Loe raamatut: «Возвращение Повелителя. Путевой блокнот»

Глава 1
Заключенный

Говорят, что в момент смерти вся жизнь пролетает перед глазами. Практика показала – это не так. Перед моими глазами промелькнула лишь стремительно приближающаяся кувыркающаяся красная легковушка. Потом был удар, резкая боль и… бесконечная темнота. Исчезло ощущение времени. Исчезли вообще все ощущения. Сознание замерло, застыло, остановилось, словно раз и навсегда запечатленная фотография. Монохромный снимок в сплошном негативе, на котором уже ничего и никогда не изменится.

В какой-то момент боль вернулась: резко и пронзительно, словно шило, с размаху вбитое в мозг. Который встрепенулся, вздрогнул в трепетной конвульсии и осознал, что он – существует. Боль была невыносимой – не было ничего, кроме боли, но эта боль воскрешения была тождественна оргазму.

«Я жив! Я все еще жив!» – возопило сознание, собиравшееся из разбросанных замороженных молекул и концентрируясь вокруг раскаленной иглы. Боль помогала сосредоточиться, вокруг нее, словно вокруг пульсирующего сердечника в электромагнитной катушке, начал течь ток сознания. Возникали мысли: поначалу разрозненные и обрывочные, они постепенно складывались и упорядочивались, становились единым целым.

Где я? Что со мной? Я умер? Тогда где ощущение умиротворенности? Где световой тоннель? Где пресловутые ангелочки или кто-нибудь еще, кто покойников на том свете встречает? Где вообще что-то? Вокруг темнота непроглядная. И если голова так от боли раскалывается – значит, она еще есть. И тело есть, на котором эта самая голова находится. Только я его не ощущаю – словно деревянная колода там, по ту сторону шеи. Руки, ноги – целы ли? Есть ли они вообще – непонятно. Но ощущение тяжести под затылком присутствует – лежу на чем-то твердом.

Определенно жив, вестибулярный аппарат это подтверждает. Глядишь, еще так полежу, и остальные чувства подтянутся. А пока, благо память тоже работает, прокрутим мысленно события этого дня, который и начинался-то невесело, и уж совсем грустно завершился.

Итак, зовут меня Игорь, по батюшке Владимирович. Отец мне такое имя и присвоил в честь кумира своей юности Игоря Талькова – талантливого рок-певца, трагически погибшего при каких-то странных, не до конца выявленных обстоятельствах. Харизматический был чел – пел классно, выглядел брутально, бабы по нему с ума сходили… Я по молодости тоже пытался в таком стиле себя изобразить, но получалось стремно, тем более что с музыкальным слухом у меня всегда нелады были. Потом, спустя пятнадцать лет, посмотрел семейный альбом, нашел свои фотки и ужаснулся – какие же сквозняки тогда в моей беспутной голове гуляли?

Кстати, в тему: вестибулярный аппарат окончательно пришел в себя, и у меня слух восстановился – резко так, словно затычки из ушей выдернули. В пространственной ориентации это не сильно помогло: единственным звуком, который я слышал, было мое собственное дыхание. Ну оно хотя бы есть, причем естественное, а не искусственное, через дыхательную трубку – это уже успокаивает. Значит, не в реанимации я. Хотя, честно говоря, беззвучие внешнего мира несколько настораживает.

Ладно, там видно будет, а пока продолжаем освежать память. Фамилия моя – Алексеев, самая простая и обычная, ее же носят еще десятки тысяч мои соотечественников. Не повезло мне родиться каким-нибудь Лихтенштейном, или Станиславским, или, в конце концов, Лениным. Алексеевых много в стране вообще и в моем окружении в том числе. Поэтому я имею и второе имя. Лексус – это мой сетевой никнейм. Поскольку к моменту моего приобщения к Интернету там таких Лексусов тоже немало оказалось – при регистрации добавил еще инициалы. Получилось забавно – Лексус IV. Словно какой-нибудь князь или король.

Эх, где же оно, мое королевство… По факту имеется только двушка в спальном районе, да и та от бабки покойной досталась. Склочная была бабулька – много лет всю родню изводила, в том числе и запахом своим. Вы слышали когда-нибудь такое выражение: «Пахнет, как бабушка»? Так вот – это был как раз такой классический случай. Старушка уже много лет как преставилась, после чего квартира была подвержена дезинфекции и тотальному ремонту. Но до сих пор этот бабкин запах гнездится по углам и временами ароматизирует и без того не сильно комфортную панельку.

Вот, неспроста же я этот запах вспомнил – мое обоняние заработало! Сейчас я что-то похожее ощущаю – какую-то затхлость, словно где-то поблизости лежит старый половичок из туалета. В медучреждении по определению так пахнуть не может нигде, разве что… в морге. От трупов по соседству. А что, вполне возможно: в час пик по трассе сплошной поток машин шел на приличной скорости – любая авария с выездом на встречку автоматически становилась массовой. Много пострадавших, много погибших. Ошалевшие медики, попав в этот хаос и особо не разбираясь, машинально отсортировали тех, кого можно спасти, от тех, кто признаков жизни не подает. Последних постфактум привезли сюда в труповозке и разложили рядком. То-то я тела не чувствую – окоченел совсем в больничном холодильнике!

И да, кстати, ощущение холода имеет место быть! Похоже, осязательные рецепторы заработали. Вокруг меня хоть и не мороз, но явно не комнатная температура. Если насчет покойницкой я угадал – надо побыстрее в себя приходить и возвращаться в мир живых, а то я тут в комплекте к разбитой голове еще и переохлаждение заработаю. И будет у меня тогда глупая и нелепая смерть – пациент ошибочно признан мертвым, после чего замерз насмерть в больничном морге.

Несмотря на все внутренние усилия, с восстановлением движения получалось не очень. Совсем не очень. Только уголок рта дергался, и то скорее на нервной почве. Будем надеяться, я не парализован и двигательные рефлексы все же восстановятся. А пока что продолжаем лежать и анализировать мою не слишком богатую биографию. Она ничем не примечательна – все как у большинства. Всю жизнь прожил в городе Владимире – это такой областной центр к западу от Москвы, если кто не знает. Учился в обычной местной школе, потом в местном же университете по специальности «инженер-программист». Потом, отслужив срочку в армии, устроился на работу в местный филиал мобильного оператора «Интерком»: сначала инженером технической поддержки, потом специалистом по техническому развитию.

Там и работаю уже десять лет – типичный менеджер среднего звена. Средне́е уже некуда: офис у нас небольшой, карьерные и финансовые перспективы отсутствуют как таковые. А сменить работу уже сложно – привык к ней, если не сказать прирос. Вот нынешним летом мне уже тридцать три стукнуло – возраст Иисуса. Иной раз думаешь: что он сделал в эти годы и что – ты? После чего в обязательной программе – тоскливый взгляд на прожитую жизнь и последующая депрессия.

Взгляд… Мои глаза открыты, я – вижу! Но вот то, что я вижу, – приводит меня в оторопь, переходящую в стремительно нарастающую панику. Я вижу темноту, но темнота эта очень ограниченная! Блин, да ведь я же в гробу лежу! Меня, походу, похоронили заживо!!!

От нахлынувшего ужаса меня аж всего передернуло – истошный вопль вырвался из глотки и, отразившись эхом, ушел куда-то вбок. Нет, не в гробу я – скорее в стенной нише, в склепе каком-то. Не зря же тут мертвечиной попахивает и воздух спертый, застоялый. Сразу вспомнились бесконечные известняковые подземелья Киево-Печерской лавры, где я в студенческие годы был на экскурсии. Там святые подвижники жили годами при свете свечи, питались хлебом и водой, спали в выдолбленных в камне нишах. Там же их потом и хоронили, когда срок приходил. Между прочим, Владимир – город с древней историей, катакомбы у нас тоже имеются, и даже подземная речка там протекает.

Но, во всяком случае, в катакомбах тех никого не хоронят. Вот каким образом я оказался под землей после аварии – это большая загадка. Кто меня сюда приволок, с какой целью? Вроде тело начинает оттаивать понемногу: пальцы шевелятся, нащупывая подо мной какую-то войлочную подстилку. Язык вполне себе нормально работает, говорить внятно пока не могу, но вот крикнуть, на помощь позвать – запросто. Вот только стоит ли? Вряд ли меня сюда приволокли с благородными намерениями – скорее уж совсем наоборот. Тут уже версий много может быть – от потрошителей карманов до бомжей-людоедов. Нет, шуметь определенно не стоит, пока не разберусь по ситуации.

Я попытался сесть на своем «погребальном ложе» и с размаха треснулся лбом о притолоку ниши! Голова и без того болела нещадно, а тут аж искры из глаз посыпались. Отлежавшись малость и ощупав пострадавший лоб, я несколько удивился. Голова у меня болела неспроста – под волосами чуть выше лба нащупывался немаленький шрам. Вполне вероятно, через него пришло и сотрясение мозга, остаточные последствия которого я ощутил при первом же движении.

Но! Кровь вокруг шрама запеклась уже настолько давно, что под моими пальцами начала шелушиться и осыпаться. Это сколько же я тут валяюсь в беспамятстве? Неделю, не меньше. Желудок начинает бить тревогу. И обезвоживание налицо – во рту все так пересохло, будто я по пустыне марафон бегал.

Ну и дела… Мои, наверное, уже с ног сбились, все больницы, морги обыскали, а полиция с собаками все окрестные парки и пруды обшарила. Мои – это родители, двое детей и жена. Плюс, возможно, ее родители, но тут скорее минус, чем плюс, – отношения с ними несколько натянутые. И с женой – тоже. Если бы не дети, то… Да, детей жалко – папка как есть пропал без вести.

Надо срочно выбираться отсюда! Собравшись с силами, я вывалился из ниши на шершавый пол вместе с убогим матрацем, который оказался настолько ветхим, что сам собой развалился на части. Попутно уронил лампу – что-то вроде старинной керосинки с ручкой сверху. От удара о пол лампа не разбилась, но ее содержимое засветилось слабым белым светом. Внутри стеклянного колпака находилась стеклянная спираль с газом внутри, а включалась лампа самым натуральным динамо-приводом – складной рукояткой в днище. Заряда хватало минут на десять яркого света, как от хорошего фонарика. Потом спираль снова начинала угасать, хотя вспыхивала, даже если ее просто потрясти – видимо, там был еще встроенный маятниковый механизм, как в наручных часах.

Оригинальная штучка – простая и практически вечная. Чего только японцы не придумают… Или китайцы – уже не важно. Наверное, это мои «доброжелатели» лампу забыли, когда меня сюда затаскивали. Или специально положили, чтобы долго не искать. Что ж, попробуем воспользоваться – все лучше, чем в темноте ползать.

Динамо-лампа давала достаточно света, чтобы я мог рассмотреть, где нахожусь. В результате рекогносцировки мои смутные подозрения стали явными – я находился в небольшой бетонной камере с низким потолком, без окон и с дверным проемом, перекрытым решеткой. В противоположной стене была еще одна ниша – там лежало нечто похожее на тело, и именно оттуда струился едва уловимый трупный запах. Видимо, предыдущий постоялец спасения не дождался. На стене над нишей мое воображение нарисовало грустно улыбающийся смайлик. Да уж, радоваться тут особо нечему.

От моего собственного тела проистекал еще более заметный запашок. Даже не столько от тела, сколько от одежды на нем. Пока я днями без сознания валялся – бомжи стащили мою одежду, а меня приодели в какую-то дерюгу из мешковины, которую и одеждой-то сложно было назвать. Местами латаная, она при этом не выглядела ветхой, хотя и смотрелась просто-таки старинной: кривая кройка, швы наружу, грубые стежки крест-накрест. Этакий классический пейзанин со средневековой исторической реконструкции. Наверное, местный театр выбросил ненужный реквизит на помойку, а ее обитатели прибрали раритет в свой гардероб.

Ботинок, кстати, на мне не было – ворюги сняли даже носки. Тут причина уже другой может быть – босой человек по такому шершавому бетонному полу быстро бегать не сможет, в момент ноги в кровь сотрет. А это значит, что я здесь все-таки в роли пленника. А в худшем случае – в роли продовольственного запаса.

Доковыляв до решетки, я подергал ее – так и есть, заперто. Засов железный с той стороны и замок на нем висит – большой, тяжелый, закрытый. За решеткой – коридор с потертым бетонным полом. Возможно, тут какие-то грузы таскали, хотя может статься, что пол истерт ногами тысяч заключенных. Однозначно тюрьма – между прочим, для кого-то уже ставшая посмертной.

По ту сторону коридора была еще одна камера, внутри которой виднелись очертания длинного металлического ящика на колесиках. Прямо как из того фильма про попаданцев в галактику Кин-Дза-Дза – пожизненный эцих без гвоздей. Хотя этот, может, для кого-то был и с гвоздями… Вон на ящике они валяются вразброс, и инструмент рядом лежит – не иначе пила по металлу. Мне бы ее сюда… телепортировать. Но проще до Луны дотянуться – там такая же решетка с засовом, и на ней тоже висит замок.

Вот же я попал… Настоящая подземная тюремная база. Явно не самодельная – провода и кабели связкой под потолком проходят. Возможно, это какой-то бывший военный секретный объект. А возможно, и не бывший. Вот только меня-то сюда за что законопатили? Преступлений я не совершал, в шпионских играх спецслужб участия не принимал, хакером не подрабатывал, с женой президента не спал. Я – обычный инженер, какие у нас на каждом шагу. И вся моя жизнь – от работы до дома, от зарплаты до зарплаты… Вот, кстати, кто-то там по коридору плетется, подошвами шаркая, – не иначе контролер местный. У него и спросим.

Шел тюремщик очень медленно. Каждый его шаг долго и протяжно скреб по бетону, отражаясь трескучим эхом по длинному коридору. Где-то минут через пять шаркун добрался до моей камеры. По ту сторону решетки в дрожащем свете лампы высветилось грузное тело в блеклом мышином мундире с множеством пуговиц. На его голове криво сидела когда-то форменная, а ныне – совершенно бесформенная фуражка с длинным козырьком, бросавшим тени на серое, заросшее многодневной щетиной лицо. Чуть ниже болталась цепочка, на которой висел какой-то ржавый ключ.

Подойдя к решетке, толстяк остановился, неуверенно потрогал замок и застыл, склонив голову.

– Послушайте, как вас там?.. – неуверенно произнес я, так и не дождавшись никаких вступительных или объяснительных слов. – На каком основании меня тут заперли? Кто вы вообще? Кто ваши хозяева? Если уж я признан ими опасным врагом – меня хотя бы кормить будут? Или вы решили меня уморить голодом? Дайте хоть воды попить – я от жажды тут скоро сдохну!

Ответов я так и не получил. Грузная фигура все так же безучастно стояла по ту сторону решетки. Набравшись смелости, я подошел поближе, встряхнул лампой и просунул руку наружу, пытаясь рассмотреть лицо тюремщика. Вот это действие уже вызвало его реакцию: сделав шаг вперед, фигура в форме потянулась растопыренной пятерней, пытаясь схватить меня за руку. Но я вовремя ее отдернул – и тюремщик нехотя снова отступил на шаг от решетки. Еще немного постояв там, он развернулся и пошаркал в обратном направлении.

А я медленно сполз на пол по стене камеры – потому что меня колотил сильнейший озноб. Потому что я только что пару секунд стоял лицом к лицу с живым мертвецом. Это было невозможно, казалось немыслимым в моей реальности, но человек, у которого кожа походила на старый потрескавшийся пергамент и у которого отсутствовала бо́льшая часть носа, а на месте одного из глаз находилась черная запавшая глазница, – живым быть никак не мог!

А вслед за этим случилось открытие, которое и вовсе повергло меня в ступор. Я – был не я! Я, пребывая в сознании и (предположительно) здравом уме, находился в совершенно чужом теле! Руки были точно не мои. Руки программиста – тонкий инструмент, мозолей на них не бывает по определению, разве что от мышки компьютерной. А имеющиеся в наличии руки были не в пример более грубы и грязны, особенно под ногтями.

Зато, в отличие от моих узловатых инженерных пальцев, у этого тела пальцы были гораздо более гибкие, тонкие и изящные – то ли аристократические, то ли воровские. Тело было тоже не мое – более стройное, худощавое и очевидно более молодое. Волосы – густые, волнистые, насыщенного каштанового цвета, не стрижены давно, аж до плеч отросли. Усы имеются в наличии и борода клинышком – хозяин ее старательно отращивал. Ну-ка, посмотрим, что у нас там имеется дальше… ниже. М-м, это уже точно не мое…

В этот момент я на почве череды нервных потрясений, похоже, отключился ненадолго. Но вновь пришел в себя, когда из коридора опять донеслось шарканье. Что-то брякнуло о решетку, и в щель под нею просунулась сначала алюминиевая тарелка с запакованным в слюдяную пленку серым брикетом, а потом – алюминиевая приплюснутая фляга в брезентовом чехле, емкостью примерно литр, явно не пустая.

«Технология явно военная. Но сколько же лет минуло с той войны?» – подумал я, удивленно рассматривая поясной чехол от фляги. По идее, брезент – это материал редкостно прочный, почти вечный. Сколько же должно было пройти лет, чтобы брезент закаменел?

В накладном кармашке фляги обнаружились таблетки. Белые диски с оттиском капли в круге были запакованы в рассыпающийся от прикосновения целлулоид. Диаметром таблетки идеально совпадали по размеру с горловиной фляги и, скорее всего, предназначались для дезинфекции воды. Сама по себе вода во фляге на вкус была затхлой и с характерным привкусом металла – так что я рискнул запустить туда таблетку. Она растворилась внутри с характерным шипением – видимо, срок годности этих таблеток был практически бесконечным. Пить образовавшуюся мутную белесую взвесь было противно, но выбирать не приходилось.

Окаменевший брикет по виду походил на пропущенный через терку и спрессованный серый пластик. После того как я, отчаявшись отгрызть от ископаемого продукта хотя бы кусочек, решил размочить его водой в тарелке – брикет разбух, увеличился объемом вдвое и оказался дальним родственником быстрорастворимым макаронам. По вкусу этот субпродукт напоминал вареные опилки, но зато голод утолил совершенно – разбухнув в желудке еще как минимум вдвое. Видимо, тоже что-то армейское на местный лад – простая и дешевая еда без срока годности, для рядового состава. Сначала фиг прожуешь, потом – хрен переваришь.

«Не на Земле я – зуб даю. У нас такое извращение точно не производят! – оформилась наконец шальная мысль. – И я более чем уверен, что у нас ни в одной армии мира покойники в штатном расписании не состоят. И вообще все это очень странно выглядит. Уж не тронулся ли я, часом?»

Затолкав обратно в щель под дверью пустую посуду, я вскоре услышал знакомое шарканье: зомби-тюремщик забрал посуду и взамен протолкнул под решетку алюминиевую кастрюльку с крышкой. Назначение ее тоже вроде бы было понятно по функциональному назначению, поскольку в самой камере отхожего места не наблюдалось. Да и после такой убойной еды емкость пригодится наверняка, и как бы даже маловата не оказалась.

В этот раз я, осмелев, приблизил лицо к самой решетке и разглядел уходящего мертвеца сзади – мундир на его спине разошелся по швам, сквозь которые виднелись белые ребра. Также стала понятна причина такого жуткого шарканья – покойник протер каблуки на башмаках до костей, и теперь оттуда торчали голые костяные пятки.

«Сколько же лет надо было так бродить, чтобы башмаки о бетон истерлись насквозь? – подумалось мне. – Год от года, век от века мертвый надзиратель проверяет камеры, в которых уже давным-давно никого нет. Но если сиделец все же появляется – надзиратель делает то же, что делал и при жизни: кормит арестанта, выносит его испражнения и, самое главное, – не дает сбежать. А что – удобно в каком-то смысле. Работа выполняется, и платить за нее не надо – мертвецу деньги ни к чему».

Присев на уже облюбованном пятачке на останки развалившегося матраца и поджав под себя окоченевшие босые ноги, я задумался: как же все это со мной случилось? Как я одномоментно смог оказаться не просто в другом мире, но в мире с принципиально иным мироустройством? Причем в теле обитателя какой-то сельской местности – не то крестьянина, не то лесного разбойника. Мысли мои вновь и вновь воспроизводили хронику злополучного дня, пытаясь уловить хоть какую-то логику.

Утром я, как обычно, пришел на работу. Немного опоздал – бывает и такое, благо никто с таймером над душой не стоит. Лишь бы задания руководства были выполнены, отчеты сделаны, а работы произведены вовремя. Нас в техническом отделе несколько человек. Штат невеликий, все знают друг про друга, кто чем занимается, поскольку и подменять иногда приходится: людям свойственно болеть и ходить в отпуска.

Наш сисадмин Сашка Ерохин в тот момент как раз и пребывал в отпуске – грел свое бледное пузо где-то в Турции, бессовестно игнорируя входящие звонки. И надо же было так случиться, что на второй неделе его отсутствия накрылась сеть в одном из районных офисов. Там и народу-то полтора человека: тетушка лет сорока и ее дочка на полставки. Обе не шибко грамотны в общении с компьютером, ничего внятного сказать не могут, но жалобами своими всех достали, до кого дозвониться смогли.

Мой начальник, Арсений Петрович, терпел это дело день, терпел другой. А на третий – вытряс у шефа его служебную «Камри» с водителем и отправил меня в район, в качестве «скорой технической помощи». Директор Арам Эммануилович расщедрился не просто так – армяне вообще ничего и никогда просто так не делают. Накануне у племянника шефа заглючил ноут, и бесправным холопам «барона Арама» вновь пришлось выполнять феодальную повинность.

В то утро Петрович был какой-то сам не свой, когда от шефа пришел. А когда мне командировочный лист выписывал, то пробурчал что-то типа: «Там такие, брат, дела – финита ля комедия… Похоже, в последний раз едешь».

Я тогда торопился, не успел спросить, что к чему. Да и не придал его словам особого значения. Племянник шефа жил в какой-то облезлой хибаре в частном секторе и по-русски говорил плохо – чаще по-английски что-то лопотал. А уж добиться от него внятных объяснений на предмет поломки оказалось и вовсе невозможно. Я подключил свой ноутбук и провел диагностику клиентского ноута. Операционка запускалась нормально, все оборудование распознавалось, но при включенном модеме устройство не подключалось к сети и не видело ни одно беспроводное соединение. А мой ноут, соответственно, не видел его сигнал. В общем, надо было долго разбираться, что к чему. А времени у меня уже не оставалось, в районный офис нужно было добраться еще до обеда.

Оставив Петровича в компании с моим ноутом разбираться с глючным армянским железом, мы с водителем Гариком через полчаса уже были на трассе М7, которую бывалые за глаза называют «дорогой смерти». Это сплошной поток фур в обе стороны, и при этом в каком-нибудь месте обязательно ведутся дорожные работы, отчего образуются огромные пробки. Постояв в них полчаса, даже опытные водилы звереют. Что уж тогда говорить о молодых да горячих, которые лавируют в потоке, обгоняют слева и справа и вечно торопятся куда-то успеть. И порою не успевают уже никуда.

Вот один такой мажор на красном спорткаре, выбравшись на свободу, увидел перед собой пустую дорогу и втопил газ до отказа. Обходя на спуске как стоячего какого-то отечественного ветерана-тихохода, лихач цепанул колесами придорожный гравий. Тотчас его повело, развернуло, приложило об идущий следом груженый тягач и, словно пушинку, перебросило через бордюр. На скорости под сотню кэмэ полторы тонны железа вылетели на запруженную встречку и понеслись там, прыгая и крутясь, словно колесница смерти, сметающая всех и вся на своем пути.

Мы с Гариком видели все это и были бы несказанно рады убраться с пути стремительно приближающегося красного болида, но из потока не выскочишь. К тому же водитель впередиидущего «кадиллака» резко ударил по тормозам, и мы, резко отвернув, встряли в щель между ним и отбойником. Еще пару секунд мы тупо смотрели, как кувыркающийся металлический молот летит прямо на нас. Потом последовал удар, и…

Стоп-кадр! Удар был чуть-чуть позже, на пару секунд. А перед этим я упал. Не в метафорическом смысле, и не ощущениями, и не духом. Просто упал с высоты. Скорее всего, с дерева, поскольку в последние пару секунд вокруг меня промелькнул калейдоскоп из веток, листьев и кусочков серого неба. Вот тогда уже последовал жесткий удар и темнота. После чего в памяти случился провал, и я очнулся уже здесь, на трухлявой подстилке в бетонной тюрьме.

Что бы это значило? И как я вообще это смог запомнить и удержать в голове? Я где-то читал, что в минуты смертельной опасности внутреннее время человека словно бы замедляется. А память, наоборот, резко обостряется и фиксирует каждую мелочь. Но одно дело – читать, скептически относясь вообще к этой сомнительной теме, и уж тем более не прикладывая сие к себе любимому. А совсем другое – реально пережить это самому.

Хотя с другой стороны… Мозг человеческий – материя тонкая, и его сотрясение может привести к удивительным последствиям. Вполне возможно, что все это вокруг меня – одна сплошная галлюцинация, причем с очевидными логическими нестыковками. Очень даже может быть, что я на самом деле никуда не перемещался, а в настоящий момент лежу в реанимации, в искусственной коме и смотрю затяжной сон про мой залет в чужое тело и в иное измерение. Чтобы выйти из комы, мне, скорее всего, достаточно покинуть эту камеру, которая, условно говоря, является моей черепной коробкой. Да, это непросто, но выход из нее обязательно должен быть. Ведь я эту камеру сам и создал, силами своего воспаленного подсознания. И сам создал правила, которым сам же и должен следовать.

Однако как же жутко в гостях у подсознания… И холодно – в мешковине на голое тело. Мертвый надзиратель мне фуфайку точно не принесет – по причине своей безмозглости он даже не поймет, что мне нужно. Так что надо срочно утеплиться, пока я тут совсем не околел. Даже если для этого придется позаимствовать одежду у своего соседа по камере. Ему-то она уже точно не понадобится.

Так, преодолев страх (а ну как и этот встанет?.. – мне-то от него тут никуда не деться!) и придушив на корню брезгливость, я подошел к нише, где навечно упокоился безымянный заключенный. Одет он был вполне по местному климату – что-то вроде длинной шерстяной парки. А на ногах мертвеца были расшитые сапожки с меховыми отворотами.

Но не везет так не везет! Этот покойник пролежал здесь так долго, что мумифицировался вместе с одеждой. И парка при неловкой попытке ее снять развалилась прямо у меня в руках, открыв ремень, на котором висело что-то вроде поясной сумки. В ней обнаружились черный обкатанный продолговатый галечный камень размером с пол-ладони, толстый стеклянный фломастер с засохшей черной краской – странный гибрид маркера и чернильницы, обычный с виду грифельный карандаш и кусок плотного картона, сплошь исписанный с двух сторон аккуратным убористым почерком.

Размером чуть больше ладони, картон походил на обложку блокнота. А судя по наличию множества металлических колец на одном из краев – ею когда-то и был. Обычный такой блокнот из обычного земного магазина канцелярских товаров. У меня был такой же – в клеточку, с черным большеглазым удивленным котом на обложке, и его маленькой копией в углу на каждой странице. Когда быстро перелистываешь страницы – создается ощущение, что кот улыбается и подмигивает тебе. Но это лишь игра воображения – иллюзия, созданная сознанием. Потому что на самом деле кошки никогда не улыбаются. И уж точно никогда не подмигивают.

Мне подарили этот блокнот в первый день, когда я устроился на работу. Помнится, тогда я собирался записывать в нем ценную информацию. Но так получилось по жизни, что ценная информация всегда оставалась в моей голове. А блокнот оставался девственно чистым и со временем стал чем-то вроде талисмана. В дни, когда бытовая депрессия явно брала верх, – я пролистывал блокнот, и глазастый котофей задорно подмигивал мне, как бы говоря: «Не все еще потеряно! Все проблемы – они только в твоей голове. И в твоих силах их решить». И я – решал.

Этот блокнот был при мне и во время аварии. Сколько дней уже прошло после нее? Или уже не дней? В нижнем правом углу пожелтевшей от времени обложки отчетливо была видна рукописная цифра – «33». Почему я не удивляюсь, что она совершенно совпадает с моим возрастом? Текст оказался написан на русском языке, и это меня тоже почему-то совсем не удивило.

Но вот сам текст…

«Вот и последняя страница. Как много еще хочется сказать, и как мало осталось чистой бумаги… Но думаю, ты со временем сам во всем разберешься. Кто я? У меня много имен, все их тут не перечесть. Чаще всего враги называли меня Многоликим, а друзья – Шутником. Мое настоящее имя ты тоже однажды узнаешь и, возможно, удивишься. А пока что можешь называть меня Странником.

Вселенная, в которой ты находишься, называется Эквилибриум. В ней расположены сотни звезд, объединенных космическим потоком магического эфира, – все вместе они называются Созвездие. Примерно полторы сотни планет Созвездия обитаемы – почти все они заселены или же когда-то были заселены человеческими цивилизациями с уровнем развития земного Средневековья.

Я посетил многие миры Созвездия: где-то мои деяния запомнили на века, а где-то забыли на следующий день. Я низвергал с трона злодеев и давал надежду отчаявшимся беднякам. Я строил замки и города. Я изучил многие тайные знания, постиг секреты высокой магии и прожил сотни лет интересной и увлекательной жизни. Я покорял страны, правил мирами и создал звездную торговую империю. Я общался с богами миров Созвездия и почти достиг их уровня. Но есть лишь одно свойство, которое отличает человека от бога и которого человеку никогда не достичь, – бессмертие.

Мне кажется, я нашел решение и этого вопроса, но проверить это можно только опытным путем. Мой друг, сейчас ты находишься в подземном ракетном бункере давно погибшего мира, местонахождение которого не известно никому, даже мне. Это – мое тайное убежище, точка экстренной эвакуации, и попасть сюда не может никто – кроме меня. Да я и сам оказался здесь в результате случайного стечения обстоятельств. Если ты сейчас читаешь эти слова – значит, трюк удался. Значит, я смог обмануть смерть и вернуться оттуда, откуда еще никто и никогда не возвращался. Значит, управляемая реинкарнация возможна. Значит, ты – это я.

Чтобы вернуться к достигнутым мною высотам, тебе не надо будет полжизни скитаться по мирам, потому что я все подготовил для твоего/своего возвращения. Просто следуй путем оставленных мною подсказок – ты найдешь их на листах блокнота. Эти листы зачарованы – они не горят, не гниют и практически вечны. Следующий лист ты найдешь в ящике у шлюза грузового лифта, пойдя направо по коридору до поворота и спустившись по лестнице на нижний уровень.