Loe raamatut: «Прикосновения к былому»

Font:

Иллюстратор Дмитрий Красавин

ISBN 978-5-4485-5531-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Искренность чувств, сила переживаний притягивают нас гораздо больше, чем изложенные сухим языком факты и мысли. Если при этом мы вдруг каждой клеточкой тела ощутим, что все изложенное в книге действительно не плод авторской фантазии, а реальная жизнь, то наше восприятие еще более углубится, потому что осознание реальности описываемых событий, чувств, дум героя создает атмосферу доверия между автором и читателем. Не так ли? Ни умные статьи, ни учебники по истории не способны донести до нас образы былого столь явственно, как доносят их пропущенные через сердце свидетельства очевидцев. Открывая сокровенные тайны другого, мы подсознательно ищем их сходства с нашими тайнами, а обнаружив таковое, находим утешение и оправдания для самих себя, лучше пониманием окружающих нас людей и время, в котором живем.

Основу первой части этой книги составили воспоминания моей сестры Красавиной Эльвиры. На протяжении нескольких недель она записывала в общую тетрадь все, что помнила о жизни наших родителей, бабушек и дедушек, о семье, о себе и своих подругах. Я систематизировал ее записи, снабдил комментариями, примечаниями, дополнил рассказами нашей двоюродной сестры Эллы Ильиной (Лятти) и брата Алексея Красавина, присовокупил немного от себя. В заключение распечатал текст на принтере и показал сестре. Она внесла небольшие корректировки, исправила допущенные мною неточности в изложении событий и дала добро на включение текста под заголовком «По воспоминаниям моей сестры» в эту книгу.

Вторая часть книги состоит из коротких новелл-зарисовок, повествующих о жизни городского двора, о первой любви, о событиях, участником или свидетелем которых был я сам. Каждая из них самостоятельна, как камушек. Но как камушки, будучи тщательно подобранными и расположенными в определенном порядке, приобретают другую ценность, становятся мозаикой, так и эти новеллы в своей совокупности образуют яркую картину, в которой на фоне реальных событий прорисован процесс превращения мальчика в мужчину.

Буду рад, если прочитав книгу, вы найдете время для отзыва. Ваше мнение, будучи позитивным, придаст сил для написания новых книг, а негативный отзыв подвигнет искать пути к совершенству.

Написать отзыв можно в разделе «Контакты» на моей странице в интернете – www.dkrasavin.ru

Дмитрий Красавин

По воспоминаниям моей сестры

26 ноября 2016 года

«Правнуки должны знать, как жили их предки, иначе вырастут Иванами, не помнящими родства, – говорила мне дочь, приезжая в гости, и просила: – Мама, ну пожалуйста, запиши в тетради все, что рассказывала мне о своей жизни, о наших родственниках, о прошлом».

Чтобы успокоить ее, я обычно отвечала: «Соберусь с силами и как-нибудь запишу».

Она улетала к себе за океан, и это «как-нибудь» растягивалось на годы.

В этот свой приезд она разложила передо мной семейные альбомы, и мы вместе стали их листать.

– А кто на этой фотографии? А кто здесь слева от тебя? – без конца спрашивала Анюта.

Я отвечала, увлеклась нахлынувшими воспоминаниями, стала делиться ими с дочерью.

– Ты записала бы всё в тетрадь, – снова попросила она.

– Обязательно запишу, – ответила я.

– Как-нибудь? – немного с ехидцей поинтересовалась она.

– Ты уедешь, чуть отдохну, и в ноябре начну хоть по строчке, но каждый день писать.

Ноябрь на исходе. Сил с годами не прибавляется, но обещания должно выполнять. Помоги мне, Господи!

Довоенные годы

Мои мама, Красавина (Филаткина) Вера Васильевна¹, и папа, Красавин Антон Алексеевич², в начале тридцатых годов работали на 26-м заводе³ в одном цехе, оба были общественно активными. Митинги, субботники, комсомольские дела – так и познакомились. Маме тогда было 20 лет, она была мологжанкой, а папе – 25, он был коренным рыбинцем и только что вернулся из армии. После свадьбы они стали жить вместе в родительском доме у папы в Рыбинске на улице Герцена, напротив Сенного рынка.

Мои мама и папа. Этими фотографиями они обменялись друг с другом в 1933 году

19 октября 1934 года родилась я. Родители долго не могли придумать мне имя. Тогда было модно, в духе времени, называть девочек Идеями, Революциями, Тракторинами, Октябринами. Мама тоже любила неординарные имена. В свое время она настояла, чтобы ее младших братьев назвали именами героев прочитанных ею книг – одного Ординером, а другого Адольфом. Но то были мальчики, а тут девочка – имя должно быть и красивым, и женственным, и нестандартным. Попробуй-ка найти! Выручил муж папиной сестры, тети Ксени, родившийся в Сибири эстонец Иоганн Лятти⁴, который предложил назвать меня Эльвирой. Предложение было принято на ура. А летом следующего года в семье Лятти тоже родилась дочь, моя двоюродная сестра, которой дали имя – Элла. По сходству имен родные нас стали называть Элка белая (моя двоюродная сестра) и Элка черная (я). 10 августа 1937 года у меня появился первый братик. С его именем долго не мудрили и назвали Володей.

Жили мы в единственном тогда на весь квартал двухэтажном доме. Жили в тесноте, но не в обиде. Наша семья ютилась на первом этаже. За построенной в помещении кухни перегородкой в длину стояли кровать и впритык к ней диван, в ширину – стол и этажерка, а с другой стороны этажерки – небольшое пустое пространство, куда меня, а позже и моего братика иногда ставили в угол за какие-нибудь шалости. Посередине наружной стены смотрело на улицу единственное в нашей комнате окно. Примерно в метре от двери находились печка-лежанка и прижимавшийся к ней комод. В другой комнате через коридор от нас жили бабушка Лиза (мать папы) с тетей Маней (папина младшая сестра).

Удобств в доме никаких. Туалет – дырка на возвышении в углу коридора. За водой ходили на Сенной рынок, а мыться – в общественную баню.

Вдоль улицы в сторону реки Черемухи часто ездили лошади с бочками, в которых находилось содержимое туалетов. Вонь от этих повозок была страшная.

Бабушка работала администратором кинотеатра «Артек»⁵. (Сейчас на месте украшавшего когда-то главную улицу города здания кинотеатра построен безликий Дом моды.) Мы с братом Вовой, когда он чуть подрос, часто ходили к ней в «Артек» смотреть фильмы. Ходили одни. Бабушка пропускала нас без билетов. Особенно нравились цветные фильмы. «Сорочинскую ярмарку» смотрели раз десять. Однажды, когда один из героев фильма запел песню, трехлетний Вова, уже знавший ее слова наизусть, в унисон с артистом заорал во весь голос: «Сам пью, сам гуляю, сам все деньги пропиваю». Зал ответил хохотом, а бабушка нас потом сильно ругала.

Полоскать белье и летом и зимой ходили с мамой на Волгу. В начале Пролетарской улицы (ныне ей возвращено историческое название — Стоялая) на берегу реки был деревянный домик с прорезью в полу. Там и полоскали белье. Зимой руки краснели на морозе, пальцы деревенели, а белье, если вовремя его не свернуть и не уложить в бельевую корзину, вставало колом.

Недалеко от домика находилась пристань, откуда летом ходил паром на другую сторону реки, к Петровскому парку⁶. В этом парке устраивались различные городские праздники. Однажды мы были там всей семьей. Мама с папой пошли к ларьку, чтобы купить для нас с Вовой по прянику, а нам наказали сидеть до их возвращения на скамейке. Я отвлеклась, и Вова куда-то убежал. Мама с папой долго его искали, все избегались – народу много, даже съездили на пароме в город к бабушке Лизе – нет нигде. Заявили в милицию. На следующее утро мама снова поехала в парк и там, на берегу, среди сплавных бревен, с какой-то женщиной увидала Вову. Женщина сказала, что подобрала ребенка на этом месте вечером. Радости не было предела, все успокоились.

Дворец культуры двадцатого завода в годы моего детства

Тетя Маня замужем не была, всю жизнь проработала заведующей читального зала библиотеки Дворца культуры⁷.

Я научилась читать в 6 лет, и ходила в эту библиотеку одна. Там всегда была очередь. Сдаешь книгу, а тебя спрашивают о ее содержании – так исподволь у детей развивали память, умение пересказывать прочитанное.

На углу улиц Свободы и Герцена вся площадь была окружена металлическим забором, за которым стояли зенитки. Однажды я шла из библиотеки, стало любопытно – что там солдаты у пушки делают. Остановилась, прильнула к прутьям забора и уронила за них книгу. Книга была «Что такое хорошо и что такое плохо». Долго пыталась достать ее и рукой, и палочкой – не получалось. Солдаты увидели, подошли, подняли книгу, прочитали всю вслух с выражением и просунули через прутья мне в руки. Домой бежала с радостью.

В соседних с нами домах жило много моих ровесников. Мы все дружили, играли вместе.

Зимой однажды очень испугались луны.

Конец декабря. Мороз. Темно – фонарей тогда на улице было мало. Луна висит над городом – огромная, яркая, живая и прямо на нас смотрит. Мы стали бегать от нее. Куда ни побежим – она за нами следом. Встанем – и она стоит. Пробовали ее обмануть – разбегались одновременно по разным сторонам, но луна умудрялась бежать по небу за каждым в отдельности. Так перепугались, что домой провожали друг друга, трясясь от страха.

В магазинах все продавалось только по карточкам и в очень малых количествах. Папа в качестве премии приносил с завода по 4 метра ситца. Как-то раз мама выкупила и принесла домой месячный паек сливочного масла, который весь убрался в небольшую керамическую масленку. Кто из нас его первым попробовал, я или Вова, – сейчас уже не помню. И началось: «Ты взял больше!», «Нет – ты!». Так весь месячный паек в один присест и съели. Маме сказали, что приходил волк и съел масло. А потом долго с Вовой гадали, как она догадалась, что съели мы, а не волк.

Был еще до войны и такой случай. У нас в глубине двора была на каждую квартиру своя сарайка для дров. Однажды папа пошел в нашу сарайку, я за ним. На голове моей был огромный бант. Мне на голову взлетел соседский петух и вцепился в бант. Я заорала. Папа схватил полено и сшиб им петуха. Хорошо, что не по голове.

Другой раз я по приставной деревянной лестнице залезла на крышу нашего дома. Высота приличная – все соседские крыши внизу как на ладони. С конька спустилась на край. Хожу, вниз заглядываю – интересно с высоты и на наш двор посмотреть. Мама увидела, обомлела вся, но виду не подала, стала меня тихо так, спокойным голосом уговаривать слезть вниз, а сама встала у лестницы и расправила подол, чтобы, если, не дай бог, сорвусь – поймать. Я слезла. Ох, потом уж мне и досталось за это «спокойствие»!

Во дворе нашего дома была голубятня. Мне стало любопытно – как там живется птичкам. Решила прочувствовать, вообразила себя голубкой и залезла вовнутрь, а выбраться назад – не получается. Разревелась. Мама сначала понять не могла – откуда раздается мой рев. Потом нашли, вытащили.

Мама ушла на Сенную, я решила, пока ее нет, помочь ей по хозяйству. Взяла золу, насыпала на стулья и растерла тряпкой. Мама пришла в ужас от такой помощи.

Бабушка Лиза подарила нам с Вовой по большому ватному цыпленку. Утро. В комнате холодно. Мама затопила печь. Мы с Вовой, замерзшие, к печке ближе жмемся. Но цыплятам ведь тоже холодно! Вот мы и решили их погреть, поставили вплотную к чугунной печной дверце. Цыплята моментально вспыхнули и сгорели. Ну и ревели же мы с ним на весь дом в два голоса.

Бабушка Лиза, дедушка Алексей и его наследство

На праздники все собирались за столом у бабушки Лизы: мы всей семьей, тетя Ксеня с Эллой и Региной (мои двоюродные сестры), тетя Клава (младшая сестра папы, в замужестве Хомутова) с мужем Петром⁸. У бабушки был большой круглый стол, таких столов я больше ни у кого не видела. Очень любили петь русские песни: «Вечерний звон», «Пряху», «Когда я на почте служил ямщиком» и другие. У тети Ксени и папы были хорошие голоса. На Новый год к шифоньеру приставляли маленькую скамеечку, и все внуки по очереди взбирались на эту импровизированную сцену, пели песни, рассказывали стихи. Если в Рыбинске были Иоганн и Петр, они выворачивали свои военные полушубки, один становился волком, другой – медведем, и играли с нами, а мы с визгом от них прятались.

Бабушка Лиза была очень набожной. Перед небольшим домашним иконостасом в красном углу дома у нее всегда горела лампадка.

Она часто ходила в церковь «У Егория» – единственный тогда действовавший в городе православный храм⁹.

«У Егория» – храмовый комплекс. На переднем плане церковь Геогрия Победоносца, позади нее Вознесенская церковь

Бабушка и мне пыталась привить зачатки веры. Однажды она скрытно от моих родителей сводила меня в церковь (мама узнала об этом, когда я рассказала ей, что «была там, где много народу, все кланяются и тыкаются мне попами в лицо»). Потом я выучила с ней молитву, которую каждый вечер втайне от всех читала перед сном. И наконец, когда мы с ней были в гостях у другой моей бабушки, бабы Мани, в деревне Новинки¹⁰, она меня и Вову свозила в село Козлово и там в сельской церкви тайком от всех родственников (папа и мама были членами партии – им за это могло влететь по партийной линии, а баба Маня всех попов считала лицемерами и дармоедами¹¹) нас окрестили. Мне при крещении дали новое имя – Елизавета, и бабушка говорила: «Запомни, ты – Елизавета».

Всю жизнь она прожила в маленькой комнатке с печным отоплением и водой, носимой по нескольку раз в день ведрами из колонки на Сенном рынке. За неимением места спала на большом сундуке у печи. Папа почти каждый выходной ходил помогать ей и тете Мане, а также тете Ксене, которая после ареста мужа вместе с дочерьми переехала из просторной квартиры в новом каменном доме на Соборной площади в крошечную комнатушку в старом деревянном доме на улице Луначарского. У бабушки для папы всегда была припасена чекушка водки, что не нравилось маме. Бабушка иногда покуривала, но только самые дорогие тогда сигареты «Казбек». Без молитвы за стол она никогда не садилась. Нас, внуков, встречала очень радушно, у нее всегда были для нас припрятаны пряники или сладкие сухарики. На стол ставила ведерный самовар. Мы терпеливо ждали, когда она помолится и сядет за стол. До этого ничего трогать на столе было нельзя – получишь ложкой по лбу.

Бабушка Лиза подарила мне старинную книгу по рукоделию, серебряную чайную ложку, бусы из натурального жемчуга. Ложка и книга сохранились до сегодняшнего дня, а жемчуг на бусах слегка потемнел, я взяла да и покрыла все бусинки красным лаком для ногтей и подарила соседке Ольге – потом жалела.

На левой фотографии мой дедушка за два года до ареста. На правой – театральная афиша 1917 года. Среди исполнителей как мой дедушка (А. Красавин), так и его племянник (В. Красавин)

С мужем, папиным отцом¹², бабушка была в разводе. Будучи одним из самых обожаемых публикой рыбинских актеров¹³, он пользовался вниманием женщин. В середине двадцатых годов одна из его молодых поклонниц¹⁴ сумела покорить сердце своего кумира. Он переселился в коммунальную квартиру к новой жене, в четвертом доме на Чкалова. Добрые отношения с детьми удалось сохранить, но уже без былой теплоты. Тетя Ксеня и папа иногда заходили в гости к своему отцу, а я плохо помню дедушку. Его арестовали 20 июля 1941 года. Первой узнала об аресте тетя Ксеня. Она шла к своему отцу в гости и уже подходила к дому, когда из подъезда вышел его сосед. Не сбавляя шагу, поравнявшись с ней, он громко сказал: «Не ходи туда, твоего отца арестовали» – и, не поворачивая головы, прошел мимо. Тетя Ксеня также, не сбавляя шага и не оборачиваясь, прошла мимо дома, в котором жил отец, свернула с Чкалова на Бородулина и уже там в одной из подворотен расплакалась. Жена «врага народа», да еще и «дочь врага народа» – попадись она в доме отца на глаза чекистов, ареста было бы не избежать. Дедушка на допросах ни разу не упомянул о том, что раньше был женат на другой женщине и у него есть дети от первого брака. Может, это и спасло тетю Ксеню и всех нас от преследований со стороны НКВД.

Папе по наследству от дедушки достались красивый голос (его неоднократно приглашали в хор Дворца культуры, но он отказывался: «Семья – некогда ходить») и любовь к театру. Он был активным участником молодежного движения «Синяя блуза¹⁵». Дома иногда напевал гимн синеблузников. Я до сих пор хорошо помню слова:

Мы синеблузники, мы профсоюзники —

Нам все известно обо всем,

И вдоль по миру свою сатиру,

Как факел огненный, несем.

Мы синеблузники, мы профсоюзники,

Мы не баяны-соловьи —

Мы только гайки в великой спайке

Одной трудящейся семьи.

В кругу близких знакомых и друзей папа иногда декламировал тогда еще запрещенные стихи Есенина из цикла «Москва кабацкая». Он знал весь цикл наизусть.

Начало войны и эвакуация

Началась война. Папа сутками пропадал на заводе, мама – в очередях. Несколько раз домой из военкомата приходили повестки, но каждый раз, когда папа сообщал на работе, что уходит на фронт, начальник цеха звонил или бежал в военкомат и добивался их аннулирования: «Возьмите десять человек, но оставьте Красавина. Здесь он сделает для победы во сто крат больше, чем с винтовкой в окопах».

Над городом постоянно кружили немецкие самолеты. Бомбили в основном двадцать шестой завод. Но иногда бомбы попадали в жилые дома. Несколько бомб было сброшено на нефтебазу в Копаево¹⁶. Нефть загорелась. Черный шлейф дыма застилал небо несколько дней, запах гари проник даже внутрь дома. Иногда фашисты (развлечения ради, или по сути своей звериной?) на бреющем полете из пулеметов обстреливали нашу улицу и Сенной рынок. Со стороны завода периодически тявкали зенитки. Ночами по небу шарили лучи прожекторов. За нашим домом были выкопаны рвы, в которых люди укрывались во время обстрелов. А мы, ребята, потом собирали во дворе гильзы от патронов, кто больше найдет – тот победитель. Такая была игра.

На площади перед городским сквером выставили обломки сбитого самолета. Мы с бабушкой Лизой ходили смотреть. Искореженный серый металл с черным крестом. Было жутко и любопытно.

Однажды мы с Вовой были дома одни, и в это время объявили воздушную тревогу. Я взяла узелок, который всегда в этом случае брала мама. Вове дала подушку, на себя надела мамино зимнее пальто, через плечи перекинула связанные между собой веревочкой валенки, и мы пошли к выходу. В дверь влетает мама: «Куда?» – мой ответ: «В укрытие».

Потом меня спрашивали: «Почему взяла именно эти вещи?» – я объясняла: «Валенки и пальто пригодятся зимой, когда будет холодно. Мамино пальто – оно всем подойдет, потому что большое. Узелок – мама всегда брала. Подушка – так спать ведь тоже на чем-то надо».

С каждой комнаты по два человека обязаны были ночами дежурить на улице, следя за порядком в пределах своего квартала: смотреть, чтобы нигде из окон не пробивался свет, чтобы люди не ходили в светлой одежде, проверять наличие у прохожих пропусков (был комендантский час). Мама дежурила с тетей Маней – что могли сделать две безоружные женщины? Но если не они – то кто?

Бабушка однажды поленилась бежать в укрытие и решила на время бомбежки укрыться в большом сундуке, а крышка на нем возьми и захлопнись на замок. Часов шесть она просидела там, скрючившись в темноте, пока кто-то не пришел и не освободил.

А с дядей Колей¹⁷ (папин двоюродный брат) такое было. Он в одиночку – откуда только силы взялись! – вытащил на спине громадный комод с бельем из комнаты во двор. После окончания бомбежки они с женой, переругиваясь, целый час потом перетаскивали по частям комод и все его содержимое назад в дом. Вот какие курьезы случались.

В октябре 1941 года, когда немцы подходили к Москве, 26-й завод решено было эвакуировать в Уфу. Немцы о планах эвакуации не знали. Уверенные, что в скором времени город перейдет в их руки и завод можно будет использовать для нужд военной промышленности Германии, они прекратили бомбежки.

По ночам, в полной темноте работники завода прокладывали рельсы от цехов к берегу Волги и по ним на вагонетках грузили на баржи станки. К утру рельсы снова разбирались.

Днем над городом постоянно кружили немецкие самолеты, но никаких следов эвакуации завода не было видно. Дымили заводские трубы, шли на работу толпы горожан, одна смена сменяла другую – абсолютно всё, как и прежде. Несколько раз немцы разбрасывали с воздуха листовки, в которых призывали работников завода никуда не уезжать, гарантируя им «после освобождения города от большевиков» работу и достойный заработок. Когда их отбросили от Москвы и планы скорого захвата Рыбинска потерпели крах, они возобновили бомбардировки, но к тому времени все цеха уже были пустыми¹⁸. Эвакуации подлежали не только техника, материалы, инструмент, но также и люди – работники завода и члены их семей.

Третьего ноября 1941 года наша семья тоже должна была ночью, не зажигая фонариков, не чиркая спички, переговариваясь только шепотом, погрузиться на баржу номер 1340. С собой разрешалось взять лишь минимум необходимого имущества. Но мы задержались со сборами и опоздали. И хорошо, что опоздали, так как эта баржа потом застряла на Волге где-то посередине пути – вмерзла в лед. Говорят, что в ту зиму много барж до весны застряло в ледовом плену. Как там выживали люди, чем согревались – не знаю.

Потом хотели выбраться из Рыбинска пассажирским поездом, но тоже неудачно и тоже к счастью. Тот поезд под Ярославлем разбомбили. Тогда погибла сестра дяди Коли. Ее дети остались живы. Папа потом искал их в Уфе, но не нашел.

Мы эвакуировались в товарных вагонах. Внутри вагонов – двухъярусные, наспех сколоченные полати из плохо обструганных досок. Нам досталось место на втором ярусе. Посередине вагона поставили печку-буржуйку, на которой можно было вскипятить воду или сварить кисель, а у дверей – ведро, в которое все, не стесняясь, справляли малую нужду. Грузились ночью в полной темноте и тишине. Поезд стоял на территории завода, чуть дальше за зданием ОКБ. Первые вагоны были предназначены для семей, а дальше цеплялись платформы со станками и оборудованием завода. У станков на платформах круглосуточно дежурили мужчины.

Эшелон с эвакуируемым на Восток оборудованием завода

От Рыбинска до Уфы поезд шел около месяца. Вначале двигались очень медленно, с длительными простоями, пропуская на станциях бесконечные военные эшелоны. Со всех вагонов высыпали люди – кто в туалет, кто за кипятком. Однажды поезд остановился на каком-то полустанке. С одной стороны вагонов лес, с другой – поле до самого горизонта. Вдоль насыпи лежали груды каких-то плит и штабеля со шпалами. Вот я и отпросилась у мамы по нужде. Побежала за штабеля, но в каждом укромном уголке уже кто-нибудь справлял нужду. У нас был четвертый вагон. Я ушла далековато от него, да еще штаны в то время были с завязками спереди и сзади. Неожиданно, не простояв и двадцати минут, поезд дал гудок отправления. Я с перепугу в завязках запуталась. Выбежала к рельсам около паровоза. Вижу, мама бежит вдоль состава, кричит:

– Эля, Эля…

И машинист тоже спустился на последнюю ступеньку, кричит, рукой машет, чтоб живее бежала.

Мама втянула меня в вагон уже отходившего поезда и больше одну из вагона не выпускала.

Что удивительно: после той малой станции наш эшелон больше нигде подолгу не простаивал. Причину столь странных и разительных изменений в скорости передвижения эшелона я узнала лишь недавно.

В начале ноября 1941 года наркомы, представляющие промышленность, пожаловались Сталину на совещании, что поезда с эвакуируемыми на Восток оборонными предприятиями и их работниками без конца простаивают на всех станциях. Сталин не стал возлагать ответственность за разрешение этой проблемы на наркома железных дорог Кагановича, а сходу определил главными фигурантами начальников станций любого уровня: простоит эшелон на данной станции на время большее, чем необходимо для смены паровоза – судьбу начальника будет определять трибунал. Вот, благодаря генералиссимусу, я тогда чуть и не отстала от поезда. Но зато, благодаря ему же, как минимум на неделю сократили время в пути.

Поезд остановился в чистом поле, на горизонте – горы. Кругом снег. Ни одного куста, ни одного дерева. Вдоль состава – подводы с санями. Членам семей велели забирать свой скарб и выходить из вагонов. Папа обнял нас всех, расцеловал, наказал, чтобы не печалились – скоро увидимся. Погрузили нас на подводы и повезли в деревню. Паровоз дал гудок, и эшелон отправился дальше, в Уфу.

Приехали на место, где нам предстояло жить. Во всей деревне ни одного дерева – лишь огороды и дома. Нас сначала подселили в небольшую деревенскую избу. Она была переполнена людьми. Хозяйка топила печь так, что руку обожжешь, но тепло моментально выветривалось – стены не утеплены. Хозяйка и трое ее детей спали в тепле на печке. Нам на троих отвели одну кровать. Утром мы просыпались и отдирали от скамейки примерзшие к ней, покрытые инеем волосы. Потом мне нашли местечко возле маленькой чугунной печки на скамейке, где сушили валенки; без подушки, без одеяла, без матраса. Из-за тесноты невозможно было повернуться. Один бок у меня мерз от холода, а другой обжигало идущим от печки жаром.

Мама похлопотала, и нас переселили в другой дом. Там уже жили одна эвакуированная женщина с ребенком и семья из Ленинграда (мать, бабушка и двое детей). Ленинградцы всей семьей занимали место на печке. Что дети, что взрослые были слишком высокого мнения о себе – поэтому мы с ними почти не общались. Мама подружилась с хозяйкой дома, помогала ей по хозяйству – избу убрать, дров наколоть. Они вместе ходили в лес за дровами. А мы с Вовой подружились с хозяйской дочкой Дуней. Возвращаясь с дровами из леса, мама приносила нам веточки с замерзшими ягодами шиповника, и мы сосали их как конфеты. Хозяйка пекла пшенные блины и давала нам с Вовой по блину, а мы, всегда голодные, ждали это угощение как самое желанное лакомство. Ходили в лес за шиповником и мы с Дуней, проваливаясь по грудь в сугробы. Перед лесом протекал ручей, и на его берегу стоял чум, в котором жили башкиры. Над чумом всегда вился дым, а вокруг бегали собаки. Было жутко интересно подойти, посмотреть, как там они живут, познакомиться с хозяевами, но мы боялись собак.

Дуня была на полгода старше меня и поэтому уже ходила в школу. На Новый 1942 год она пригласила меня на школьную елку: «Придут Дед Мороз со Снегурочкой, клоуны и будут раздавать подарки». Там я получила от чересчур вошедшего в свою роль Петрушки¹⁹ увесистую оплеуху и чуть не разревелась от такого «подарка».

Куда-то уехала одна из родственниц хозяйки, и Дуне поручили растопить в ее доме печь. Пошли вместе в чужой дом – она и я. Вся комната, где стояла печь, была завешана соломой, ею и надо было топить. Берешь пук соломы, суешь в огонь, а он – пшик, и весь уже сгорел. Только успевали совать, а вот как дом не сожгли, одному Богу известно.

У хозяйки была баня. Натопили, пошли мыться – я, Вова и мама, и страшно угорели. Мама нас с Вовой еле одела, голая выскочила на мороз, показала, куда идти к дому, глотнула несколько раз свежего воздуха и побежала назад в баню одеваться сама.

1.Мама родилась в Мологе в ночь на Рождество в 1912 году. После нее в семье было еще пятеро детей: четыре мальчика и девочка Настя, которая умерла во младенчестве. В начале 20-х годов бабушке подбросили больного ребенка, мальчика. Она приняла его, но выходить не удалось – умер. Мама закончила в Мологе церковно-приходскую школу, и отец заявил, что для девочки этого более чем достаточно, ее призвание – кухня и дети. Мама сама много училась и читала, окончила курсы медсестер, курсы счетоводов, работала по комсомольской путевке на торфяниках в Костромской области, потом станочницей на моторостроительном заводе. Была членом партии, но в 1939 году, когда сидела дома со мной и Володей, ее исключили из партии – причина мне неизвестна.

2.Папа родился 26 ноября 1907 года в Рыбинске в обеспеченной семье. На каждого ребенка были открыты вклады в банке, но после революции все вклады пропали. Семья бедствовала. Папе перед армией пришлось некоторое время на дармовщину, за хлеб да воду, работать учеником у плотника. Если маму в семье окружали братики, то папу – сестренки: Ксения, Мария и Клавдия.

3.26-й завод – так в период с 1928 по 1942 год именовалось крупнейшее оборонное предприятие СССР – завод по производству авиационных моторов, созданный на площадках дореволюционного автомобильного завода «Русский Рено». К началу войны с конвейеров завода сходило по 38 авиамоторов в сутки. С 1946 по 1965 год наименование завода было п/я 20. Рыбинцы называли его просто «двадцатый». В 2001 году завод вошел в состав НПО «Сатурн».

4.Иоганн Лятти – родился в 1907 году в семье переселенцев из Эстонии (деревня Ивановка Калачинского уезда Омской губернии), офицер Красной армии, перед арестом – помощник командира 51 стрелкового полка в г. Арзамасе. Арестован 2 августа 1938 года, обвинен по статье 58—6 УК РСФСР и приговорен Особым совещанием при НКВД СССР к 5 годам ИТЛ. Освобожден в 1944 году, но к семье в Рыбинск вернуться не смог – 12 июня 1944 года умер от инфаркта в Краслаге. Реабилитирован 27 марта 1958 года военным трибуналом МосВО.

5.Кинотеатр «Артек» – так в 1937 году переименовали существовавший с дореволюционных времен кинотеатр «Модерн». В 1963 году «Артек» закрыли, прекрасное историческое здание снесли «по ветхости».

6.Петровский парк – часть национализированного после революции родового имения дворян Михалковых, предков именитых деятелей культуры России двадцатого века: Сергея Михалкова и двух его сыновей, кинорежиссеров Никиты Михалкова и Андрея Кончаловского. В настоящее время парк и набережная запущены, усадебный дом полуразрушен.

7.Дворец культуры моторостроительного завода – построен в 1937 году, памятник советской архитектуры 30-х годов: величественный парадный портик со скульптурным горельефом на фасаде, роскошное внутреннее убранство с мраморными мозаичными полами и декоративными палехскими росписями. Был местом проведения наиболее значимых торжеств, концертов. Помимо клубной части и двух кинозалов, во дворце работали библиотека, читальные залы, многочисленные кружки по интересам, творческие студии. В настоящее время Дворец переименован в клубный комплекс «Авиатор», который включает в себя концертный зал, офисный центр, спорткомплекс и ресторан.

8.Петр Хомутов погиб в боях с японцами в 1938 (1939?) году на Дальнем Востоке. Тетя Клава до конца жизни оставалась холостой. С дочерью Валентиной (в замужестве Кулакова) после войны они жили в доме у бабушки Лизы до его сноса. С другими родственниками, и с нами в том числе, общались очень редко. Почему так было, я не знаю.

9.«У Егория» – простонародное название храмового комплекса при городском кладбище. Комплекс состоит из двух храмов: в честь Вознесения Господня (год постройки 1809) и Георгия Победоносца (год постройки 1790). Храм Георгия Победоносца в 1930 году был закрыт. Службы проводились только в Вознесенском храме.

10.Деревня Новинки – небольшая деревня на берегу реки Сутки во Флоровском сельском округе Мышкинского района Ярославской области. Бабушка Маня купила там маленький домик в 1938 году на деньги, полученные от государства в качестве компенсации за большой пятистенный дом, оставленный в Мологе. Вначале они с мужем планировали начать строительство жилья на землях, выделенных мололгжанам на Слипе, но муж умер от инфаркта, старшего сына Анатолия забрали в армию, а ей одной с малыми детьми строительство было не под силу – вот и пришлось искать крышу там, где подешевле.

11.Откуда у бабушки Мани была такая ненависть к священнослужителям, я не знаю. Возможно, причин несколько. До замужества она была в прислугах у священника. Рассказывала, что тот, призывая паству поститься, сам в своем доме даже на страстной неделе к наливочкам прикладывался. В Новинках она прослыла колдуньей, так как знала травы лечебные, погоду очень точно предсказывала. А вот в гаданья не верила – гнала цыганок с порога метлой. В красном углу дома перед иконой всегда теплилась лампадка, – значит, в Бога все же верила, но как-то по-своему. А еще ей многократно снились вещие сны, но об этом позже.

12.Папин отец, мой дедушка Красавин Алексей Сергеевич родился в 1888 году в большой купеческой семье. По профессии был бухгалтером и работал в различных финансовых и промышленных учреждениях города, а по призванию – артистом, играл на сцене гарнизонного театра. В ноябре 1941 года был осужден приговором военного трибунала войск НКВД Ярославской области по 58 статье к 10 годам лишения свободы с поражением в правах на 5 лет и конфискацией имущества. Умер в Софийской тюрьме г. Рыбинска в 1943 году. Место захоронения неизвестно. Реабилитирован 2 сентября 1992 года.

13.О былой актерской славе дедушки говорят передающиеся по линии старших сыновей золотые рюмки, подаренные ему за роль купца Гордея в пьесе Островского «Бедность не порок». В архиве НКВД в папке с протоколами допросов подшита вырезка из городской газеты от 18 января 1922 года, автор заметки Антон Молот так пишет о моем дедушке: «Игра Красавина показывает, что перед нами сильный трагик, талантливый артист, который не только хороший техник, но живет своей ролью, впитывает ее в себя. В его исполнении Любим Торцов – жизненная и правдивая личность. По силе игры Красавин как трагик занимает, пожалуй, первое место в среде рыбинских артистов. В „Непогребенных“ он создал в стиле произведений Достоевского совершенно оригинальный тип ненормального деспота – отца, благодаря которому гибнет вся семья. В общем, Красавин мог бы играть на любой театральной сцене». В этой же папке я нашла «Адрес от сослуживцев-почитателей по Рыбгубфинотделу» с десятками подписей. В Адресе сослуживцы выражают ему свою признательность за «искреннее, любовное отношение на поприще актера» и дарят 101 рубль. Со слов папы, дедушке в начале 20-х годов предлагали работу в Московском Малом театре. Он не пожелал уезжать из Рыбинска от семьи и порекомендовал представителям театра посмотреть игру своего племянника Красавина Виктора Васильевича, который и был туда принят.

14.Фельдман Зинаида Карловна, 1905 года рождения, латышка, домохозяйка, и ее старшая сестра Александра, 1892 года рождения, работавшая машинисткой в прокуратуре г. Рыбинска, были арестованы за месяц до ареста моего деда. В ноябре 1941 года обе были военным трибуналом войск НКВД Ярославской области приговорены к расстрелу и расстреляны в один день 1 января 1942 года. Реабилитированы посмертно 2 сентября 1992 года.

15.Название движения «Синяя блуза» произошло от названия одноименного агитационного эстрадного театра, артисты которого скопировали свои одежды с агитплакатов, на которых рабочие и работницы традиционно изображались одетыми в синие блузы и черные брюки (или юбки). В дальнейшем синяя блуза как атрибут сценического костюма артистов приобрела такую популярность, что ее стали использовать многочисленные самодеятельные коллективы по всей стране. В СССР отголоском «Синей блузы» в 1960—1980-е годы стали появившиеся как жанр самодеятельного народного творчества агитбригады, а в последующее время и до наших дней – клубы веселых и находчивых (КВН).

16.Копаево – микрорайон в восточной части Рыбинска на правом берегу Волги. В начале 20 века товарищество братьев Нобель построило здесь перевалочную нефтебазу. В 1930—1940-е годы были возведены мощные элеваторы и комбикормовый завод.

17.Дядя Коля – Красавин Николай Васильевич, 1910 года рождения, в ноябре 1941 года был призван в Красную армию. Был командиром отделения взвода противотанковых ружей. Награжден медалями «За боевые заслуги» («За то, что, будучи в боях в районе гор. Орел в период с 17.7.43 г. по 5.8.43 г., способствовал отражению трех контратак и занятию траншеи противника, ведя огонь по пулеметным точкам. В этом бою 5.8.43 г. был трижды ранен») и «За отвагу» («За то, что он под огнем врага, без потерь переправил свое отделение через р. Западная Двина, быстро занял оборону и, участвуя в отражениях контратак, его отделение уничтожило пулемет и рассеяло группу автоматчиков врага»). Домой дядя Коля вернулся летом 1945 года. Больше года из-за ранения ротовой полости не мог произнести ни слова (пуля вошла в рот, прошила язык, горло и вышла с задней стороны шеи). Потом как-то разговорился, но до конца жизни сильно шепелявил и произносил слова очень медленно и тихо. Похоронен дядя Коля в Рыбинске, на кладбище у Софийской тюрьмы.

18.За 10 дней (!) с территории завода было вывезено все. Для эвакуации было задействовано 25 барж и 3 тыс. железнодорожных вагонов. Попробуйте представить себе состав таких размеров. И такую масштабную операцию удалось провести настолько скрытно, что немцы еще долго оставались в неведении. 10 декабря 1941 года они провели самый мощный авианалет на город, сравняв с землей пустые заводские ангары и хвастливо объявив на весь мир, что в Рыбинске уничтожено крупнейшее на территории СССР оборонное предприятие. Тут же последовало опровержение ТАСС, из которого следовало – зря горючее палили, господа, – завод давно эвакуирован.

19.Петрушка – популярный персонаж русского народного театра: в красной рубахе, холщовых штанах, а на голове – остроконечный колпак с кисточкой. Петрушечники были тогда обязательным атрибутом новогодних елок. Веселя публику, они размахивали картонными дубинками, разгоняли шуточных врагов, задирались сами, отвешивая налево и направо шуточные оплеухи.