Loe raamatut: «Фарт и другие рассказы»

© Дмитрий Вержуцкий, 2020

ISBN 978-5-0051-5180-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Из экспедиционной жизни

Фарт

Солнце уже совсем скрылось за плотной стеной деревьев, но темнота еще не пришла. Лишь по краям поляны в подлеске только-только появились и начали осваиваться вечерние сумерки.

За ужином Лева непривычно молчал и, судя по сдвинутым бровям и заторможенной реакции на происходящее вокруг, о чем-то усиленно думал. Давно его зная, я сразу определил, что мой приятель снова что-то затевает. Прикинув расклад, решил пока не приставать с лишними расспросами. Раз уж у Левы возникла новая идея, то ей надо дать возможность созреть.

Народ, а в основном это были студенты, сидел под навесом за длинным столом, сколоченном из толстых кедровых плах. Все что-то рассказывали, вспоминали дневные перипетии, беззлобно поддевали друг друга, искренне хохотали и развлекались разными другими способами. Бак картошки с тушенкой уже опустел, и присутствовавшие неторопливо попивали чаек и отдыхали после завершившегося дня.

Два парня из Владивостока периодически хлопали себя по рукам и коленям, вслух громко считая убиенных за сегодня комаров. С утра они поспорили на завтрашний компот, кто больше их наколотит. У обоих счет приближался к третьей тысяче. На другом конце стола девчонка из Кишинева вдохновенно вспоминала все новые подробности о ее недавней встрече на тропе с настоящим медведем. Уже не раз слышавшие эту историю, сидевшие поблизости ахали и охали, прикидывая – что же с ними во время практики случалось такого, о чем можно было бы тоже рассказать.

В тот день зоологи не ходили на дальние площадки. Собранный на ближнем трансекте послеобеденный материал получилось разобрать как раз к ужину. Все насекомые, многоножки, паучки и прочие мелкие «козявки» были распределены по систематическим группам, подсчитаны и взвешены на торсионных весах. Затем их разложили по ватным матрасикам или флакончикам из-под пенициллина с фиксатором – этиловым спиртом пополам с формалином. Этикетки сделаны, рабочие тетради заполнены, и – редкий случай – после ужина мы оказались свободны. Чаще вечером приходилось еще час-два проводить в лаборатории.

Это было нормально и привычно в полевых командировках Института географии. Здесь все подчинялось одной главной задаче – получить как можно больше данных о природе за короткий сезон экспедиционного выезда. На таежном стационаре работали климатологи, геоморфологи, геоботаники, гидрологи и другие специалисты, объединяемые географической наукой. За каждым сотрудником закреплялись несколько студентов, проходящих практику, приехавших из разных ВУЗов страны.

Время от времени таежный стационар посещали унылые затяжные дожди. Такие дни назывались «актированными», и народ, сидя по палаткам, играя в карты и шахматы, быстро начинал тосковать по привычному ритму полевой жизни. Начальство и остальные научные сотрудники с каждым днем все больше скучнели, Выскакивая под дождь по утрам, они вглядывались в небо, сереющее рваными клочьями между крон пихт и кедров, в надежде обнаружить среди туч долгожданные синие просветы. После таких вынужденных сбоев в работе, приходилось вставать в пять утра, вкалывать весь день, и еще оставаться вечеровать допоздна в лаборатории.

Метрах в ста за баней, на самой окраине полевого лагеря, в свое время студенты из Риги оборудовали «кафе». С пяток гигантских разлапистых кедров, расположившихся широким полукругом, смыкались кронами и служили неплохой защитой от несильного дождя. По центру утоптанной во время танцев полянки находилось обложенное речными камнями кострище. По окружности располагались четыре широких и длинных скамейки со спинками, также срубленные из больших кедровых плах. Перед ними на толстые чурки ставили миски с сахаром-рафинадом, дешевыми конфетами, мелким рижским, слегка горьковатым, печеньем. К столу подавали традиционный кофе, сваренный в пузатом медном кофейнике, тоже привезенном когда-то из Прибалтики.

Кофе разливали по кружкам, о чем-то рассказывали или обсуждали, спорили, загадывали загадки, играли в разные игры, пели песни. Иногда удавалось поймать хорошую музыку приемником «Спидола» – неизменным спутником геологов и полевиков в экспедициях Академии Наук. Изредка, особенно в промозглую погоду, в кофе добавлялся и спиртик. Народ здесь собирался молодой, время от времени из освещенного круга на какое-то время исчезали парочки, уединяясь в палатках.

В зоологической группе в этот год не получилось со студентами-биологами. Начальник, большой и кудрявый мэнээс Володя, буквально в последние дни перед выездом успел собрать кого смог по друзьям-знакомым-соседям. Иркутский Академгородок снабдил его тремя четырнадцатилетними шалопаями-школьниками и парой длинных девиц чуть постарше из физкультурного техникума.

С таким вот контингентом Володя отчаянно пытался выполнить все намеченные на сезон планы. Мы с Левой жили с родителями в соседних панельных «хрущевках» и учились в одном классе. У Славика папа числился замдиректора какого-то института. Их семья занимала большую квартиру в кирпичном профессорском доме. Набирался знаний Славик в другой школе, в центре города. В принципе, он был неплохим парнем, и мы с ним ладили, хотя и близко не сходились.

В тот вечер Лева куда-то исчез. Меня не особенно беспокоило его отсутствие – мало ли, может, к кому в гости зашел или спать пораньше завалился после ужина. Мы со Славиком, намазавшись, как и все, из тюбиков репеллентом «Дэта» от комаров, устроились в кафе на конце дальней лавки, слушая окружающих. Студентки-латышки в этот вечер много пели на своем красивом незнакомом языке, в основном что-то протяжное и лирическое. Воздух, насыщенный сильным ароматом пихты, привычно гудел висящей в воздухе взвесью из бесчисленной кровососущей братии. То и дело над костром стремительным угловатым полетом проносились небольшие летучие мыши-ночницы.

Ближе к полуночи все начали расходиться, ушли и мы. Левы в палатке не было. Забравшись в ватные спальные мешки, мы со Славиком прикончили сотню успевших залететь под москитный полог комаров, задули свечку, рассказали на ночь друг другу по страшной истории и быстро уснули. Спалось нам тогда по молодости и на свежем воздухе всегда хорошо. Но утром на наших широких нарах, застеленных пихтовым лапником, Левы снова не оказалось. Нетронутый спальник говорил, что он и не появлялся. Это уже было тревожно и непонятно.

Возле кухонного навеса с ветки лиственницы на толстой проволоке свисал кусок рельса. Рядом, на сыромятном ремешке находился подвешенный на гвоздь полуметровый отрезок толстой арматуры. Дежурные по кухне дважды били ею по рельсу минут за пятнадцать до начала завтрака, обеда или ужина. Это называлось «первый блям». Когда еда была совсем готова, в рельс стучали уже трижды. В полусотне метров в большом рубленном доме с пристроями по сторонам располагалась лаборатория, за ней, огибая крупные кедры и пихты, разбегались две тропки, вдоль которых нестройно белели жилые палатки. В них, чаще по двое или по трое, жили специалисты и студенты.

Отправившись после второго бляма на завтрак, мы со Славиком обнаружили за столом целого и невредимого Леву, с аппетитом уминающего гречку с тушенкой. Перебивая нас и рассказывая потоком старые анекдоты, он так и не дал возможности спросить – куда же он подевался ночью. Судя по сияющим глазам и приподнятому настроению, в Левиной жизни явно что-то произошло, и это что-то его очень и очень радовало. Славик, глянув на него, потом на меня, что-то сказал про «шерше ля фам». Мне такой вариант показался маловероятным.

После завтрака школьно-студенческий народ распределили по работам. Володя с девчонками и Славиком направился на север ставить плашки на мышей в дальнем лесоболотном урочище. Нас с Левой вдвоем он отправил самостоятельно брать почвенные пробы на площадке, расположенной в старом осиннике километрах в пяти от лагеря стационара. По пути туда Лева помалкивал, что-то снова обдумывая. Расположившись полулежа на брезентовых плащах, мы методично отрывали небольшие кусочки от большого кома дерновистой почвы, лежащего на куске полиэтилена, складывая попадавшуюся живность в толстостенные, темного стекла банки.

Ловко выдернув из горсти земли здоровенного дождевого червяка и засовывая его в морилку, Лева, наконец, прервал свое загадочное молчание и произнес:

– Значит, так. Помнишь, третьего дня ходили на дальние вырубки?

Конечно, дальние выходы сложно не запомнить. Тогда пришлось подняться в четыре утра, чтобы поспеть к рассвету на нужные площадки для отряхивания деревьев.

На рассвете, когда нет дождя и ветра, в тайге довольно прохладно даже в середине лета. Насекомые и прочая беспозвоночная мелочь в это время находится в оцепенении и плохо держится в кронах деревьев. Несколько ударов большим деревянным молотком с чуркой на конце (колотом) и вся эта живность ссыпается из кроны вниз, на расстеленные полога, сшитые из белых бязевых простынь. Когда поднимается солнце, сразу становится теплее. Если пытаться околачивать днем, те «козявки», что имеют крылья, улетают, а другие сильнее цепляются за субстрат и, даже при сильных ударах, остаются на деревьях. Поэтому, хочешь не хочешь, а приходилось отряхивать сосны, березы и кедры только рано-рано утром.

– Так вот, – продолжил Лева, – я же, ну ты в курсе, тогда отстал, в кустики захотелось. Руки в ручье ополоснул, глядь – а на дне желтое, точками блестит! – Он замолчал, поглядывая сбоку на меня и оценивая произведенный эффект. Я подумал и, с сомнением в голосе, спросил:

– Хм… Ну и что там такое желтое могло быть?

Лева сделал театральную паузу, оглянулся вокруг, наклонился поближе и тихо, но внятно произнес:

– Как что? Золото! – и повторил уже звенящим шепотом:

– ЗО-ЛО-ТО!!

Затем, еще раз осмотревшись – не подслушивает ли кто, Лева придвинулся и взволнованным голосом стал быстро излагать мне суть и ход произошедших событий.

И как он обмер, сразу поняв, ЧТО находится в ручье. И как выстраивал план действий. И как вчера, после ужина, счастливо избежав встречи с кем-либо, с саперной лопаткой в руке и рюкзаком за плечами бежал рысью по тропе к заветному ручью. Как промыл семь или восемь ведер грунта в алюминиевом тазу, прихваченном из бани, и начал аккуратно добивать остаток в эмалированной миске, круговыми движениями отгоняя в стороны песок.

– Это же фарт! Настоящий фарт!! Только тут, знаешь, какое-то золотишко-то странное оказалось! Чешуйчатое какое-то… Оно, почему-то, всплывало и всё с водой смывалось! Но я его, все равно, наловил! Правда, мало попалось, большинство чешуек, пока приспособился, уплыло…

Лева достал из нагрудного кармана энцефалитки пенициллиновый флакончик и протянул мне. На дне, действительно находилось с десяток мелких, слегка желтоватых пластинок. Впечатления они не производили.

– Да, ладно! – продолжил Лева. – Это не главное. Мою я песок, мою, а на дне такие же пластиночки стали попадаться, только черные и блестящие. Во, – смотри! – и он протянул мне другой пузырек, на треть заполненный какими-то мелкими гранулами, почти черными и на плоскости отливающими металлическим блеском. Пузырек был, хотя и маленький, но ощутимо увесистый. Видя мое недоумение, Лева пояснил:

– Ты же чувствуешь, какой тяжелый этот песочек-то намытый? Так вот, это – не золото!

К этому времени я уже понял, что в излагаемой истории все не так просто:

– Ну, и? Ты, это, ближе к делу, а то сейчас все червяки расползутся!

Лева на секунду обиженно замолк, но азарт, клокочущий в его груди, снова подтолкнул его к продолжению рассказа.

– Да как ты не понимаешь! Это же – платина! ПЛА-ТИ-НА!!

– И? И что – что платина?

– Да платина же дороже золота! Ты даже не представляешь – на сколько этот флакончик в рублях потянет!!

– Гм… И куда ты его пристроишь? – я, наконец, отловил пинцетом пытавшуюся удрать мелкую скачущую ногохвостку и поместил ее в морилку.

– Да пока не знаю, – ответил Лева, – но, думаю, что дантисты всяко возьмут. Они же золотые зубы ставят. А тут – из платины! Желающих, поди, сколько угодно найдется!

– Так… А с деньгами-то – что делать будешь? – я высыпал в сторону просмотренный грунт и набрал следующую порцию.

– Да как что?! Пенициллинку бы добрать – тогда уж точно на мопед хватит! А может, даже, и на мотоцикл! – Лева размахивал пинцетом, не замечая, как с лежащей перед ним кучки грунта, слегка извиваясь и быстро перебирая ногами, убегает в сторону личинка жука-стафилинида.

Перехватив насекомое и водворив его в эфирную атмосферу стекляшки, я представил себя обладателем мотоцикла и задумался. Прокатиться пару-тройку раз – да, интересно. Съездить куда-нибудь, наверное, можно. А так, пожалуй, мне особо мотоцикл и не нужен.

– Слышь, Левка, а зачем тебе мотоцикл?

– Не! Ну, ты же вообще ничего не понял! – Лева снова заподпрыгивал, уже не оглядываясь тревожно по сторонам. – Мотоцикл – это что? Это – свобода!

Лева на минуту замолк, перебирая почву, и, видимо, формулируя свои мечты и способы их достижения.

– Это ж можно за черемшой, за папоротником ездить в тайгу; за грибами, за ягодой! Потом шишку кедровую бить! А на рыбалку! Мне один дедок с материной работы обещал свой бредень отдать, сильно уловистый, говорил! Потом все это продаешь на рынке, и денег можно срубить – во! – Лева провел себе рукой по горлу, показывая вероятные размеры предстоящего в перспективе богатства.

– А потом? – мне было любопытно, – до каких границ протирается фантазия Левы.

Тот вскочил и, размахивая руками, начал излагать давно, по всей видимости, продуманную последовательность накопления капитала, его оборота и приумножения в умелых руках.

Левины глаза блестели, мысли во фразах приобрели отточенность и логичность. Перспективы, надо признать, были им нарисованы увлекательные и вполне конкретные. Закончив свою речь описанием уютного, утопающего в магнолиях, двухэтажного домика в Крыму в бухточке с собственным пляжем, с причалом и океанской яхтой, шикарной гоночной машиной в гараже и не менее шикарной блондинкой в качестве своей спутницы, Лева сделал перерыв в мечтаниях.

Некоторое время мы молча работали. Завершив разборку всех четырех запланированных на сегодня проб почвы, упаковав морилки в полевую сумку, а остальное – в рюкзак, мы тронулись к лагерю.

– Так это… Я к чему тебе все рассказал? Завтра Володя на базу на два дня уходит. Вечер тоже будет свободный. Рванем, помоем вместе, а то одному, как-то не очень. Что заработаем – пополам!

Как оказалось, на обратном пути, Лева наткнулся на тропе на следы большого медведя. Во вмятину когтистого отпечатка на глине медленно затекала вода из соседней лужи. Уже совсем стемнело, до лагеря еще оставалось километра четыре. Лева, с лопатой наизготовку, дошел до старой триангуляционной вышки, залез, пропустил лямку рюкзака вокруг опорного бревна и собственного ремня. Так там и переночевал на сорокаметровой высоте, немало порадовавшись почти полному отсутствию комаров. Он резонно предполагал, что риск быть задавленным медведем в одиночку неоправданно велик и предлагал теперь мне составить ему компанию.

Вечером следующего дня, соответственно снарядившись, мы рванули на место. Мойка песка из ручейка оказалась довольно нудным занятием, но за пару часов два пенициллиновых флакончика тем, что Лева называл «платиной» мы набили. На обратном пути, отдыхая на привале у небольшого ручейка, Лева снова вернулся к разговору.

– Одна только проблема. Надо бы с кем из взрослых посоветоваться. Кто в этом деле соображает. А вдруг, это – не платина? А какой-нибудь редкий металл, который еще дороже стоит? Если месторождение открыл – за это же тоже что-то дают?

– Ага, дадут. Десять лет без передачек! – меня начала веселить эта история. – Да, кстати, тяжеленький песочек-то. Может, уран? – я невинно посмотрел на Леву.

Тот быстро вытащил флакончики из кармана, повертел их в руках и засунул обратно.

– Не, он бы светился!

– Вот дурында, тебя что, в школе совсем не учили? Это ж фосфор светится, а уран, он того, невидимый. Детей потом не будет. Ты с этим, лучше, не шути, а то – фиг знает…

Лева снова вытащил добытые сокровища из кармана и воткнул пузырьки в мох подальше от себя.

– И что же делать? – его энтузиазм заметно ослаб.

– Хм, а что, если к Карлу Францевичу обратиться? – подумав, предложил я. – Он мужик что надо, лишнего никому не скажет.

Наш научный руководитель стационара был уникальным человеком. Латыш, с феноменальной эрудицией и памятью, специалист-геоморфолог, яркий и талантливый преподаватель, пропустить профильную лекцию у которого среди студентов считалось невосполнимой потерей. Защитив в сорок лет докторскую диссертацию, Карл Францевич сразу возглавил целое направление в географической науке. Обладавший огромным авторитетом, он никогда и ни на кого не повышал голоса, со всеми разговаривал уважительно, даже к нам – школьникам обращаясь только на «Вы». Время от времени с удовольствием принимал участие в посиделках в «кафе» и всегда был готов обсудить любые проблемы, ненавязчиво, но четко аргументируя и логично обосновывая свой взгляд на самые разные вещи.

На следующий день после обеда, улучив момент, мы с Левой нагнали шедшего в лабораторию Карла Францевича и сбивчиво объяснили ему возникшую проблему. Слегка улыбнувшись, тот взял флакончик со светло-желтыми пластинками, достал из кармана складную сильную лупу и внимательно осмотрел содержимое, наклоняя сосуд в разные стороны.

– Слюда! – последовал лаконичный вывод. Взяв другой флакон, он взвесил его на руке, мельком глянул через лупу и заключил:

– Пирит. Серный колчедан. В общем, сокровищ, ребята, вы не нашли, но само любопытство уже похвально! Из вас выйдет толк! На той неделе мне надо будет делать шурфы на тридцатой точке. Если хотите, попрошу Володю, чтобы он вас со мной отпустил. Там в шлихах знаки регулярно попадаются, могу вам настоящее золото показать. Хорошо? – и он удалился, оставив нас в противоречивых чувствах.

* * *

Много чего произошло в нашей жизни с тех пор. Домик в Крыму так и остался для Левы неосуществленной мечтой, хотя, следует признать, усилий в этом направлении он прилагал немало. Детская уверенность – когда-нибудь прославиться и обогатиться – так и не давала ему покоя, временные успехи бывали, но кардинально преуспеть не получалось. Наши с ним пути расходились и снова сходились. Временами мы долго не виделись, находясь в разных городах, лишь перебрасываясь парой писем в год. Иногда встречались достаточно регулярно, и я слушал рассказы о его новых приключениях, время от времени даже принимая в этих авантюрах непосредственное участие.

На днях в телефоне высветился камчатский МТС и в трубке раздался озабоченный голос Левы:

– Слушай, я тут с одним бичом познакомился. Он мне по пьяному делу подробную карту нарисовал, где в Саянах Деминский золотой водопад находится. Сведения верные, он с кем-то в лагере сидел, тот помер, а перед этим рассказал все как есть. В августе прилечу, надо найти, ты как?

Ну, вот как перед таким предложением устоять? Да никак…

– Конечно прилетай, сходим!

Один день в Решотах

Большинство дней в жизни людей пролетает, не оставляя за собой никакого следа. Но некоторые врезаются в память и вспоминаются через много лет в мельчайших подробностях.

В тот год я после второго курса универа проходил практику на стационаре, организованном географическим институтом в тайге в низовьях реки Ангары. Стационар так официально и назывался: «Приангарский таежный». География – наука объединяющая, и здесь проводили исследования почвоведы, ботаники, зоологи, гидрологи, климатологи, геоморфологи и прочий люд, занимающийся изучением – что и как происходит в природе. У каждого специалиста – сотрудника института, как правило, имелось на подхвате два-три студента, обучавшихся у них основам полевой работы. Эту молодежь приглашали из разных ВУЗов со всех концов страны, народ собирался интересный, поэтому скучать не приходилось.

Однажды вечером на базу стационара доставили телеграмму. У одной из наших девчонок, приехавшей из Томска, сильно заболел кто-то из близких. Ей срочно нужно было уехать домой. Поезд из одного плацкартного и четырех общих вагонов с тепловозом, называемый всеми «мотаня», отправлялся ежедневно поздно вечером со станции, находящейся в нескольких километрах от базы. Руководство стационара резонно рассудило, что отпускать восемнадцатилетнюю девчонку одну слишком опасно, и с ней нужно кого-то отправить для подстраховки.

Однопутная железнодорожная ветка в то время была протянута от станции Решоты на Транссибе в тайгу километров на триста на север. В ближайшие годы ее собирались довести до села Богучаны, где проектировалось строительство новой ГЭС Ангарского каскада. А пока она служила транспортной артерией, связывающей с «Большой землей» многочисленные исправительно-трудовые лагеря и редкие старые деревеньки. По дороге завозили людей и разные грузы, вывозили лес и лесоматериалы – любой лагерь в этих краях представлял собой, в сущности, большой леспромхоз, выполнявший спускаемые сверху планы по заготовке древесины.

Лагерей, в каждом из которых трудилось несколько тысяч заключенных, было много. Они стояли через пять-десять километров пути, возле станций с запасными путями, где портальные краны загружали в вагоны лес. Таким образом, остановки шли одна за другой, на них «мотаня» и стояла, пока не завершалась погрузка-выгрузка. К своему конечному пункту назначения, станции Решоты, состав приходил только утром. Большинство пассажиров в южном направлении составляли только что освободившиеся бывшие заключенные (в этих краях их называли просто «зеки»). Почти все остальные пассажиры служили в лагерной администрации или в охране, следуя в отпуск или по служебным делам. Обстановка в поезде была соответствующая.

Сопровождать уезжавшую девчонку назначили меня, как прошедшего этот маршрут уже не один раз и наиболее опытного из студентов. Начальник отряда выдал под расписку десять рублей, отдал командировочное удостоверение и напомнил о необходимости его отметить и «чтобы обязательно были круглые печати» с читаемой надписью «Решоты». Иначе, мол, без правильной отметки в командировочном, эти три дня бухгалтерия института мне не оплатит.

В поезде мы сразу забрались на верхние полки и до места добрались без каких-либо особых приключений. Поспать, правда, не удалось – слишком возбуждены и беспокойны оказались пассажиры из освободившегося из лагерей контингента. Выйдя из вагона «мотани» мы, не теряя времени, сразу помчались к кассе. Вокзалы Транссиба и ветки на Карабулу находились километрах в двух друг от друга. Оказавшись в числе первых, нам удалось быстро купить билет на ближайший скорый поезд. Уже через час я благополучно затащил тяжелый чемодан моей подопечной в тамбур остановившегося на пару минут поезда «Владивосток – Москва». Прощаясь, мы обнялись в тамбуре и искренне обещали писать друг другу письма. Проводница едва успела согнать меня на перрон, как состав тронулся. Почувствовав себя достойно выполнившим важное задание и, наконец-то, свободным, я вернулся на свой вокзал, отстоял небольшую очередь и купил обратный билет. Затем решил немного прогуляться по поселку, тем более, что до отправления «мотани» оставалось часов шесть.

При виде вывески «Столовая» на большом доме из бруса, сразу захотелось чем-нибудь перекусить. В очереди стояло несколько человек. Раздатчица никуда не торопилась. От нечего делать, я стал рассматривать помещение и находящихся в нем людей. Присутствовал большой зал с двумя десятками столов, из которых больше половины были свободными. Беленькие, с мелкими синими цветочками, клеенки покрывали столешницы, в середине каждой гнездились фарфоровые солонка и перечница, продолговатая емкость с горчицей, с воткнутой в нее деревянной лопаточкой, и чекушка столового уксуса. На окнах висели тюлевые светло-желтые шторы. Две репродукции Шишкина и Айвазовского в рамках украшали побеленные стены, возле одной из них в кадке росла настоящая пальма с пучком кожистых зеленых листьев на вершине.

Народ в зале подобрался разнородный. Рядом с входной дверью сидели четверо солдатиков из внутренних войск. В углу лежали их вещмешки, шинели и автоматы. Возле ближнего окна выпивали и закусывали трое офицеров. Один, постарше, в майорских погонах что-то вальяжно рассказывал про свой отпуск на море. Речь его изобиловала пикантными подробностями. Двое старлеев старательно внимали повествованию, угодливо кивали и дружно удивлялись.

Шесть или семь недавно освободившихся зеков сидели по одному или по двое за столами и, опустив головы, молча ели. За столиком у внутренней стены, прямо под копией картины Айвазовского, расположились двое железнодорожников, сосредоточенно и тоже молча поглощая содержимое тарелок и запивая его компотом.

Только из дальнего угла периодически доносились звуки веселья. Там пили и что-то вспоминали четверо парней в таких же энцефалитных костюмах, как и у меня, по виду – геологи или геодезисты. Их стол был заставлен разнообразной снедью, вперемешку с торчащими бутылками портвейна и стаканами. Судя по всему, ребята только что выбрались из тайги. По всей видимости, они прибыли на стоявшем перед входом в столовую грузовике-вездеходе, с надписью на кунге «Георазведка».

Очередь на раздачу сдвинулась. Я взял поднос, поставил на него стакан с томатным соком, салат со свежей капустой и взял пару кусочков хлеба. Впереди случилась заминка. Приземистый, с жестким взглядом и прожженным солнцем лицом, бывший зек никак не мог определиться с предпочитаемыми блюдами.

Раздатчица снова повторила:

– Мужчина, выбирайте скорее!

Тот пожал плечами, помялся.

– Ты это… Что-нибудь пожрать дай!

– Что Вам дать-то, мужчина?

– Ну что-что? Первое и второе!

– На первое есть борщ, щи, солянка, окрошка! На второе – котлеты, тефтели, шницель, мойва жаренная. Выбирайте!

Мужик опять затупил. Видимо, проблема выбора последние лет десять для него не существовала. Помолчав, он снова поднял глаза на раздатчицу:

– Пожрать, говорю дай!

– Борщ и котлету?

– Давай! И хлеба!

– Хлеб вон там возьмите! Гарнир какой брать будем? Есть гречка, картофель-пюре, рис.

– Ладно, это… Гречку давай!

– Пить что будем? Спирт? Водку? Есть портвейн «Кавказ», пиво свежее сегодня завезли!

Мужик явственно сглотнул, но потом мотнул головой.

– Ты чо гонишь-то, в натуре? Нельзя сейчас пить. Чаю дай! Только нормального, черного!

Женщина заполнила тарелки, достала алюминиевую кружку, засыпала туда полную горсть заварки и залила кипятком из титана. Расплатившись, зек взял поднос и пошел к столикам. Раздатчица молча покачала головой, глядя ему вслед.

Я выбрал рассольник, гуляш с картошкой и компот. Получилось на восемьдесят копеек. Пообедав, вышел на крыльцо и закурил. Было тепло, светило солнце, по небу лениво плыли кучерявые белоснежные облачка. Станция утопала в зелени, возле лужи ворковали голуби. Жизнь прекрасна! На последней затяжке вдруг вспомнил про командировочное. Черт! Как же я мог забыть? Надо же его обязательно отметить, и чтобы с печатью! Да без проблем, сейчас все сделаем, времени достаточно!

В сельсовете оказалось закрыто. Как же я не учел, что сегодня воскресенье! Обойдя подряд учреждения поселка, кучковавшиеся в центре, убедился, что почти все в выходной отдыхают. У работающих круглой печати ни в одном заведении не имелось. Разбитная деваха с кудряшками, продававшая входные билеты в общественной бане, услышав неожиданную просьбу, расхохоталась: «Да здесь клейма на многих негде ставить, какая печать? Слышь, парень, а может, просто так покувыркаемся? У меня в подсобке диванчик есть!» Несколько оторопев от такого предложения, я отмазался срочными делами и быстрым шагом направился на вокзал.

«Только прямоугольная печать есть, штамп станционный!» – сообщили мне в железнодорожной кассе. Круглая находилась в сейфе у начальника станции, который уехал на рыбалку. Я вернулся к сельсовету, путем опроса в соседних домах выяснил, где живет его председатель. Найдя нужную усадьбу, постучал в ворота. Вышедшая женщина объяснила, что муж уехал на рыбалку вместе с начальником станции. Вернется поздно, а печать у него тоже хранится в сейфе, в кабинете. Положение казалось безвыходным. Похоже, что все возможности по поиску нужной для бухгалтерии печати были исчерпаны.

С нехорошим чувством, что пообещал, но не сделал, я вернулся на перрон, откуда должна была отходить «мотаня». Сбоку за палисадником из окна одного из пристанционных зданий раздался чей-то хохот. Повернув голову и обнаружил вывеску «Решотинский линейный отдел МВД на транспорте». И тут меня осенило: «Милиция! У них же, всяко, печать должна быть!» Бросившись в открытый проем входа, я проскочил через заваленный хламом тамбур и, дернув на себя ручку внутренней двери, влетел в помещение.

Мгновенно охватившее меня чувство опасности, сообщило, что лучше бы я сюда не заходил. Из персонала в данный момент здесь присутствовали четверо пьяных вдрабадан служителей закона, сразу как-то нехорошо уставившихся на меня. В большой комнате имелось три канцелярских стола с несколькими стульями, три шкафа, кресло и сейф в углу. На одном из столов на газете лежала нарезанная колбаса и стояли стаканы с чем-то мутным. Слова, подготовленные перед этим, застряли у меня в горле.

Молчание прервал сержант, сидевший на краю стола:

– Ну, и какого… тебе надо?

– Дяденьки, помогите, пожалуйста, мне тут круглую печать поставить надо! На командировочном! Студент я, без печати сказали, что не оплатят! – как можно более жалобно высказал я свою просьбу.

Мое обращение, не сразу, но вызвало совершенно неожиданный эффект.

– Так, у нас же есть круглая печать? Есть!

Милиционеры задумались, потом переглянулись и вдруг начали хохотать. Некоторых от смеха складывало пополам! Показывая на меня пальцем, больше всех резвился тот самый сержант:

– Печать! Ему круглую печать надо! Ха-ха-ха! На командировочном!! Ой, держите меня трое, не могу!!

Стоя посередине комнаты, я попятился, ничего не понимая и продолжая по инерции просительно мямлить:

– Ну, пожалуйста… Дяденьки… Везде закрыто… Печать на командировочное… Студент я… Не оплатят… Помогите, а?

– А что, мужики, может, и правда, поставим печать? – отдышавшись от очередного приступа хохота, поинтересовался упитанный мент, единственный офицер с погонами младшего лейтенанта, сидевший в кресле.

Предложение вызвало новый бурный приступ веселья. При этом стало хорошо заметно, что все присутствующие были не то, чтобы пьяными, а какими-то дурными. «Таблеток наелись, что ли?» – злобно подумал я, а вслух побожился, что буду до конца жизни помнить их доброту, но хотелось бы документ заверить… «Надо круглую печать, вот здесь и здесь – в двух местах! А то ведь не оплатят дни…».