Loe raamatut: «Мой лавандовый мир»
Искусству нужен прецедент
Искусство заставляет нас жить, даже когда нам плохо. Но иногда ему тоже требуется толчек для движения вперед.
Это был обычный вечер, ставший уже слишком приевшимся. Очередная книга по истории искусств. Очередная чашка китайского чая. Очередной сухой эклер из кондитерской на углу улицы. Очередной вечер без общения с кем либо.
Каждый вечер Марсель проводил один. Ведь у него не было друзей. И не было семьи после того, как он вместо семейного бизнеса и мечты своей маман выбрал искусство. Тогда ему казалось, что именно этот шаг сделает его счастливым, но в итоге он лишь оказался на полном эмоциональном дне в странной квартире под самой крышей. Его соседями были пекарь алкоголик, очень странный фармацевт, старушка, что сдала ему квартиру и была явно не в себе. И еще 2 студента. Одного он знал лично. Это был его сокурсник. Он учился на реставратора и был крайне жутким человеком, который ходил только в черном и носил в сумке череп кошки. А еще он любил шутить про смерть и пить красное вино. А вот про другого он не знал ничего. И не видел его. Поэтому шутил, что это Призрак. Но по словам старушки это был странный студент той же академии. Только он почти не говорил на французском. И каждое утро жарил фасоль в томатах.
Марсель отложил в сторону книжку и отпил немного уже остывшего чая сорта Лао Шоу Мэй. Это был, якобы, самый нежный напиток с ярким медовым и цветочным ароматом, который, как надеялся юноша, должен был подарить ему чувство прекрасного и насытить голодную душу.
– Круассан конечно ужасен… – тихо произнес он и положил сухой кусок десерта на тарелку и отпил еще немного чая.
Но на душе было так же пусто. Так пусто, что в этой пустоте можно было утонуть и даже твоего крика никто бы не услышал. И никто бы не пришел на помощь. Абсолютно никто. Полное одиночество, забвение и тишина.
Утро было как всегда обычным. Скудный завтрак из вареного яйца, кусок засохшего багета с маслом и кофе. Марсель каждое утро пил кофе. Это была его традиция еще в давних времен. Его маман приучила к этой привычке. И еще всегда приговаривала:
– По утрам пей кофе и ешь багет с маслом. Так твои волосы будут блестеть на солнце и все будут падать в обморок от красоты твоих локонов!
Только теперь его волосы отчего-то стали серыми. Хотя масло с багетом он все так же ел. А после собирался на учебу надевая самые необычные наряды. Это была его единственная отдушина в жизни. Марсель выписывал себе разные журналы о моде и кроил по ним себе самую странную одежду из тканей, что находил в лавках. Это были и кимоно из твида, на манер самурайских одежд, и настоящие камзолы из бархата ярких цветов. И конечно же – рубашки с причудливыми воротниками, которые даже местные денди не позволяли себе носить. И даже исторические костюмы прошлого века, которые носили только фриковатые деды.
Каждое утро Марсель поливал себя духами, надеясь, что новый аромат станет олицетворением его уверенности в себе и поможет создать новую личность вместо разбитой. И каждое утро он пудрил лицо, чтобы скрыть следы от оспы, что оставила шрамы на его коже.
– Если бы не оспа, я был бы самым красивым. Но она сделала меня уродом. Чертова оспа. Убила моего брата, мою личность и мою красоту.
Возле зеркала он проводил минимум полчаса, чтобы уложить кудри, потом уже нанести пудру и только затем облиться парфюмом. И завершить это дело украшениями в виде перстней, браслетов из самой Индии или брошами из драгоценных камней – единственным воспоминанием о семье, что у него осталось. Ну и конечно же жемчугом. Жемчужные запонки всегда выделяли его на фоне других студентов, у который денег могло не хватать и на латунные.
Дорога до академии всегда казалась долгой и нудной: сначала по улице наверх, потом налево, затем мимо шляпной мадам Камю, потом багетная мастерская братьев Дрю, где как всегда младший брат что-то чинил на входе, пока старший считал деньги или ругался со своей женой. Марсель всегда здоровался с младшим Дрю и быстро убегал, увидим старшего, который называл его "Вшивый пес" за то, что Маршал однажды подобрал щенка и зашел с ним в мастерскую за своей картиной. Того щенка позже задавила карета и Марсель остался снова один. Но не простил старшего Дрю за то, что тот выгнал на улицу его единственного друга. Ведь именно в тот день колесо наехало на маленький черный комочек, что издал лишь один хриплый писк.
Следом шел молочный магазинчик семьи Фуко. Там всегда хозяйничала очаровательная старушка в белом чепце, которая обожала студентов и накладывала им в банку только свежие йогурты. Ну и конечного наливала самые жирные сливки. А рядом была кондитерская Фуше, где продавали самые вкусные конфеты. В том числе и с лавандовой начинкой.
А лаванду Марсель любил больше всего на свете. Именно этот цветок напоминал ему о его загородном домике, где он гостил в детстве. И где рядом было поле, засеянное самыми ароматными цветами. Он помнил, как еще мальчишкой бегал там и играл с братьями в догонялки. Или запускал бумажного змея. Либо собирал камни и приносил их домой. А потом получал от нянь и маман за то, что опять испачкал дорогой шелковый костюмчик. Или вовсе порвал коленки.
После книжной лавки Ришар надо было повернуть налево и вот само здание академии, где кипела совсем необычная жизнь. По коридорам носились студенты с картинами, вымазанные краской с головы до ног. Прекрасные девушки натурщицы в старинных костюмах. Изредка можно было увидеть стариков в старомодной одежде – это преподаватели, которые уворачивались от бегающей молодежи и вечно бурчали себе под нос. И только в самом углу этого великолепия можно было заметить кучу студентов, которые стояли возле странного аппарата. Это была фотокамера. Одни говорили, что это замена профессии художника и символ ее скорой смерти. Другие видели в этом будущее. А кто-то говорил, что фотография скоро умрет, как рудимент прошлого и будущее будет за кинематографом. Марсель не знал, кто будет в будущем прав. Но был уверен, что фотография – это самое настоящее искусство. Как и кино. И живопись, которой он восхищался, но считал старомодной.
На занятиях по истории искусства он всегда сидел позади всех и старался не высовываться. Так как знал, что педагог его мягко говоря недолюбливает. А откровенно говоря – ненавидит. За внешний вид и за взгляды на жизнь. И особенно – за особое понимание искусства.
– Говоря об искусстве 19 века нельзя не вспомнить об Анри де Тулуз-Лотреке. Абсолютно бездарном художнике, который, как и подобает, после своей смерти удостоился чести. Незаслуженной. Перед вами его картина "Женщина за туалетом" Жаль, что не в туалете. Было бы более прилично и более практично.
По аудитории прошелся смешок. Некоторые студенты стали перешептываться между собой. Кто-то обсуждал бездарность этой картины, кто-то восхищался смелостью художника. А кто-то поглядывал на странного студента в розовой рубашке и горгере.
Этим притягателем чужого внимания был конечно же Марсель, который решил сегодня поносить старинный предмет одежды с современной рубашкой и вполне модными, по меркам начала 20 века брюками широкого кроя. Только вот его стремление к прекрасному искусству костюма мало кто разделял. И вскоре педагог обратил внимание на ненавистного студента и окликнул его:
– А вот Месье Маршал явно радуется, разглядывая эту картину. Всем известно, что у вас совершенно противный вкус!!!
По аудитории прокатился смешок. Марсель недобро посмотрел на старика и решил скрыться за спинами своих сокурсников. Но все было тщетно. Месье Таше резко ударил кулаком по столу и грозно заметил:
– Не пытайтесь спрятаться. Ваше появление в этой комнате можно определить по едкому запаху лавандовых духов. Кроме вас этой дурью никто не пользуется. Потому что все понимают, что художник должен пахнуть только красками!
– Потому что все предпочитают вонять и нюхать ваш старческий аромат, – отозвался Марсель и тут же опустился еще ниже.
Подобное высказывание оскорбило старика и тот снова ударил по столу. Все обернулись на студента, что посмел оскорбить педагога, которого боялся каждый из присутствующих. Но никто не решался сказать эту чертову правду. От старика действительно воняло селедкой, скисшим молоком и нестиранной одеждой. От чего нахождение с ним в одном помещении становилось пыткой.
– Как вы смеете оскорблять меня! Великого французского художника Гаспара Анри Таше! – заверещал старик и снова ударил по столу.
– Вы еще не умерли, чтобы считать вас великим! – отозвался Марсель и стал спешно собирать вещи в свой кожаный ридикюль.
– Пошел вон, паршивец! Эх, зря плаками нельзя таких бить!
Марсель спешно выбежал из аудитории под общий смех и напоследок выкинул фразу, которая взбесила старика еще больше:
– Вас ничего не останавливает бросить в меня мольберт.
Марсель закрыл дверь и услышал характерный грохот и треск. Не было сомнений, что в дверь реально прилетел мольберт. А вот сам он лишь зажмурился и достал из кармана шарик с намасленной губкой, чтобы вдохнуть приятный аромат лавандового масла и перебить смрад, что стоял перед носом. А после решил пойти в библиотеку и скоротать там время до следующих занятий. Вместо ужасной лекции по обругиванию искусства, он выбрал почитать книгу про искусство эпохи Возрождения и присел рядом с окном, чтобы иногда поглядывать на улицу. Там как всегда кипела жизнь. Уличная торговка фруктами несла корзину с яблоками. У фонаря стоял парнишка в заштопанных штанах и продавал газету. А рядом курил мужчина в цилиндре и старомодном пальто из клетчатой ткани. Вскоре он убрал трубку в карман, поднял руку и сел в карету, которая быстро подъехала к нему. Еще через секунду на место пришла дама в огромной голубой шляпе с пером и в хромой юбке. Она попыталась перешагнуть через камень, но упала прямо в лужу. Торговка фруктов тут же разразилась противным хохотом, а парнишка принялся помогать даме, положив товар на каменный забор.
Вскоре Марсель полностью погрузился в чтение, пока на стол, где он сидел, не упала книга. От этого внезапного подарка с верхней полки он вздрогнул и посмотрел в сторону стеллажа, но никого там не увидел. И буквально через секунду из-за стеллажа вышел юноша среднего роста в простеньком коричневом костюме и ужасной серой рубашке. Он испуганно посмотрел на книгу и после на Марселя и с трудом выговаривая слова на французском сказал:
– Извини… Я тебя чуть не убил. Я не хотел.
Марсель удивленно посмотрел еще раз на книгу и после на этого странного человека. Было понятно, что он явно иностранец, раз так с трудом говорил на французском. И еще с жутким акцентом. С одной стороны британским. А с другой стороны – более грубым.
– Ты не говоришь по французски. На каком языке ты говоришь? Откуда ты?
– Из Нью-Йорка… Говорю на английском… – с трудом сказал юноша и поправил свои волосы, которые лежали крайне небрежно.
– Ого, ты из Нью-Йорка! – Марсель резко заговорил на чистом английском.
Он знал этот язык очень хорошо, ведь его учили с детства, как и немецкому. А еще он немного мог общаться на испанском, но увы, имел настолько ужасный акцент, что его учитель испанского пару раз падал в обморок и потом спился из-за необучаемости своего ученика. Так часто говорила нянька. Но на деле учитель просто был пьяницей. И совсем не хотел учить какого-то ученика. Поэтому просто падал в обмороки и изображал плохое самочувствие, чтобы получить деньги и свинтить дальше пить.
– Откуда ты знаешь английский? – иностранец удивленно посмотрел на того, кого чуть не убил книгой. – Здесь почти никто не говорит на этом языке.
– Я просто знаю несколько языков… Выучил еще с детства… Так получилось.
– А я плохо знаю французский… Но смог поступить сюда. Но говорить нормально так и не научился. Но я читаю хорошо. И на слух понимаю. Ну лучше, чем говорю.
– У тебя произношение хромает… И акцент выдает. Как тебя зовут?
– Майкл… Но я предпочитаю имя Михаэль… Или Миха.
– Миха? – Марсель встал из-за стола и посмотрел на своего нового знакомого. – А с чем связана эта смена имени? Ты под псевдонимом работаешь?
– Да, я предпочитаю псевдоним. Хотя и тут это не очень поощряется, – иностранец залился краской.
– И какой у тебя псевдоним?
– Миха Мосс.
– Приятно познакомится, Марсель Маршал, – Марсель подошел ближе к Михе и подал ему руку в знак знакомства.
Миха поднял глаза наверх, чтобы посмотреть на своего нового знакомого. Все же Марсель был почти на пол головы выше него, что сильно удивило иностранца. Он лишь пару раз в жизни встречал таких высоких людей. Но таких интересно выглядящих – и того реже.
– А что ты тут делаешь? – внезапно спросил Марсель.
– Мистер Таше запрещает мне присутствовать на его лекциях. Потому что я плохо говорю на французском.
– Ах… Таше… А меня он сегодня выгнал. Я сказал, что от него воняет…
Миха тихо засмеялся и прикрыл рот, смотря на этого удивительного и смелого студента, который решился сделать то, о чем мечтали десятки. Ведь Таше и правда пах слишком мерзко, чтобы терпеть этот смрад. Но при этом сказать об этом никто не мог.
– У тебя 9 жизней? – Миха резко убрал руку и снова провел по волосам.
– Я просто устал это терпеть и решил сделать небольшую революцию.
Марсель сам засмеялся после собственных же слов, но заметно засмущался. Плохой он был революционер. Слишком разбитый для него. Настоящие революционеры сильны духом и душой. Могут из ничего совершить переворот. А он просто сказал то, что хотели произнести десятки, если не сотни до него. Но вот повести за собой толпу и придумать идеологию – на такое моральных сил не хватит.
– Да ты мог повести за собой толпу. Все готовы подтвердить, что этот старик воняет. И я в том числе. Если нужно будет говорить на английском. Хотя я и на французском это выучу.
– А ты получается иностранный студент? На каком направлении?
– Живопись… Но я занимаюсь фотографией, поэтому и изгой вдовне.
Миха сел на стул и грустно вздохнул. Было видно, что его тоже угнетает общая атмосфера этого места и несправедливость общества. Ведь он был иностранцем, который приехал издалека, плохо говорит на французском и еще занимается фотографией. Такому человеку стоило бы пойти снимать портреты в каком-то салоне. Но Миха выбрал образование и возможность потом стать гражданином Франции и избавится от американского паспорта, который он ненавидел. Он вообще ненавидел Америку, так и американцем не был на самом деле. И на той земле его не принимали изначально, хотя когда-то она стала спасением для его семьи.
– То есть ты фотограф?
– Именно. У меня и фотоаппарат есть. Goerz tenax plate – мой верный помощник. Конечно, он не такой удобный, как хотелось бы.
– Почему? – Марсель подвинул стул ближе и сел, чтобы более внимательно послушать этого человека.
– Он огромный, тяжелый и требует особых условий съемки. На улице с таким не поснимаешь особо. Но я уверен, что через пару лет люди изобретут фотокамеры, которые можно носить с собой и снимать окружающий мир. Города например. Хотя я все равно пытаюсь делать уличные съемки.
Миха сел за стол и грустно вздохнул. Он вообще часто думал о фотографии. Но увы, она хоть и была явлением уже повсеместным, отношение к ней было все же не самым лучшим. Люди любили делать портреты: свои, семьи, в честь важных событий, посмертные… Но только не использовать фотографию так, как раньше использовали картины – чтобы создавать эстетическую единицу, которая будет украшать пространство и радовать смотрящего.
– Я уверен, что через 10 лет фотография будет повсеместной. А камеры позволят снимать даже движение, – Марсель улыбнулся и посмотрел снова в окно.
Там опять разворачивалась драма. Парнишка продал все газеты и к нему подошел сотрудник типографии и дал еще пачку газет и забрал часть заработка. В это время мимо проходила старая женщина с большой корзиной. Мимо проезжала карета, запряженная старой лошадью, что едва переставляла ноги и совсем не видела дорогу. Мгновение и лошадь прошлась по луже, а большое деревянное колесо проехалась по грязной зловонной воде и окатило старушку. Та начала громко кричать и сквернословить так, что прохожие стали закрывать уши детям.
– Есть камеры, что позволяют снимать движение. Кинематоскопами называются. Но этим я пока не хочу заниматься. Хотя и думаю попробовать однажды.
– А я бы сняться в кино хотел. Да… Нельзя таким как я сниматься. Не по статусу.
– Почему? – Миха удивленно посмотрел на своего нового знакомого.
Вроде идеальное лицо. Ровные черты лица, узкий прямой нос, широкие брови и острые скулы. На таком лице тени будут играть красиво, а значит кадр будет ярким. Видно, конечно, некоторое количество белой пудры, но для съемки ее всегда используют, чтобы сделать лицо белее и изящнее. Только непонятно, почему этот молодой человек использует это в жизни.
– Ну… Частично меня и поэтому тут ненавидят… Я просто слишком благородных кровей… Моя фамилия Маршал. Наверное слышал.
– Нет… – Честно ответил Миха и посмотрел на книжную полку, где лежали книги по философии. – А что это известная фамилия?
– Ну… Порядком… Мои предки служили поколениями в Версале. Были приближенными к королю. Во время революции чудом избежали гильотины и сохранили свое богатство. А после стали править Парижем. Мэр Парижа мой родственник.
– Ого… А почему ты учишься здесь?
– Захотел… мне всегда нравилось искусство. Я хотел рисовать картины. А меня видели владельцем нашего личного модного дома… Моя маман просто еще… Самая известная владелица Парижского бутика.
– А моя мама суфражистка. А отец сапожник. А я фотограф, – Миха засмеялся после своих слов.
Марсель тоже засмеялся, а после загрустил. Да, из-за того, что он был по сути потомком великого Маршала, то его тоже не любили. Называли за глаза белоручкой и шутили каждый раз, когда он пачкал свою дорогую одежду. А часто нарочно проливали на него масляную краску, которую было невозможно отстирать. При этом все знали, какие благородные ткани он носит.
– Весело… А ты работаешь над своей персональной выставкой? – Марсель внезапно вспомнил о том, что у всех первокурсников должна пройти выставка в конце года. Только у него не было никаких идей, что там можно показать. Точнее, идеи были. Но их отметали и называли ужасными.
– Да, фотографии… Но их называют ужасными. Хотя… Зачем-то набрали фотографов сюда. И всех приписали к живописи. Хотя… Я и есть отчасти живописец. Создавал раньше хорошие портреты.
– Чтобы поиздеваться, – заключил Марсель. Он посмотрел на часы и захлопнул свою книгу, что так усердно читал. – Может прогуляемся в парк? Там можно сделать несколько этюдов.
– У меня нет с собой этюдника.
– Ну альбом с углем есть?
Американец утвердительно кивнул и пошел за своим новым знакомым, так и оставив упавшую книгу на столе. Он не мог поверить, что именно сегодня нашел человека, что идеально говорил на английском и понимал каждое его слово. А Марсель не мог поверить, что он нашел человека, который не стал шутить над его внешнем виде, происхождении и вообще нормально с ним разговаривал, что для юного художника стало уже редкостью. А самое главное – что этот человек понимал его. Ведь тоже был изгоем в стенах этого здания.
В парке возле академии они разговорились об искусстве и быстро поняли, что преследуют одну и ту же идею – революцию. Оба хотели изменить мир искусства. Только если Миха считал, что это должно случится через фотографию, то Марсель был уверен, что необходимо менять сам подход к определению искусства:
– Сам посуди, что такое искусство? Это то, что один человек назвал искусством. Вот посмотри на картины Ван Гога – это искусство. А взгляни на портные ножницы из мастерской Зингера – они витые с резной ручкой. Разве они не искусство? Или одежда? Сколько шьется роскошных платьев для дам и костюмов для мужчин! По индивидуальным заказам. Разве это не искусство? А вот обычный стол. Дубовый стол. Это не искусство? По сути, весь наш мир искусство. Следовательно. В будущем понятие искусство будет лишь именем нарицательным и ничего не значащем. Ведь на самом деле искусство это все. И в то же время ничего.
– Но ведь искусство это то, что уникально и отличительно, – возразил Миха.
– Это человек решил, что оно уникально и отличительно. И это он обеспечил эту уникальность. Картина Ван Гога одна. Она искусство. Столов много. Они не искусство. Но стол это то, что окружает нас каждый день… Почему он не может быть искусством? А может быть искусство это нечто? Его не существует?
Миха призадумался. Действительно, искусство – это самое субъективное, что только может существовать. Это то, что сам человек решил считать таковым.
– При этом не существует рамок этого самого искусства… – добавил он и посмотрел на красивую иву, что росла посреди поляны.
– Именно… Надо расширить эти рамки, – Марсель закончил свою этюд и посмотрел на готовую работу.
– Так надо избавится от понятия искусства или расширить рамки?
– Рамки можно расширить через избавление. Революция – это разрушение старого и постройка нового. Это и нужно искусство.
– И как ты совершишь революцию? – Миха посмотрел на работу Марселя. Это был действительно удивительная картина. Ведь на ней была изображена дама, играющая с собачкой. И каждое движение дамы и собаки было отражено в полупрозрачных линиях, которые очерчивали изящную черную фигуру.
– Я начну с себя. Создан прецедент. Искусство станет прецедентом, раз люди гонятся за уникальностью. Но я им в открытую скажу, что это ничто. Это Анти искусство!
Глаза Марселя игриво загорелись. Он так воспринял от своих слов, что поднялся с травы и даже не заметил, как стал активно жестикулировать и показывать странные фигуры. А Миха в свою очередь нарисовал эти фигуры и попытался найти в них некоторый смысл.
– Искусство как прецедент. Звучит смело… Как ты назовешь это искусство?
– Искусство ничего. Анти искусство, – прошептал Марсель и сел снова на траву и улыбнулся впервые за долгие недели.
– А может… Дать этому более бредовое название, раз тут рождается революция. У нее должно быть имя.
– Может быть… Да? – Марсель убрал волосы с лица и посмотрел на нарисованные фигуры.
– ДаДа? – переспросил фотограф и начертил еще круг по середине.
– Да!
Миха быстро записал на бумаге 4 буквы, которые означали совершенно новое направление в искусстве, которое впоследствии, по прошествии многих лет назовут "ДаДаизмом."
