Loe raamatut: «Неядерная весна», lehekülg 4

ГЛАВА ПЯТАЯ. ЭЛИЗАБЕТ САНДЕРС.

Я проснулась среди ночи в какой-то пахнущей медикаментами комнате с пустующей кроватью слева и приличным оснащением процедурного кабинета. Страшно болела голова, не было сил даже подняться. Почему всё так? Убить, чтобы дать выжить? Или внезапно кто-то появился ещё?

Начинаю перебирать полный застарелых кошмаров затяжной сон…

…Раскалённые пески и выжженное небо над головой. Горят почти бесцветным, бензиновым пламенем грузовики на дороге, слышна отчётливая стрельба из британского оружия – «ли-энфилды», «стэны», ударяют взрывы гранат… На меня ползут какие-то люди в чёрной одежде с культями оторванных рук и ног, оскалив зубы в предсмертной гримасе. Рука щупает табельный «веблей-скотт» на ремне и снова ударяет в голову темнота. Закручивает песчаный вихрь и раздаётся протяжное «а-а-а-а!»…

Ну да, ливийские пески весной сорок первого наложились на бесчинства этих подонков в чёрном.

Слишком тогда закрутил вихрь войны девочку-идеалистку. За два года до той войны, в 1937-м, я поступила в медицинский колледж в Бостоне. «Стук в двери» по радио от Би-Би-Си и скорбно-лукавые репортажи первого военного года сменялись холодным душем злых разговоров отца и его друзей, хлебнувших сполна Западный фронт Первой мировой в 1918-м солдатами-добровольцами Армии США. После той войны отец остался в регулярной армии инструктором в пехотной школе, но из-за пьяной драки в офицерском клубе со штабным лизоблюдом, со скандалом в 1928-м уволился в звании капитана. Друзья отца не бросили, напомнив тому про тяжелый труд юности – он плавал матросом на торговом судне до 1916 года. Тогда, в том же 1916-м встретил маму, чернявую девчонку из Норфолка…

Поражаешься её стоицизму – любовь на расстоянии к молодому моряку, война, ожидание мужа из мясорубки, мотания по гарнизонам с детьми от невадской пустыни до восточного побережья и снова ожидание из морей…

Отец в тридцатые годы служил механиком на сухогрузе, в редкие дни межрейсового отдыха после плавания на Карибы и в Бразилию проводя время с нашей большой семьёй. В семье я была третья, последняя, из дочерей и была, что называется «папиной дочкой». Быть заводилой в мальчишеских играх, а то и влезать в драки с парнями постарше было обычным делом – дети «великой депрессии» росли одичавшими Тарзанами из романов Берроуза посреди каменных припортовых джунглей.

Очень сильно меня осадила к пятнадцати годам мама. И так почти все свободное после школы время, после промежутка «врастания в улицу», я проводила в госпитале, где мама работала медсестрой в хирургическом отделении. Привыкая к ремеслу врача на фоне страданий и боли людей, я тогда выбрала служение для людей, и к семнадцати выбор был уже окончательным.

В дождливом ноябре 1939-го ушёл в плавание, в конвое до Британии, папа. Вернувшись в Штаты в феврале 1940-го улыбающийся сорокапятилетний блондин, со здоровенными моряцкими руками, превратился в старика со стекленеющим взглядом.

Они прошли через все возможные круги ада Атлантики на поверхности моря. Пронизывающий холод ветров, солёными брызгами поедающий металл и оседающий льдом на палубах и надстройках, холод этого же металла в трюмах превращали и двадцатилетних парней в ходячих мертвецов, будто доживающих последние дни. Для кого-то это и были последние дни. Немецкие подводные лодки на удалении от британского берега, вне зон патрулирования авиации и кораблей, торпедными атаками и наглыми артобстрелами из надводного положения «открывали ворота» в последний круг ада из леденящих волн, и, в «бальзамирующем заживо» соляре, когда углеродистая пленка топлива сжирает сначала кожу, а потом убивает внутренние органы. Но, если человек ещё жив, то он обречен медленно умирать на вязком, холодном и чавкающем одре моря, даже если судьба дала шанс в виде спасательного плота.

Отец, как человек рабочей среды, давно стал человеком левых взглядов. Ещё когда в 1936-м началась гражданская война в Испании, отец произнёс весьма пространный монолог за ужином:

«Эти паршивые англичане доиграются со своим упрямым желанием тишины в своих колониях и на морях. А пока французиков швыряет свой парламент то вправо, то влево, как пьяную портовую шлюху, лозунгами при этом успокаивая испивший чашу военных жертв народ, колбасники и макаронники будут хапать и отбирать последнее у дурачков-«кабальеро», радостно перескочивших из монархии в республику, получивших по морде от реакционного офицерья, не оглядываясь на русских и немцев с их жертвами красных революций и чинного наци-парламентаризма. И безнаказанность дьявола породит куда большее зло. Отыграются потом и на русских, которые сейчас играют в стыдливый оппортунизм среди чужаков в Европе, имея японцев с ножом за спиной на востоке. Гитлер, добив Европу и Россию, потянет руки к Штатам на пару с япошками. И нас снова сделают виноватыми, что мы не остановили это дерьмо, и как мародёры топчемся на пепелище, раскланиваясь на переговорах. Время ждать не будет!».

Молодость взыграла старыми предсказаниями отца. Очередной его уход в море в апреле 1940-го с конвоями не удержал меня, когда в аудиторию пришёл старый полевой хирург Первой мировой, любимый всем нашим курсом доктор Джейкобс, и объявил о добровольном наборе медсестёр для работы в британском военном госпитале. Ватага восторженных девчонок, успокаивая себя старой американской поговоркой, что «лёгкий день был вчера» поехала на первую свою «войну», в британскую метрополию.

Нашу группу отправили на почти что передовую воздушной битвы за Англию, на одну из баз истребительной авиации в устье Темзы. Сразу меня определили в группу медэвакуации. В нашу задачу входило первичное и вторичное оказание помощи вывозимых гидропланами, катерами и кораблями, а то и самой эвакогруппой с берега, подбитых британских лётчиков. Первичная помощь зачастую не оказывалась правильно в силу нехватки времени на выдёргивание сбитого лётчика из воды. К тому же среди немецких лётчиков-истребителей наметилась тенденция из мести атаковать и спасателей в Па-де-Кале. В итоге девятнадцатилетние мальчишки- лётчики нередко умирали на родном берегу от шоковых поражений и кровопотери. От переохлаждения-то, по старой моряцкой привычке, их ещё успевали отогреть хорошим бренди внутрь и химическими грелками на теле. И мы, загоняя наш «Bedford MWV», успевали довезти мальчишек, кричащих и корчащихся от боли после шока, до стационарных условий помощи.

Тогда и пришло осознание нехватки времени на жизнь. Когда за пять-семь минут успеваешь вытащить человека с того света, то замедляется время, пока в страхе не оглядываешься на часы. А сейчас время снова тянулось в ужасе…от того, что жива.

…Опять эта голова… Вроде по ощущениям касательное… Эти подонки чего-то или кого-то испугались и не стали стрелять наверняка. А может была команда именно испугать? Этот «капитан» в чёрном кричал что-то о работе Вацлава на русских и попытке выхода на того связь. Он надеялся, что я с невнятным бормотанием про дезертирство и убийство офицера буду к нему лояльнее. Но ведь глупо говорить о том, и как баран соглашаться с тем, чего не знаешь. Блеф – вещь недолговечная…

Снова провал в сон и снова песчаный вихрь душил за горло. Проснувшись, я откашлялась. Часы на стене не показывали и получаса сна. Рёбра поломаны? Ведь не жалели, гады, на «допросе методами второй степени устрашения». Ощупываю себя под грудями – нормально. Хотя, может это опять «пляска памяти» в африканских песках.

В ноябре 1940-го командование госпиталя сделало «ход конём». Предложили нашей группе девчонок записаться добровольцами в британскую армию, сдав документы об американском гражданстве куда подальше. Опыт с наземными группами медэвакуации Королевских ВВС заинтересовал штабистов генерала Уэйвелла в Африке. После двухмесячной обкатки в учебном центре (бой-девочка дорвалась до оружия, марш-бросков и звания лэнс-капрала) шестерых из нас, с британской квалификацией парамедиков, отправили в Каир, в распоряжение медслужбы Королевских ВВС. Тут снова наметился отсев – двое умудрились понравиться госпитальному начальству и остались там. Оставшаяся четвёрка была распределена на передовой аэродром у Мерса-Матрух. Заканчивался феерический идиотизм маршала Грациани с декабрьским наступлением в Ливии, подсчётом британскими офицерами «пленных макаронников акрами» и разгулом дизентерии в песках – смешным и страшным напополам. С воздуха мы наблюдали в охраняемых периметрах с пленными десятки, если не сотни скрюченных, в характерной позе и со спущенными штанами, несчастных – с поносом их добивало обезвоживание.

Работы по сбитым у Бардии и Тобрука в январе 1941-го лётчикам было не так много. К тому же стали практиковать вылеты на поиск на тихоходных самолётах «Лайсандер». На самолётах приходилось работать и за лётчика-наблюдателя, хотя наша главная задача беспокоила нас больше. Каждый выезд и вылет в пески давался с трудом – давил не столько климат, сколько внезапно меняющаяся погода и страх не спасти сбитого лётчика при обезвоживании и заражении крови. Страх переросший себя и ставший долгом врача, испепелял слабости, недосыпание по ночам под страхом наличия местной ползучей гадости под одеждой и в ботинках и постоянную жажду. Не пугала и вероятность попасть в плен, на фоне буквально отсутствующей линии фронта в понимании прошлой мировой войны в Европе.

Ещё меньше мы боялись патрулей берсальеров, благо наши автомашины были радиофицированы и мы могли запросить подкрепление. У кого-то из нашего командования тогда возникла горячая идея использовать нас так же, как разведчиков-новозеландцев из LRDG²⁹, ибо мы залезали между позиций итальянцев до десяти миль, выдёргивая из лап смерти сбитых «птенцов империи». Но блаженный вопль нашего начальства «медицина должна оставаться медициной» осадил инициативу.

Но в сумасшедший дом завезли новеньких буйных – в Африке высадились немцы. К апрелю 1941-го Роммель изо всех сил рвался к Тобруку. Мы оставались при полевом аэродроме, помогая и наземным войскам. В середине апреля мы увидели настоящий ад в песках и не ощутили радости от победы над противником. 5-я лёгкая дивизия Африканского корпуса Роммеля бестолково прорывала юго-западный сектор обороны Тобрука, изображая англичан в начале англо-бурской войны, идущих ровными боевыми порядками. Буров изображала 9-я австралийская дивизия. Конец наступления был фатальным – за прорвавшимся в промежуток обороны между двух опорных пунктов танковым полком после удара пехоты по позициям австралийцев, которые полезли в отчаянную штыковую атаку, втягивались пулемётный батальон и сапёры. Немцы шли прямо на замаскированные позиции полевой и противотанковой артиллерии, которые начали почти безнаказанно бить немецкие танки, те пытались отойти назад, едва ли не давя друг друга. Втянувшаяся колонна батальона пулемётчиков была накрыта сосредоточенным огнём трёх опорных пунктов. Спасения разбегающимся немцам не было…

Догорающая колонна батальона на фоне чадящих на удалении танков выглядела зловеще под закатным солнцем. Стоны раненых, пленных и сладковатый запах разлагающегося мяса на густо замешанном бензиновом «аромате» с пороховой гарью вызывал рвоту и омерзение. Идеалистку шарахнул по глазам оскал войны, который вновь повторился там же, под Тобруком, через две недели.

Нашу группу медэвакуации отозвали в Мерса-Матрух в середине мая – шла перегруппировка войск перед операцией «Бэттлэкс»³⁰. Путь через аэродром Сиди-Резег оказался небезопасным – на дорогу выскочили патрули немцев на броневиках и лёгких танках. Охранение успело развернуться к бою, колонна начала уходить из-под огня в пески. Удар раскаленного воздуха вышвырнул меня из санитарного «бедфорда». Очнувшись, я увидела четверых немцев, добивающих из МР-40 моих товарищей, машину пытались облить бензином. Перед головой лежал выбитый из рук «стэн». Гранат не было.

Рука нащупала семизарядный автоматический «веблей-скотт» в поясной кобуре. В спине и правом плече саднило что-то горячее. В голове стучало «выстрели и откатись». Взяла на прицел первого – ему перебило шею двумя пулями, гортанно заорав он упал. Второй не успел понять откуда стреляют – вдали ещё шёл бой – и получил две пули в грудь, рухнув в песок. Перекат, подхватываю рукой «стэн»… Бегут трое, один канистру так и не бросил. Очередь пуль из «мечты водопроводчика» и нагретая безжалостным солнцем полупустая канистра довершили смерть – с взрывом он с криком начал гореть, второго оглушило, третий падает, кувыркаясь от очереди в живот. И ему подарок… Четвёртый из этой компании побежал к броневику. Я добегаю до оглушенного – тот истерически орёт. Забираю МР-40 и стреляю по ногам беглецу к броневику. Снова вопль…

Как это – «медик, взявший в руки оружие, перестаёт быть неприкосновенным». А кто позволил стрелять в нас, ещё и добивая? В каком-то мраке сознания ведь добиваю двоих раненых немцев их же оружием.

Затащить погибших ребят из моей медгруппы на броню «трофейных колёс» уже нет сил. Собираю личные номера, остатки медикаментов и фляги с водой. Рация на нашей машине разбита, пробит радиатор. Потому осталась последняя надежда – на трофейном, «двести двадцать втором» броневике, гнать к своим.

В каком-то тумане добираюсь до ближайшего «опорника» на дороге. Я не услышала, как стреляют по колёсам – остановив машину, при виде своих, меня била истерика…

Так страшно не было даже в Дьеппе, в 1942-м³¹, когда догорали на рейде десантные баржи, на берегу виднелись безмолвные и бесполезные громады брошенных танков «черчилль». Прибой швырял серые бугры трупов канадских солдат, а по берегу, под пулемётным огнём, ползала уже штаб-сержант медслужбы коммандос, со свежей дыркой над ключицей, оттаскивая раненых на катер…

Как по мне, очевидный оскал смерти виден тогда, когда враг стреляет в упор, и ты видишь его лицо. А так, в основном, это игра в лотерею на выбывание – не бомбой, так снарядом. Прогресс же двигает традиции воинских поединков и добивания безоружных. И сейчас мне, видимо, повезло…

Меня разбудил утром этот лысоватый француз по имени Анри. При осмотре головы чувствовался опытный полевой хирург – проверял наличие повреждения тканей и костей, проверял рефлекторные реакции. Он вводит обезболивающее шприцем в вену и даёт мне упаковку уже таблетированных анальгетиков.

– Сильно не балуйтесь, пейте по инструкции. Старайтесь больше спать при вашей травме, но, как я вижу, вам не привыкать.

Ох ты галл лукавый – потрясти бы тебя за жабры, где воевал, а! То ли в армии Франции до разгрома в 1940-м, то ли у этого любителя мемуаров де Голля, то ли вообще у Петена. А может вообще у немцев? Потрясти бы тебя…

– И ещё – строго-официальным тоном обратился он – через десять минут к вам пожалует гость. Он не от этих бандитов, и не из полиции, но именно он спас вас вчера.

Это уже становилось интересным. Козырный туз с везением, да в такой глуши и с такой оперативной обстановкой просто так тут бы не объявился. Либо по душу этих «часовых», либо насчёт Вацлава. Последнее меня не устраивает – не люблю оправдываться. Придётся вешать лапшу на уши и задействовать всё своё обаяние, хотя какое оно у старого солдата, да женского пола?

ГЛАВА ШЕСТАЯ. НА БОЛЬШУЮ ДОРОГУ.

Капитан снова проснулся за двадцать минут до намеченного времени. Привычки старого солдата прочно въелись в него. Он оглядел комнату, заправил кровать, обшарил тумбочки и шкафы. Всё было в порядке, обнаружились даже чистое мужское исподнее и полотенца. Перебора нет. Тишина, нарушаемая криками утренних петухов за окном, давила на осознание вчерашних событий.

Переодевшись в «новый» костюм он спустился вниз, в ванную комнату. Душ освежил сознание, но никуда не делось чувство неопределённости.

В коридоре он встретил Конрада.

– Хорошо отдохнул?

– Спасибо, замечательно.

– Пойдем на кухню, завтрак уже ждёт.

Забота и впрямь удивила. На широком столе стояли свежесваренный кофе в кофейнике, варёный картофель и тушёнка из вчерашних трофеев.

За завтраком начались заходы расспросами издалека.

– Парень, я догадываюсь, что ты сюда не просто так пожаловал. Тебе явно нужен был не «Капитан».

– И что?

– Я закрою глаза на твои дела, но тут в героя-одиночку ты сыграть не сможешь. Нужны будут оружие, деньги, документы.

– Вместе пойдем грабить кого или я один? У меня и так на примете два ствола тебе продать. «Товар-деньги-товар», как говорил один известный бородач.

– Правильно смекаешь. Грабить пойдешь один, но не советую так. Бабу эту возьми, что у Анри отлёживается – из разговоров боевиков явно шли намёки, что там фронтовик с опытом.

– Ого. А сам, кстати, где был?

– В Киле служил, в подводном флоте. Как Дёниц на войну резолюцию наложил в мае 1945-го , будучи «картонным рейхспрезидентом»³², спасая себя, так я сюда к тещё и уехал. Дом наш в Киле англичане разбомбили, вдовствую. А теперь приходится промышлять противозаконным. Оккупационные власти запретили держать людям оружие здесь. Ну а ты уже успел заметить, как здешние мужики его расхватали – только дай возможность. В общем торгую оружием, скупаю, ремонтирую. И люди довольны – каналы поступлений устойчивые и солидные. И расчёт в долларах организовать не проблема. Но просьбы к тебе – не залезай в мои ящики в гараже. У тебя своя жизнь, у меня своя. Да тёщу мою, фрау Марту, не беспокой сильно. Эту псевдоказарму с санузлом на втором этаже полностью забирай под своих людей, если ещё кого найдешь. Кормёжка – на трофеях, овощи только наши, с нашими мужиками поторгуйся – свежее мясо и молоко будут. Я освобожу гостиную после этих девок, ты видел кто тут был – мерзости в гостиной в избытке, подели девок на количество мужиков «капитана» и додумывать не надо, что их не только за хорошую стрельбу «капитан» тут держал… А то нормальным людям ни посидеть, ни поговорить, ни патефон послушать. Лишь бы тут тихо было.

– А с тёщей-то что?

– Болеет она – как давление шарахнет в голову, так хуже ведьмы делается, на людей кидается. А так женщина хорошая и талантливая. Раньше во Франкфурте полиграфистом она работала – почти любой документ подделать не проблема для неё.

Полноценная база разведгруппы, да с устраненными проблемами быта, подготовилась сама собой. Осталось только найти людей. Михалыч будто бы гадал на удачу. Но Вацлав…

– Замечательно. Давай к делу – кого потрясти надо? Кто тут ещё на большую дорогу вышел?

– Тут километрах в двенадцати на северо-запад есть хутор лесорубов. Окопался там с бандой один искалеченный, по имени Зигмунд. Мужики у него то ли из СС, то ли из фольксштурма, возможно что «вервольфы». Живут вырубками леса на частный заказ – кто-то их прикрывает, но без оружия на работы не ходят. Вооружены крепко, периодически грабят американские автоколонны на дорогах, грабят железнодорожные составы, а потом торгуют награбленным. Этот калечный мне крепко задолжал за стволы, да ещё здесь цены сбивать вздумал. Лучше всего, чтобы их вообще больше не было. Да и Гюнтера, этого выродка, бы надо придавить с его дружками.

– А это кто?

– Предводитель местной банды уголовников. Кроме как сдирать деньги за работу своих вышибал в пивных и таскать из квартир всё, что не заперто, они не способны. Этот же Гюнтер – фраер в белом – меня всё пугает убийством за то, что я им серьёзные стволы не продаю. Они нарушают баланс жизни здесь. Ты их узнаешь сразу – одеваются как глупые нищие, во что красивее, но крыса и та честнее их. Хотя…в лесу есть люди, которые с этими отбросами нашли друг дружку. Будь осмотрительнее. Ну…пойдём – покажешь, что хочешь спихнуть, да есть подарок для тебя – задаток на большое дело. Тем более мне надо разжиться взрывчаткой – просили хорошие люди. Найдёшь – ещё кое-что будет от меня.

Капитан «спихнул» Конраду «ли-энфилд» и «стэн» без патронов за четыреста долларов. «Неплохие ценники при таком изобилии лихих людей в лесу» – усмехнулся капитан. Конрад же неожиданно вручил комплект нужных мелочей – сапёрный щуп, отмычки, комплект шомполов и отвёрток для ремонта оружия.

– А щуп зачем?

– По лесам полно мин. Кто минировал – и боги не в курсе. Вермахт, СС, «вервольфы», а может и американцы или эта чернота без лиц. А то уходят люди по грибы и находят через месяцы после них то, что осталось рядом с воронкой. Весёлые леса у нас. Буди свою даму. И на кофе пригласить не забудь, кавалер.

***

Анри широко улыбнулся и закартавил на немецком:

– Герр, там всё почти замечательно – касательные ранения и контузия не нарушили функции мозга и нервной системы фрау. Но она нуждается в отдыхе. И хорошем отдыхе – и телом, и душой. Мне показалось, что она меня убить даже хочет. Нет там веры в хорошее совсем. Можете забирать её.

– Хорошо, предложу остаться здесь – Конрад радушно согласен, а там посмотрим, как всё будет.

Открылась дверь медпункта и капитану предстала дисциплинированно сидящая на кровати, как школьница на уроке, сложив не по-женски крепкие руки на коленях, жгучая, отлично сложенная брюнетка, при явной стати военной выправки и с подбинтованной головой.

Капитан обратился к женщине на немецком.

– Доброе утро, фрау. Как себя чувствуете?

Фрау начала облаивать на повышенных тонах на немецком, причём с акцентом:

– Замечательнее некуда! Ты откуда выпрыгнул такой? Если ты не с Вацлавом был, то кто ты? Если из этих тварей, то кончай и не тяни!.. – она схватилась за затылок, поморщившись.

– Не пыли и не дёргайся – с контузией не шутят. А поговорить нам надо. Судя по разговорам «Капитана» и его людей ты в планы казни не входила. И на полтона ниже, пожалуйста.

– Хорошо – тон разговора приобрёл спокойно-ехидные оттенки. Скажите – кто вы, что вам здесь нужно и почему меня не расстреляли?

– Слишком много вопросов. Но пока буду спрашивать я, учитывая, что я тебя сюда притащил и Анри весьма любезно согласился оказать тебе помощь. К тому же не советую бунтовать – я с оружием, а ты нет. Имя?

– Элизабет Джеймс Сандерс.

– Американка?

– Да.

– Что делала у Вацлава?

– Я на него…– последовала короткая пауза – работала. Ранее проходила службу командиром взвода в 82-й воздушно-десантной дивизии и во 2-м батальоне рейнджеров Армии США, лейтенант.

– Уволена в запас?

– Нет. Три недели назад бежала из-под стражи военной полиции. Перед учениями была арестована за избиение полковника из штаба 5-го корпуса, а в тюрьме забила насмерть капитана военной полиции – приставали ко мне, козлы. Ну и пришлось в бега, без денег и документов… Вацлав меня нашёл сам – помимо ремонта электрооборудования они искали какие-то тайники в городах, в канализации – знаешь, прячут всякое в пустотах под слабыми кирпичными кладками… И вот теперь работодателя нет… Слушай, а тебе не нужен напарник?

– Тебе прямо без разницы на кого работать?

– Мне нужны деньги. И много денег. А затем поддельный паспорт, билет на теплоход… Я же вижу, что ты не из военной полиции или контрразведки. Не американец, не англичанин. Русский, немец, австриец, поляк, чех – вполне вероятно.

– Угадала. Я русский, капитан разведки. Будешь работать на меня?

– Ого. Один капитан сменился другим. У меня, знаешь ли, выбора нет. Мне нужны деньги и много денег, чтобы перебраться в Мексику. Триста долларов в неделю устроит? Хорошо, двести… И будешь ты Капитаном с большой буквы – с оттенком флирта заговорила женщина.

– Для начала сто пятьдесят. И так тут у нас кормят задаром, есть место и поспать, и помыться. Анри только денег просит, стервец. Как покажешь себя в деле – будет и двести.

– Деньги вперёд!

– Держи свои тридцать сребреников, чёртов наёмник капитализма! – капитан протянул деньги – А теперь пошли работать – тут меня хозяин дома поднанял. Сплошной криминал…

– Надеюсь на панель меня не поведёшь, как сутенёр, а?

– Не мечтай даже, дорогуля – работаем по специальности.