнадцать фунтов плюс три фунта на расходы за каждую поездку. Ярдман был уверен, что это заставит меня переменить решение. Так оно чуть было и не случилось.

– Сколько таких поездок выходит за неделю? – спросил я.

– Все зависит от времени года. Да вы и сами знаете. После продажи годовичков – три, во Францию – даже четыре. Иногда две. Иногда вообще никаких поездок.

– Ну что, берете меня? – спросил я.

Его губы искривились – потом я понял, что это называется иронической усмешкой.

– Можете попробовать, – сказал он. – Если вам, конечно, понравится.