Loe raamatut: «Перелом»

Font:

BONECRACK

Copyright © 1971 by Dick Francis

This edition is published by arrangement Johnson & Alcock Ltd. and The Van Lear Agency

All rights reserved

Перевод с английского Игоря Куберского

Серийное оформление Вадима Пожидаева

Оформление обложки Ильи Кучмы

Издание подготовлено при участии издательства «Азбука».

© И. Ю. Куберский, перевод, 2022

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2022

Издательство Иностранка®

* * *

Глава 1

На обоих были тонкие резиновые маски.

Одинаковые.

Я смотрел на два одинаково безликих лица с холодком изумления. Я ведь не из тех, кому люди в резиновых масках наносят непонятные визиты за двадцать минут до полуночи. Тридцатичетырехлетний здравомыслящий деловой человек, я преспокойно приводил в порядок бухгалтерские книги для конюшни моего отца в Ньюмаркете.

Луч света от настольной лампы падал прямо на меня и на мою работу, и два бледных резиновых лица на фоне почти черных панелей в притемненном помещении походили на враждебные луны, приближающиеся к солнцу. Когда щелкнул дверной замок, я поднял глаза, и две эти смутно различимые фигуры, без проблем проникшие из мягко освещенного холла, мелькнули у раскрытой двери, а затем почти растворились на фоне темных стен. Без шороха и стука они двигались по натертому до глянца паркету. За исключением своих нечеловеческих лиц, они с головы до ног были во всем черном.

Я снял телефонную трубку, дабы набрать три девятки.

Один из гостей, опередив меня, взмахнул рукой и ударил по телефону. Почти справившись со второй девяткой, я успел убрать палец, но о том, чтобы набрать третью, не могло быть и речи. Рука в черной перчатке медленно высвободила тяжелую полицейскую дубинку из бренных останков имущества ведомства связи.

– Здесь нечего красть, – заметил я.

Второй подошел к столу. Он стоял напротив, глядя сверху вниз на меня, еще продолжающего сидеть. Он достал автоматический пистолет без глушителя и без колебаний направил его мне в переносицу. Я даже мог различить внутренность ствола.

– Ты! – сказал он. – Пойдешь с нами.

Его голос прозвучал намеренно монотонно, без интонации. Акцента не слышалось, но это был не англичанин.

– С какой стати?

– Пошли.

– Куда? – спросил я.

– Пошли.

– Никуда я не пойду, – вежливо сказал я, протянул руку и нажал на выключатель настольной лампы.

Внезапная кромешная тьма дала мне двухсекундный приоритет. Я использовал его, чтобы вскочить, схватить настольную лампу и отправить ее тяжелым основанием в направлении говорившего.

За глухим ударом последовало проклятие. Травма, подумал я, но не нокаут.

Помня о дубинке слева, я выскользнул из-за стола и бросился к двери. Но желающие достать меня в темноте тоже не теряли времени даром. Обладатель дубинки зажег фонарик и луч света, метнувшись, нашел и ослепил меня.

Я прыгнул в сторону, увернувшись от нападавшего и потеряв при этом направление к двери, и увидел сбоку целенаправленно приближающуюся резиновую физиономию, которую я ударил лампой.

Луч фонарика, мигнув, описал короткий круг и застыл как вкопанный на выключателе возле двери. Опередив меня, рука в черной перчатке мазнула по нему и включила пять двойных настенных бра – то бишь десять голых лампочек-свечей, холодно осветивших квадратную комнату, обшитую деревянными панелями.

В комнате было два окна с зелеными до пола шторами. Один ковер из Стамбула. Три разномастных стула в старинном стиле Уильям и Мэри1. Один дубовый сундук шестнадцатого века. Один письменный стол орехового дерева. Больше ничего. Аскетичное местечко, отражение аскетичной и спартанской натуры моего отца.

Я всегда считал, что противодействовать похищению лучше всего в самом начале. Что простое подчинение приказу следовать за похитителями может избавить от сиюминутной головной боли, но не от тяжелых последствий. Позже тебя могут убить, но не сейчас, в самом начале, и потому глупо не рискнуть и сдаться без боя.

Что ж, я и не сдавался.

Я не сдавался еще целых девяносто секунд, в течение которых мне не удалось ни выключить свет, ни выскочить в дверь, ни выпрыгнуть в окно. У меня были лишь руки и не так уж много навыков против дубинки и перспективы схлопотать пулю. Одинаковые резиновые физиономии с пугающим отсутствием человеческого выражения надвинулись на меня, и хотя я попытался, возможно зря, сорвать одну из масок, мои пальцы всего и только скользнули по ее тугой гладкой поверхности.

Мои гости предпочитали ближний бой с прижатой к стене жертвой. Поскольку их было двое, и они оказались экспертами в своем деле, за эти бесконечные девяносто секунд я получил такие побои, что искренне пожалел о решении применить на практике свои взгляды насчет того, как избежать похищения.

Все закончилось ударом кулака мне в живот, ствол пистолета уперся мне в лицо, я ударился головой о панель, а дубинка поставила в схватке окончательную точку где-то за моим правым ухом. Когда я снова стал что-то соображать, оказалось, что прошло немало времени. В противном случае я бы не лежал лицом вниз со связанными за спиной руками на заднем сиденье движущейся машины.

Довольно долго мне казалось – я вижу сон. Затем по мере включения мозга я стал осознавать, что это не так. Мне было ужасно неудобно, а кроме того, очень холодно, поскольку тонкий свитер, который я носил в помещении, плохо защищал от ночного морозца.

Боль паровым молотом стучала в моей голове – бум-бум-бум.

Если бы я мог раскочегарить свою умственную энергию, я пришел бы в ярость оттого, что оказался таким слабаком. На самом же деле я чувствовал нечто крайне примитивное, вроде тупого терпения и недоумения, затуманившего мозг. Из всех кандидатов на похищение я бы отнес себя к числу самых маловероятных.

Много чего можно сказать об обессилевшем мозге в полубессознательном теле. «Mens blotto in corpore ditto – в дурном теле дурной дух» – ни с того ни с сего пронеслось у меня в голове, однако мужественная улыбка, увы, так и не достигла моих губ – я лежал полууткнувшись ртом в какую-то обивку из кожзаменителя, от которой несло псиной. Говорят, что в моменты смертельной опасности многие взрослые мужчины взывают к своим матерям, а затем к своему богу: но у меня с двух лет не было матери, и до семи я верил, что Бог – это тот, кто сбежал с ней и с которым они поселились где-то в другом месте (Бог забрал твою мать, дорогой, потому что он нуждался в ней больше, чем ты). Вот почему Бог никогда меня не привлекал, и так или иначе мой случай не был чреват смертельной опасностью. У меня всего-навсего было сотрясение мозга, довольно сильная боль в некоторых местах и, возможно, ужасное будущее по приезде в некий пункт назначения. Тем временем мы все ехали и ехали. Без каких-либо перемен. Наверное, прошло сто лет, прежде чем машина рывком остановилась. Я чуть не свалился с сиденья. Мой мозг встрепенулся от толчка, а тело лишь болезненно ойкнуло.

Две резиновые хари нависли надо мной, вытащили и буквально подняли в дом, одолев несколько ступенек. Один держал меня под мышками, а другой за лодыжки. Мои сто шестьдесят фунтов2 не стали для них проблемой.

Внезапный свет внутри был таким ослепительным, что казался вполне весомой – среди прочих – причиной зажмуриться. Я и зажмурился. Паровой молот безостановочно стучал в голове.

Тем временем они бросили меня на бок на паркет. Натертый полиролем – вонючим и отвратительным. Я приоткрыл глаза, дабы убедиться в собственных ощущениях. Да, современный паркет из небольших с особым тщанием уложенных квадратных плашек. Березовый шпон, плашки тонкие. Ничего особенного. Рядом надо мной раздался голос, в котором слышалась еле сдерживаемая ярость:

– И кто это такой?

Последовало долгое, ошарашенное молчание, во время которого я бы рассмеялся, если б только мог. Резиновомордые приволокли не того, кого следовало. И к чему тогда весь этот мордобой, черт возьми! И никакой гарантии, что они теперь отвезут меня обратно домой.

Щурясь от света, я посмотрел вверх. Говоривший сидел в кожаном, с прямой спинкой кресле, крепко сцепив пальцы на выпирающем животе. Его голос был почти таким же, как у резиновой маски: без особого акцента, но явно принадлежащий не англичанину. Его мягкие туфли в близком соседстве с моей головой были ручной работы и из генуэзской кожи.

Итальянская модель. Ну и что с того – итальянскую обувь продают от Гонконга до Сан-Франциско.

Одна из резиновых физиономий прочистила горло:

– Это Гриффон.

Кажется, не так уж смешно. Моя фамилия действительно Гриффон. Если их не устраивал я, то они, должно быть, приходили за моим отцом. Но какой в этом смысл? Он, как и я, не имел ничего общего с теми, кого принято похищать.

Мужчина в кресле, с той же едва сдерживаемой яростью, процедил сквозь зубы:

– Это не Гриффон.

– Это он, – робко упорствовала резиновая физиономия.

Мужчина встал с кресла и носком своей элегантной туфли перевернул меня на спину.

– Гриффон – старик, – рявкнул он так, что обе резиновые маски отступили на шаг, как от удара.

– Вы не говорили, что он старик.

Второй резиновомордый поддержал своего коллегу, проныв в свое оправдание с низкопробным американским акцентом:

– Мы следили за ним весь вечер. Он обошел конюшни, осмотрел лошадей. Каждую. Работники относились к нему как к боссу. Он – тренер. Это Гриффон.

– Помощник Гриффона, – раздался яростный ответ. Мужчина снова сел и яростно вцепился в подлокотники, из последних сил сдерживая свой гнев.

– Вставай, – резко сказал он мне.

Я с трудом поднялся, чуть ли не на колени, но далее было непросто, и я подумал: «С какой стати мне заморачиваться?» – поэтому снова аккуратно лег. Это ничуть не улучшило общий климат.

– Вставай, – рассвирепел он.

Я закрыл глаза.

Последовал жесткий удар по моему бедру. Я снова открыл глаза – в тот самый момент, когда резиновомордый с американским акцентом занес ногу для еще одного удара. Все, что можно было на данную тему сказать, что обут он был в ботинки, а отнюдь не в туфли.

– Прекрати, – резкий голос остановил ногу на полпути. – Просто посади его на стул.

Американец в резиновой маске взял стул, о котором шла речь, и поставил его в шести футах от кресла. Середина Викторианской эпохи, машинально отметил я. Красное дерево. Вероятно, когда-то у него было плетеное сиденье из тростника, но теперь оно было обито розовым глазурованным ситцем в цветочек. Резиновомордые подняли меня и усадили так, что мои связанные запястья оказались за спинкой стула. Проделав это, они отступили на шаг, оказавшись справа и слева от меня.

С этого возвышения я мог лучше рассмотреть их хозяина, если не всю ситуацию в целом.

– Помощник Гриффона, – повторил он, на сей раз не столь гневно. Он признал ошибку и теперь решал, что делать дальше.

Это не заняло у него много времени.

– Пистолет, – сказал он, и ему дали оружие.

Мужчина этот был лысым и оплывшим, и я догадался, что ему не доставляет удовольствия разглядывать свои старые фотографии. Под пухлыми щеками, тяжелым подбородком, набрякшими веками угадывался вполне элегантный череп, о чем также свидетельствовали надбровные дуги и крепкий четкий клюв носа. У него были все основные признаки красивого мужчины, но выглядел он, в моем представлении, как цезарь, сполна послуживший своим порокам, что и отразилось на нем. Его можно было бы принять за добродушного толстяка, если бы не злая воля, безошибочно читавшаяся во взгляде его прищуренных глаз.

– Глушитель, – ледяным тоном сказал он. Он был раздражен и полон презрения к этим своим идиотам в резиновых масках.

Один из них достал из кармана брюк глушитель, и цезарь начал навинчивать его на ствол. Глушители применяют в делах посерьезней тех, где подчас достаточно и простых стволов. Он собирался устранить промах своих подчиненных.

Мое будущее выглядело все более туманным. Самое время для нескольких хорошо подобранных фраз, особенно если они могут оказаться последними.

– Я не помощник Гриффона, – сказал я цезарю. – Я его сын.

Он закончил навинчивать глушитель и начал поднимать его в направлении моей груди.

– Я сын Гриффона, – повторил я. – И какой смысл во всем этом?

Глушитель остановился на уровне моего сердца.

– Если вы собираетесь убить меня, – сказал я, – скажите хотя бы за что.

Мой голос звучал более или менее нормально. Я надеялся, что не видно, как всего меня прошибло потом.

Прошла целая вечность. Я в упор смотрел на него, он – на меня. Я ждал. Ждал, пока в его мозгу не щелкнут тумблеры, ждал, пока три больших пальца вниз выстроятся в ряд на игровом автомате.

Наконец, ни на миллиметр не опуская пистолет, он спросил:

– Где твой отец?

– В больнице.

Еще одна пауза.

– Сколько он там пробудет?

– Не знаю. Возможно, два или три месяца.

– Он умирает?

– Нет.

– Что с ним такое?

– Он попал в автомобильную аварию. Неделю назад. У него сломана нога.

Очередная пауза. Пистолет все в той же позиции. Никто, заполошно подумал я, не должен так умирать. Это несправедливо. И все же люди умирали несправедливо. Вероятно, только один из миллиона заслуживает своего конца. Любая смерть, по сути, несправедлива, но в некоторых случаях она особенно несправедлива. Убийство, как мне представлялось, несправедливее всего.

Наконец, гораздо более мягким тоном, он сказал:

– Кто будет тренировать лошадей этим летом, если отец нездоров?

Только многолетний опыт общения с ушлыми торговцами, которые готовы были метать гром и молнии ради своих реальных целей, выдавая их за нечто бросовое, удержал меня от того, чтобы не шагнуть прямо в пропасть. Со вздохом облегчения от столь безобидного вопроса, я чуть было не признался, что этого никто еще не знает. Если бы я сказал ему правду, то, как мне позже стало известно, он бы застрелил меня, потому что его бизнес в Роули-Лодж был завязан исключительно на постоянного тренера. Временные заместители, похищенные по ошибке и не умеющие держать язык за зубами, были слишком опасны.

Поэтому инстинктивно я ответил:

– Я сам буду их тренировать, – хотя намеревался заниматься этим, пока не нашел кого-нибудь еще.

Его вопрос был и в самом деле судьбоносным. Устрашающий черный кружок глушителя опустился, став эллипсом, и вовсе перестал смотреть на меня. Мужчина положил пистолет на свою пухлую ляжку.

Я полной грудью судорожно вдыхал и выдыхал воздух и после схлынувшего напряжения испытывал тошноту. Не то чтобы на горизонте замаячила полная безопасность. Я все еще оставался пленником в незнакомом доме и понятия не имел, по какой причине меня схватили.

Толстяк продолжал наблюдать за мной. Продолжал что-то обдумывать. Я попытался облегчить скованность мышц, избавиться от пульсирующей головной боли и прочих болезненных ощущений, которых прежде, перед лицом большой угрозы, совершенно не чувствовал.

В комнате было холодно. Головорезам, похоже, было вполне комфортно в своих масках и перчатках, а толстяк был обособлен и непроницаем, но мои проблемы холод определенно усугублял. Я задавался вопросом, входила ли угроза простудиться в план психологического воздействия на моего стареющего отца, или это просто совпадение. Комната выглядела необжитой и неуютной.

По сути, это была гостиная среднего класса в небольшом доме среднего класса, построенном, я думаю, в тридцатых годах девятнадцатого века. Мебель была придвинута к стенам с полосатыми кремовыми обоями, чтобы обеспечить толстяку свободу маневра, и представляла собой скучный набор из трех стульев с сиденьями, обтянутыми розовым ситцем, складного стола на высоких ножках, стандартной лампы с абажуром цвета пергамента и серванта, в котором абсолютно ничего не было. На отполированном до блеска березовом паркете не было ковров; в помещении вообще отсутствовали какие-либо украшения, книги, журналы – ничего личного. Тут было голо, как в душе моего отца, только вкус у него был другим.

Комната ни в малейшей степени не соответствовала тому, какой мне пока представлялась персона толстяка.

– Я отпущу тебя, – сказал он, – но на определенных условиях.

Я ждал. Он продолжал неторопливо рассматривать меня.

– Если не будешь в точности следовать моим требованиям, я исключу конюшни твоего отца из бизнеса.

Я почувствовал, как у меня от изумления открылся рот. Я захлопнул его.

– Полагаю, ты сомневаешься, что я могу это сделать. Не сомневайся. Мне доводилось разбираться с заведениями посерьезнее крохотной конторки твоего отца.

Я не выдал никакой реакции на унизительный эпитет «крохотная». Прошли годы с тех пор, как я понял, что реагировать на унижение – значит обороняться, что только на руку оппоненту. В Роули-Лодж, как он, несомненно, знал, находилось восемьдесят пять чистокровных скакунов, чья общая стоимость превышала шесть миллионов фунтов стерлингов.

– Каким образом? – спросил я напрямик.

Он пожал плечами:

– Важнее не то, как бы я это сделал, а то, как помешать мне. И это, в общем, довольно просто.

– Просто вести себя на скачках в соответствии с вашими инструкциями? – нейтрально предположил я. – Просто проигрывать, когда надо?

Приступ дремавшего гнева снова исказил пухлые черты лица, и рука с пистолетом на шесть дюймов поднялась над бедром моего оппонента. Затем, впрочем, оружие вернулось на свое место.

– Я не мелкий мошенник, – мрачно сказал он.

Я же подумал, что он готов оскорбляться даже на невинные замечания и что однажды, если игра затянется, это может сослужить мне неплохую службу.

– Прошу прощения, – сказал я без всякой иронии. – Но эти резиновые маски – не высший класс.

Он раздраженно взглянул на две фигуры, стоявшие за мной:

– Маски – их собственный выбор. Безопаснее, если их нельзя узнать, так им кажется.

«Как разбойники с большой дороги, – подумал я, – в конце концов их повесят».

– Ты можешь распоряжаться своими лошадьми, как хочешь. Ты абсолютно свободен в выборе – за исключением одного момента.

Я промолчал. Он пожал плечами и продолжил:

– Ты наймешь человека, которого я пришлю.

– Нет, – сказал я.

– Да, – вперился он в меня немигающим взглядом. – Ты наймешь этого человека. Иначе я уничтожу конюшню.

– Это безумие, – возразил я. – Бессмыслица.

– Вовсе нет, – сказал он. – Более того, ты никому не скажешь, что тебя заставляют нанимать этого человека. Будешь настаивать, что это твое собственное решение. Кстати, не вздумай жаловаться в полицию по поводу сегодняшнего, да и вообще прочего, что может случиться. Если попытаешься дискредитировать этого человека или выгнать его, весь ваш бизнес будет уничтожен. – Он сделал паузу. – Понял? Если вздумаешь избавиться от этого человека, твой отец вернется из больницы на пепелище.

После короткого напряженного молчания я спросил:

– В каком качестве этот человек должен работать у меня?

– Он будет участвовать в скачках, – прозвучал заготовленный ответ. – Он жокей.

Я почувствовал, как у меня задергалось веко. Толстяк это заметил. На сей раз он действительно задел за живое.

Все было яснее ясного. Ему не понадобится говорить мне, когда скачки должны быть проиграны. Ему достаточно сказать об этом своему человеку.

– Нам не нужен жокей, – сказал я. – У нас уже есть Томми Хойлейк.

– Новый жокей постепенно займет его место.

Томми Хойлейк был вторым жокеем в Великобритании и входил в первую дюжину лучших жокеев мира. Никто не мог занять его место.

– Владельцы не согласятся, – сказал я.

– Ты убедишь их.

– Невозможно.

– От этого зависит будущее вашей конюшни.

Последовала еще одна долгая пауза. Один из резиновомордых переминался с ноги на ногу и вздыхал, как от скуки, но толстяк, казалось, никуда не спешил. Возможно, он очень хорошо понимал, что с каждой минутой мне становилось все хуже и я замерзал все сильней. Я бы попросил его развязать мне руки, если б не был уверен, что он откажет и тем самым запишет себе очко.

Наконец я сказал:

– С вашим жокеем у конюшни все равно нет будущего.

Он пожал плечами:

– Возможно, она немного пострадает, но выживет.

– Это неприемлемо, – сказал я.

Он заморгал. Его рука поводила пистолетом по ляжке, туго обтянутой штаниной.

– Я вижу, ты не совсем осознал положение, – заметил он. – Я сказал: ты уйдешь отсюда только на определенных условиях. – Благодаря бесстрастному тону его безумные слова звучали убедительно. – Условия такие: ты нанимаешь конкретного жокея и ни к кому не обращаешься за помощью, включая полицию. Если ты нарушишь одно из этих условий, конюшня будет уничтожена. Но, – он заговорил медленней и внушительней, – если ты не согласен безоговорочно с этими условиями, свободы тебе не видать.

Я молчал.

– Все понял?

– Да, – вздохнул я.

– Хорошо.

– То есть вы не мелкий мошенник – вроде так прозвучало.

Его ноздри раздулись.

– Я манипулятор.

– И убийца.

– Никогда не убиваю, если жертва на этом не настаивает.

Я уставился на него. Он едва сдерживал смех от собственной шутки, о чем свидетельствовали участившиеся дыхание и подергивания губ.

«Жертва, – подумал я про себя, – не собирается настаивать на таком финале. Пусть толстяк повеселится».

Я слегка подвигал плечами, пытаясь расслабить их. Он это заметил, но ничего не предложил.

– Кто же тогда, – спросил я, – этот жокей?

Он помедлил с ответом.

– Ему восемнадцать.

– Восемнадцать?

Он кивнул:

– Ты дашь ему хороших лошадей для скачек. В этом дерби3 он примет участие на Архангеле.

Невозможно. Абсолютно исключено. Я посмотрел на пистолет, покоившийся на изделии дорогого портного. Я ничего не сказал. Сказать было нечего.

Когда он снова заговорил, пытаясь скрыть акцент, в его голосе звучало удовлетворение победой:

– Он придет в конюшню завтра. Ты наймешь его. У него пока не так много опыта в скачках. Он наберется его при тебе.

Неопытный наездник на Архангеле – абсурд. На самом деле это был такой абсурд, что понадобились похищение и угроза убийства, дабы я поверил в серьезность подобных требований.

– Его зовут Алессандро Ривера, – сказал толстяк.

Подумав немного, он добавил:

– Он мой сын.

1.Стиль английской мебели, названный в честь королевской четы – Вильгельма III и Марии II.
2.Примерно 72,5 кг.
3.Название скачек племенных трехлетних лошадей. Самое известное дерби в конном спорте – это Эпсомское дерби в Великобритании.
€2,60
Vanusepiirang:
16+
Ilmumiskuupäev Litres'is:
20 september 2022
Tõlkimise kuupäev:
2022
Kirjutamise kuupäev:
1971
Objętość:
220 lk 1 illustratsioon
ISBN:
978-5-389-21817-8
Allalaadimise formaat: