Loe raamatut: «Мы из губрозыска»
© Дашко Д., 2017
© ИК «Крылов», 2017
* * *
Мои искреннее спасибо всем, кто поддерживал меня и помогал в работе над книгой.
Евгению Васильевичу Шалашову – за помощь с поистине уникальными материалами и консультации по многим историческим вопросам;
Сезину Сергею Юрьевичу – за многочисленные советы и очень ценную информацию исторического характера;
Большакову Роману – за пристальное внимание к моей работе над текстом и профессиональные советы в юридической и исторической части;
Читателям, которые на протяжении многих лет следят за моими книгами и покупают их!
С удовольствием пообщаюсь с вами на http://vk.com/dashko_books.
Ваш Дмитрий Дашко
Глава 1
Курьерский из Петрограда запаздывал. Хотя от курьерского в том поезде было разве что название. В прежние времена состав на большой скорости пролетал Нивинский полустанок, а сейчас мало того, что полз, как черепаха, так еще и останавливался на каждом углу. И публика в поезде была совсем другая. Никаких тебе бывших хозяев жизни: обычный трудовой народ от крестьян до совслужащих.
Сыщики, чтобы не мозолить глаза, спрятались в лесочке, выбрав место, откуда хорошо просматривался пустой перрон.
Комаров в июне тысяча девятьсот двадцать первого развелось видимо-невидимо. Они густой тучей нависли над четверкой сидевших в засаде мужчин, и ели бы не дымный самосад, которым поделился щедрый Пантюхин, дела стали бы совсем плохи.
– Вот же твари! Так и норовят попить кровушку из трудового народа! – хлопнул себя по мясистой шее старший отряда – Колычев, агент Железнорудского1 губрозыска2.
Трех милиционеров из Нивинской волости (почти весь штат, за исключением начальника волостной милиции) ему дали в подчинение для выполнения особо важного задания.
– Не насекомые, а прямо буржуазные элементы какие-то! – добавил он, снова проведя по загривку. – У! Кровопивцы, в душу их мать!
– А ты сильнее затягивайся, да дым большими кольцами выпускай. Учись у меня, – усмехнулся Пантюхин.
Он пыхнул и тут же окутал себя огромным облаком вонючего дыма.
– Завидую твоим легким, – покачал головой Колычев. – Тебя вместо паровоза запрягать можно.
– От меня рази только дым да копоть одна. Но могу у попа заместо кадила поработать.
Дым скрыл от всех кривую усмешку Колычева.
Уже перевалило за полдень, на небо набежали угрюмые тучки, затянув солнце серой пеленой. Комары только того и ждали, набросились с удвоенной силой.
– Как бы не залило нас, – вздохнул Пантюхин. – Вон, птицы низко залетали. Верная примета – быть дождю.
Он жадно докурил самокрутку и с сожалением бросил окурок под ноги, чтобы растоптать подошвой ботинка.
– Эй, казачок, как дела? – спросил агент. Вопрос адресовался Петру Елисееву. Из всех сидевших в засаде только он производил впечатление человека служивого. Стройный, широкоплечий, с густым казацким чубом, выбивавшимся из лихо заломленной набок фуражки с синим околышем. Одет в выцветшую гимнастерку, подпоясанную кожаным ремешком, и галифе. На ногах щегольские сапоги-гармошка, которым сноса не было.
Сам Колычев больше походил на мастерового, коим, в сущности и являлся, до того как по разнарядке угодил из депо по первой в ЧОН3, а потом на милицейские курсы. Закончив их, оказался в губрозыске, где в скорости стал считаться одним из лучших сотрудников.
Пантюхин и Рожнов, последний из их компании, обликом и одеждой не отличались от подавляющего большинства крестьян. Разве что на боку у Пантюхина висела кобура с револьвером, а Рожнов взял на операцию трехлинейку с примкнутым штыком, но кого удивишь в эти тревожные времена оружием. Почитай, у каждого второго в хозяйстве надежно припрятан обрез, а то и целый пулемет.
«И публика в поезде была совсем другая. Никаких тебе бывших хозяев жизни: обычный трудовой народ от крестьян до совслужащих».
В свое время это здорово аукнулось властям. Когда в восемнадцатом в уезде вспыхнул кулацкий мятеж, прибывшие на усмирение воинские части изъяли у мужиков винтовок и патронов на стрелковую дивизию. И это только то, что удалось найти в результате коротких поисков. Страшно подумать, сколько еще зарыто-закопано и может быть однажды извлечено на свет божий.
Впрочем, советская власть не дремала, предупредительно гася возникавшие то тут, то там стихийные волнения. Былого размаха они, конечно, не имели, но не все еще поняли, что Советы пришли всерьез и надолго.
– Все по-старому, – отозвался Елисеев. – Состава не видно.
Немного подумав, спросил:
– А этот Чеснок точно сегодня должен приехать? Никакой ошибки?
Колычев важно кивнул.
– Даже не сомневайся.
И принялся пояснять:
– Наколочка верная. У Чеснока здесь брат живет. И такое понимаешь, жизненное обстоятельство: у брата на завтрашний день свадьба назначена. А дальше все просто: не может Чеснок такого события пропустить, обязательно наведается. Характер у него такой.
– Завтра, говоришь… – Елисеев прикрыл глаза. – Это что ж получается, Чеснок – Васька Никитин, брат Савелия Никитина? Так что ли?
– Знаком с ним? – заинтересовался агент.
– Доводилось сталкиваться на кривой дорожке, – не стал вдаваться в подробности Елисеев.
– Еще как доводилось. Семейка у них еще та. Оторви да выбрось. Тот, который Савелий, злостный самогонщик, – пояснил Пантюхин. – Никакой совести у человека нет. Гонит огненное зелье в промышленных, так сказать, плепорциях. Мы уже и штрафовали его, и аппарат конфисковали, и арестом припугнули. Ничего не берет! Как гнал, так и гонит.
– Не грусти! Возьмем Чеснока, а вместе с ним для комплекта и братца-самогонщика, – заверил Колычев.
– Если будет за что, – тихо произнес Елисеев, но агент его услышал.
– Найдется за что. Не за одно, так за другое, – убежденно произнес он. – Может, за самогон привлечем, а может, и …
Рев приближающегося паровоза оборвал его на полуслове.
Милиционеры напряглись, прекрасно понимая, что им сейчас предстоит. То, ради чего их сюда выдернули кормить комаров. То, зачем из губернской столицы приехал агент уголовного розыска. Будет не до шуток, это даже юнцу понятно.
Трое милиционеров юнцами не были.
– Внимание, товарищи, – враз посерьезнел Колычев. – Слушай мою команду. Брать Чеснока будем тихо и аккуратно, чтобы не спугнуть заранее. Мне за ним уже надоело гоняться.
– Оружие у него есть? – спросил Елисеев.
– А как же! – поморщился агент. – Он без ствола из дома не выходит. Ну а за голенищем сапога у него ножик и, можешь не сомневаться, порезать человека для Чеснока – дело плевое.
– И не таких обламывали, – самоуверенно сказал Пантюхин, но те, кто был с ним хорошо знаком, услышали бы в его голосе нотки тревоги.
Не особо-то большой был опыт задержания матерых бандитов у обычного волостного милиционера. Такая птица в их краях попадалась нечасто.
Состав замер у платформы. Паровоз зашипел, разводя пары, и через минуту тронулся, оставив перрон пустым, не считая высокой фигуры в серой армейской шинели и с «сидором» на плечах.
– Он? – спросил Колычев, прекрасно зная ответ.
Елисеев кивнул. Чеснока он узнал сразу, пусть и давно не видел.
Фигура заозиралась и, убедившись, что никто на перроне никого нет, зашагала в сторону сидевших в засаде.
– Я ж говорил, что место правильно выбрали, – довольно сказал Пантюхин. – Мимо нас не пройдет. Тут его и сцапаем.
– Старайтесь не смотреть на него, – прошептал Колычев. – Вдруг взгляд почувствует… У воровского люда чуйка обостренная. Всегда на взводе.
Бандит шел беспечной походкой, с каждым шагом все ближе подходя к сидевшим в засаде милиционерам. Елисеев, вопреки инструкции начальства, пристально всмотрелся в Чеснока.
М-да, а ведь не скажешь, что перед тобой опасный преступник. В губрозыске считают, что на Чесноке минимум три убийства. Одно из них весьма зверское: Чеснок разделал топором аптекаря так, что жена не узнала. Колычев показывал фотографии: на них были куски мяса.
Лицо у гражданина Никитина вполне добродушное, на щеках и носу – озорные детские веснушки, в маленькой бородке клинышком терялась безмятежная улыбка честного человека, у которого на совести нет никаких грехов. Взгляд веселый и спокойный, легкая поступь уверенного в себе и физически сильного мужчины.
Чеснок насвистывал какой-то прилипчивый мотивчик. Елисеев определенно где-то слышал эту мелодию, но память не желала подсказывать, где и когда.
Мотивчик оборвался на середине, когда дорогу бандиту перегородил Колычев с отливающим никелем «Смит и Вессоном» в руках. Елисеев удивился, увидев в руках агента это не самое серьезное оружие. Да, выглядит красиво и смотрится эдакой игрушечкой, но в остальном… Однажды зимой Петр на спор выпалил из такого же в стоявшую шагах в пяти от него старую березу. Пуля, ударившись в стылую древесину, отскочила и упала ему под ноги.
– Гражданин Никитин, вы арестованы, – с торжеством в голосе произнес Колычев.
Он наставил револьвер на Чеснока. Выражение лица у того не изменилось.
Странно, подумал Елисеев, Чеснок словно предвидел эту встречу и подготовился к ней. Вон, какая спокойная физиономия. Ни один мускул не дрогнул. Его выдержке можно было позавидовать.
– А вы, простите, кто? – пристально взглянув на Колычева, спросил преступник.
– Губрозыск. Мы за тобой уже месяц гоняемся.
– Губрозыск… Вот оно что… Ладно, ваша взяла, – вздохнул Чеснок. – Сдаюсь я.
И такая была покорность в его словах, что агент на какое-то мгновение допустил ошибку, отведя ствол в сторону от бандита. А может, понадеялся на товарищей из уездной милиции.
Никто не ожидал от Чеснока такой прыти. Миг, и револьвер Колычева оказался в густой траве, а сам агент согнулся от предательского удара в пах. Рожнов ткнул штыком, метя в живот бандита, но Никитин успел схватиться за ствол трехлинейки и дернул его на себя. Милиционер, потеряв равновесие, полетел в кусты. И тут же вслед ему прогремел выстрел. Чеснок действовал молниеносно, успев выхватить из кармана шинели «браунинг» и нажать спусковой крючок.
Брать живым, вспомнил Елисеев одно из наставлений Колычева. Живым, несмотря ни на что. Губрозыск надеялся через Чеснока выйти на шайку, давно наводившую страх на всю губернию.
Время спрессовалось в короткий миг, когда Петр ринулся на Чеснока. Тот уже направлял ствол на милиционера, палец ложился на вороненый спусковой крючок… Елисеев пригнулся, «браунинг» бахнул прямо над головой, сорвав фуражку. Петр головой протаранил грудь бандита, боднув его, словно бычок.
Они повалились вместе. Милиционер оказался сверху, увидел перед собой полные злобы глаза, налившиеся кровью.
– Получи, сука!
Кулак врезался прямо в нос Чеснока, расквасив его и превратив в нечто невообразимое.
– Еще, гад!
Он ударил бы и во второй и в третий раз, но тут его руку перехватил Колычев.
– Отставить! Отставить, кому я сказал! Мне его еще допросить нужно!
Петр с трудом оторвался от окровавленной рожи, в которой не осталось и следа от прежней ненависти. Только дикий ужас во взгляде.
– Рожнову помоги, – приказал оперативник. – Ему вроде досталось.
Он с легкостью поднял Чеснока и завернул его руку хитрым приемом.
– Пусти, больно! – взвыл преступник.
Агент стукнул его револьвером по ребрам.
– Больно ему! – с иронией сказал сыщик. – Сам виноват! Не вздумай трепыхаться – руку сломаю!
Только сейчас все вспомнили о Пантюхине. Тот стоял как соляной столб, не в силах пошевелиться. На покрасневшем лице выступила испарина.
– Испугался? – с короткой усмешкой спросил Колычев. – Бывает. Я сам, когда в первый раз жулика брал, чуть в штаны не наделал.
Он толкнул Пантюхина плечом.
– Проснись, тетеря. Закончилось все.
– Не закончилось, – сказал Елисеев. – Надо еще эту сволочь в город доставить. И Рожнова до больницы довезти. На минуты счет идет.
В подтверждение его слов, раненый застонал.
– Успеем, – пообещал Колычев. – Должны успеть.
Агент ошибся, Рожнов умер по дороге в больницу.
В вещмешке арестованного среди подарков, которые Чеснок вез на свадьбу брату, отыскались украшения, проходившие сразу по нескольким разбойным делам в губернии. Агент узнал по описанию сережки супруги убитого аптекаря.
На другой день Петр сажал Колычева на поезд, идущий в Железнорудск. Тот успел узнать у Чеснока все, что было нужно, и теперь рвался в губернскую столицу со свежими новостями.
Перед тем, как заскочить в вагон, он крепко пожал руку Елисееву.
– Скоро свидимся, паря!
– Опять в наши края собираешься? – не понял милиционер.
– Нет. Теперь уже ты к нам. Я о тебе слово замолвлю. Нам такие кадры нужны. Жди со дня на день вызова.
Глава 2
Прошло две недели. Петр уже запамятовал о словах Колычева, да и, если сказать по правде, не очень-то рвался в город. Нивино было его родиной, здесь он знал всех и все его знали. Жизнь давно наладилась, вошла в привычную колею. Особого смысла что-то менять не было.
Служба в милиции его не тяготила. Пусть зарплата и оставляла желать лучшего, и выдавали ее с задержками, однако холостому и малопьющему Петру хватало. Еще и оставалось, чтобы отложить немного на черный день.
И обязанности были простыми и понятными: следить за порядком, ловить самогонщиков и конокрадов. Убийства в волости бывали редко, и, уж если и приключилось какое, долго искать душегуба не не приходилось. За редким исключением оно происходило у всех на глазах, и свидетелей хватало. Не поделят промеж себя мужики и парни из соседних деревень во время религиозного праздника, схлестнутся в пьяной драке, а, перед тем как угомонятся, обязательно одного-двух не убьют, так покалечат.
По этой причине Петр праздники не любил. Кому веселье, а кому сплошная нервотрепка.
Начальник волостной милиции Павловцев тоже недолюбливал праздники. Они портили всю отчетность, за которую он потом получал выволочку из района и уезда. Врать, как это делали некоторые несознательные товарищи из других волостей, Павловцев не научился. Точно так же не умел скрывать свои чувства, и потому, вызвав к себе с утра пораньше Елисеева, разговор начал с трехэтажного ругательства.
– Чего материшься, Егорыч? – спросил Петр, удивлено разглядывая не на шутку раздухарившегося начальника.
Вместо ответа тот сунул ему мятый листок бумаги. Если б не большая гербовая печать, Елисеев принял бы этот бумажный огрызок за простой кусок обоев. Но, как выяснилось, это было официальное распоряжение из губернии, в котором начальник губрозыска требовал в срочном порядке направить к нему старшего милиционера Петра Елисеева для «усиления штатов».
– Может, ошибка? – предположил Петр, возвращая документ.
– Скажешь тоже! Там же черным по белому все расписано, кого и куда послать. А у меня самого теперь дыра в штатном расписании! Рожнова убили, тебя в город затребовали! Где я вам замену найду?!
Павловцев чуть не рвал на себе волосы, и его можно было понять.
До осени 1919-го проблем с набором в милицию не было. Сотрудников не призывали на службу в Красную армию, люди шли в органы внутренних дел с охотой. Вскоре ситуация изменилась. В октябре девятнадцатого года почти треть губернских милиционеров направилась на фронт. Вернулись далеко не все. В итоге начался кадровый голод, сотрудникам пришлось работать за себя и того парня. Даже высокая безработица не сделала службу в милиции привлекательней. Туда шли те, кто искренне желал искоренить преступность и те, кого направили партийные и комсомольские ячейки.
К сожалению, хватало и любителей половить рыбку в мутной воде, но с ними боролись самым жесточайшим образом. Совсем недавно по рядам милиции прокатилась большая чистка, много грязных на руку сотрудников оказалось на тюремных нарах, а кое-кто пошел и по расстрельной статье.
Павловцев был человеком исполнительным, потому вскоре успокоился, его мысли потекли в деловом направлении.
– Ладно. Ничего не попишешь. На сегодня я тебя от службы освобождаю. Ступай домой и готовься.
– Спасибо, Егорыч! Я тогда побежал…
«И обязанности были простыми и понятными: следить за порядком, ловить самогонщиков и конокрадов».
– Давай! Жаль расставаться с тобой! – признался Павловцев. – Чует сердце, навсегда тебя забирают. Уж не знаю, свидимся ли еще…
– Свидимся, – засмеялся Елисеев. – Что за похоронные настроения, товарищ начальник! Ты меня будто на тот свет провожаешь!
– Для меня разницы никакой. Если там не устроишься, возвертайся смело. Я тебя с огромной радостью назад приму, – пообещал Павловцев.
– Когда выезжать, Егорыч?
– Написано ж, «в срочном порядке». Завтра отправляйся, чего кота за усы тянуть! Я сейчас все бумаги выправлю.
– Понял, Егорыч! Спасибо тебе! Приходи вечером ко мне, отвальную буду устраивать, – пригласил Елисеев.
– Обязательно приду. Не каждый день лучшего сотрудника провожаю. Заодно документы принесу.
Вечером хозяйка, в чьей избе квартировал Петр, приготовила скромное угощение. Народу пришло немного: служба в милиции не располагала к большим знакомствам, тем более к дружбе. Только свои, близкие, с кем съел не один пуд соли, кому доверял спину.
Посидели, поговорили, выпили чуток, закусили. Ближе к полуночи разошлись. Это Елисееву с утра на службу не надо, а оставшимся товарищам теперь тянуть лямку и за него и за погибшего Рожнова.
Как всегда, Петр только чуток пригубил из налитой стопки и больше к ней не прикладывался. Не любил он пьяное дело, насмотрелся на всякое. Видел, как водка губит хороших людей и не желал себе такой участи.
Думал, что не заснет, проворочается всю ночь в кровати, однако нет, сон сморил здоровый молодой организм сразу, стоило только опустить голову на мягкую, набитую перьями и пухом, подушку. Спал крепко.
Встал на рассвете, с петухами, полный сил. Позавтракал, простился с хозяйкой и пошагал на тот самый перрон, у которого брал вместе с Колычевым Чеснока.
По пути встретил парочку знакомых. Весть, что «старшой милиционьер» уезжает вроде как на повышение в большой город, уже разлетелась по округе. Каждый встречный норовил пожать руку Петру, пожелать удачи. А кое-кто, из тех, кому милицейская натура Елисеева не давала спуска, откровенно радовался. Видел Петр спрятанные в густых бородах насмешки, слышал облегченные вздохи. Что поделать, он не мятный пряник, чтобы всем нравиться. Особенно таким, кто на руку не чист или вредит советской власти.
По пути стал думать нахлынувшую думку. Как встретит его город? Какой будет служба на новом месте? То, что непростой, так это к бабке не ходи. Взять к примеру Чеснока – и ведь это еще не самый отъявленный злодей. Хватает деятелей более серьезных и опасных. Колычев такого понарасказывал, кровь в жилах стынет.
Трудностей Елисеев не боялся, как и смерти. К этому вопросу он относился с философским спокойствием: что неизбежно, то неизбежно. Глупо на рожон переть, конечно, но куда глупее постоянно трястись от страха. Этому его на фронте научили.
Когда вернулся, долго не мог привыкнуть к тишине. Ждал близкого разрыва снаряда, разбрасывающего комья земли, вжиканья роя пуль и приказа идти в штыковую атаку. Не верилось, что все позади, что уберегла судьба от гибели в окопах. Из всех ранений – только легкая контузия. Голова тогда с месяц поболела, потом вроде прошло без последствий.
Вот и полустанок. У избы-пятистенка, служившей чем-то вроде вокзала, толпился народ. Тут тебе и встречающие, и провожающие, и те, кто в губернскую столицу по делам едет. Люди собрались заранее. Поезда часто ходили без всякого расписания. Тот же курьерский мог прийти часа на два-три раньше или позже. А во сколько прибудет к месту назначения, никому не ведомо.
Петру повезло. Долго ждать не понадобилось. Он даже заскучать не успел, когда поезд прибыл к полустанку. Может, оно и дальше без особых проволочек пойдет, подумал Петр.
Влез в грязный и набитый битком пассажирами вагончик, помог бабке-попутчице поднять узлы с поклажей (не иначе на рынок торговать ехала), отыскал свободный уголок и с грехом пополам разместился, убрав с прохода ноги, чтобы никто случайно не споткнулся.
Ворчать и ругаться на него не стали. Всем ехать надо. Да и много ль ему места понадобилось? Из вещей только армейский сидор, и тот плечи не оттягивал: перемена белья, рубаха и чуток продуктов в дорогу. Как оно будет дальше, Елисеев не загадывал. Приедет, на месте разберется.
Паровоз протяжно загудел, дернул состав с места и медленно покатил по рельсам. Вагон затрясся, задребезжал, из окон и щелей задуло.
Елисеев внимательно осмотрел попутчиков. Глаз был наметан, это для милиционеров первое дело. Да и память хорошая нужна, чтобы, к примеру, держать в голове словесные приметы преступников. Вроде никого подозрительного. Мужики, бабы, дети… Как обычно. Напротив красноармеец, спит сидя, пузыри пускает. Петра аж завидки взяли. Наверное, домой на побывку парень едет. Форма на нем новая, от чистоты и свежести скрипит.
Народ постепенно разговорился. Молча ехать скучно. Хороший разговор, как известно, любой путь укорачивает. На жизнь жаловались, на власть советскую, голод и безработицу, сетовали на Новую экономическую политику. По всему выходило, что снова буржуи недобитые возвращаются и скоро к рукам своим загребущим все приберут. Зачем, спрашивается, революцию надо было делать и столько людей в гражданскую положить?
В Нивинское отделение милиции инструктор из губернии приезжал, читал политграмоту, в том числе и о НЭПе рассказывал. Интересно говорил, образно, примеры всякие приводил. Хотел было Петр его словами мужикам темным ситуацию разъяснить, да передумал. Не получится у милиционера так же складно рассказывать. Ума палата нужна, да язык без костей. Елисеев, конечно, не дурак, но соловьем заливаться не научился.
Вагон качался на стыках, за мутным окошком мелькали деревья, скошенные луга, речки, проселочные дороги с редкими пылящими телегами. Порой за стеной леса проглядывали покосившиеся крыши деревенских хат – некогда мужикам было хозяйство в порядок приводить, давно ли с фронтов вернулись?
Потихоньку народ в вагоне надышал, стало тепло, словно возле печки. И разговоры плавно сменили тональность, закончились пересуды, пошли шуточки, развеселые истории. Надоело за жизнь плакаться.
Елисеев сам не заметил, как задремал. Разбудила его суматоха. Пассажиры засуетились, похватали узлы и сумки, поспешили к выходу, мешая друг дружке.
Петр глянул в окно. Ясно, отчего публика заволновалась: состав подъезжал к Железно-рудску. Собственно, пошла окраина губернской столицы, а там и до вокзала недалеко. Потянулись добротные дома, много двухэтажных. Первый этаж каменный, а второй деревянный, с балкончиком.
Поезд остановился. Петр накинул на правое плечо лямку сидора и поспешил вместе со всеми. Поневоле суматохой заразился, хоть и понимал, что остановка конечная, дальше состав не пойдет. Впереди маячила широкая спина красноармейца. Елисеев снова позавидовал его новенькому обмундированию. Вот бы и их, в милиции, так же бы одевали с иголочки!
Сколько Павловцев ни писал в губернию, вещевого довольствия в уезд не поступало. Объясняли, что и давать нечего, пусто на складе, хоть шаром покати. Приходилось трепать свое, и коли порвал что – кричи караул! На рынке, что одежда, что обувь стоила бешеных денег. А что самое хреновое, становилась только дороже. Совсем потеряли совесть спекулянты-перекупщики, драли втридорога. А жалованье милиционерам почти не повышалось. Обидно, но что поделаешь. После войны все хозяйство в разрухе, когда еще поднять получится!
А тут еще и разгул бандитизма. Так и норовят в спину ударить, сволочи!
Оказавшись на перроне, Елисеев чуть не оглох от гомона. Непривычно ему стало после деревенской тишины и малолюдства. Народу на вокзале – тьма тьмущая. Бегают туда-сюда, спешат. Носильщики тележками громыхают.
– Па-беригись!
Не отскочишь в сторонку – затопчут.
Прямо у поезда бабки торгуют жареными семечками. Петр не сдержался, купив кулечек, свернутый из старой газеты. Вроде не солидно для милиционера семечками баловаться при таком скоплении народа, но он же не при исполнении, да и на лбу не написано, где служит.
Покрутил головой, любопытствуя. Вокзал в Железнорудске построили в 1905-м и с той поры не ремонтировали. Зеленая краска на фасаде потускнела, пошла трещинами, а местами осыпалась вместе со штукатуркой, обнажая коричневые бока кирпичей. Половина оконных проемов закрыта щитами из досок. Но все равно красиво. Елисеев художником не был, однако красоту чувствовал душой.
Маленькую часовенку, пристроенную к основному зданию, переделали в лекторий. Кресты с куполов сняли, иконы на входе завесили кумачовым полотнищем с лозунгом.
Под лозунгом стоял патруль: три бойца с красными повязками на руках. Их внимание привлек сосед Елисеева, и они подозвали парня к себе.
– Товарищ красноармеец, подойдите, пожалуйста. Надо бы документики ваши проверить.
Дезертиров ловят, сообразил Петр. Ему и самому приходилось участвовать в подобных проверках. Красноармеец вздохнул, однако спокойно подошел к патрульным, полез за пазуху доставать документы. Событие рядовое, и Елисеев отметил его исключительно по привычке. Служба заставляла контролировать все происходящее. Даже то, что напрямую его не касается.
Но тут эхом грянул выстрел, потом второй. С деревьев небольшого парка, раскинувшегося по другую сторону железнодорожных путей, с карканьем сорвалась огромная стая ворон, заполонившая небо.
