ЛИМБ

Глава 3. Близнецовое пламя

Я крутила в руках красную карточку, разглядывая её то с одной, то с другой стороны. На лицевой части было выгравировано: ЛИМБ. 1 курс. Группа «Ф». На обороте переливался золотой круг с драконом и птицей внутри. Два зверя, отражённые зеркально, смотрелись друг в друга как инь и ян. Дракон – или, вернее, длинный змей на лапах – безжалостно укусил самого себя за хвост. Павлин – типа сказочной жар-птицы – агрессивно расставил пышные крылья, объятые огнём. Между ними в форме ромба скрещивались циркуль и наугольник, а посередине сверкал знак бесконечности – перевёрнутая набок восьмёрка.

– Эй, Ника, пошли гулять! – дерзкий голос вырвал меня из медитации на гипнотический, сияющий в свете заката символ.

Вздрогнув, я убрала свой новый пропуск в карман и выглянула в окно. Третий этаж – невысоко, но вся улица как на ладони.

Наше общежитие – красивое старинное здание с колоннами и резными окнами, раскрашенное в белый, зелёный и золотой – располагалось довольно близко к институту. Нужно было всего лишь пройти через Исаакиевский сквер и свернуть у памятника Николаю Первому налево, во дворы.

– Тут недалеко есть одно интересное местечко на крыше, – помахала мне рукой Лизка. Она стояла около причудливого раздвоенного фонаря, напоминавшего не то мачту, не то весы Фемиды. – Оттуда весь город видно! Тебе понравится!

Слова дрожали на вечернем питерском ветру будто магическое заклинание. И впрямь, разве может мне не понравиться место, откуда видно весь город?..

Я осмотрела завалившийся набок, наполовину распотрошённый чемодан. Ладно, вещи можно и потом разобрать. Тем более, что в комнату пока никого, кроме меня не заселили, а значит, соседку мой беспорядок не напугает.

– Иду! – крикнула я, накидывая ветровку. В коридоре я машинально заглянула в зеркало, висящее у входа, и мне показалось, что мои и без того слишком светлые голубые глаза ещё сильнее побледнели, а тёмные волосы, наоборот, почернели, став похожими на крыло из моих снов. Я поёжилась, но списала это на усталость или на шутки тусклого общажного освещения.

На улице похолодало. Зажигались первые фонари. Мы шли вдоль набережной Невы, потягивая из жестяных банок коктейли – на этот раз вовсе не из институтского автомата, а из ближайшего магазина, где обслуживают только тех, кому уже стукнуло восемнадцать. Лизка, оставшись на второй год, недавно отметила своё совершеннолетие, чем и воспользовалась.

– В последний день каникул по-любому надо напиться, – уверенно возразила мне она, когда я попыталась отказаться. – Посвящения в студенты в нашем институте не бывает. Алкоголь строго-настрого запрещён. Так что, считай, это единственный вечер, который ты можешь провести как нормальный человек. Ты ведь не ходила на подготовительные?

– Нет, я… мне родители только на прошлой неделе сообщили, что я буду учиться именно здесь.

Лизка вдруг притормозила. Поставила баночку на широкий парапет моста и свесилась вниз, разглядывая беспокойные волны.

– Понятно, тянули до последнего. И так и не раскололись? Не сказали, кем ты будешь?

– Нет, – повторила я, – ничего не сказали. Я даже полного названия института не знаю.

– Ну, тут ты не одна такая, – хмыкнула рыжая. – Иногда мне кажется, что его не знает никто, в том числе и мой батя, который меня сюда упёк.

– Значит, вывеска уже давно сломана?

– Ха, вывеска!.. – внизу глухим басом прогудел теплоход, проходящий под Дворцовым мостом, и Лизка прервалась, а потом вдруг улыбнулась и вытащила из кармана ключи от машины. – Слушай, давай не будем об этом. Я же на крышу тебя хотела отвезти. Погнали!

Похоже, ей уже не впервой было садиться за руль навеселе. Благо, ехать нам пришлось недолго, испугаться я не успела, а единственный гаишник, попавшийся на перекрёстке, издалека подвоха не почуял.

Весь вечер и даже часть ночи мы с ней сидели на крыше высокого дома, откуда открывался вид на панораму Питера. В сумке у моей ушлой подруги нашлось ещё несколько банок коктейля, которым мы грелись, любуясь сначала на огни города, потом на разводные мосты, а ещё позже – на звёзды.

Говорили о всякой ерунде. О школе, о родителях, о домашних животных, о том, куда ездим отдыхать летом. Так я узнала, что отец Лизки – депутат местной думы, который аж с четырёх лет отправил её в лучшую закрытую школу недалеко от Петергофа, надеясь вырастить вундеркинда. Что мама у неё – как ни удивительно – астролог, и она с самого детства пророчила своей единственной дочери особую судьбу. Что у них живёт уже третье поколение кошек – все чёрные, без единого белого волоска. А летом они всей семьёй ездят по местам силы. Были уже на Соловках, на Краснодарских дольменах, на Байкале, Алтае и даже в Долине гейзеров на Камчатке.

После третей порции коктейля темы сменились. Лизке стало интересно, есть ли у меня парень, а раз нет – то был ли.

– Да, был один, – как можно непринуждённее ответила я. – Дружили с пятого класса. Везде вместе, даже договорились с ним пойти учиться в Ветеринарную Академию на один факультет. Готовились к поступлению последние полгода – собирались то у него дома, то у меня – и корпели над учебниками, каждый вечер, без выходных…

– И как, поступили?

– Ага. Но в августе, после всех экзаменов, я увидела его с другой девчонкой. Сначала подумала: наверное, это сестра. Он говорил, что к ним обещала приехать родственница с юга. И девочка эта как раз была вся такая загорелая… Но когда они поцеловались, то до меня дошло, что никакая это не сестра.

С размаха выкинув пустую жестянку с крыши, я добавила с горечью:

– Так что может и хорошо, что я не пошла в итоге ни в какую ветакадемию, а переехала сюда, подальше от него.

– Странно, что ты не прирезала эту скотину, – мрачно заключила Лизка. Язык у неё заплетался, но по её интонации я поняла, что она не шутит и даже не преувеличивает. – Надо было прирезать!..

Потом она ещё долго жаловалась мне на своих парней, которых оказалось так много, что под конец рассказа я уже путалась в их именах. Говорит, специально находила разных фриков – один другого «краше» – чтобы потрепать нервы вечно пропадающему на работе папе, но в итоге всё заканчивалось тем, что они трепали нервы не ему, а ей – издевались, «морозили», оставляли с разбитым сердцем. Не похоже, правда, чтобы у неё после всех этих ожогов и расставаний упала самооценка.

– А знаешь, я верю, – вдруг сказала она, откидываясь назад и опираясь на согнутые локти. – Я верю, что где-то там, в будущем меня ждёт мой человек. Просто наши дорожки запутаны, но однажды мы обязательно друг друга найдём… Ну, а ты?

– Что я?

– Когда будешь искать себе нового парня? Только не говори, что теперь собираешься вечно ходить в девках!

– Как ты поняла, что…? – меня бросило в жар. Холодный воздух, которым тянуло издалека от реки, превратился в огненную лаву.

– Я девственниц за сто километров вижу, – пожала плечами Лизка. – У них – то есть, у вас – слишком много оранжевого оргона.

– Я не…

– Слушай, – рыжая перебила меня, нетерпеливо поелозив на попе. – Мне мамка ещё давно говорила, что чтобы найти по-настоящему достойного мужчину – твою родственную душу, твоё «близнецовое пламя» – надо ночью, в последний, самый тёмный час перед рассветом, отыскать на небе утреннюю звезду и загадать на неё желание! Я много раз пыталась, но то в Питере пасмурно, то белые ночи, то Венера в ретрограде… Короче, как-то не срасталось, а сейчас смотри, какое небо ясное! У нас есть шанс!

Улыбнувшись, я притихла и сделала вид, что и правда изучаю звёзды, хотя на самом деле понятия не имела, как выглядит Венера и где её искать. К новым отношениям я пока не готова, так что, пожалуй, использую красивую легенду просто как повод помолчать. К тому же, я бесстыже напилась, а в таком состоянии лучше не говорить много, чтобы потом, на следующий день не краснеть.

В какой-то момент мне вдруг показалось, что одна из звёзд у горизонта замерцала ярче. Налилась не то розовым, не то алым. Мигнула пару раз. Расширилась – или это моё зрение расфокусировалось?.. А потом словно «проглотила» меня яркой искрящейся вспышкой – и тут же потухла.

Моё сердце забилось быстрее. Где она была? Вроде бы вон там, у шпиля Адмиралтейства, но сейчас небо в той стороне чёрное-чёрное. Пусто.

Сколько я ни искала заново источник малинового света, сколько ни крутила шеей направо и налево, ничего похожего мне больше не встретилось. Почему-то стало тревожно, даже немного жутко.

– Мне пора! – выпалила я, вскочив. Качнулась. Со стоном придержалась за антенну на крыше.

– Д… давай я тебя подвезу до общаги, – Лизка не без труда извлекла из кармана кожанки брелок от «ауди» – он зацепился за молнию и, дёрнув посильнее, она, кажется, оторвала от него кольцо.

– Ээ, нет, спасибо, – выдавила я. – Я лучше пешком. Проветрюсь.

Сердце стучало как бешенное. Знобило. Застегнув до самого горла куртку, я направилась в ту сторону, где ещё недавно горела мистическим светом яркая звезда.

* * *

– Пожалуйста, не трогайте меня!

– «Пожалуйста»? Ха! Волшебные слова тут не работают, детка!

Ох, лучше бы я всё-таки согласилась на предложение Лизки. Гулять ночью одной по незнакомому району незнакомого города было явно плохой идеей. Или это дурацкая Венера виновата? Уж подогнала мне парня так подогнала! Даже целых четверых!

Выплюнув сигарету, наголо выбритый громила вылез мне навстречу из расшатанной, наглухо тонированной тачки. Трое его дружков опустили скрипучие стёкла и, ухмыляясь, пялились на меня из салона. В узеньком переулке между двумя старыми домами дорожка не позволила бы нам разойтись, не столкнувшись плечами. Я ступила на проезжую часть, надеясь по-быстрому проскочить мимо, но лысый схватил меня за запястье и потянул к машине:

– Да куда ты так торопишься! Поехали покатаю!

– Нет, спасибо. Меня… укачивает, – ляпнула я.

Заржав как конь, он дыхнул зловонием мне в лицо и притиснул спиной к стене старого кирпичного дома:

– Тогда давай здесь.

Наверное, он пьян, как и я, только для него, похоже, это состояние уже вошло в привычку. Голова у лысого явно не кружилась, а по дерзкой физиономии без труда читалось: «Я сделаю с тобой всё, что захочу, и мне за это ничего не будет».

– Убери руки! – крикнула я, чтобы привлечь чьё-то внимание. Увы, бесполезно. Окна жилого дома в переулок не выходили, а прохожих в столь поздний час и подавно нет.

– Не ори, дура! – зрачки выпученных глаз неестественно сильно сузились от злости. А может, он не пьяный, а обдолбанный?

– Пусти! – я попыталась выкрутиться, но борьба наша была недолгой. Лысый щёлкнул лезвием складного ножа и подставил остриё к моему горлу. Теперь не то что двигаться – даже дышать страшно.

Ну вот и всё. Сколько раз во сне я спасала мир от таких, как он и его приятели, а сейчас некому прийти мне самой на помощь. Не надо было тащиться никуда на ночь глядя с этой Лизкой. Лучше бы просто легла спать!

Потная рука залезла мне под юбку. Царапнув заусенцем, стиснула бедро. Грязные пальцы потянулись выше. Хотелось кричать, но нет, кричать нельзя, иначе прирежет. Этот, судя по взгляду, не в адеквате – он может.

Асфальт под ногами пошёл волнами и поплыл, будто раскаленный воздух. Всё стало каким-то нереальным.

– Это твоя девушка? – раздалось вдруг за нашими спинами.

Рука с ножом слегка ослабила напор, и я смогла повернуть голову. В неосвещённом конце переулка стоял человек в чёрном. Лицо в темноте разглядеть невозможно – только очертания силуэта. Высокий, плечи не очень широкие, но на фоне атлетичной узкой талии выделяются. За спиной сзади висит наискосок что-то похожее на винтовку – или даже автомат. Неужели полицейский?! А может, военный? Омоновец? Ну, или хотя бы спортсмен?..

Мысли забегали в голове быстро-быстро. Да какая, впрочем, разница! Кто бы он ни был, главное, что он вооружён, а значит меня спасёт! Сердце в груди радостно забилось, колени задрожали от накатившей слабости.

– Вы встречаетесь? – настойчиво повторил свой вопрос ночной прохожий.

Лысый снова не ответил. Всего несколько секунд тишины понадобилась тёмной фигуре, чтобы правильно оценить ситуацию. Или он наконец заметил нож?

Человек шагнул из мрака в свет фонаря. Артистичной рукой с серебряным перстнем-печаткой поправил, на плече… нет, не винтовку, а всего лишь футляр со скрипкой.

Вздох разочарования вырвался из моей груди. Чёрт! Вот теперь точно всё пропало!

– Я не с ними… – одними губами прошептала я ему и указала глазами на машину, не особо впрочем надеясь, что один утончённый музыкант сможет совладать с четырьмя невменяемыми бандитами

– Понятно, – его голос звучал спокойно и невозмутимо. Даже, как могло показаться, с ноткой скуки. – Парень, советую её отпустить. Не рискуй. Уезжайте.

Тёмно-карие глаза во мраке казались чёрными. Длинные пепельные волосы уложены сзади в хвост, открывая бритые виски. Чёрный приталенный пиджак. Ворот чёрной рубашки утянут чёрным же галстуком, поверх которого висит серебристая цепь. В ухе серьга или даже парочка – одно кольцо над другим. Сколько ему?.. Он гладко выбрит, поэтому возраст понять сложно. Может быть, в районе двадцати.

Да, точно. Наверняка какой-нибудь изящный питерский студент-ботаник. Едет спозаранку на занятие в музыкальный колледж или институт. Едет и не доедет… Теперь мне стало страшно ещё и за него, по спине поползли колючие мурашки.

Резко похолодало. Поднявшийся ветер пригнал к нашим ногам ворох коричневых, уже по-осеннему ссохшихся листьев. Далеко за домами, на востоке – там, где проявилась первая полоска рассвета – недовольно проворчал гром.

– Ты хорошо слышишь? Отойди от неё, и никто не пострадает.

– Братишки, – громила обернулся к машине, – что скажете? Походу нам объявили войну!..

Музыкант снял с плеч кейс со скрипкой, прислонил его к облупившейся стене здания. Гром прогрохотал уже ближе.

– Убери нож. И остальное тоже.

Лысый только сейчас застегнул ширинку на джинсах и хрипло заржал:

– А то что? Сыграешь мне похоронный марш?

Кажется, я совсем перестала его интересовать. Сплюнув, он отвернулся от меня и со всей силы пнул скрипичный футляр – так, что тот пролетел пару метров и, стукнув крышкой, упал. Замки раскрылись, выскользнул наружу тонкий, блеснувший чёрной рукоятью, длинный смычок. Подкатился по пыльному асфальту к своему хозяину и замер рядом, будто послушный зверь.

Ох, зря ты полез меня спасать, красавчик! Одумайся и делай ноги – да, эти самые модные ноги в остромысых «казаках» с цепями – или тебя увезут отсюда ими же вперёд в брезентовом мешке!..

Остриё ножа рассекло воздух. Так близко – ещё шаг, и псих вспорет ему живот. Но музыкант лишь с сожалением оглядывается на скрипку и вздыхает.

Да бог с ней, со скрипкой! Парень, не дури! Беги!

Язык будто прирос к нёбу и не слушался. Меня повело. Жаркая волна прошла по телу от пяток вверх, ноги стали ватными, я совсем их не чувствовала, как во сне. И так же, как во сне, мелькнуло в воздухе, буквально на секунду, чёрное острое крыло.

Ах, как бы я хотела, чтобы всё это и впрямь оказалось простым ночным кошмаром!

– Следующий свой трек будешь пиликать в аду! – надменно хмыкнул лысый и подал приятелям знак свободной рукой.

– Там меня уже все слышали, – не смутившись, проговорил в ответ скрипач.

Идиот, он ещё и шуточки шутит!

Молния, блеснув совсем рядом, с треском врезалась в фонарный столб и оборвала провода. Свет погас. Хлопнули ушатанные дверцы машины, трое крепких парней выскочили из тачки. В первых лучах рассвета сверкнуло сразу несколько ножей и разрубила воздух бейсбольная бита. Оскалив пасти, братки гурьбой кинулись на одинокую чёрную фигуру.

– Стойте!!! – заорала я, задрожав. Эхо острым лезвием ударило по ушам. Крыло снова появилось на секунду, изломанное и напряжённое, затмило мне зрение, и тут же исчезло.

Выругавшись, музыкант метнулся вбок. Опустился – нет, скорее упал на корточки – и схватил с земли смычок. Резко вскочил, рубанул им в воздухе, словно шпагой… и вдруг во все стороны брызнула кровь!

Ножи со звоном попадали на асфальт. Покатилась по тротуару, тихо постукивая, деревянная бита. Схватившись за горло, лысый хрипел. Он успел отбежать назад, до конца дома, но быстро выдохся и привалился к забору. Алые брызги хлестали из его распоротой шеи. Дружки корчились на коленях в судороге. Один держался за живот, а двое других – за то, что ниже. Одежда порвана в мясо, и всё, что под ней – тоже.

Не может быть! Этот скрипач, он… что он сделал?! Скосил четверых одним взмахом смычка?!

Я попыталась рассмотреть странное оружие, но не успела. Сверкнул серебряный перстень, щёлкнули запоры чехла. Бережно убрав обратно свой инструмент, музыкант снова закинул его на плечо и невозмутимо достал из нагрудного кармана длинную сигарету в агатовом мундштуке. Вспыхнула зажигалка. По воздуху поплыл удушливый, смолистый дым, похожий на запах канифоли. Такой же, как в прошлом моём сне.

Его аккуратно подстриженные ногти потемнели, с обеих сторон на ладонях проступили тонко очерченные круглые раны размером с яблоко. По пальцам текла кровь, но он будто бы совсем этого не замечал и ничуть не удивлялся. Сделав несколько неторопливых затяжек, он поднял глаза на меня. Уже полностью рассвело, и теперь я поняла, что мне не казалось. Глаза у него были не карие. Чёрные. Абсолютно чёрные.

– Я же предупреждал…

Меня вдруг затошнило. Голова закружилась ещё сильнее, дыхание спёрло. Гигантское чёрное крыло с острыми перьями окончательно заслонило свет. От сладковатого запаха крови, от пробирающего насквозь едкого дыма – да что там! – от одной только мысли, что хрипы жертв затихли, и я осталась с этим существом один на один, стало дурно.

«Не подходи!» – хотелось крикнуть мне, но я так ничего из себя и не выдавила. Тело обмякло. Я сползла по стеночке вниз и потеряла сознание.

Глава 4. Два символа бесконечности

Очнулась я на скамейке у общаги. Сев, поправила юбку и огляделась по сторонам. Никого. На часах семь, и студенты ещё отсыпаются перед первым учебным днём. Того, как я валялась тут пьяная с оголённой задницей, надеюсь, никто не увидел.

Правая рука болела. Раскрыв ладонь, я поднесла её к лицу и заметила прямо посередине глубокий порез, до сих пор не затянувшийся. Нет, не неестественно круглый, как у того музыканта, а вполне себе обычный – просто полоска длиной в пару сантиметров, из которой сочилась кровь.

Странно. Не помню, где я так крепко приложилась. Может быть, падая в обморок, пыталась схватиться за что-то острое или рассекла ладонь об асфальт?

А скрипач? А наркоманы с ножами и битой? Мне всё это… приснилось?!

Коснувшись подрагивающими пальцами виска, я простонала вслух:

– Чертовщина какая-то…

И тут же перебила саму себя. Да никакая не чертовщина, просто нужно меньше пить! Конечно, это был всего лишь сон. И даже сюжет узнаваем. Снова сборище криминалов, снова вспышка красной материи, которую я приняла за «утреннюю звезду», снова острое чёрное крыло…

Может, зря всё-таки я оставила верблюжью нитку дома?

Так, Ника, соберись. Подумаешь об этом позже, а сейчас надо идти в корпус. Заглянуть в ванную. Одеться во что-нибудь приличное и официальное. Наклеить пластырь на руку – где-то он был в чемодане. Можно ещё родителями написать, что у меня всё хорошо, но без подробностей…

Вторая кровать в моей комнате по-прежнему пустовала. Я не спеша разобрала вещи, что-то повесила в шкаф, что-то сложила в тумбу. Сходила в душ, чтобы стереть с себя остатки мерзкого сна, вымыла и высушила голову. Напечатала сообщение папе, потом маме, получила в ответ поздравления с первым учебным днём и стала собирать сумку к занятиям.

Когда я вспомнила про порез и отыскала в чехле-аптечке пластырь, было уже поздно. Странная рана затянулась, оставив после себя только глубокий белый шрам.

* * *

– Ты что такая пришибленная? – кокетливо подведённые Лизкины глаза внимательно меня изучали из-под контактных линз – на этот раз зелёных. – Голова болит?

– Что?.. А, да. Голова.

Что мне не нравится в институте, так это проходная. Во-первых, напрягает хамоватая копия тёти Шуры на охране, а во-вторых – этот странный, тёмный тоннель. Выныривая из него в светлый холл, я каждый раз чувствую себя отвратительно. На голову давит, в ушах гудит, по позвоночнику пробегают холодные мурашки, а руки и ноги немеют…

По пути в актовый зал, находящийся на третьем этаже, я чуть не заблудилась. Коридоры разветвлялись и петляли, и пропустить нужный поворот, особенно если торопишься, было проще простого. Я вздохнула с облегчением только когда увидела главный ориентир – большую портретную галерею. Пока я семенила по красной ковровой дорожке, на меня оценивающе взирали руководители и педагоги прошлых лет, а может и веков – сначала с портретов, потом со старых чёрно-белых фотографий. Один из первых ректоров, оказывается, носил графский титул, а в сороковые многие преподаватели принимали участие в Великой Отечественной и были запечатлены в военной форме и с орденами.

Широкие и высокие панорамные окна актового зала пропускали много света. Он струился по сцене, стекал вниз по ступеням на старый паркет и перепрыгивал солнечными зайчиками на спинки пластиковых стульев, покрашенных в три разных цвета: красный, синий и белый – в тон российскому флагу.

В первом ряду расположились преподаватели. Большинство уже заняли свои места, но два пожилых профессора остались стоять, оживлённо разговаривая. Я невольно засмотрелась на эту парочку, являвшую собой полную противоположность друг другу. Один из старичков – лысоватый, в мятом свитере, со всклокоченной бородой – что-то живо и энергично доказывал своему собеседнику. Прямо хрестоматийный персонаж, эдакий классический сумасшедший учёный. Другой – невысокий седовласый дедуля с приятной улыбкой – напоминал скорее аристократа. Аккуратная причёска, чистый, выглаженный белый костюм и такая же белая, изящная трость. Он так внимательно слушал своего товарища, что даже прикрыл глаза, и лишь иногда чуть заметно кивал в такт разговора.

Сначала мы заняли место на галёрке, но один из забавной парочки – тот, что с тростью – похоже, поймал на себе мой взгляд и помахал нам, чтобы мы пересели ближе. Мне достался красный стул, Яшке – синий, а Лизка села по другую сторону от меня на белый.

Кафедра с микрофоном пустовала. Тот, кто должен был произнести торжественную речь, задерживался. Студенты радостно галдели, обсуждая нечто, наверное, очень важное. Только первокурсники скромно жались и молчали.

– О, вон он идёт, – толкнул меня локтем в бок Яшка, – Иван Иваныч Кузнецов. Ректор наш. Сейчас начнётся.

Поглаживая висящий на груди поверх пиджака кованый медный ключ, к сцене чинно приближался мужчина средних лет. Несколько мгновений я разглядывала его, то отводя глаза, то снова сосредотачиваясь – и каждый раз испытывала странное чувство, которому поначалу никак не могла дать описание.

Да что же не так с этим человеком? Вроде бы ничего особенного: простой дядечка, роста среднего, не худой и не толстый, непримечательные, мягкие черты лица, стильный, но неброский костюм, уверенная походка… вот, поняла! Какой-то он слишком уж обыкновенный. Наверное, если бы нужно было нарисовать портрет абсолютно типичного, среднестатистического мужчины, точно получился бы он. Ни одной запоминающейся характеристики – сколько ни всматривайся, в памяти ничего не остаётся. Разве что этот странный ключ…

Иван Иванович тем временем встал за кафедру и несколько раз щелкнул пальцем по микрофону, проверяя звук:

– Ребята! Попрошу тишины. Рад приветствовать всех вас в стенах нашего института! И особенно – первокурсников. В этом году у нас очень интересный и перспективный набор. Все новенькие – на редкость способные и многообещающие дети. Уверен, что здесь они получат всё, что потребуется для раскрытия их талантов, и в будущем не раз порадуют нас своими успехами, – ректор сделал небольшую паузу, обводя зал взглядом бесцветных глаз. – Итак, я желаю вам продуктивного учебного года. У вас всё получится. Я же с удовольствием передам слово нашему многоуважаемому коллеге, который с сегодняшнего дня будет нести, так сказать, свет разума в ваши неокрепшие умы. Давайте поприветствуем его! Опаздывающие, прошу вас, не шумите, проходите скорее, занимайте места! Вениамин Валерьянович очень не любит, когда студенты опаздывают!

– Вениамин… кто?! – шепнула я.

– Валерьянович, – тоже шёпотом ответил Яшка, указывая украдкой на того самого миловидного старичка, который сразу мне приглянулся. – Наш препод по философии. Самый странный из всех. Уж не знаю, почему в этом году именно он раздаёт нам напутствия…

Кузнецов покинул сцену и направился куда-то к задним рядам, а седовласый дедушка, едва заметно поклонившись в ответ на наши нестройные аплодисменты, не спеша поднимался по лестнице. Ступал Вениамин Валерьянович мягко и неторопливо, выверяя каждый шаг как крадущийся кот. На середине пути и вовсе остановился, будто устал. Улыбнулся. Окинул отсутствующим взглядом зал – и тут я поняла, почему он идёт так медленно и странно. И почему он слушал своего коллегу, опустив веки, совсем не смотря на него. Светло-серые глаза профессора были затянуты мутной белой поволокой, в которой терялись, как в снегу, зрачки. Старик-философ оказался слепым.

Подумать только, и он поднимается на сцену один, без помощника, нащупывая мыском каждую новую ступеньку!

Я взвилась с места и подлетела к нему:

– Здесь ещё три ступеньки. Возьмите меня под руку!

– Студентов из группы «Ф» сразу видно! – снова улыбнулся дедушка, положив ссохшуюся морщинистую ладонь мне на плечо. – Однако не утруждайтесь, девочка. Садитесь. Я вполне самостоятельный.

В груди у меня что-то натянулось и заныло от тоски. Тут же стало ещё раза в два его жальче.

Подойдя к кафедре, старичок выключил микрофон. Его слегка шепелявящий голос без всяких динамиков довольно отчётливо разнёсся по залу:

– Как вы знаете, я философ. И я мог бы долго философствовать перед вами про дуализм этого мира, про свет и тьму, про бессмертных ангелов и демонов… но не буду. Не буду. Мне лень. Да и вы всё равно на слово не поверите. Проще взять и показать…

Он расстегнул пиджак и полез во внутренний карман. Под потолком висит проектор, а сзади за сценой – большой белый экран. Может быть, дедуля ищет флэшку с презентацией? Или он забыл свою речь, и у него там листок со шпаргалкой, написанной шрифтом Брайля? Но что тогда он собрался показывать?

Пистолет в его руках возник неожиданно для всех. Направленное на нас дуло крохотной чёрной дырой сверкнуло в воздухе. Проворно щёлкнул затвор, лязгнул спусковой крючок, и громкий выстрел эхом отразился от стен актового зала.

Он, конечно, мог промахнуться. На это я и надеялась, открывая зажмуренные от страха глаза – он ведь слепой, а значит, прицелиться у него не получилось бы. И всё же он не промахнулся. Яшка дёрнулся и сведённой от боли рукой схватился за грудь. На белой рубашке моего нового друга вспыхнуло и начало расползаться ярко-алое пятно. Парень тихо захрипел, скрючился и завалился вперёд, ударившись головой о следующий ряд сидений.

Вскочив, я отшатнулась. Споткнулась о Лизкины ноги, попятилась и вжалась спиной в стену между двумя окнами. Кто-то из первокурсников заорал, кто-то в панике нырнул вниз под стулья, скрываясь от сумасшедшего профессора, кто-то попытался выбежать в коридор, но дверь зала оказалась заперта, и он только беспомощно дёргал ручку, крича «Помогите!». Лишь некоторые новички остались на своих местах и почему-то заржали. Особенно Лизка хохотала громче всех, аж до слёз. А вот старшекурсников совсем не проняло. Они не стали ни паниковать, ни истерически веселиться. Кажется, один из них даже зевнул.

По залу плыл чуть заметный сизый дым и запах пороха. Меня трясло. Я слышала про безумных студентов, которые устраивают стрельбу в институтах, но чтобы такое учинил сам преподаватель… И почему его никто не останавливает? Почему не отбирают оружие?!

– Ах ты ж чёрт возьми!..

Это Яшка вдруг прерывисто втянул в себя воздух и недовольно застонал. Поставив руки на колени, приподнялся. Прядки его волос, испачканные кровью, оставили на белой спинке впереди стоящего кресла длинные красные полосы.

Кашлянув, он выплюнул свинцовую пулю в руку и сжал её в кулаке, пряча от удивлённых глаз. Потом воскликнул обиженно:

– Вениамин Валерьянович, почему чуть что, сразу я?! Вы бы хоть предупредили!

– А я разве не предупреждал, Сыроежкин, что получивший самый низкий балл по моему предмету на подготовительных курсах будет жестоко расстрелян? Ты думал, я шучу? Философия, молодой человек, серьёзная наука. Юмора она не терпит!

– Рубашку-то за что! – шипел Яшка, запуская пальцы в разорванную дырку. – Она же совсем новая!.. была…

– Рубашка Сыроежкина неслучайно приняла на себя вражескую пулю, – иронично проговорил дедушка, обращаясь к залу. Он снова улыбнулся, но улыбка его теперь мне разонравилась. – Способность каждого из вас, дорогие мои – это и дар, и проклятье. И тут я не просто говорю красивые слова! Воистину, тот, кто исцеляет от смертельных ран, однажды сам будет смертельно ранен. Тот, кто окружён синим оргоном, неизбежно сталкивается не только с чудесным выздоровлением, но и с неизлечимыми травмами. Целитель и больной сплетены меж его спиралей ДНК воедино. Не ищите здесь человеческой логики! Она в сказанном присутствует, да только вашим нынешним расколотым, дуальным умом её не понять. Однако не тревожьтесь. Всё будет хорошо. Вашим умом мы займёмся чуть позже – на моих занятиях.

С этими словами препод вдруг перевёл затуманенный взгляд на меня. Его белые глаза меня не видели и, одновременно, видели:

– Милочка, а вы у нас кто?

– Ан… Антипова, – с трудом выдавила я. – Ника.

– Замечательная выдержка, Ника! – воскликнул профессор. – Только почему, собственно, вы на меня так смотрите?.. Садитесь, пташка, в ногах правды нет. Эй, а вы, лентяи и прогульщики, что, уснули там на полу? Хватит прохлаждаться, вылезайте из окопов. Открываем блокноты и записываем расписание на сегодня – сегодня у вас будет пять пар: биология, химия, правоведение, география и история искусств.

– П-простите, – раздалось из-под стульев, – что вы хотели этим всем сказать? Что наш Яшка… типа ангел? Поэтому бессмертный?

– Если выражаться в общепринятой – я имею в виду, у людей – парадигме, – занудно поправил профессор, – то он у вас скорее демон, чем ангел. Но это всё условности, молодой человек. На самом деле никаких ангелов и демонов нет и никогда не существовало. Зато есть фениксы – крылатые существа, которым подчиняется огонь и воздух, и уроборосы – змеи, повелевающие водой и землёй. Да-да, именно эти два божественных творения изображены на ваших студенческих карточках.