– Вот и отлично! – еще больше обрадовался Ведун. – Пойдем же скорее! Заодно и жене меня представишь! Да ты что, забыл, что ли, что я еще и целитель? Эх, до чего забывчивы бывают люди! Надо было гривны надеть…
Избор сидел на своем жестком ложе, откинувшись на подушки. Рядом на скамье у изголовья сидела Вероника и что-то тихо, вполголоса, напевала. Как только скрипнула входная дверь, оба встрепенулись и во все глаза уставились на Ведуна: видно было, что кое-что о седом госте им уже успели порассказать. Ведун заулыбался и, не дав Вадиму и рта раскрыть, сразу же подскочил к Веронике.
– Добрый вечер, почтенная матрона! Я известный целитель, ученик самого Белуна. Ваш муж попросил меня посмотреть Избора. Я в ваших краях проездом, но не смог отказать такому человеку в столь незначительной малости. Вы не поможете мне посадить вашего сына на край ложа? Благодарю! У вас очень добрые и мягкие руки.
Вероника немного оторопела от такого напора, но, увидав рядом мужа, успокоилась и принялась помогать заезжему целителю. Ведун же не стал задавать вопросов, задирать на отроке нижнюю рубаху – он просто посадил его, уперев руки в коленки, и, осторожно положив правую ладонь между лопаток, прикрыл глаза, а затем медленно повел ею вдоль спины по хребту. Потом пробежался самыми кончиками пальцев, как по струнам арфы, и, удовлетворенно хмыкнув, обернулся, и радостно улыбнулся ничего не понимающим родителям.
– Все в порядке! Ваш сын совершенно здоров! Сразу видно, что у него был прекрасный лекарь: все на месте, все срослось, как надо. А что не ходит, так это поправимо. Он просто забыл. Ему нужно напомнить, и он пойдет. Хотите, он прямо сейчас встанет и пойдет?
Изумленные родители, как зачарованные, смотрели на чудо-лекаря, боясь поверить своему счастью, и только часто-часто закивали в знак своего согласия.
– А ты, Избор, не устал сидеть? Хочешь пройтись на своих ногах? – обратился Ведун к отроку. – Хочешь? Ну, тогда давай садись на край своей постели и смотри мне в глаза. Понял? Смотри внимательно, и все то, о чем тебе сейчас будут рассказывать твои родители, тоже слушай очень, очень внимательно. А вы сядьте на его ложе в изголовье, смотрите друг на друга и вслух вспоминайте всю его жизнь – от самого рождения. Рассказывайте друг другу все, что помните о нем. Чем больше подробностей, тем лучше. Ну что, все сели? Всем удобно? Начнем.
Сам Ведун сел на скамью, что стояла в тени возле самой двери. Выбрал место, чтобы видеть рассеянным взглядом всех присутствующих. При этом он так же, как и Избор, оперся руками о колени, выпрямил спину и замер неподвижно, растворившись в сумраке спальни, словно домашний дух. Только глаза блестели.
В комнате повисла тишина. Сначала Вадима и Веронику немного стесняло присутствие постороннего человека. Они смущались, а посему краснели и запинались на каждой фразе, но Ведун сидел тихо, как мышь под веником, и постепенно голоса родителей окрепли и наполнились какой-то внутренней свободой и радостью узнавания событий. Они вспоминали и наново переживали все те дни, когда их малыш был здоров и весел; они взахлеб пересказывали друг другу, какой он был непоседа и проказник…
В какой-то момент Ведун свел свой рассеянный взгляд отроку в глаза и, спокойно глядя прямо ему в лицо, веско спросил:
– Ну, что сидишь? Давай вставай и иди ко мне, – и сам начал привставать.
Избор, копируя движения Ведуна, тоже привстал, потом, не отрывая своего взгляда, спокойно сделал шаг, второй, третий…
Тут за его спиной испуганно охнула мать, мальчишка отвлекся на резкий звук и, увидав себя идущим, испуганно присел на корточки. Ведун властным жестом остановил родителей, кинувшихся было на помощь своему чаду, затем обнажил свой нож, медленно подошел к дрожащему мальчишке и провел клинком по воздуху между его ног. Потом поймал взгляд Избора и спокойно, как ни в чем не бывало, продолжил:
– Ну что расселся-то на холодном полу? Вставай и иди на постель. Тебя там родители уже заждались.
И, повинуясь силе этого спокойного, уверенного голоса, отрок встал, развернулся и на деревянных ногах, еле-еле, кряхтя и шатаясь, но доковылял-таки до своей постели. Сам, своими ногами дошел. И сразу же силы покинули его, и он уснул сном младенца.
– Я же говорил вам, что он просто забыл, – веселился Ведун. – А вы ему напомнили, отвели его по Реке времени прямо туда, где у него все было еще целым и неповрежденным. Там он напился живой воды, вот все и вспомнил, исцелился и зашагал. Плясать, конечно не будет, но ходить сможет.
Радость родителей сразу же потускнела.
– А нельзя ли сделать так, чтобы и плясать мог? – доверчиво спросила Вероника, с надеждой глядя на целителя. – Мы заплатим столько, сколько скажете, только сделайте!
Вадим хотел было остановить жену и извиниться, но Ведун и не думал сердиться, только улыбка сползла с его лица, а глаза стали отстраненными и печальными.
– Только Бог исцеляет мгновенно, – сухо ответил он. – Для всего остального потребно время. Но если на то будет ваша воля, то я могу сопроводить вашего сына туда, где его исцелят полностью. На Туманный остров, в Белую башню. В его случае эта поездка займет полтора-два года. Только сразу хочу вас предупредить о том, что тамошний народ не берет плату золотом. Насельники Туманного острова считают, что время за деньги не купишь, а посему берут плату исключительно одним только временем. Это, в свою очередь, означает, что, пока Избор исцеляется, он будет жить и нести послушание в Белой башне. Только так и никак иначе. Подумайте до рассвета. Вадим, ты что-то говорил про горячую воду?
Глава одиннадцатая
Пешего провожай до ворот, конного – до коня. Да и встречай не абы где, а на том же самом месте, откуда проводил в путь-дорогу. Вот и в славном городе Растове искренних своих, вернувшихся из дальнего похода, было не принято встречать на пристани или на дороге. Чем ближе человек, тем ближе к домашнему очагу ожидали его близкие. Мужатица же своего мужа встречала возле самого очага или печи, сажала за накрытый стол, кормила с «божьей ладони» своего мужчину. А потом уже к трапезе присоединялись родные и близкие, потом – друзья-товарищи, а там уже подтягивались и дальние… Так что когда Ведун закончил свое омовение и привел себя в божеский вид, то, подойдя к столу, он застал за ним уже, почитай, все Вадимово семейство. Все уже преломили хлеб, досыта наелись и наговорились и не расходились лишь только из уважения к почтенному гостю. Так что с его приходом трапеза еще какое-то время продолжилась, но как только Ведун (а он был единственным из приглашенных со стороны) насытился, столы тотчас же убрали, и младшие, попрощавшись с хозяином и хозяйкой, разошлись по своим покоям. А хозяин с гостем перебрались в соседнюю залу, которую Вадим на имперский манер называл «триклиний», и возлегли на застольные ложа, дабы насладиться вином и беседой. Вероника же осталась прислуживать мужчинам.
Ведун с первых минут застолья повел себя очень странно. К несказанному удивлению Вадима, привыкшему к сдержанной, очень выдержанной и вежественной манере поведения своего друга, тот на этот раз держался, словно подгулявший купчик в придорожной забегаловке. Он много пил, зубоскалил и нес совершеннейшую нелепицу, размахивая при этом руками, словно ветряная мельница, и сам же при этом дурашливо смеялся над своими плоскими остротами. Наконец, он опьянел настолько, что начал успокаиваться, но тут в его нетрезвую голову неожиданно залетела еще одна очередная бредовая идея. Ведун вдруг приподнялся на своем ложе и, оглядевшись, поинтересовался, где это все остальные, и заплетающимся языком потребовал еще вина из рук младшей госпожи.
Вадим попытался успокоить пьяного гостя и принялся объяснять ему, что его старшая дочь Бажена уже давно отошла в свою опочивальню, а младшей так и вовсе не пристало, за малолетством, появляться на подобных дружеских пирушках. Но Ведун оставался непреклонен. Он вошел в раж и потребовал, чтобы именно Бажена прислуживала ему за столом, а иначе он сочтет это за знак крайнего неуважения и немедленно покинет дом, в котором его так тяжело оскорбили.
Вадим в растерянности посмотрел в лицо своему другу и сразу же наткнулся на его острый и совершенно трезвый взгляд. На ум пришли слова Ведуна, сказанные еще тогда, ранним утром, в Башне: «Обещай мне, Вадим, что что бы я ни делал, каким бы странным не показалось тебе мое поведение в Растове, ты во всем этом станешь мне потакать, словно какой-нибудь глупый родитель своему избалованному великовозрастному дитяти». Поймав его недоуменный взгляд, Ведун улыбнулся и заговорщицки подмигнул – и Вадим сразу же включился в игру.
– Жена! – в тон гостю пьяно крикнул хозяин. – Ты слышала желание нашего дорогого гостя? Немедля поди и приведи сюда Бажену!
– Да полно, старый! Она, поди, уже третий сон видит, – вступилась за дочь Вероника.
– Делай то, что я тебе говорю, женщина, и не смей мне перечить и срамить перед людьми! – не на шутку разыгрался хозяин дома. – А не то я сейчас пойду и сам приведу ее сюда! Желание гостя – закон!
Вероника, в первый раз за все время супружества услыхавшая подобное обращение, вспыхнула, затем лицо ее заострилось, побледнело и пошло красными пятнами, а губы сжались тонкою нитью; она выпрямилась и, не сказав более ни слова, пошла за дочерью.
– И пусть не одевается, а приходит, в чем есть! – пьяно напутствовал ее Ведун. – Здесь все свои! И пусть поторопится! Чем скорее она нам нальет, тем скорее ляжет обратно на свое ложе!
Это было уже сродни оскорблению, но Вадим, памятуя слова Ведуна и зная по собственному опыту, что его друг никогда и ничего не говорит просто так, за-ради красного словца, скрипнул зубами и присоединил свой хозяйский голос к непотребному пожеланию гостя.
Испуганные и обеспокоенные женщины приспели достаточно быстро. Бажена, конечно же, накинула верхнее платье и обулась, но убрать свои роскошные локоны не успела и потому просто прихватила их лентой. Обычно для того, чтобы просто удержать волосы, этого было вполне достаточно, но не в этот раз. В тот самый миг, когда она наклонилась, чтобы наполнить кубок Ведуна, повязанная наспех лента развязалась, и волна темно-русых волос рассыпалась по ее спине и плечам. Девушка вздрогнула и обмерла.
Ведун успокаивающе положил свою руку на ее склоненную головку и провел ладонью по мягким прядям. Бажена всхлипнула, как от резкой боли. Ведун прошелся по волосам рукой еще раз: теперь уже он провел по ним растопыренной пятерней, как гребнем. Потом еще раз…
Вдруг девушка глухо вскрикнула и, как подкошенная, рухнула на руки ничего не понимающего отца. К ним подскочила встревоженная мать: она тут же принялась приводить дочь в сознание, все засуетились и на какое-то время совсем позабыли про Ведуна. А кромешник меж тем присел на край своего ложа и, зажав между указательным и большим пальцами что-то похожее на жесткий щетинистый волос, слегка поворачивал его то так, то сяк, внимательно разглядывая на свет и странно улыбаясь.
– Положите ее на подушки, – вдруг совершенно трезвым голосом посоветовал он встревоженным родителям. – И успокойтесь: с ней все в порядке. Точнее, с ней теперь все будет в порядке! Вот посмотрите на это чудо. Только не касайтесь!
С этими словами он осторожно и брезгливо, словно ядовитую гадину, протянул руку к свету, и хозяева увидали зажатую меж пальцев тончайшую костяную иглу с продетым в невидимое ушко тонким седым волосом.
– Изумительная работа! Сразу видно руку мастера! – неподдельно восхитился Ведун. – Посмотрите сюда, друзья мои! Видите, верхний край иглы искусно подпилен и обломан? Значит, перед нами только часть головоломки, а нам эта вещица нужна только целиком.
С этими словами он схватил со стола кувшин и, бесцеремонно приподняв голову девушки, обильно плеснул водой ей в лицо. Затем, видя, что она приходит в себя, заставил сделать несколько судорожных глотков и, не давая окончательно опомниться, требовательно, с нажимом, но как бы полуутвердительно спросил:
– У тебя есть костяной гребень? Дивной тонкой работы? Не купленный, а дареный без отдарка? Так есть или нет? Давай-ка пройдем к тебе в светлицу, посмотрим.
И, не дожидаясь ответа, потащил ошалевшую девушку к выходу из залы. Сделав несколько шагов, Бажена опомнилась и, освободившись от посторонней поддержки, сама повела гостя в свои покои. Надо сказать, что события развивались с такой быстротой и накалом, что все присутствующие, кроме Ведуна, не успевали следить за их ходом, а просто плыли себе по течению, предоставив кромешнику полную свободу действий – превратившись из непосредственных участников в простых наблюдателей. Таким вот порядком все свидетели происходящего и проследовали за дочерью Вадима на женскую половину, потом прошли в ее девичью светелку, а из нее – в уборную.
Здесь Бажена без колебаний подошла к ларцу, стоящему возле полированного бронзового зеркала, и, достав из него тонкий, необычайно изящный костяной гребень, с поклоном протянула его Ведуну. Тот принял безделушку очень осторожно, но не как драгоценность, а, скорее, как нечто донельзя опасное. Вновь посмотрел на свет лампы сквозь тончайшие зубцы-иглы и удовлетворенно хмыкнул.
– А скажи-ка мне, Бажена, как у тебя оказалась столь дивная вещица? Такую ведь на базаре не купишь, да и на дороге такие вещи тоже не валяются! Хотя нет, на дороге-то как раз и могла подобрать… – вдруг позабыв об окружающих, начал он рассуждать вслух. – Ну, так как же все-таки попала к тебе в руки эта прóклятая вещь?
Где-то за спиной испуганно ахнула Вероника и взволнованно засопел Вадим, а Бажена удивленно подняла соболиную бровь и простодушно ответила:
– Так дядя Афанасий дал! Я потому и отдариваться не стала, что он вроде бы как не чужой, с нами столуется. Опять же, отец его привечает: почти что член семьи…
Ведун более не медлил: он узнал все, что хотел, и теперь для него настало время действовать. Он ласково взял девушку за руку и, заглянув ей в глаза, тихо попросил:
– Скажи, милая, а не могла бы ты сейчас же пройти со мной и родителями (ибо негоже деве в такую-то пору прогуливаться с малознакомым мужчиной) до дяди Афанасия и вернуть ему его подарок из рук в руки?
– Отчего же не вернуть, ежели на то будет родительская воля! Я им, почитай, и не пользовалась вовсе. Раз или два провела по волосам – не больше. Уж больно он хрупкий…Каждый раз как в руки брала, так сердце и замирало: все поломать боялась. Вот он и лежит без дела, а просто для красы.
Теперь уже их вел Вадим. Он ярился и так грозно сопел, что Ведуну пришлось остановиться и успокаивать разошедшегося домохозяина, взяв с него слово, что, под страхом смерти его дочери, он ни за что не станет встревать в разговор кромешника с возвращенцем.
Афанасия они нашли там же, где и оставили – в подвальной кладовке, переоборудованной на скорую руку в некое подобие жилища. Он не спал, а понуро сидел на своем ложе и грел руки возле жаровни. В затхлом воздухе тесной комнатушки ощутимо смердило. Увидав Ведуна вместе с Баженой, он встал и трусливо передвинулся за жаровню. Кромешник пропустил вперед ничего не понимающую девушку и ласково обратился к ней:
– Ну, девонька, давай, не бойся. Подойди к дяде Афанасию и сделай все так, как я тебя учил.
Бажена, не понимая, почему это она вдруг должна бояться помощника своего отца, удивленно посмотрела на кромешника и безбоязненно, прямо через пламя жаровни, протянула возвращенцу гребень и иглу со словами:
– Возвращаю тебе твой дар. Возьми свое добро и все, что с ним в придачу.
Афанасий завыл от страха, но, поймав взгляд Ведуна, словно завороженный, потянулся к гребню и трясущимися руками взял его через огонь. Из рук в руки. Ничего не произошло. Ведун облегченно выдохнул и по-быстрому выпроводил из комнаты обеих женщин, взяв с них слово дожидаться возвращения мужчин на своей половине.
Едва затихли их легкие шаги, как он тотчас же обернулся к возвращенцу и успокаивающе, почти ласково обратился к мерзавцу:
– Ну, вот все и подошло к концу. А ты боялся! Видишь, творить добро совсем не страшно! А теперь нужно все это закончить. Так ведь? Глядишь, и заслужишь прощение от обчества. Ну, давай же, бросай эту мерзость в огонь!
Афанасий выпрямился и обвел полутемное пространство комнаты долгим взглядом. Было заметно, что в нем что-то вдруг изменилось. Во всяком случае, куда-то пропала трусливая дрожь и суетливость. Он посмотрел в лицо своему благодетелю – тому, чей хлеб он ел столько лет, поклонился в пол и, разогнувшись, бестрепетно положил проклятую вещь в огонь.
Резная кость мгновенно вспыхнула ядовитым зеленым пламенем, который дымной змейкой заструился прямо в уста возвращенца. Тот втянул ее в себя так же, как тяжелобольной пьет горькое лекарство и, плотно сомкнув серые губы, принудил себя сглотнуть. Последовала недолгая пауза, и потом неупокоенный начал иссыхать и сморщиваться, на глазах превращаясь в обтянутый серой кожей костяк; и только его глаза все еще оставались осмысленными и полными какой-то неизбывной тоски. Живыми.
Вдруг неупокоенный еле слышно, одними губами прошелестел «Простите», а потом бестрепетно сунул руку в пламя жаровни и тотчас же вспыхнул таким же, как и гребень, едким, зеленым колдовским огнем… И лег полуобгоревшими костьми на холодный камень подвальных плит.
Так упокоился с миром Третьяк (Афанасий) – третий, младший сын Ермолая и Киры. Так пресеклось и сгинуло некогда могучее родовое древо Ермолаевичей.
Станислав был вне себя от ярости. Сегодня домашние духи-покровители явно ему не благоволили. Он едва только встретил и поприветствовал вернувшегося из дальнего похода отца, так сразу же поспешил в дом госпожи Киры, куда по вечерам стекалось самое изысканное общество Растова. Он хотел извиниться перед прекрасной хозяйкой за то, что, к его великому сожалению, не сможет нынешним вечером составить ей пару (ну вот угораздило ведь старого вернуться именно сегодня!), так как вынужден будет присутствовать за праздничной домашней трапезой. Но капризная красавица извинений не приняла и, протомив его, как простого посыльного, в приемной, в свои покои так и не допустила, а отправила восвояси без всякого ответа.
В результате Станислав и на прием не попал, и на застолье опоздал. Да еще как опоздал! Доверенные слуги сразу же нашептали молодому хозяину, что старик привел в дом какого-то седого оборванца, который, напившись до бесстыдства, заставил его сестру Бажену полуодетой прислуживать ему за столом. Стыд и срам! И главное вот что обидно: ведь если бы он, Станислав, пришел домой вовремя, то не допустил бы бесчестия сестры! Уж он бы сумел дать укорот дерзкому пьянчужке! Хотя еще не все потеряно: те же слуги шепнули ему, что седой мерзавец не успел еще покинуть пределы дома, а значит, его еще можно найти и примерно наказать, чтоб неповадно было!
С этим намерением не в меру горячий, сильно пьяный и донельзя раздраженный Станислав вовсю рыскал по усадьбе своего отца, пока возле входа в подвал наконец-то не наткнулся на обидчика своей сестры. Тот как раз читал какую-то записку – наверняка, любовную. Старый сластолюбец! Юноша был так распален, что не сразу заметил идущего следом отца, а когда заметил, то было уже поздно: кровь ударила ему в хмельную голову. Он подскочил к седому бродяге и со всего размаха отвесил ему звонкую оплеуху.
– Я требую удовлетворения за оскорбление, нанесенное моей сестре! – пафосно выкрикнул Станислав прямо в лицо остолбеневшему от неожиданности Ведуну.
– Требовать будешь у своей жены, – сухо парировал тот, потирая заалевшую щеку, – а пока что иди и проспись.
– Сын, как ты смеешь оскорблять гостя в моем доме! – пришел в себя Вадим. – Ну-ка немедленно извинись перед ним, а не то…
– Отец, не встревай! Если ты за время своих отлучек и позабыл, что такое честь дома, то у нас в семье, слава Богу, еще не перевелись те, кто помнит об этом!
– Что? – раненым медведем взревел Вадим и, схватив первое, что подвернулось ему под руку, со всего размаху треснул сына по лбу.
А подвернулся ему под руку старшинский посох, что он поставил у входа в покои. Удар пришелся не тяжелым литым серебряным навершием, а дубовым древком. Крепкое дерево треснуло, не выдержав силы удара, и раскололось по всей длине, а Станислав замертво пал прямо на пороге своего родного дома.
– Я вижу, что в этом доме мне не рады, – бесцветным голосом промолвил Ведун, глядя куда-то в пространство. – Что же, поищем другой. Подскажите, где я смогу забрать свои вещи?
Ему никто не ответил, только один из слуг молча поклонился и провел его в отведенную комнату. Прошло совсем немного времени, и Ведун, затянутый во все кожаное и вооруженный, кроме своего неразлучного спутника-ножа, еще и мечом, покинул усадьбу Вадима. Выйдя за ворота, он остановился и еще раз перечитал послание, которое, покинув место заключения Третьяка (мир его праху!), обнаружил в своей ладони. В нем было всего три слова: «В полночь в портовой таверне». Ночь продолжалась!
В Растове много таверн. У каждого конца, у каждой гильдии или братства есть свое излюбленное заведение, где повстречать незнакомца было также невозможно, как и ему выйти оттуда с целыми зубами. Но в порту таверна была только одна – единственная и неповторимая. Неповторимость ее состояла в том, что по неписаному закону этого заведения все свары в ее стенах были строжайше запрещены, и этот закон соблюдался всегда и всеми неукоснительно. Ну, а если и находились такие лихие головы, которым и закон не писан, и море по колено, то такие головы очень скоро находили в Глиняных ямах, причем отдельно от туловища. Поэтому обычно все переговоры, споры и разборы проходили именно в портовой таверне, где, к тому же, подавали довольно неплохое светлое пиво под копченую осетрину.
Располагалось это прекрасное заведение аккурат между пристанью и той самой колокольней, на которой всего несколько часов назад сидел Ведун. Он еще тогда заприметил это длинное строение с проходными воротами на все четыре стороны, а посему и сейчас, в ночную пору, довольно быстро оказался на ее широком избитом пороге. Нельзя сказать, чтобы ему нравились заведения подобного рода, но он столько времени провел, греясь возле их дымных очагов, что чувствовал себя в их шумной, густой и опасной среде, словно сом в мутной воде пруда.
Как и следовало ожидать, в это время в таверне свободных мест не оказалось, и только в самой середке белел чистой скатертью незанятый столик с двумя табуретами. Ведун счел это за приглашение и, пройдя к нему прямо от порога, не чинясь, присел на дубовое седалище и стал ожидать дальнейшего развития событий. События не замедлили объявиться в лице дюжего молодца с пудовыми кулаками и тяжелым хмельным взглядом.
– Ну что, мазурник, ходишь по музыке? – блеснув шалыми глазами и золотым зубом, развязно завел разговор верзила, опершись своими кулачищами в скатерть стола.
– Предпочитаю общеимперский диалект, – сухо ответил Ведун.
– Ну, тогда я скажу тебе на имперском: это мой стол, так что поднимай свою седую задницу и вали отсюда, покуда я добрый, а не то я тебя, гада, замочу! – перешел в атаку молодец и подался вперед, угрожающе выпятив тяжелую нижнюю челюсть.
Ведун не стал тратить время на пустые препирательства, а просто привстал со своего места и скопировал позу супротивника. Со стороны это, наверное, выглядело очень смешно и глупо: вот стоят себе двое взрослых мужей и, почти что упершись лбами, яростно сверлят друг друга глазами. Впрочем, стояли они так недолго. Верзиле эта игра в «гляделки» надоела первому: он дохнул перегаром, оторвал от стола свои кулаки, и… А вот что он хотел сделать дальше, было уже неважно, потому что Ведун скользящим движением снизу вбил ему два пальца в ноздри и, зажав их большим пальцем в стальную щепоть, резко дернул на себя, поставив детину на колени возле самого стола.
– Сейчас ты возле «своего стола» замочишь свои штаны, – широко зевнул Сивый, затем опять присел на табурет и продолжил игру в «гляделки».
– Ой, что же это такое происходит! – услышал он вдруг над ухом озабоченный голос. – Совсем разучилась пить молодежь, а ведь этот еще из лучших! Прошу вас, господин хороший, прошу вас простить этого недоумка. Все мы когда-то были молоды и скудоумны!
– Эх, молодость-молодость! – в тон ему по-отечески промолвил Ведун и как бы нехотя разжал щепоть. – Самое главное – это то, чтобы юношеское скудоумие не перешло в старческое слабоумие.
Молодец зажал ладонью кровящий нос и сразу же исчез, а на его месте мягко нарисовался улыбающийся уютный дядюшка, чем-то похожий на пекаря или доброго молочника с голодными волчьими глазами.
– Позвольте, мой господин, в знак примирения угостить вас пивом, – продолжил извиняться добрый молочник и поднял вверх правую руку в каком-то жесте.
Таверна враз опустела. Ведун даже не заметил, куда это вдруг подевались все посетители заведения. Ну не могли же они, в самом деле, попрятаться, подобно тараканам, по щелям? Покуда он проморгался, на столе, словно по волшебству, уже появился кувшин пива и две кружки. Дядюшка еще какое-то время наслаждался произведенным впечатлением, но быстро перешел к делу.
– Иные поговаривают, – начал он издалека, – что, дескать, Речного Братства больше нет. Распустил, говорят они, верховный ватаман повольничков.
– Да, многие, очень многие, а особенно те, которые из числа наших врагов, желают, чтобы нас не стало. Ждут, словно стервятники на дороге жизни, – наливая пиво по кружкам, задушевно повел Ведун. – Разочарование последует тенью за их ожиданиями. Одно порождает другое. Но, не выполов сорняки, не видать и хорошего урожая. Отчаянные времена требуют отчаянных мер.
Они, не чокаясь, отхлебнули пива из своих кружек. Налили по новой. Каждый сам себе.
– Ну, а в наших краях по какой надобности? Может быть, нужда в чем-то имеется? – как бы между прочим осведомился добрый молочник.
– Я в Растове проездом. Гощу у друга. По нечаянности попал в осиное гнездо… Собираюсь до утра разобраться с назойливыми насекомыми и отправиться дальше. Но для того, чтобы истреблять насекомых в чужом доме, мне нужно разрешение хозяев. К тому же, нужно поторопиться с зачисткой: если вовремя не успеть, то пойдут слухи, и тогда в Растов могут подтянуться уже другие истребители Ос. Например, кто-нибудь из Тайной стражи.
– Осы – это всего лишь отравители, убийцы и непотребные девки. Ну, разве что еще немного дурью приторговывают, одним словом – обычная шелуха, мелочь, ничего серьезного. Так было всегда. Зачем же ради эдакой безделицы впутывать таких серьезных людей?
– Так было раньше, но сейчас речь идет о семьях главы Черноморской торговой гильдии и самого Наместника Императора, а это уже проходит по другому ведомству. К тому же, ходят слухи, что Осы подружились со Змеями, а жить в змеином садке я и врагу не пожелаю.
– Ну, насколько мне известно, ты уже начал зачистку. Ведь гадалка – это твоя работа? Тогда о каком таком разрешении ты мне здесь толкуешь?
– Это была случайность, чистая самооборона. Говорю же: я по нечаянности попал в осиное гнездо. Теперь же я собираюсь действовать осознанно.
– Ясно. Ну, тогда у меня остается к тебе только один вопрос. А скажи-ка мне на милость, зачем тебе, Ясному Соколу, верховному ватаману повольников с Белой реки влезать в это дело и наживать себе таких серьезных и опасных врагов. В чем твой жир? – вдруг жестко спросил дядюшка, тяжело и пристально заглянув в глаза Ведуна.
Тот выдержал испытание этим беспощадным взглядом: глаз в сторону не отвел, не опустил, не закатил к закопченному потолку или к заплеванному полу.
– Я просто хочу помочь другу, – не отрывая взгляда, твердо ответил воин. – В этом и состоит вся моя корысть.
– Хм… «Помочь другу», говоришь. Давненько я не слыхивал подобных слов. Давненько… Знаешь, зови меня сват Наум. Давай выпьем за друзей!
Они встали, и их правые ладони сжали друг другу запястья в долгом рукопожатии, а левые с такой силой сшиблись кружками, что пиво выплеснулось из них, смешалось и пенной волной накрыло их сцепленные руки.
– Зови меня Сивый, – ответил Ведун, почувствовав под своей правой ладонью валик воинского браслета.
– Ну так что тебе от меня надобно, Сивый? Говори прямо: не ты просишь, а я сам предлагаю. Может, помощь какая-то потребна? Говори, не стесняйся.
– Дело это, как я уже сказал, мое личное. Поэтому я не хочу никого в него впутывать. Тем более, что, как ты совершенно точно заметил, оно касается очень серьезных и опасных врагов. Но я в Растове впервые, города не знаю, и мне бы пришелся кстати кто-то из местных – из тех, кто смог бы помочь мне в этом. К тому же, мне бы очень не хотелось, чтобы это дело получило огласку, а так непременно случится, если оно выйдет за пределы нашего круга. То, что знают двое, знает и свинья.
– Вот и хорошо, вот и договорились, вот и порядок, – удовлетворенно закивал головой сват Наум. – Ну что, давай еще по кружечке? Эй, кто-нибудь, принесите, пожалуйста, мне и моему товарищу еще кувшинчик!
Он поднял руку в призывном жесте, и зал таверны разу же зашумел и наполнился разношерстной толпой. Ведун так и не смог уследить, откуда вдруг появились все эти, как казалось, ничем не связанные между собою люди. Когда же мельтешение тел закончилось, то напротив него сидел, прихлебывая пиво, уже совсем другой собеседник – широкоплечий и жилистый забияка: судя по всему, из портовых грузчиков.
– Зови меня Лар, – просто сказал он и изрядно отхлебнул из своей кружки. – Я буду твоим проводником. Так с чего начнем?
Ведун сразу же узнал этот голос и не смог сдержать вздох облегчения. Ай да Безликий! Ай да сват Наум! Заручившись такой поддержкой, можно было уже не сомневаться в успехе задуманного. Он тоже промочил пересохшее горло и, поставив кружку, предложил:
– Давай начнем сначала. С Нее. Только знаешь, что? Давай выйдем на улицу. Что-то мне как-то неуютно среди людей-призраков.
Лар понимающе кивнул и, отставив в сторону пиво, заспешил к дверям нетвердой походкой трактирного выпивохи. «Чуднó, – подумал Ведун, направляясь следом за ним. – Он играет даже тогда, когда находится среди своих. Хотя кто его знает, кто здесь свой, а кто чужой? В этом мире безликих теней каждый может быть кем угодно… Все зыбко. Здесь нет друзей и нет врагов, и поэтому никому ни в чем доверять нельзя».
За стенами таверны сразу же потянуло холодом и речной сыростью. Кожаная рубаха совсем не грела, и Ведун поплотнее укутался в свой дырявый плащ.
– Зачем с купцом-то так жестко поступил? – спросил Лар. – Он хороший человек и не заслужил такого обращения. Сынок его – тот, правда, пока батька в походе был, немного от рук отбился. Золотая молодежь! Ну, так отец ему живо мозги вправит. У него не забалуешь!