1917: русская голгофа. Агония империи и истоки революции

Народные дома пьянства

Ну а что касается народных домов, которые, по сути, насаждались сверху, по ответной инициативе снизу стали создаваться своего рода народные дома пьянства! Которые представляли собой некие «клубы», замаскированные под разного рода «культурные» заведения и даже библиотеки.

Так, в селе Сормово в начале XX века возникло сразу два клуба, один – мелких служащих, второй – коммерческий – клуб инженеров. Что из себя представляет второй, очень красочно описал один из посетителей, решивший провести своего рода журналистское расследование.

«Было 10 часов вечера, – писал журналист, подписывавшийся коротким псевдонимом из одной буквы «Х». – Пройдя два каких-то закоулка, мы очутились перед двухэтажным деревянным зданием, верх которого сиял огнями, и оттуда доносился на улицу какой-то гул и шум, напоминавшие прилив морских волн.

Поднимаемся по темной и вонючей лестнице на второй этаж и, предупрежденный красноречивой надписью на клочке бумаги: «Звонок. Звоните за проволоку», прибитом к двери, освещенной коптящей лампочкой, – «дергаем за проволоку». Дверь открыл какой-то маленький, юркий, с черной бородой человечек и моментально скрылся в соседнюю комнату, из которой доносился гул множества голосов, стук бильярдных шаров и вырывались удушливые клубы табачного едкого дыма. Стены прихожей были сплошь завешаны верхней одеждой и шапками, а на грязном полу в хаотичном беспорядке валялись калоши. С трудом найдя место для своих пальто, мы вошли в небольшую комнатку, уставленную по стенам шкапами, наполненными книгами.

Над продолговатым столом, поставленным посередине, свешивалась лампа с разбитым колпаком. За столом сидели трое субъектов, которые, немилосердно дымя папиросами и распивая пиво, оживленно разговаривали о бурах и англичанах.

– Это библиотека клуба, – шепнул мой провожатый.

Входим в следующую комнату. На пороге я на одно мгновенье приостановился и… чуть было не предался постыдному бегству, так как представившаяся моему взору картина настолько напоминала физиономию низкопробного трактирчика на Балчуге в праздничный день, что во мне невольно зародилось сомнение: не обманул ли меня мой знакомый…

Представьте себе комнату средних размеров, сверху и донизу наполненную густыми волнами табачного густого дыма. В двух диагональных углах установлены круглые столы, покрытые зеленым сукном, за которыми заседает в общей сложности до 30 человек играющих. В остальных двух углах стоят четырехугольные столики, нагруженные графинами с водкой, окруженными рюмками, с небогатым закусочным ассортиментом (яйца, селедка, маринованные грузди, сыр, колбасы и вобла). Средину комнаты занимает огромный квадратный стол, загроможденный пивными бутылками, подмокшими стаканами и подмокшими газетами и подмокшими журналами (как-никак библиотека! – Авт.), забросанными окурками папирос. Жара тропическая, духота невозможная.

Экспансивные, раскрасневшиеся лица игроков, лихорадочный блеск глаз, дрожащие от волнения и азарта руки, загребающие медные марки или отсчитывающие круглые или овальной формы металлические штучки, звон золотых и серебряных монет, смешанных с марками, – все это производило впечатление какого-то игорного притона.

В соседней комнате происходила бильярдная игра. Почти все пространство комнаты занимал большой бильярд, вокруг которого с киями в руках расхаживало несколько человек. На лавках и стульях расположились вдоль стен со стаканами в руках зрители, следившие за ходом игры.

Среди публики то и дело шмыгал юркий человечек, отворивший нам дверь. Он по требованию посетителей то приносил на тарелке закуску к водке, то откупоривал бутылки, то швырял на стол к играющим коробки с папиросами».

Как оказалось, этот «юркий человек» был не кто иной, как фиктивный владелец «клуба», на имя которого был выдан патент на право торговли пивом. Таким образом, «клуб служащих» на деле был не чем иным, как замаскированной пивной, а точнее, банальным кабаком. Каковые царское правительство «изжило»!

При этом «клуб» имел сложную иерархию. Здесь были свои «старшины» и «пайщики». На средства последних и были приобретены бильярд, игорные столы, книги, мебель и прочее.

«Пай стоит 15 рублей, – продолжал свой рассказ Х. – Всякий, заручившийся таким пайком, счи тается членом клуба. Кроме того, существуют еще «гости» из служащих же завода, которые за право посещения «этого клуба» и пользование библиотекой ежегодно уплачивают 3-рублевый членский взнос.

Члены клуба, или пайщики, пользуются известными преимуществами и привилегиями. Так, например, пайщику, желающему сыграть на бильярде, предоставляется право играть не в очередь, вследствие чего сплошь и рядом случается, что «гостю», записавшемуся на доске, во весь вечер не удается сыграть ни одной партии. Кроме того, членам клуба предоставлена возможность играть и в карты, и на бильярде всю ночь напролет, тогда как гости могут пребывать в клубе только до 1 ч ночи».

Уже давно известно, что ликвидировать и даже сократить пьянство административными мерами невозможно. Ибо они нисколько не устраняют сами причины этого явления, а во всех случаях направлены лишь против его конкретных проявлений. Пьяниц попросту выгоняли с «насиженных мест» и гнали их в подворотни, кусты и притоны. И то в основном в крупных городах.

Кроме того, «победы» традиционно одерживались на бумаге. Отчеты чиновников, как водится, пестрели рапортами о сокращении потребления водки, уменьшении количества испитого зелья и алкоголиков.

«Обвиняемый был пьян, посему невиновен»

Но народ как пил, так и продолжал пить! «Возмутительное преступление произошло на днях в селе Мадаеве, – писал «Нижегородский листок» в 1900 году. – В этом селе справлялся престольный праздник, вследствие чего большая часть жителей была в сильно нетрезвом виде, остальная просто в нетрезвом. Этой же участи не избегло семейство Черухова, где все перепились, начиная с отца. В пьяном виде Тит Черухов начал приставать к сыну Данилу, требуя от него повиновения, последнему это не понравилось, почему и возникла у них ссора, вскоре перешедшая в драку. Разозлившийся отец схватил деревянную лопату, которою и принялся бить непокорного Данила. На помощь отцу подоспел второй пьяный сын, Семен, начавший бить брата кулаком по чему попало. Когда Данил, сваленный на пол, уже едва подавал признаки жизни, отец, бросивши лопату, схватил несчастного за волосы и, притащив его к порогу дверей, начал бить головой об порог, а также дверью по голове. Наконец, соседи, услышавшие шум, подоспели на выручку и вырвали избитого из рук злодеев, но, к сожалению, помощь опоздала». В общем, типичная семейная попойка закончилась плачевно. Одного понесли на кладбище, а двое отправились в тюрьму…

Примечательно, что в судах «состояние алкогольного опьянения» являлось отнюдь не отягчающим, а, наоборот, смягчающим вину обстоятельством. В духе перепил человек, с кем не бывает? Да и вообще, виновность подсудимого зачастую определялась не по признакам преступления, а по некой ситуативной целесообразности. То есть, если человек ни с того ни с сего пырнул кого-то ножом, его могли посадить, а если тяжкие телесные были им нанесены обидчику в пьяной драке, то это могло сойти и за «самооборону».

Типичный такой судебный случай описывала газета «Нижегородские губернские ведомости». В окружном суде слушалось дело о поножовщине, произошедшей во время празднования нового, 1897 года. «При предварительном следствии выяснилось, что в Новый год команда парохода Мешкова «Владимир», в числе 10 человек матросов, устроила на данные хозяином деньги пирушку: была куплена четверть водки и поставлен самовар, – сообщала газета. – Один из подвыпивших матросов, крестьянин Котельнического уезда Алексей Кокоулин, стал шуметь и ругаться. Другой матрос, именно Хуснетдин Шайахметов, стал уговаривать его успокоиться и соснуть и, наконец, схватил его и повалил на кровать. В этот момент Кокоулин и нанес ему большим складным ножом три раны в плечо и живот».

Казалось бы, налицо если не покушение на убийство, то как минимум «превышение пределов самообороны». Сейчас за такое даже условным сроком не отделаться. Но вот господам присяжным заседателям вина матроса вовсе не показалась очевидной. Ими было «учтено», что «обвиняемый Кокоулин был пьян до бесчувствия и решительно не помнил, как было дело». А нож тот, оказывается, просто носил с собой в кармане. Так, хлебца отрезать или консервную банку открыть. То есть резать никого не планировал и не замышлял. Присяжные также учли, что раны у потерпевшего татарина оказались «несерьезными», Шайахметов пролежал в больнице полтора месяца, после чего «чувствует себя здоровым и может работать». А посему вроде бы и никакого особого ущерба здоровью Кокоулин не нанес. Малость поцарапал обидчика, и все.

«Показаниями свидетелей Саражетдинова и Полотнова устанавливается, что между потерпевшим и обвиняемым произошла ссора и драка: «схватились за воротки». Это, по мнению присяжных, возымело решающее значение при рассмотрении дела: вроде как Шайахметов сам виноват, полез в драку и напоролся на нож. В итоге Кокоулина взяли да и оправдали.

Еще один аналогичный случай. В Канавине, что на Нижегородской ярмарке, на улице Песочной средь бела дня была ограблена старушка по имени Александра Сарафанникова, которая «несла своему старику» две бутылки водки. В 13:00 бабушка проходила мимо дома Панкратова, где ей повстречалась группа пьяных мужчин. «У ворот стояла кучка подвыпивших мастеровых, и между ними сильно пьяный крестьянин Андрей Фомичев, – рассказывала криминальная хроника. – Последний, выхватив у старухи одну бутылку водки, скрылся с ней в глубь дома Панкратова. На крики старухи явилась полиция, которая арестовала крестьянина Чеснокова, несмотря на уверения старухи, что бутылку выхватил не он. В 7 часов вечера Фомичев проспался, узнал о случившемся, после чего явился в часть, где и был задержан».

Однако грабителю повезло. На состоявшемся вскоре суде его защищал известный адвокат Серебровский, который сумел внушить присяжным, что деяние Фомичева надо квалифицировать не как ограбление, а как «пьяное озорство». И те взяли да и оправдали обвиняемого! Вот оно – «бережное отношение к подсудимым»!

Впрочем, «передовое» российское правосудие порой выдавало и не такие «сенсации»!

Жуткая по своему содержанию семейная драма рассматривалась 26 апреля 1903 года сессией Нижегородского окружного суда. Крестьянин деревни Соколовка Макарьевского уезда Иван Хрындин обвинялся в убийстве жены.

Женился указанный гражданин на своей Дарье по любви и прожил с ней «душа в душу» семь лет. И родилось у них двое сыновей. Жила счастливая семья в одной большой избе с овдовевшим братом Ивана и их отцом – Андреем Хрындиным, «крепким здоровым человеком за 60 лет». У них имелась мукомольная мельница, приносившая неплохой доход. Кроме того, Хрындины торговали лесом, а в свободное время плотничали. Несмотря на свой почтенный возраст, старик не выпускал хозяйство из своих рук и сам вел дела. Сыновей же держал в полном подчинении.

Много натерпелись молодые крестьяне от деспотичного папаши, но самое страшное было еще впереди. Однажды Иван стал замечать, что его Дарья проводит слишком много времени со свекром, а на вопросы о нем отвечает уклончиво. Заподозрив неладное, он стал следить за отцом. И вскоре худшие опасения подтвердились… В одну из ночей Иван увидел, как старик слез с печи и, подкравшись к Дарьиной постели, полез под бок к невестке. Тогда несчастный муж вскочил с постели с криком: «Разве так делают, батюшка?!» После чего схватил топор и двумя ударами «разрубил голову жены»…

Журналисты, присутствовавшие на суде, описали «соблазнителя» сущим зверем: «Старик имеет хищную, свирепую физиономию, он не смотрит прямо на человека, и злые глаза его едва видны из-под нависших седых бровей. Каким образом он склонил несчастную женщину на сожительство с собою, эту тайну она унесла с собой в могилу. Любви же, конечно, здесь предположить было невозможно: кроме страха, гадливости и отвращения безобразный старик ничего не мог к себе внушить, тем более что Дарья очень любила своего мужа».

Решающую роль в исходе процесса сыграла заключительная речь адвоката Гнеушева. «Из-за удовлетворения своих гнусных стремлений зверь не останавливался ни перед чем, ему не дорога жизнь семьи сына, – заявил он. – Его не интересует перспектива ужасной катастрофы.

Соблазненная им, доведенная до состояния игрушки угрозами сноха скрывает от своего мужа свой тяжкий грех, боясь мести мужа, старик-изверг делает, что ему вздумается, и несчастная женщина становится его жертвой». Поступок Ивана адвокат объяснил, как сейчас принято говорить, состоянием аффекта.

В результате присяжные, одиннадцатью голосами против одного, то есть практически единогласно, оправдали убийцу! И это при том, что зверски зарубил топором он вовсе не того, кто, собственно, и являлся причиной «аффекта», а совершенно невиновную женщину.

А уже на следующий день на скамье подсудимых оказался сам старик-насильник. Его обвиняли по статье «незаконное сожительство». При этом помимо случая с невесткой следствию стали известны и другие факты насилия над «чужими женщинами». Когда не ожидавшего возмездия Хрындина спросили, чем он оправдывает свои поступки, тот не нашел ничего лучше, как ответить, что во всем, дескать, виновата его жена, так как «слишком стара». Потому, мол, несчастного старика и потянуло на молодых. Подобное обстоятельство, естественно, не показалось присяжным смягчающим, и развратный дедушка получил два года арестантской роты с лишением всех прав.

Глава 3
Начало «бед народных»

Вечно голодная «житница Европы»

«Россия считалась житницей Европы, – писал С.С. Ольденбург. – Широкая полоса ее земли – черноземная область – отличалась исключительным плодородием. Русское хозяйство в целом сделало за последнее десятилетие огромные шаги вперед. И тем не менее в центральных областях России, в самой сердцевине государства, каждый неурожай грозил вызвать голод, требующий широкой помощи от государства. В Западной Европе таких явлений не было уже давно; а если в Индии, в Китае бывало много хуже, – это не могло никак служить «утешением»: ведь во всех других отношениях Россия стояла неизмеримо выше «азиатских» условий»^[10].

В советские годы, как, впрочем, и сейчас, тяжелое положение крестьян и сельского хозяйства в начале XX века чаще всего объясняют «малоземельем» и проблемой «помещичьего землевладения». Якобы лучшие земли по-прежнему принадлежали дворянам, государству, а миллионы крестьян ютились на мелких участках, страдая от нехватки площадей. Этот миф активно культивировали и сами сельские жители. Мол, вот дали б побольше угодий, и голода бы не было!

В действительности все было чуть ли не наоборот! При отмене крепостного права крестьянам отошло более половины всех удобных земель, причем и в дальнейшем постоянно шел процесс перехода земель от дворян к крестьянам. Казенные земли по большей части приходились на леса и малопригодные для земледелия участки. К началу XX столетия дворянам принадлежало около 52 миллионов десятин земли, а крестьянам – 160 миллионов. В 22 губерниях – почти во всей черноземной полосе – свыше половины всей земельной площади принадлежало крестьянам, а местами и 80 % ее.

Однако главная причина тяжелого положения крестьян и постоянных голодных кризисов была вовсе не в земле, как таковой, а в исключительно низкой производительности труда и самой организации крестьянского труда. Почти весь экспортный и коммерческий хлеб, который шел на продажу в города, производился отнюдь не крестьянами, а частновладельческими хозяйствами, помещиками. Фактически русскими фермерами. Последние постоянно давали переизбыток, который не только вывозился за границу, но и нередко шел на помощь голодающим. Это доказывает и тот факт, что от неурожаев и засух больше всего страдали именно те губернии, где процент крестьянского землевладения был наиболее велик: Казанская, Самарская, Уфимская, Воронежская, Пензенская, Тамбовская, Рязанская и т. д.

А все потому, что отмена крепостного права фактически привела к созданию в деревне прообраза будущего колхозного строя. В котором помещика заменила община, так называемый «мир». Крестьяне владели землей не единолично, а коллективно, и этот коллектив не только перераспределял угодья по своему усмотрению, но и устанавливал порядки и правила. Каждый крестьянин был как бы совладельцем «колхозной» земли. Когда семья увеличивалась, она могла рассчитывать на прирезку земли, крестьянин, ушедший на фабрику, в любой момент мог вернуться и приняться обрабатывать землю. Для государства и казны община имела важное значение. Она коллективно отвечала за уплату налогов, розыск преступников, а главное, что было исключительно удобно, за призыв новобранцев в армию. Разбегутся, и попробуй разыщи этих крестьян на просторах нашей огромной родины! А тут все «под колпаком»!

Однако все эти «удобства» имели и оборотные стороны. Община способствовала уравниловке, спасала «слабых» и ленивых, снимала ответственность с конкретных лиц, тормозила техническое перевооружение и превращала сельское хозяйство в натуральное. Ну и, как водится, способствовала развитию массового пьянства и алкоголизма. Живший в нищете и уставший от непосильного труда сельский пролетариат развлекался в основном массовыми попойками и драками, а непьющий крестьянин рассматривался «миром» чуть ли не как социальный враг и изменник общему делу.

Общинность также тормозила развитие культурного уровня деревни, а также создавала известные политические проблемы. Привыкшие идти за большинством, умными старейшинами, которые «всё знают», малограмотные и неграмотные крестьяне легко подпадали под влияние и могли в любой момент обратить коллективизм в революционные походы и бесчинства. Тем более терять крестьянам все равно было нечего: кроме грязного угла в старой избе и драных штанов у них, как правило, ничего не было.

Кроме того, деревня в начале XX века стала благоприятной средой для революционной агитации. Революционеры объясняли крестьянам их тяжелое положение очень просто – во всем виноваты помещики и богатые земледельцы. Из-за них вы нищенствуете! Надо просто требовать землю! Даешь конфискацию помещичьих угодий и будет вам счастье! Правительство же оказалось в заведомо проигрышном положении. Пойти на удовлетворение требований о «разделе», «конфискации» и даже выкупе помещичьих земель оно не могло, ибо этот шаг попросту погубил бы эффективное сельское хозяйство, сорвал экспорт и привел бы к голоду в городах и столицах. А отказ в их удовлетворении впоследствии стал удобным поводом для бесконечных упреков и обвинений.

Кризисное положение деревни конечно же не являлось секретом для царя и его приближенных. Особое совещание по сельскому хозяйству, созданное по инициативе правительства, в 1899–1901 годах собрало много материала о положении центральных губерний, но не наметило никаких путей выхода из положения! А лишь признало, что одной из причин кризиса является дробление земли в пределах общины, что, по мнению чиновников, являлось «неизбежным злом». «Относительное уменьшение количества земли, находящейся во владении крестьян, как естественное последствие роста населения, не требует доказательств, оно вытекает из самой природы вещей», – заявлялось в сводке работ Особого совещания.

После этого было много всевозможных обсуждений и изучений, в сущности ничего не давших. Между тем весной 1902 года произошли события, показавшие, что русская деревня, как населенные пролетариатом окраины промышленных центров, а также вузы, представляет собой еще одну пороховую бочку, которая в любой момент может взорваться.

В 1901 году центральные губернии охватил очередной голод, сопровождавшийся эпидемиями холеры и тифа. Следующей зимой хлеб во многих регионах в очередной раз закончился. В середине марта в Полтавском и Константиноградском уездах Полтавской губернии крестьяне стали являться в помещичьи усадьбы с просьбами о даровой выдаче хлеба и корма для скота. Кроме того, регион охватили массовые грабежи и кражи средь бела дня. При этом грабители нередко заявляли: «Отдайте по-хорошему, все равно скоро наше будет».

28 марта толпа голодных крестьян явилась с подводами в имение «Карловка», принадлежавшее герцогу Мекленбург-Стрелицкому, и забрала со складов весь картофель. В последующие дни «экспроприация» приобрела массовый характер. Толпа народа с обозом в 300–400 телег объезжала помещичьи имения и забирала себе все продукты. Полтавский губернатор, снарядив три батальона пехоты, отправился в район беспорядков. 1 апреля войско столкнулось с толпой крестьян, грабивших мельницу в 10 верстах от Полтавы. Поначалу народ, вооруженный вилами и кольями, пытался оказать отпор, но потом был разогнан выстрелами. По официальным данным, было убито три крестьянина и четыре ранено.

Еще более ожесточенные беспорядки вспыхнули в Харьковской губернии. Там крестьяне не только увозили хлеб, но и крали сельхозинвентарь, угоняли скот, поджигали помещичьи усадьбы, а одну из них и вовсе растащили по бревнам! Попутно народ ограбил и местную больницу, причем из-под больных даже вытаскивали тюфяки. В общей сложности было ограблено 91 имение, в том числе 64 в Полтавской и 27 в Харьковской губернии.

Однако власти не сделали никаких серьезных выводов из случившегося. Лидеров восстания арестовали, обвинив во всем «противоправительственную литературу», обнаруженную во время обысков в деревнях. Начитались всякой дури и пошли мельницу грабить! «Весною в некоторых местностях Полтавской и Харьковской губерний крестьяне разграбили экономии, – заявил царь во время своего визита в Курск 29 августа 1902 года. – Виновные понесут заслуженное наказание, и начальство сумеет, я уверен, не допустить на будущее подобных беспорядков… Помните, что богатеют не захватами чужого добра, а от честного труда, бережливости и жизни по заповедям Божьим». Николай II конечно же не понял, что грабежи были вызваны отнюдь не жаждой «обогащения» и тем более не литературой, а нуждой и голодом. Которые и довели крестьян до жизни такой.