Loe raamatut: «Никто не спасется»
Добро пожаловать во вселенную города Ангелов. Жестокую, эгоистично раздутую и по-детски неправдоподобную. Внутри которой – мы. Такие настоящие и бесконечно несчастные.
Пролог. Прощай
Давненько он ничего не писал. Наверное, последний раз это было в школе… Ещё до того, как его оттуда выгнали.
И вот сегодня он обращается к навыку, который придал забвению и оставил на самых дальних задворках своей памяти. Он тщательно выводит каждую букву, но все равно получаются какие-то нечленораздельные каракули.
Каракули стремятся стать неровным строем слов, в которые он облачает свои, такие же неровные, мысли:
«Я пишу тебе, потому что сказать не в силах. Потому что не имею возможности докричаться до тебя. Ты далеко. Между нами миллионы световых лет. Извини, я не способен преодолеть такое расстояние. Я пытался, но ни черта не вышло.
Поэтому все, что я могу сейчас сделать – написать тебе. И день за днём лелеять надежду, что однажды ты прочтёшь мое письмо.
Пусть я его и не отправлю.
Я хочу сказать тебе все, что кипит внутри меня. Хочу, чтобы ты знала. И не судила строго. Мы далеко друг от друга, но я всегда буду рядом. А ты всегда будешь со мной. Внутри меня, частью моего естества. Горьким воспоминанием, не сбывшейся мечтой.
Мне не стать твоим защитником и твоей опорой. Уже слишком поздно корчить из себя рыцаря на белом коне. Да и нет у меня ни коня, ни доспехов.
Мне невыносимо осознавать свою ничтожность и мириться с болью утраты. Пусть я не знал тебя, а ты даже не подозревала о моем существовании, теперь я способен жить только тобой. Твой образ не оставляет меня ни на секунду. А голос, который я никогда не слышал, зовёт… Зовёт за собой…
И я повинуюсь. Я иду. Неизвестно, куда. Неизвестно, зачем. Плевать, не важно!
Ничто больше не имеет значения, ведь ты одна могла стать смыслом и вести меня. Вперёд. Назад. Да куда угодно.
Ты одна могла спасти меня. Спасти от всех невзгод равнодушного мира. Спасти от моего врожденного стремления к саморазрушению. От ненависти к самому себе.
Но тебя нет рядом со мной. И только я один виновен в этом. Я не ищу оправданий. И не ищу причин. Впервые за долгое время я трезво смотрю на вещи. Любовь к тебе избавила меня от всех зависимостей и вредных привычек. Она подчинила меня, в то же время одарив безграничной свободой.
Пускай, тебя по-прежнему нет рядом, я знаю, что однажды встречу тебя и познаю твоё величие. Ты улыбнёшься мне. А я, наконец, скажу все, что должен был сказать. Но не смог. Не успел.
Поэтому я пишу.
Я понимаю, что туда, где ты сейчас, письма не доходят. Я надеюсь, до тебя дойдут мои мысли. И чувства. И моя душа. Которая отныне принадлежит только тебе одной».
Он закончил писать. И отложил ручку в сторону. Оглядел потрёпанный листок пожелтевшей бумаги (откуда он его вообще взял…), затем сложил вчетверо и убрал в карман.
Глава I. Город на горе руин
Я – не самый плохой человек на свете.
Во всяком случае, таковым себя не считаю.
Конечно, я время от времени допускаю ошибки. Как и все вокруг. Конечно, я что-то делаю неправильно. Может быть, живу неправильно…
Хотя меня и зовут Праведником, я ни разу в жизни не читал Библию, не был в церкви и не знаю ни одной заповеди. Поэтому я не могу в полной мере нести ответственность за свои прегрешения. Мой морально-нравственный компас формировался внутри одной лишь моей головы. Внутри моего собственного бога.
Меня никто не наставлял и не направлял. Никто не давал советов. И не проводил границу моим деяниям. Границу добра и зла. Благодетели и греха.
Моя жизнь делится только на «до» и «после». На «сегодня» и «когда-либо». На выстрел и вечный покой.
Если я в чем-то поступаю не так, то как понять, в чем именно?
Я глуп. Я не знаю «хорошо» и «плохо». Я знаю лишь «необходимость» и «действие».
Я знаю, где жизнь встречается со смертью. Знаю, где они сплетаются в единое и неделимое. Там не бывает ни добра, ни зла. Ни морали, ни беспринципности. Там бывает лишь откровение, полнейшая бесконечная тишина и напряжение в каждом мускуле.
В такие минуты мне хочется схватить за шиворот хотя бы одного из этих наисветлейших идеологов небесного всепрощения, а затем швырнуть в то самое пекло. Выдернуть умника из неги религиозного дурмана, подпитанного раствором морфия, и запихнуть в реальный, но, к сожалению, не очень комфортный мир.
Я хочу, чтобы высокомерные моралисты, без конца твердящие о духовных ценностях и любви к ближнему своему, почувствовали на собственных шкурах терзающие прикосновения неизбежности.
А когда они, наконец, засунут свои длинные языки себе глубоко-глубоко в задницы, появляюсь я. И они выпишут мне чек на предъявителя, или сделают перевод на мой банковский счет (на один из моих банковских счетов), а может быть, просто поставят передо мной сумку под завязку набитую наличностью.
И тогда я спасу их. Спасу каждого из них от угроз реального мира. От его опасностей и свобод.
Все, что в моих силах – за ваши деньги. Все, что не даст попрать ваши чистенькие душонки и, так называемые, принципы в ваших жалких мозгах.
Я сделаю всю грязную работу. За кругленькую сумму. За чемодан денег. И я не стану прививать вам свои нормы и понятия. А также смотреть с укором и разочарованно качать головой.
Я просто возьму пистолет, прицелюсь и убью того, кого потребуется. А затем обналичу чек. Чтобы жить. Чтобы продолжать существование в статусе морального урода. Убийцы. Монстра.
Праведника.
Я не прячусь. Ни за бронированными стеклами, ни за льстивыми комплиментами. Я – обычный человек, я не пытаюсь стать кумиром поколений или лжепророком. Я не пытаюсь внушать страх и ужас. Это получается непроизвольно… Наверное, потому что в моем пистолете – смертоносные пули. И, наверное, потому что я очень метко отправляю их в цель.
Но все же боль, которую несу я, несоизмеримо меньше той, которую разливают по городу многотонными цистернами наши расчудесные Безымянные отцы. А также все их многочисленные сенаторы, прикидывающиеся служителями закона… И еще тысячи и тысячи мздоимцев, лицемеров и клеветников, стоящих на импровизированной сцене и за её кулисами.
На подмостках города Ангелов. На его руинах…
Все они платят мне. За то, чтобы я убивал их. Они, как огромная недружная семья, дерущаяся за наследство. Наследство – город Ангелов.
Они зовут меня Праведником. Я забираю их грехи и воздаю прощение.
Однажды все получат прощение.
Надеюсь, что и я тоже…
Наверное, все мы этого заслуживаем. Как бы глубоко не увязли. Сколько бы чужого кислорода мы не присвоили, всегда остаётся возможность умереть, как человек. И я этой возможностью обязательно воспользуюсь.
Я не привык извиняться. И все же, прости. За то, что пришлось запихнуть тебя в этот здоровенный пластиковый мешок. Я сделал это не из-за пренебрежительного отношения к тебе. Не то что бы я испытывал к тебе неприязнь. Или какую-то враждебность.
Просто не хочу, чтобы багажник моего автомобиля был весь перепачкан кровью. Вот и все.
Когда на твоем месте окажусь я, тот факт, что мое остывающее тело упакуют в большой пластиковый пакет, не вызовет у меня каких-то особых эмоций. Обиды, например. Появится куча поводов для обиды. Но только не этот.
Я на секунду представил свой бледный неподвижный труп, завёрнутый в чёрный полиэтилен. Глаза закрыты. Губы сухие. Волосы слиплись от крови. Я вижу его так ясно. И чувствую что-то сродни облегчению.
Почему они всегда так кричат? Почему умоляют не спускать курок? Неужели им нравиться прозябать в этом болоте? Неужели они не хотят дать покой своей душе?
Конечно же, они с нетерпением ждут конца. Но постоянно обманывают себя. И просят об обратном. О жизни. Природный инстинкт самосохранения – единственное, что еще роднит нас с этим миром. Единственное разумное (разумное, но неосознанное) начало, оставшееся в нас.
Возможно, прислушивайся мы почаще к нашему звериному нутру, нашей животной сути, все было бы не так плохо… И на руках моих было бы меньше чужой крови…
Я завожу шестилитровый двигатель черного Додж Челленджер и трогаюсь с места. В багажнике Доджа – чёрный пластиковый мешок, начиненный человеческим трупом. За эту посылку на мой банковский счёт поступит энная сумма денег.
Ужасно дорогая посылка.
Предрассветный город встречает меня пустыми улицами. Так бывает очень редко. Только в эти самые предрассветные минуты. Город молчит. Город затаился.
Я не спеша выезжаю из центра, из той части, которую прозвали Новой. С южных окраин я двигаюсь по направлению к северным. С одного полюса Старого города на другой. Фавелы окружают Новый город, поэтому мне приходится проехать его насквозь.
И вот сейчас я покидаю центральные кварталы. Наверное, Новый город должен был стать лучше, чем Старый…
Но не стал. Дороже… Намного дороже. Я видел все эти небоскребы, мимо которых сейчас проезжаю, сотни, а может быть, тысячи раз. Но никак не могу перестать размышлять о бессмысленности врожденной в нас гигантомании.
Я постоянно меняю направление, сворачивая с одной узкой улицы на другую. Это лабиринт. В котором мы заключены наедине со своими пороками. Старый город остался в нас. Ведь это не территория, отмеченная на карте. Это мы. Люди.
Старый город стал больше. Новые кварталы – всего лишь новая личина, оболочка, при помощи которой город Ангелов пытался нас обмануть.
Но у него ничего не вышло.
Фары Доджа осязают пустоту улиц. Все ночные обитатели покинули их, расползлись по своим норам. Они не переносят дневной свет, как мифические вампиры. Или, скорее, как кроты, вовсе не способные видеть свет.
В Новом городе ночная жизнь приобрела иной вид. Нет, это все тот же привычный город Ангелов, просто преломленный в призме безлимитных кредитных карточек, элитных проституток и гор кокаина. Суть осталась прежней, убивать и грабить не перестали. Но… делают это здесь… с большим лоском.
В короткие, еще темные и тревожные, предрассветные минуты город дышит полной грудью. На время он сбросил с себя всех паразитов, без конца терзающих его плоть. Усыпил.
Несколько предрассветных минут – все, что есть у нас с городом. Единственное, чем мы действительно владеем. Минуты покоя.
Я даже не слышу рокочущий двигатель Доджа. Ничто не нарушает моего персонального вакуума. И я думаю.
Думаю обо всем. Обо всем, что вижу в свете фар. И о том, чего разглядеть не способен. Я думаю о каждом жителе города Ангелов. Я думаю о себе.
Я наслаждаюсь волшебными фантазиями, вплетающимися в суровую реальность. Даже городом Ангелов можно наслаждаться. И я делаю это без зазрения совести.
Я плыву в потоке, позволяя улицам направлять меня. Я больше не владею своим телом. Мной движет дух города. Он знает, что мне сейчас необходимо.
Он знает, кто я на самом деле.
И он ведет меня. Ведет туда, куда сам я никогда не попаду.
Мы отражаемся в темных витринах спящих магазинов. Я и город. Мы растворяемся в желтом фонарном свете. Мы встречаем зарю.
Этот труп в багажнике – его рук дело. Вся кровь на моих руках – его кровь. Он всегда был убийцей и жертвой в одном лице. Я – всего лишь исполнитель. Пока что я нахожусь на стороне убийцы. Но в любой момент я могу попасть на противоположную сторону разделочной доски.
Тогда город не пощадит меня. Так же, как я никогда не щадил его. Поэтому мы пристально следим друг за другом. Мы всегда рядом, всегда вместе, несмотря на то, что между нами нет ничего общего.
Я гоню мерзавца прочь из своей головы. И он вгрызается в рассвет, словно голодный волк. Он отбирает у зари её, и без того тусклые, краски.
Я крепче сжимаю руль Доджа. Затем жму педаль газа в пол. И вырываюсь из частокола железобетонных склепов, задевающих облака и венчающих собой надменный лик моего давнего приятеля.
Я покидаю Новый город. Дальше маршрут пролегает через старые кварталы. В сущности, Новый город – всего лишь небольшой островок роскоши посреди огромной зловонной лужи. Старого города.
Улицы здесь становятся шире. А дома ниже. Света становиться меньше, так как уличные фонари по большей части не горят.
Здесь все другое: даже воздух абсолютно другой на ощупь, на вкус. За считанные секунды я попадаю в иной мир, словно переворачиваю одну иллюстрацию в книге и впиваюсь глазами в следующую.
По разбитым дорогам не получается ехать быстро. И мне приходится держать в узде несколько сотен лошадиных сил, тянущих вперед мой Додж.
В Старом городе легко заблудиться. Один случайный поворот не туда может резко изменить жизнь. Обычно не в лучшую сторону.
Поэтому я продвигаюсь вглубь Старого города предельно аккуратно и осмотрительно. Я подмечаю возможные укрытия. Я просчитываю маршруты, по которым смогу уйти от погони. А также маршруты, по которым, возможно, придется вести преследование. Я, как рентгеновский аппарат, просвечиваю город насквозь и подмечаю его слабые места.
В моей работе просто необходимы навыки рентген аппарата. Или долбаного экстрасенса. Мага-чародея. Умение выживать и добиваться поставленной цели можно называть как угодно. Хоть магия. Хоть сила воли.
Встреча с получателем состоится в дебрях северных окраин. Тот еще «райский уголок». В такие места даже полиция предпочитает лишний раз не соваться.
Я прекрасно понимаю, почему передача «посылки» произойдёт именно там. Причина проста – абсолютное отсутствие свидетелей. На окраинах обитает только биологический мусор, который можно называть людьми с большой оговоркой, руководствуясь общими анатомическими признаками. Такие существа не способны свидетельствовать в суде. Их и слушать никто не станет.
Для человека, сделавшего заказ, необычайно важно отсутствие лишней шумихи. И как можно меньшее количество чужих любопытных глаз. В наших с ним деловых отношениях – полная взаимная анонимность. Хотя он и знает, кто я. А я давным-давно узнал, кто он.
Этот человек частенько пользуется моими услугами. В основном для устранения конкурентов. И недоброжелателей. И разоблачителей. И слишком умных. Слишком языкастых. Просто выскочек.
Да, он часто пользуется моими услугами. Оставаясь в глазах общественности белым и пушистым. Меценатом и правдорубцем.
Наверное, он просто плохо разбирается в людях и заводит дурные знакомства. Или он – полная сволочь, как все политиканы. Если честно, мне плевать на это, пока его финансовые активы становятся моими. Пока он платит, я слеп и нем. Пока в моем кармане звенят его деньги, я понятия не имею, кто он такой.
Раньше я никогда не доставлял ему трупы. У моих клиентов бывают различные прихоти. Иногда я делаю действительно странные вещи по их просьбам. Просьбам, имеющим определенную мотивацию.
Наверное, этим чокнутым бывает недостаточно того, что неугодный персонаж навсегда покинул бренную землю и больше их не потревожит. Наверное, обычная смерть от выстрела в голову удручает этих людей, моих нанимателей. Они хотят получить наслаждение. Хотят упиваться страданиями своего врага.
И тогда они платят больше, чем требуется. Они платят еще и еще, перечисляя извращенные фантазии, блуждающие в их головах.
В такие моменты у меня возникает вопрос – насколько же сильно один человек может ненавидеть другого? И какие сущие мелочи могут привести к этой ненависти…
Я выполняю свою работу без эмоций. Я отключаю чувства и мысли. Иначе давно бы уже свихнулся. Ни злобы, ни жалости. Я не знаю своих жертв больше, чем требуется для выполнения заказа. За что же мне на них злиться? И тем более, за что жалеть?
Им не повезло в этот раз. Вот и все. Они ведь могли избежать такого печального итога. Они могли жить по-другому. И никогда меня не встретить. Может быть, у них даже получилось бы дожить до старости.
Конечно, я не исполняю абсолютно все прихоти, за которые мне готовы платить. Случается, что желания клиентов выходят далеко за рамки разумного. И каким бы беспринципным негодяем я не был по жизни, в моей голове существует определенная планка, которую я никогда не переступлю.
В таких ситуациях я выдвигаю встречные условия. И если клиент продолжает настаивать на своём, шлю его к черту. Мои нравственные и поведенческие модели довольно просты.
Но все же чаще я действую по отработанному сценарию: получаю аванс, идентифицирую объект, снимаю пистолет с предохранителя, спускаю курок, получаю оставшуюся часть денег.
С заказами моего нынешнего клиента всегда было именно так. Обычно люди просто бесследно исчезали.
Но сегодня все по-другому. Сегодня я везу ему труп в черном мешке для трупов. Этот труп в черном мешке для трупов очень важен. Мой клиент требует его, как можно скорее. Поэтому мне заплатили вдвое больше.
Потому что этот труп в мешке для трупов – единственное, о чем сейчас может думать мой клиент. Единственное, что его сейчас волнует.
И я знаю, почему.
Но гонорар в двойном размере – серьезный аргумент, заставляющий забыть то, что мне известно. Пока не появится веская причина вспомнить. Вспомнить то, что так долго и настойчиво забывал. Или делал вид, что забывал…
Все они в моих руках. Все они со своими тайнами, секретами и толстыми кошельками навсегда под прицелом стального Кольта 1911. И когда понадобится, я нажму на спуск. А потом сяду в свой Додж и свалю, куда подальше.
Это моя страховка от несчастных случаев и природных катаклизмов. Моя заначка на «черный день». И если он наступит, он будет действительно черен. Для всего города Ангелов. Он будет черным с кроваво-красным отливом.
Хочется верить, что этот день не наступит никогда. И мои деловые отношения с клиентами не изменят свой статус.
Дорога становиться все более ухабистой и разбитой. Уличные фонари светят с меньшим энтузиазмом. Я включаю дальний свет. Вокруг не души.
Путь из центра, на окраину занимает немало времени. Город разросся до невероятных размеров.
В самой его сердцевине возвышается здание Верховного Совета, с которого все и началось. Говорят, раньше эта башня называлась по-другому.
Парадокс ситуации заключается в том, что территории Нового города были застроены самыми первыми. Вокруг здания Верховного Совета были заложены первые фундаменты того безобразия, которое мы зовём домом. Позже толстосумы скупили там все, что можно. Сравняли с землей старые убогие развалины (как принято считать) и отстроили свои необъятные небоскребы с торговыми центрами и казино, ресторанами, магазинами и отелями, публичными домами и наркопритонами.
Так внутри старого образовалось новое. Так всем известного оборванца и жулика умыли, приодели, но забыли (или просто не захотели) изменить его суть.
Поэтому сам я никогда не делил город на старый и новый. Ведь человеческие пороки не имеют срока давности. Для меня город един. Да, всем своим естеством я ненавижу его. Но подсознательно питаю какую-то необъяснимую острую необходимость в нем.
Я знаю его. А он знает меня. У нас симбиоз. Город Ангелов много дает. Но и забирает не меньше.
Дороги избавились от немыслимых изгибов и проложили свои прямые рукава до самого горизонта. Через полчаса я буду на месте. Это на полчаса раньше оговоренного времени, но не в моих правилах опаздывать. Лучше приехать первым и осмотреться.
Обстановка вокруг все более удручающая. Оно здесь, пепелище истерзанных судеб.
Каждая загаженная улица Старого города хранит свой миллион мерзких историй. Историй человеческого безразличия и жестокости.
Здесь умирают от голода и передозировки наркотиками. Здесь господствует сила и пресмыкается слабость.
Кто-то назовет все происходящее полной и безоговорочной свободой. И я не стану с ним спорить. Я просто промолчу. И проеду мимо.
Я не вспомню о том, что когда-то жил здесь. О том, что родился в Старом городе. Я не вспомню ни минуты, проведенной в этом гадюшнике. Я забыл. У меня обширная амнезия. Это была не моя жизнь.
Я забыл, кем была моя мать. Жалкой наркоманкой. Бездомной. Она ошивалась по притонам, среди опустившихся людей. Таких же, какой была и сама.
Моя мать, если её можно назвать столь громким словом, от случая к случаю приторговывала собой или по мелочи воровала в супермаркетах. Так она добывала средства к существованию. А точнее, средства на очередную дозу.
Не знаю, какой из грязных маргиналов, снимавших её, стал в итоге моим биологическим отцом. Она и сама не смогла бы дать ответ. Морфий густой пеленой тумана осел в её скудных мозгах, и она уже была не в состоянии вспомнить, кому и когда отдавалась.
Наверное, оно и к лучшему.
Благодаря этому, я, как любой ребенок, растущий без отца, мог по ночам представлять его героем, спасающим беззащитных людей где-то на другом конце мира. Или богачом, который однажды приедет за мной и увезет в свой большой чистый дом в самом центре города Ангелов.
Я мог представлять своего отца, кем угодно, но не делал этого.
Конечно, он так и не объявился. Скорее всего мой биологический отец был точно таким же безнадежным наркоманом и отбросом общества, как все безнадежные наркоманы и отбросы общества, вившиеся вокруг моей матери.
Она даже не подозревала о том, что залетела, пока не появился огромный живот. Из-за наркотиков все процессы в её организме давно были нарушены, поэтому задержки и тошнота не вызывали у нее никаких подозрений. Притупленные животные инстинкты не сработали, а материнские так никогда и не проснулись.
Из очередного притона мою мать вышвырнули, как только узнали о беременности. Младенец – истинный кайфолом, со своим постоянным плачем и мокрыми подгузниками. Не только для торчков, обитавших в притоне, для неё самой в том числе.
Из-за проклятого живота (из-за меня) все узнали о том, что она залетела. Она лишилась крыши над головой. Она стала еще более неповоротливой и неуклюжей. Теперь никто не хотел платить за то, чтобы спать с ней. А где еще моей матери было взять деньги? Деньги на долгожданную дозу. Ломка подбиралась неумолимо.
Чертов младенец! Чертова беременность!
Так думала моя мать, мечась от одного уличного пушера к другому, и выпрашивая героин. То, что в Старом городе называют героином.
В какой-то момент невыносимая боль овладела её телом и разумом. Боль проникала в каждую клетку умирающего организма. И высасывала, высасывала, высасывала из этих клеток… что-то… Что-то, без чего человеку не жить.
Тогда, охваченная немыслимой агонией, моя мать не заметила начала схваток. Ребенок стал побочным эффектом её своеобразного представления о жизни.
Я появился на свет… Нет, не так, света там не было. Ни капли. Я родился. Просто вылез из нутра своей биологической матери посреди какой-то подворотни.
Она не выпускала меня. Наверное, это было последней (и единственной) неосознанной попыткой защитить ребенка. Не пустить меня в город Ангелов. Не дать познать его.
И все же вряд ли. Моя мать просто не могла контролировать своё тело. Её кости снова и снова перемалывали стальные жернова неизбежности. Её скручивало в узел и в мгновение распрямляло, как струну. Она остро чувствовала весь окружающий её мир. Почти, как под дозой, только избавившись от иллюзий и соприкасаясь с реальностью своими идеально голыми нервами.
Обливаясь потом и слезами, моя мать все же смогла исторгнуть слабого недоношенного младенца в объятия бескомпромиссной жизни.
А потом она умерла. И мои громкие крики не смогли разбудить её.
Я все это забыл. Забыл каждую секунду. Забыл страх и ужас того времени. Несмотря на то, что они засели в подкорке головного мозга. И в самом сердце.
Несмотря на свою отличную память, я никогда не вспомню постыдного прошлого.
Я прибавляю звук автомобильной стереосистемы, отрешаясь от всего вокруг.
В темном мире без небес
Нету солнца, нету птиц.
Вечно спит зеленый лес,
И не видно светлых лиц.
Церкви, храмы без крестов.
А на упавших куполах
Вереницы матных слов… 
Отличный натюрморт получается… Или пейзаж… Не знаю, как правильно назвать подобный жанр живописи. Нашу жизнь нельзя переложить на бумагу или рассказать словами. То, что твориться внутри нас, не доступно окружающим. Нормальным людям. Каковыми они сами себя считают.
Ну а мы не такие. И нам никогда не стать «нормальными». Гнетущая нужда настолько сильно сковала нас по рукам и ногам, что её не разбить ни топором, ни электрогидравлическим буром, ни здравым смыслом.
Извините, в отличие от вас, мы слишком плохо корчили из себя добряков. И слишком мало лицемерили.
Я на месте.
Встреча с заказчиком (хотя сам он, конечно, не появится) пройдёт на заброшенном железнодорожном вокзале.
Когда-то здесь ходили поезда и работали люди. Сейчас вокзал опустел и находится в довольно-таки плачевном состоянии.
Здесь была крупная железная дорога. Но рельсы её растащили на металлолом. А шпалы так и остались гнить в земле, становясь частицами неплодородной почвы.
Все вокруг густо заросло, превратив здание железнодорожного вокзала в один из этих древних индейских храмов, затерянных среди джунглей. Такой себе склеп на тысячу мест. Отель для призраков и их воспоминаний.
Я паркуюсь чуть в стороне, чтобы машина не бросалась в глаза. И направляюсь к покосившемуся зданию. Я вынимаю пистолет из кобуры и снимаю с предохранителя.
Как и рассчитывал, я прибыл раньше оговоренного времени. Но с такими людьми, как мой заказчик, всегда нужно держать руку на пульсе. А лучше на рукоятке Кольта.
Это место не вызывает чувства безмятежности.
Дождь начинает постукивать по ржавой металлической крыше. Неясные скрипучие звуки источают зловоние угрозы. Воздух влажный и напряженный.
Внутри здания вокзала могут оказаться незваные гости, забравшиеся сюда на ночлег. Бродяги, беглые преступники, гребаные неформалы и прочие представители городской фауны… Не люблю, когда кто-то путается под ногами.
Я обхожу вокзал по кругу и осматриваю периметр. Я проверяю каждый куст и каждый темный закоулок.
После я бесшумно проникаю в здание и медленно продвигаюсь в темноте, перемежаемой полосками тусклого света, падающего из разбитых окон.
Запах сырости и плесени. Время от времени слышны завывания и стоны – это сквозняки гуляют по нутру вокзала. Изредка мне под ноги попадаются здоровенные крысы и с оглушительным писком убегают прочь.
Глаза привыкают к темноте. И я вижу стены вокруг себя. Все в подтеках и паутинах трещин. Я вижу повсюду горы мусора. Я вижу истинную безысходность, чую её носом и впитываю кожей. Безысходность, заставившую людей найти себе приют в таком малопривлекательном месте.
Атмосфера, подобная атмосфере крематория. Ну там, уже внутри печи.
Сегодня здесь – никого. Только те неясные звуки преследуют меня, куда бы я ни шёл. И капли дождя, продолжающие настырно барабанить по металлической крыше. Капли дождя размывающие наши личности и смешивающие друг с другом. Холодные тяжелые капли.
Тогда я достаю из пачки сигарету, закуриваю и терпеливо жду. Я выпускаю густую струю дыма во влажный воздух и вглядываюсь в темный горизонт.
В городе Ангелов редко удается насладиться таким умиротворением. Поэтому сейчас я упиваюсь этим миром, доселе незнакомым. Так же как миллиграммами никотина вперемешку с граммами смол.
Примерно через полчаса вдалеке начинает маячить тусклый свет фар.
Я щелчком отправляю очередную сигарету в лужу и готовлюсь к встрече. В который раз снимаю пистолет с предохранителя.
Свет фар все ближе, и я включаю габаритные огни. Тем самым обозначая свое присутствие.
Черный Роллс-Ройс Фантом не торопясь подбирается ко мне.
Черный Роллс-Ройс Фантом. Автомобиль не для водителя, а для пассажира. В противовес моему Доджу, в Роллсе получаешь истинное наслаждение, вольготно устроившись сзади, на пассажирском кресле, а не за рулем. Это карета индустриального будущего – ты внутри, в комфортном экипаже, кучер – снаружи, на неудобных козлах, погоняет лошадей, расположившихся в стойле двигателя.
Такой себе урбанистический кучер в черном пиджаке, под которым явно просматривается легкий бронежилет. С Кольтом Анаконда в поясной кобуре. И необъяснимой ухмылкой на лице.
В этом стилизованном средневековом конвое присутствует еще и стража. Личный телохранитель. Один в один похожий на кучера-водителя. Только подмышкой – кобура с Глоком, а на лице – полное отсутствие каких-либо эмоций.
Они словно решили открыть сезон охоты на ведьм. Не хватает только факелов и жирного священника с распятием.
В действительности мне совсем не интересно, что собираются делать эти герои, и кого из себя пытаются корчить. Могут хоть трахнуть друг друга. Но сперва мы завершим начатое дело, я получу вторую половину своих денег и избавлюсь, наконец, от черного пластикового мешка, который в любой момент может порваться и перепачкать мне весь багажник.
«Давай побыстрее закончим с нашим делом. Хочу свалить отсюда, не нравится мне это место», – говорит водитель. Его желания схожи с моими. Он нажимает кнопку на брелоке, открывая багажник Роллс-Ройса. – «Доставай её». – И оба идут ко мне.
Я тоже открываю багажник, предоставляя им полную свободу действий. Теперь это их забота, дальнейшая судьба груза не должна меня интересовать. Даже зная все подробности «нашего дела», я нахожусь в стороне. Я никак не связан со всеми этими дрязгами, в которые меня регулярно пытаются втянуть.
Я не поддаюсь. Я твердо стою на ногах и упорно гну свою линию в противовес любому вундеркинду, научившемуся считать до пяти и построившему гребаную финансовую империю.
Я неприступен. Для меня не существует авторитетов.
Эти двое держат мешок с телом несколько брезгливо. Что довольно странно, принимая во внимание то, на кого они работают. Подумаешь, труп в непрозрачном полиэтилене… Их работодатель сотни таких укладывает в братские могилы. Росчерком пера по бумаге.
Она совсем не тяжелая. Легкая, как пушинка. Но телохранители несут её вдвоем. Когда душа покинула тело, оно стало еще легче. В отличие, от вас, ублюдки, у нее была душа. Как бы брезгливо вы сейчас не кривили свои рты, и с каким бы дерьмом её не смешивали, в ней было в миллион раз больше жизни, чем в вас. И во мне.
Кем бы она ни была, и кем бы в итоге ни стала, она все ещё человек. А стая тупоголовых шакалов, скалящих зубы и трясущихся над её бездыханным телом, так и останется стаей тупоголовых шакалов. Шайкой падальщиков.
Да, я убил её. Но, возможно, в глубине души я желал обратного. Я желал ей вечной жизни. Замкнутый круг.
Бессмертие через смерть. Свобода через виселицу.
Они швыряют труп в багажник, облегченно выдыхая и закуривая по сигарете. Я тоже курю. Наблюдая за ними. С такой же брезгливостью на лице, с какой они смотрели на её мертвое тело.
«Наконец-то.
Босс полгорода на ноги поставил. Всю ночь не выходит из кабинета. Только и делает, что орет на кого-то по телефону.
Уж не знаю, что такого натворила эта шлюха, что она там себе прикарманила, но босс в ярости…»
Они бросают мне: «Аста луэго». И глухо хлопают дверьми Роллс-Ройса. Я по-прежнему молчу. Я курю. Я знаю.
