Loe raamatut: «Карнивора»
Да не на мнозе удаляяйся общения Твоего,
от мысленного волка звероуловлен буду.
Иоанн Златоуст.
Пролог
– Ты убила его. – Королева смотрела спокойно и холодно, и туманное голубое свечение, разлитое вокруг, отражалось в ее больших глазах.
– Помоги мне! – Руки дрожали, по ладоням пробегала судорога – но ничего не получалось. Магии не было.
– Ты убила его, – повторила Королева, – а теперь хочешь, чтобы я помогла тебе его спасти?
– Я не хотела!
– Конечно. Но ты хотела быть сильной и жестокой, не так ли?
Марика подняла глаза – но посмотрела не на Королеву, а прямо перед собой.
– Он тоже хотел быть умным и хитрым, – сказала она глухо.
– Ты права, – улыбнулась Королева. – И теперь настала пора платить.
Часть первая. Дети
I. Кейза
В Кастинии считают, что солнце садится за горы Сантинел и встает из вод Жемчужного моря. Конечно, как и всякие жители столицы, кастинийцы крайне невежественны в вопросах географии, и потому не стоит всецело полагаться на их слова. Но в одном они правы. Никто не знает, где заканчивается Жемчужное море, и никто не знает, есть ли что-нибудь по ту сторону гор Сантинел. Разумеется, время от времени находятся умники, которым позарез нужно это выяснить – ну и кто из них вернулся назад? Правильно. Никто.
Горы Сантинел – это гряда неприступных пиков, а их предгорья – последний оплот цивилизации. Странный край, серый край, место колдовства и древних легенд. Из-за хребта в долину постоянно спускаются плотные облака, и потому холмистое предгорье так и называют – Туманный край. Большую часть года солнце бывает здесь редким гостем. Пронизывающий ветер прилетает с гор и запутывается в ветвях вековых елей, а по ночам раздается пронзительный вой, недвусмысленно говорящий о том, какие звери наверняка могут встретиться в Лесу неосторожному путнику. Даже собаки в деревнях выглядят очень подозрительно, и нельзя сказать наверняка, сколько в них от волкодава, а сколько – от волка.
Жители гор верят в магию – но не ту, что преподают в школе Кастинии и призывают ко двору короли, не ту, что одевается в роскошные одежды и облекает силу в красивые слова и величественные жесты. Они верят в древнее колдовство, испокон веков обитавшее в сумрачных лесах. Это колдовство так же старо, как сама земля, вздыбившаяся здесь в своем стремлении слиться с небом, оно разлито в туманном воздухе, им дышат темные ели.
Конечно, ведьмы встречаются не только в Туманном крае. По правде сказать, почти в любой деревне есть своя колдунья, или знахарь, или любой другой человек, способный заговорить скот или приворожить суженого. Но ведьмы с гор Сантинел совершенно другой породы. Они не пытаются обмануть природу, как это делают другие. Подобно величайшим из магов, они заключают с природой договор – но, в отличие от магов, сантинельские ведьмы отлично понимают, что природа отнюдь не обязана этот договор исполнять. Природа – сама себе госпожа. Она может помочь тебе, но может и не помогать. И это тоже нужно уметь принимать.
Кейза знала это ничуть не хуже других. Пятьдесят одну осень она прожила в Туманном крае, недалеко от деревни Дрик, неизменно помогая ее жителям словом, делом или бездействием. Кейза уже давно поняла: иногда лучшая помощь – это отсутствие всякой помощи.
В последнее время, впрочем, бездействовать хотелось куда чаще, чем это было необходимо. В соседней деревне, Оре – соседней по меркам Туманного края, а значит, совсем не близкой, – умерла ведьма. По традиции та растила себе смену, но девочка оказалась настолько слаба здоровьем, что не пережила Наар и на день. После того как догорел их погребальный костер, староста Оры подошел к Кейзе и тихо пробормотал, глядя в сторону:
– Вы же не оставите нас.
Кейза даже не стала кивать. Это был не вопрос.
С тех пор она не знала покоя. Конечно, те жители Оры, что могли дойти на своих двоих, приходили к ней сами – но ведь были и те, кто дойти не мог. Роженицы, умирающие, умершие, над которыми нужно было развеять листья и пропеть Последнюю песню – Ора считалась большой деревней. А Кейза была уже не молода.
Год спустя она возвращалась к себе после тяжелых, долгих родов, которые закончились Последней песней. Кейза остановилась перевести дух и посмотрела на дорогу, убегающую вниз. Часть пути из Оры проходила по главной дороге Туманного края, той самой, что вела отсюда в большой мир. Она спускалась вниз, пересекала речку Саар и поднималась между двумя холмами, теряясь в тумане. Там, за последней цепочкой холмов, начиналась равнина.
Туман поднялся, полуденное солнце слепило глаза сквозь тонкую серую пелену. Кейза прищурилась и приложила руку к глазам. Нахмурилась, пытаясь сквозь молочный блеск разглядеть слабое движение у подножия холмов, на том берегу реки. Сначала она подумала, что ей показалось. Но там точно кто-то был – медленно, но верно по дороге двигалась маленькая точка. Вот она уже добралась до моста, и стало видно, что это не одна, а две точки, двое путников. Они начали подниматься от реки, и Кейза прищурилась еще сильнее.
Две женщины шли не торопясь, с размеренным спокойствием людей, которые привыкли много ходить и умеют правильно расходовать свои силы. Подъем был долгим и крутым, но обе женщины дышали ровно и легко, когда подошли к неподвижной Кейзе.
Кейза медленно опустила руку, не сводя с них взгляда жестких серых глаз. Женщины были почти точной копией друг друга: высокие, широкоплечие, с длинными спутанными волосами цвета дорожной пыли, вот только у одной между пепельных прядей проблескивала седина, а лицо с крупными спокойными чертами покрылось морщинами – совсем как у Кейзы.
– Ты ждала нас, – тихо сказала старшая.
Кейза не стала кивать. Это был не вопрос.
Раздался непонятный писк, и молодая женщина слегка повернула голову, оглянувшись через плечо. Кейза снова прищурилась. Из-за плеча на нее смотрели внимательные глаза цвета темного жемчуга.
Она ошибалась. Женщин было трое.
* * *
Девочек Кейзу и Лагит взяла к себе в дом Агхар-Террая. Многие тогда говорили, что брать обеих неправильно – как решить, кто после смерти Агхар займет ее место? Но Лагит решила эту проблему за всех: в шестнадцать она сбежала из хижины ведьмы. Все считали, что Лагит сгинула в Лесу, все, включая Кейзу – но через два года сестра вернулась. Из-за плеча на Кейзу смотрели серые глаза племянницы.
Агхар-Террая умерла через несколько осеней после этого, а Лагит с девочкой остались жить у Кейзы. Она против своей воли привязалась к племяннице, и постепенно Дора стала ее ученицей. Лагит никак не вмешивалась в это – она вела их скромное домашнее хозяйство и никогда не претендовала на то, чтобы быть ведьмой наравне с сестрой.
Наверное, Кейза должна была это предвидеть – все-таки Дора была дочерью Лагит. Но побег племянницы застал ее врасплох. Она действительно успела сильно к ней привязаться.
Через два дня Лагит, не говоря ни слова, ушла. Кейза осталась одна в непривычно пустом доме.
Она так и не простила их.
* * *
Лагит и Дора с ребенком поселились в хижине Наар, а Кейза не знала, что и думать. С одной стороны, стоило порадоваться. Теперь в Оре появилась своя ведьма, и Кейза могла перестать бегать туда-сюда, словно курица по двору. Да и вообще, сестра и племянница вернулись, живые и невредимые. За это тоже стоило поблагодарить Лес.
Но Кейза по-прежнему на них злилась. Она не могла понять, почему этим дурам не сиделось на месте, почему нужно было убегать из дома, а возвращаться непременно с ребенком в подоле. Ну хорошо. Не в подоле, а за спиной. Это все равно ничего не меняло.
Кейза злилась еще несколько недель – на большее ее не хватило.
«Посмотрю, как они там устроились, – говорила она себе, продираясь сквозь заросли крапивы, которая смыкалась высоко у нее над головой. – Просто посмотрю – и все».
Когда Кейза вошла в хижину, она сразу увидела, что Лагит не сидела без дела. Все было вычищено, выметено, на окнах пестрели занавески, а травы над очагом висели в строгом порядке. Дора, которая мешала в котелке то ли суп, то ли зелье, подняла голову и улыбнулась тете. Лагит не отрывала глаз от шитья. Девочка сидела рядом с матерью на полу и внимательно смотрела на Кейзу из-под черной челки. Ведьма заметила, что глаза внучки при этом стали чуть светлее, ближе к голубому, чем к темно-серому.
Кейза наклонилась к внучке, дохнула на нее терпким запахом опавшей хвои и поломанных крапивных стеблей.
– Как ее зовут? – спросила Кейза, прищурившись.
– Марика, – отозвалась ее племянница.
– Моар, – кивнула Кейза, а Дора и Лагит вздрогнули. – Ну здравствуй, Волчок.
Далеко в Лесу, меж стволов вековых елей, шевельнулась серая тень.
II. Марика
Весь мир принадлежал Марике. Он начинался от порога их дома и заканчивался у двери бабушки Кейзы. И все это огромное пространство, все эти деревья, птицы, звери, цветы, травы, ягоды, бабочки и комары – все это принадлежало только ей одной. Хотя комарами, подумала Марика, с размаху шлепая себя по шее, она с удовольствием с кем-нибудь поделилась бы.
Лес был родным. Пальцы гладили шершавую кору елей, босые ноги проваливались в мох и пожелтевшую хвою, и малейший шорох был исполнен смысла и значения, и ветер, вдруг продиравшийся сквозь плотные тяжелые ветви откуда-то сверху, приносил облегчение и обещание тепла и солнца. Как-то раз бабушка Кейза спросила, не страшно ли Марике в Лесу одной. Она только удивленно фыркнула. Это был ее Лес. Чего в нем бояться?
Другое дело – деревня. Марика не любила туда ходить. Всякий раз, когда мама или бабушка Лагит посылали ее, она надувала губы, хмурилась и плелась нога за ногу. Тогда мама открывала дверь и кричала вслед, что отшлепает Марику заговоренным веником, если та сейчас же не поторопится. Однажды Марика уже познакомилась с этим загадочным предметом и больше пробовать не хотела, поэтому она тут же пускалась бежать со всех ног и влетала в деревню, задыхаясь, с раскрасневшимся от бега лицом и спутанными черными патлами вместо волос. Марика старалась провести там как можно меньше времени и сразу же стремглав мчалась домой, под сень родных живых елей. Деревня была пристанищем мертвых деревьев. И странных людей.
Марика давно поделила все человечество на «своих» и «чужих» по одному простому признаку – запаху. «Свои» пахли просто и понятно – Лесом, хвоей, дымом, козьим молоком, горячими лепешками, сушеными травами. Чужие пахли по-разному, но всякий раз их запах недвусмысленно предостерегал – осторожно! Держись подальше. Не стоит ждать ничего хорошего.
«Своими» были мама, бабушка Лагит, бабушка Кейза и Тур Кийри, староста Оры. Он, правда, порой источал очень странный, резкий и сладковатый запах – но Марика заметила, что в такие дни Тур был особенно добродушным и веселым, а значит, это был правильный запах. К тому же мамины руки пахли точно так же после того, когда она готовила целебные настойки. Значит, этот запах тоже был своим.
Марика остановилась на узкой тропинке и глубоко вдохнула. В нос ударил сильный грибной дух, она поморщилась, а потом машинально глянула под ноги. Тропинка была пустой. Марика сорвала травинку и задумчиво пожевала кончик, посмотрела наверх, щурясь от солнца, которое плотные ветви дробили на тысячи пляшущих бликов. Бросила травинку и помчалась что есть духу, перепрыгивая через корни и ямы, проносясь сквозь крапиву так быстро, что та не успевала ее обстрекать. Когда Марика добежала до хижины бабушки Кейзы, она резко остановилась и долго стояла, прислушиваясь к Лесу. Бабушка всегда спрашивала, что слышно в Лесу. Надо было подготовиться.
Но в Лесу не было слышно ничего особенного, поэтому Марика подошла к низкой двери и тихонько постучалась.
– Входи, Волчок, – раздалось изнутри.
Марика облегченно вздохнула. Порой, когда бабушки Кейзы не было дома, приходилось ее дожидаться, и сидеть одной в этой хижине Марике не очень нравилось. В отличие от их дома, у бабушки Кейзы все всегда было вверх дном. Вещи как будто нарочно сбегали со своих мест и оказывались совсем не там, где ты ожидал их увидеть. Добро бы это были обычные вещи, вроде поварешки или перловой крупы. Но однажды Марика обнаружила в кружке молока сушеный змеиный глаз. Здесь всегда надо было быть начеку.
Сейчас бабушка Кейза ничего не варила – это тоже было хорошо. Если она занималась приготовлением зелья или отвара, и думать было нечего о том, чтобы поболтать или просто о чем-то спросить. А какой смысл приходить в гости, если ты ни о чем не можешь поговорить? На дохлых мышей Марика могла вдоволь насмотреться и у себя дома – вот только там они висели аккуратными связками, привязанные за хвостики к потолку, а не валялись прямо на столе рядом с недельными лепешками.
Марика плюхнулась на лавку и схватила лепешку со стола, стараясь не смотреть на крохотные лапки мышей, скорбно сложенные на груди.
– С чем пожаловал, Волчок?
– Бабушка, почему ты называешь меня Волчком? – Марика принялась грызть черствый край, болтая ногами.
Кейза вздохнула. Этот вопрос она слышала постоянно – всякий раз, когда Марика прибегала к ней, она задавала один и тот же вопрос. Но не могла же Кейза ребенку объяснить все про хедийе, Данное имя, про жертвы и приношения, про служение и свободу…
– Я тебя так называю, потому что ты – Волчок.
– Но я девочка!
– Ты девочка-волчок.
Марика надулась. Каждый раз она надеялась, что бабушка все-таки придумает что-нибудь новое.
– А кто тогда ты?
Кейза снова вздохнула. Это вопрос она тоже слышала уже не в первый раз.
– Я – кизи, коршун. Твоя мама, – продолжила Кейза, опережая следующий вопрос, – доар, олень, а бабушка Лагит – легае, белка.
Марика прыснула. Как всегда.
– А Тур Кийри?
Кейза покачала головой.
– Не у всех имя что-то значит.
Марика отломила зубами новый кусок лепешки и громко захрустела.
– Бабушка, – спросила она, выковыривая застрявшую между зубами жесткую корку, – а что значит «ублюдок»?
В хижине повисла тишина.
– Где ты это услышала? – спросила Кейза, и Марика сжалась от того, как блеснули у бабушки глаза. Кизи, коршун.
– В деревне, – пробормотала она, глядя в пол.
– И кто это сказал?
– Мальчишки на улице.
– И кому они это сказали?
Марика молчала и смотрела в пол.
– Марика?
Девочка поджала губы.
– Мне. Они кричали «ведьмин ублюдок». Это что значит, бабушка? Что-то плохое, да?
Кейза молчала. Пожалуй, лучше уж говорить про хедийе.
– Не ходи больше в деревню, Марика.
Девочка вскинула на нее глаза – серо-голубые, ясные, как морозное зимнее небо.
– Я бы с радостью! Но ведь мама с бабушкой Лагит все равно меня туда отправят.
– Я поговорю с ними, – твердо сказала Кейза. – Чтобы больше не отправляли.
* * *
С тех пор в мире Марики остались только свои. Бабушка Кейза поговорила с мамой – это был один из тех разговоров, когда взрослые бормочут так тихо, что не разобрать ни слова, а их лица застывают и становятся непроницаемыми. После этого в деревню ходили только мама или бабушка Лагит. Марика не знала, называли ли их там тоже «ведьмиными ублюдками», но с трудом могла такое представить. Даже бабушка Лагит, хоть и была всего лишь белкой, умела иногда смотреть так, что лучше с ней было не спорить. Марика хорошо это знала.
Теперь вокруг нее были только правильные люди, которые правильно пахли. Когда жители деревни приходили к маме за помощью, Марики никогда не было дома – днем она всегда бегала по Лесу, или к бабушке Кейзе, или просто так. В Лесу люди ей не встречались. Один только раз, бредя по дороге домой, Марика бросила рассеянный взгляд вниз, на дальнюю гряду холмов, и увидела, что там, далеко-далеко внизу, идет человек. Марика застыла на месте. Она всегда считала, что за холмами ничего нет, а дорога идет вниз только для красоты, чтобы придать виду некоторую завершенность. Марика никогда раньше не видела, чтобы по этой дороге кто-то ходил.
Она кинулась домой, и прямо с порога, едва переведя дух, крикнула:
– Мама, там на дороге человек!
Мама отбросила со лба пепельные волосы и слегка улыбнулась.
– Ну и что же, малыш? Мало ли кому понадобилось прийти в Туманный край.
Но Марика видела, как она еле заметно нахмурилась, а бабушка Лагит приподняла тонкие брови.
Мама месила тесто на лепешки, Марика принялась помогать и мешать ей изо всех сил и уже думать забыла про человека на дороге, как вдруг раздался стук в дверь. Все трое подняли глаза. Это был незнакомый, чужой стук.
Марика собиралась открыть дверь, но мама удержала ее и пошла сама. Бабушка Лагит притянула Марику к себе за плечо.
За дверью стоял человек в длинном балахоне, сером от дорожной пыли. Он был моложе, чем Тур Кийри, и выглядел совсем по-другому, непохоже на всех мужчин, которых довелось в своей жизни встречать Марике. Сантинельцы были высокими, с широкой костью, бледной обветренной кожей и пепельно-серыми волосами. Этот мужчина был небольшого роста, не выше мамы, очень худым, смуглым, и короткие волосы на голове чернели, как и глаза, темные и пронзительные.
Но мужчина не смотрел на Марику. Он смотрел на маму, а мама смотрела на него, и от их молчания Марике стало не по себе. А потом мама сделала шаг вперед, мужчина отступил, они вышли на улицу и закрыли за собой дверь, Марика слышала их глухое бормотание и представляла, какие непроницаемые при этом у них должны быть лица. Вдруг голоса стали громче, злее, дверь распахнулась, мама влетела в дом, а мужчина шагнул следом за ней. Марика вжалась в крепкие руки бабушки.
– Нет! – крикнула ему в лицо мама.
– Ты сама знаешь, что я прав! Посмотри на нее! У нее нет шансов – и тебе-то здесь делать нечего, а уж ей и подавно!
– Нет, – повторила мама тихо и ровно, и Марика невольно пожалела мужчину. Мама всегда так разговаривала, когда была очень зла.
– Она должна поехать со мной, – возразил мужчина.
– Она никуда не поедет, – ответила мама.
Они стояли друг напротив друга, почти одного роста – он был резким и сильным, как холодный февральский ветер, а она была спокойной и высокой, как ели, что скрипели в ночи над их домом.
– Сейчас, – неожиданно спокойно согласился мужчина, и Марика с удивлением заметила, что он совершенно не боится маму. – Но наступит день, когда ты не сможешь ее удержать.
– Возможно, – кивнула мама и почему-то улыбнулась, и Марика с еще большим удивлением поняла, что мама знает, что он ее не боится. И не сердится на него.
– Прощай, Моар, – неожиданно бросил мужчина, глянув на девочку в упор, и поднял руку в прощальном жесте. Ладонь у него была совершенно черной. Марика вздрогнула, а мужчина развернулся и вышел, и холодный ветер ворвался, взвыл и растревожил пламя в очаге прежде, чем дверь успела захлопнуться.
* * *
Сборщик податей приходил в деревню четыре раза в год – собирать налоги и переписывать то прибавляющееся, то убывающее население. Еще сборщик приносил новости из большого мира – теперь Марика знала, что за холмами мир не заканчивался. Там он как раз и начинался.
Что значило слово «переписывать», для нее долго оставалось загадкой. Никто не учил Марику читать. Дождливыми днями или в лютый мороз, когда мама с бабушкой Лагит не отпускали ее на улицу, Марика брала единственную книгу в доме – ту, в которой мама и бабушка Кейза читали о всех зельях, заговорах, приворотах, которые они применяли, – и подолгу рассматривала непонятные закорючки и редкие картинки. Иногда Марика спрашивала маму и Лагит, что сказано здесь или о чем говорится тут, и постепенно непонятные закорючки стали означать слова, а слова – складываться из букв.
Позже Марика поняла, что буквы можно составлять и в другие слова, не только те, которые были написаны в книге. Теперь, когда дождь прекращался, она выбегала во двор и долго водила палкой по мокрому песку перед крыльцом, наслаждаясь удивительным, неожиданно открытым миром. Так Марика научилась читать и писать – однако она была твердо убеждена, что буквы нужны только для записей в маминой книге и чтобы развлекать себя во дворе, записывая знакомые слова и придумывая новые. Иного назначения для букв Марика не могла придумать.
Позже, правда, бабушка Кейза стала с ней заниматься. Когда Марике стукнуло девять, Кейза сказала, что пора взяться за ее обучение. Дора и Лагит не возражали – по правде сказать, они и так постоянно учили Марику всему, что знали сами. Однако теперь раз в неделю Марика, вместо того, чтобы просто сидеть и болтать ногами в хижине бабушки Кейзы, шла с ней во двор и писала палкой на песке – но уже не знакомые или придуманные слова. Кейза учила девочку хедийе, Данным именам, тем именам, которые получали только ведьмы, да еще маги, живущие по ту сторону холмов. Теперь буквы обрели новый смысл – они стали носителями тайного знания, скрытой силы, безусловного значения. Но это был их предел. Буквы, как поняла Марика, нужны были только для магии. Недаром никто из деревни не умел их разбирать.
Тур Кийри часто навещал Дору и Лагит. По правде сказать, больше он любил навещать бабушку – так, по крайней мере, казалось Марике, потому что староста всегда заметно оживлялся, если вдруг заставал Лагит одну. Тур никогда не приходил с пустыми руками: у него всегда было что-нибудь полезное для мамы, красивое для бабушки и вкусное для нее, Марики. После его ухода мама и бабушка всегда менялись: красивое шло Доре, а полезное – Лагит. Порой Марика думала, что Тур бы, наверное, обиделся, если бы узнал, как мама и бабушка распоряжались его подарками. Но молчала. Она знала, что у взрослых свои причуды.
И вот однажды Тур Кийри принес письмо. Марика с вытаращенными от изумления глазами смотрела на свернутый лист плотной бумаги. До сих пор она видела ее только в книгах у мамы и бабушки Кейзы – и хорошо знала, что вырывать оттуда листы строго запрещено. Поэтому Марика не могла взять в толк, откуда мог взяться этот отдельный лист. Неужели кто-то добрался до их книги и вырвал его оттуда? Она подумывала о том, чтобы тихонько проверить, все ли страницы на месте, но и мама, и бабушка были дома, и проделать это незаметно было невозможно.
Судя по всему, мама тоже очень удивилась, и даже бабушка Лагит подняла свои красивые тонкие брови.
– Что это? – спросила мама.
– Письмо. Вам пришло.
Мама и бабушка переглянулись.
– Откуда?
– Этого я уж не знаю, – виновато развел руками Тур. – Сборщик сказал, что письмо вам. А от кого оно – этого он не говорил.
Мама взяла лист и посмотрела на мелкие буквы, которыми тот был надписан. Нахмурилась, быстро сломала темную кляксу с непонятным узором, скреплявшую его края. Бабушка Лагит подошла к ней и встала за спиной.
– Что там? – не выдержала Марика, сгоравшая от любопытства. Она не знала толком, что такое письмо, но предполагала, что это должно было быть какое-нибудь совершенно удивительное волшебство – потому что для чего еще нужны буквы, как не для магии?
Мама подняла глаза и внимательно посмотрела на Марику.
– Ну что ж, – пробормотала она, откладывая исписанный лист на стол. – Сдается мне, что скоро у тебя будет компания.
* * *
Письмо и впрямь оказалось волшебным – в нем говорилось, что через два месяца к ним приедет мальчик. И будет с ними жить.
Поверить в такое было невозможно. Марика никак не могла представить себе, что с ними действительно может жить кто-то еще. И этот мальчик был не чужим, он был своим, родным, судя по тому, как о нем говорили мама и бабушка Лагит. Целый новый, свой человек! Конечно, письмо было волшебным.
Мальчика звали Кристофер, он жил раньше в большом приморском городе вместе со своим отцом. Тот торговал, много путешествовал – и однажды он не вернулся из плавания домой. Марика не совсем понимала, в чем было дело, но получалось, что мама и бабушка Лагит знали дедушку мальчика, папу мальчика и даже дядю мальчика. И вот теперь этот дядя написал им письмо с просьбой приютить мальчика у себя.
Марика знала, что давно, еще до того, как она появилась на свет, мама ушла за последние холмы, в большой мир, и бабушка Лагит пошла вслед за ней. Еще она знала, что задолго до того бабушка Лагит тоже уходила за последние холмы – правда, тогда за ней никто не пошел. Бабушка Лагит потом вернулась уже с мамой, а мама вернулась вместе с бабушкой Лагит и с ней, Марикой, и получалось, что из-за последних холмов все возвращались с маленькой девочкой. Марика не раз обдумывала, не сходить ли ей за последние холмы посмотреть, что же происходит там, в этом большом мире – но перспектива обзавестись своей девочкой всякий раз ее останавливала. Марика не была уверена, что готова к такому.
Она долго размышляла, будет ли у этого мальчика тоже маленькая девочка, когда он придет к ним. Ни мама, ни бабушка ни про какую девочку ничего не говорили, и Марика была уверена, что они не могли забыть о таком, если бы знали заранее. Пару раз она порывалась спросить – вдруг все-таки забыли? – но ей не хватало духу. Ладно, подумала наконец Марика, чего уж там. В крайнем случае, они же все равно эту девочку приютят, ведь правда же?
Приезд мальчика повлек за собой большие перемены – например, их хижина теперь стала больше. Со стороны Леса сын Тура Кийри соорудил пристройку, которая теперь должна была служить спальней для мальчика и Марики. Это было ужасно необычно – Марика не могла себе представить, что теперь будет спать не на лавке у стола, а на топчане в отдельной комнате. Ну хорошо, еще в этой комнате будет спать мальчик, и еще, возможно, с ними же будет спать его маленькая девочка – но это все равно было очень странно.
Мама дважды ходила за последние холмы: первый раз, чтобы отправить ответ на письмо, а второй – чтобы встретить мальчика в Тремпе, последнем городе, лежащим почти на границе равнины и Туманного края. Марика опасалась, не принесет ли и мама с собой маленькую девочку – в конце концов, что они будут делать с таким количеством младенцев? – но первый раз мама благополучно вернулась одна. Когда она ушла второй раз, то велела ждать их через два дня.
Они стояли на дороге втроем: Марика, бабушка Лагит и бабушка Кейза, и неотрывно смотрели вдаль, а ветер трепал их волосы, черные пряди Марики и пепельно-седые – Лагит и Кейзы. Лица бабушек были твердыми, спокойными, и Марика вдруг подумала, что они похожи на скалы.
Когда между холмов показалось движение, Марика застыла. «Будет или нет у него с собой маленькая девочка?» – напряженно думала она, вглядываясь вдаль и пытаясь рассмотреть, не несет ли один из них маленький сверток. Но на таком расстоянии что-либо увидеть было невозможно.
Когда Дора и мальчик стали подниматься от реки к ним, Марика подалась вперед, но они шли спокойно и ровно, и никого свертка, похожего на маленькую девочку, у них не было. Только у мальчика на плече болталась небольшая котомка, да мама несла в руке узелок.
Они подошли, ветер взметнул и их волосы тоже. Мальчик тряхнул головой, откидывая со лба золотистую челку. Он был ужасно высоким, на голову выше Марики, и его покрытое дорожной пылью лицо казалось ей страшно взрослым.
– Ты – Кристофер? – спросила Марика тихо.
– Я – Кристофер Тилзи, – ответил мальчик резко, снова тряхнув головой. Он говорил со странным акцентом, как будто все звуки у него во рту становились острыми и злыми.
Марика нахмурилась.
– Тилзи, – повторила она задумчиво и повернулась к бабушке Кейзе. – Это значит, что он – лис, правильно, бабушка?
Кейза прищурилась. Дора и Лагит переглянулись.
– Это ты сказала, – тихо ответила бабушка.
– Я не лис, – резко возразил мальчик. – Я Кристофер.
– Ты Кристофер-Лис, – невозмутимо ответила Марика. – Тилзи, Тиласи. Это значит – Лис.
Далеко в Лесу, между стволов вековых елей, мелькнул рыжий всполох. Волк, до того спавший между узловатых корней, приподнял голову и широко распахнул глаза, ясные, как морозное зимнее небо.
