Волга. История главной реки России

II
Волга в составе Российской империи
Кровь и борьба на реке

Глава 3
Русский и нерусские народы на новом Волжском рубеже

Завоевание Казани и Астрахани сделало Россию многонациональной и многоконфессиональной империей. Границы этой империи сильно продвинулись на юг, а Среднее и Нижнее Поволжье стали порубежной территорией. Этот регион был первым этнически нерусским и нехристианским в составе Российской империи, и во многих отношениях методы, которых придерживались русские цари во второй половине XVI и XVII веке, стали моделью для управления пограничными территориями и нерусским населением на протяжении всего имперского периода, а в определенной степени – и в течение советского и постсоветского периодов. Среднее и Нижнее Поволжье – яркий образец того, как «империя» работала в начале Нового времени.

Власть должна была укрепить контроль над регионом, что достигалось четырьмя основными способами:

• сила, в частности военная;

• управление посредством учреждения на новых территориях административных органов Русского государства;

• идеология – распространение христианства, строительство церквей и монастырей, обращение мусульман и язычников в православную веру;

• ассимиляция – включение нерусских элит в Русское государство посредством приема их на службу и жалования земель.

Этот последний элемент был особенно важен для этнически неоднородного нехристианского региона. Российская империя показала, что может быть решительной и гибкой одновременно. Историки порой называют ее «империей различий»: на периферии ради общественной стабильности допускалось некое разнообразие, лишь бы регионы признавали центральную власть^[160].

* * *

Первыми нерусскими народностями, которые встретились русским на пути вниз по Волге, были финно-угорские племена. Одной из таких народностей была мордва, говорившая на одном из финно-угорских языков. Мордва жила близ Нижнего Новгорода и ниже по Волге. Трудно оценить реальное количество и этнический состав населения России до первых переписей населения, проведенных в XVIII веке (да и этим цифрам нужно доверять с осторожностью, считая их лишь приблизительными). Во второй половине XVIII века по разным переписям в Среднем Поволжье жило от 114 до 176 тысяч мордвинов, а в Нижнем Поволжье еще от 32 до 59 тысяч^[161]. Сегодня мордвинами считают себя около 700 тысяч жителей Российской Федерации^[162]. Удмурты (иногда называемые также вотяками) – тоже финно-угорский народ: они жили к северу от Казанской губернии, на территории современной Республики Удмуртии. Проживали удмурты и в Нижегородской губернии, хотя и составляли там незначительное меньшинство по сравнению с русскими.

Марийцы (которых русские ранее именовали черемисами) – еще один финно-угорский народ, осевший в северной части Среднего Поволжья – между Волгой и Камой. Они делятся на так называемых горных марийцев, живших на западном берегу Волги, и луговых марийцев на восточном берегу. Их язык тоже относится к финно-угорским и подразделяется на четыре взаимно понятных региональных диалекта. Во второй половине XVIII века марийцами, согласно переписи населения в Среднем Поволжье, называли себя от 48 до 54 тысяч человек. В современной России марийцев около 500 тысяч; большинство из них проживают в Республике Марий Эл. Финно-угорские народы в середине XVI века, когда была взята Казань, главным образом практиковали шаманизм и анимизм, хотя некоторые мордвины, жившие к северу от Нижнего Новгорода, обратились в православие еще до того, как эти земли были включены в состав России.

Иностранные путешественники оставили этнографические свидетельства о поволжских народах. Их описания нерусских народностей, однако, почти всегда пренебрежительны по сравнению с описанием внешности и физических данных жителей Западной и Центральной Европы, а также самих русских. Иоганн Готлиб Георги, немецкий ботаник, работавший в Российской академии наук в Санкт-Петербурге в конце XVIII века, отзывался о марийцах и мордвинах без особенного уважения: марийским женщинам, по его словам, «недостает пригожества; бодрости и суетности россиянок», а мордвинов описывал так: «Волосы у них, по большей части, русые и прямые, бороды жидкие, лица сухощавые, а женщины их редко бывают красивы»^[163]. Чаще всего, однако, иностранные путешественники отмечали склонность марийцев к магии и колдовству (что, впрочем, приписывалось и другим финно-угорским племенам Российской империи и в описываемое время, и позже): «это вероломный, разбойничий и чародействующий народ»; они «племя варварское, склонное к предательству, жестокости, ведовству и чародейству»^[164].

Чуваши расселились на Волге к юго-западу от марийцев, на западном берегу реки, на территории современной Республики Чувашии. И народ, и его язык относятся к тюркским, хотя в науке идут споры относительно происхождения чувашей, в особенности по поводу того, являются ли они потомками волжских булгар. Однако они долгое время жили среди финно-угорских племен, в том числе марийцев, которым Георги даже отдавал предпочтение перед ними: «Лицом они по большей части бледны, неповоротливее и разумом еще тупее черемис, да и около себя они не опрятнее; и в избирании пищи и приготовлении не рачительнее черемис [марийцев]»^[165]. Чувашский народ был многочисленнее марийского, удмуртского и мордовского. Во второй половине XVIII века в Среднем Поволжье насчитывалось от 240 до 300 тысяч чувашей, некоторое их количество жило и на Нижней Волге. К XVIII веку некоторые чуваши приняли ислам, но многие все еще оставались анимистами. Сейчас в Российской Федерации проживает около 1,5 миллиона чувашей, большая часть – в районе Чебоксар, столицы Республики Чувашии.

Крупнейшей этнической группой, встреченной русскими в Поволжье, были и остаются татары. Они образовывали крупнейшую неславянскую этническую группу в Российской империи и остаются таковой в современной Российской Федерации. Подсчитано, что в 1795 году в Российской империи жило около 800 тысяч татар (общее население тогда составляло около 40 миллионов)^[166]. Сейчас в Российской Федерации живет более 5 миллионов татар – в основном в Татарстане, Башкортостане и Западной Сибири (а также в Крыму, захваченном Россией у Османской империи в 1783 году); значительно число татар в Узбекистане и Казахстане. Английское слово ‘Tatar’ вызывает образ жестоких завоевателей с Востока – во многом потому, что часто служит синонимом слова ‘Mongol’, а также из-за прежнего написания ‘Tartar’, напоминающего о Тартаре – в греко-римской мифологии так называлась часть загробного мира, где наказывались грешники. Сегодня слово ‘Tatar’ имеет более узкое значение – так называют тюркоязычных людей. Этническое происхождение волжских татар продолжает вызывать споры, и мы увидим, что в XIX веке сами волжские татары предпочитали возводить его к волжским булгарам, а не к монголам.

Крупнейшая группа татар в Российской империи была сосредоточена в Среднем Поволжье рядом с Казанью. В начале XVIII века русские не составляли большинства ни в Казани, ни в Свияжске, но к концу XVIII века ситуация изменилась: на татар приходилось уже около 12–14 % населения Казанской губернии. В то время в Среднем Поволжье жило более 300 тысяч татар, еще 43 тысячи обитало на Нижней Волге^[167]. Некоторые татары, в отличие от большинства финно-угров и чувашей, жили не только в деревнях, но и в городах, были и довольно успешные татарские купцы. У татар была аристократия, в которую входили княжеские семейства и класс землевладельцев. Некоторые знатные татары служили в царском войске еще до взятия Казани. Это были первые мусульмане, встреченные русскими.

Иностранные путешественники отмечали более высокое общественное и экономическое положение татар в Поволжье. Возможно, этим объясняется тот факт, что описание внешности татар в целом более благоприятно, чем других этнических групп этого региона. Георги писал: «Изо всех их редко кто бывает ростом очень велик. Они худощавы лицом и продолговаты и кажутся здоровы. Нос у них суховатый, рот и глаза малые, но вострые и по большей части черные, волос русый и начинает уже в средних летах седеть. Сложение их вообще не дурное, походка добрая. А прямое худощавое тело в соединении с кротким и как будто несколько робким взглядом придает им милый вид.

Они честолюбивы, горды, ума не дальнего, не ленивы, но любят покоиться, ко всем ремеслам способны, по воспитанию и вере, которую они содержат крепко, чистоплотны, трезвы, умеренны и жалостны»^[168].

Барон Август фон Гакстгаузен, немецкий ученый, экономист и фольклорист, путешествовал по России в середине XIX века и писал о татарах следующим образом: «Лица у них овальные, глаза черные и живые, нос благородный и изогнутый, рот имеет изящное выражение, зубы великолепные, вообще по лицу татары относятся к кавказской расе… все их движения активны, грациозны и часто полны достоинства; женщины невелики ростом и красятся… Характер татар весьма приятен, они общительны, исполнены достоинства, дружелюбны, доверчивы, опрятны и чисты. Их прежняя антипатия и недоверие к русским не исчезли до конца, но они верны и покорны государству»^[169].

До сих пор шла речь об оседлых инородцах, живших в городах и деревнях. Однако когда русские направились после завоевания Казани на юг, к Астрахани, они вступили в контакт с кочевыми племенами, территории которых включали Волгу, но далеко ею не ограничивались: ногайцами, казахами, киргизами (или кыргызами) и калмыками. Происхождение ногайцев можно возвести как к монгольскому племени мангытов, так и к тюркским племенам; говорят они на одном из тюркских языков. Однако в XVI веке Ногайская Орда состояла из 18 тюркских и монгольских племен, которыми управляла собственная династия. Ногайцы кочевали по Северному Кавказу, Нижней Волге и Яику (переименованному в XVIII веке в Урал) к востоку от Волги; к середине XVI века ногайцы разделились на более мелкие орды (самая большая кочевала между Волгой и Яиком)^[170]. К тому времени, как Иван IV завоевал Казань и Астрахань, ногайцы обратились в ислам. Сейчас в Российской Федерации живет около сотни тысяч ногайцев, но в Астраханской области их меньше 5000. Ногайцы часто нападали на поселение, и к ним относились с подозрением или даже неприкрытой враждебностью. Английская путешественница Мэри Холдернесс в XIX веке так писала о ногайцах: «Моральные качества ногайцев можно описать только наихудшим образом, и вряд ли нашлось бы злодеяние, чрезмерно для них гнусное»^[171].

Казахи в XVI веке представляли собой конфедерацию тюркских и тюркифицированных монгольских племен, состоящую из трех орд – жузов. Большая часть земель казахов лежала к востоку от Волги (в том числе и современный Казахстан), но земли Младшего жуза располагались в том числе и неподалеку от Астрахани. Киргизы имеют смешанное монгольско-китайско-тюркское происхождение и, скорее всего, пришли с запада современной Монголии^[172]. Их язык тоже принадлежит к тюркским. Европейские путешественники XVIII–XIX веков часто считали казахов и киргизов одним и тем же народом и иногда называли их киргиз-койсаками.

Среди указанных выше народов были мусульмане (татары, ногайцы, казахи, киргизы и некоторые чуваши), анимисты (марийцы, чуваши, удмурты, мордва) и православные (мордва). А к югу от Волги русские вступили в контакт еще и с буддистами. Калмыки – западная ветвь монголов, известная также как ойраты; их язык родственен монгольскому. В конце XVI века калмыки обратились в тибетскую разновидность буддизма. Они стали своего рода аномалией: как заметил один историк, калмыки стали «аванпостом буддизма на юго-восточных рубежах Европы, инородным телом среди тюркоязычных мусульманских народов степи»^[173]. Большинство калмыков в XVI веке были данниками казахов, но группа калмыков из племени торгутов населяла Южную Волгу как минимум до 1771 года, когда около 150 тысяч калмыков откочевали с Волги обратно в Китай (см. главу 5). Вряд ли удивительно, что само слово «калмык» восходит к тюркскому «оставаться, отделяться»: возможно, в знак того, что они считались вечными «чужаками», так и не ставшими частью Монгольской империи или образованных после ее распада государств^[174].

С точки зрения русских поселенцев и иностранных путешественников, кочевые племена были опасными, буйными степняками, и контакты с ними по большей части сопровождались насилием: кочевники совершали набеги с востока и юго-востока на города и деревни поселенцев и на отдельных путешественников. В этом отношении Волга была границей: восточная степь была куда более дикой и опасной, чем заселенные и обработанные земли на западном берегу реки.

* * *

Завоевание Казани и Астрахани было лишь первым шагом к установлению русского господства над землями Среднего и Нижнего Поволжья. Государству нужно было контролировать ключевые стратегические пункты на реке и стабилизировать обстановку вокруг них. Для этого регион был передан под русское управление, а территории заселены русскими землевладельцами и крестьянами. В то же время шло активное обращение местного населения в православие. Это были сознательные действия по внутренней колонизации, которые продемонстрировали намерения Ивана IV и последующих царей установить свою власть над новыми землями и новой империей.

Сразу же после взятия Казани все татарские воины, защищавшие крепость, были убиты, а все мечети разрушены. Это должно было ясно дать понять, что теперь город был в русских, христианских руках. Татар принудительно выселили из города. В последующие годы восстания чувашских и марийских крестьян в Поволжье неоднократно подавлялись военной силой, что в итоге привело к установлению временных острогов на марийских и чувашских землях.

Более зримым и постоянным знаком присутствия российских властей стали построенные дорогой ценой крепости на Волге. В 1551 году была основана крепость Свияжск с церковью – еще до взятия Казани и в предвкушении этого события. Вскоре появились крепости Чебоксары на западном берегу Волги и Тетюши вниз по реке, к югу от Казани, а также Самара на восточном берегу. В середине XVII века были основаны новые крепости в рамках строительства так называемой Симбирской засечной черты к югу от существующих поселений. Эта черта вела с запада на восток – от Козлова^[175] и Тамбова через Саранск и Сурск (на реке Суре, которая течет параллельно Волге к западу от нее по современной Пензенской области) до Симбирска на Волге (основан в 1648 году). Новая линия укреплений ответвлялась от этой и вела к Сызрани на Волге – к западу от Самары и к югу от Симбирска^[176]. Далее к югу были основаны крепости на Волге Саратов, Царицын и Черный Яр^[177]. Они должны были усилить административные и военные позиции России на Нижней Волге^[178]: это было необходимо в связи с продолжающимися набегами ногайцев, киргизов и калмыков с юга и востока.

Крепости обычно представляли собой окруженные частоколом и земляными валами деревянные здания. Четкой демонстрацией намерений русского государства были первые каменные сооружения в новых поселениях: кремль и православная церковь. Кремлями назывались крепости, построенные либо на высоком берегу реки, либо на холме; их окружали сначала деревянные, а затем и каменные стены. В кремлях находились главные административные здания, казармы и православные церкви. Кремли строились не только для защиты, но и для того, чтобы произвести впечатление: они служили символом военной мощи русского государства и законности его действий. Однотипность архитектуры кремлей и церквей тоже была сознательной: это был подлинно русский стиль, сильно отличающийся от местной татарской архитектуры. Это свидетельствовало о том, что теперь территория принадлежала России.

Из этих крепостей в разных пунктах на Волге осуществлялась власть над поволжскими землями. Собственно говоря, контроль над рекой по сути равнялся контролю надо всеми новыми территориями. Эти поселения в первую очередь были военными аванпостами и лишь впоследствии обрели торговое и экономическое значение. Об этом можно судить по принудительному переселению служилых людей в новые города на Волге. Иван IV основал особые воинские подразделения стрельцов, участвовавших во взятии Казани в 1552 году. Они были пехотинцами и набирались изначально из вольных крестьян и торговых людей. Во второй половине XVI века эта сила была довольно эффективной; именно стрельцы составили становой хребет гарнизонов в новых волжских крепостях. В 1560-е годы казанский гарнизон включал в себя уже около 600 стрельцов^[179].

5. Установление российского контроля над Волгой

В начале XVII века Адам Олеарий, секретарь голштинского посольства, писал о Саратове, что «здесь живут одни лишь стрельцы», обязанные защищать город от калмыков. Спустившись вниз по Волге, он записал, что крепость Черный Яр имеет восемь башен для защиты и что «ввиду многих бродящих здесь кругом татар и казаков город занят исключительно стрельцами»^[180].

К середине XVII века в гарнизоне Симбирска было 1776 стрельцов, 6–8 тысяч воинов находилось в Астрахани и более 2000 – в Царицыне^[181]. Помимо стрельцов, на территориях жили и казаки (подробнее о них в следующей главе), которых можно было быстро перебросить с предыдущих границ Российской империи (то есть с территории современной Украины и Белгородской области России) на Волгу. Казаки спускались вниз по цепочке волжских крепостей по мере того, как северная часть становилась более безопасной и обжитой и нужно было защищать от кочевых набегов южные и восточные города.

Стрельцам и казакам помогали татары, служившие в русском войске – как рядовыми, так и офицерами, в том числе и командирами. Так повелось еще задолго до взятия Казани, и мусульманская вера солдат и офицеров не служила здесь препятствием (иными словами, в то время необязательно было принимать православие, чтобы служить царю). Татары воевали за царя в войнах с Литвой в первой половине XVI века. Число татар в русской армии могло быть значительным: утверждается, что в битве при Ржеве (город в верховьях Волги) из 7100 русских воинов более 5000 были татарами-мусульманами^[182]. В некоторых городах татар на русской службе было больше обычного. Например, в 1669 году в Свияжске из 149 гарнизонных солдат было 82 татарина^[183]. Татары воевали в русской армии в войнах с Польшей в начале XVII века, в русско-польской войне 1654–1657 годов и в Северной войне 1700–1721 годов^[184]. Татары, служившие таким образом русскому государству, получали особые торговые льготы^[185]; кроме того, ассимилируя татар, приглашая их на русскую службу и предоставляя татарским элитам возможности стать верными подданными царя, Россия получала возможность эффективно контролировать завоеванные татарские земли. Многие татары в Российской империи возвысились и влились в русскую аристократию.

Русское правительство создало и особую бюрократическую структуру для управления новыми землями – Казанский приказ. Этот орган отвечал не только за саму Казань, а управлял всем бассейном Волги от Казани до Астрахани, то есть всей новоприобретенной территорией. Во второй половине XVI века Казанский приказ стал одним из важнейших приказов в государстве: в его обязанности входили сбор налогов, надзор за войском на новых территориях, строительство оборонительных сооружений, охрана торговых караванов по Волге и по суше и урегулирование локальных споров. Однако основной его функцией был сбор средств – налогов и пошлин за проход торговых судов вниз и вверх по Волге. Расположен приказ был в Москве, в сердце государственной власти, и действовал от имени царя, то есть был централизованным учреждением – по сути колониальной службой в метрополии, а не местным органом^[186]. Тем самым Русское государство сохраняло централизованный контроль над своими границами: порубежные территории фактически были колониями. Независимого управления, подобного тому, например, что осуществлялось в Индии Ост-Индской компанией, не было. Казанский приказ продолжал играть важнейшую роль в формулировании колониальной политики (наряду с Сибирским приказом, выполнявшим те же функции для новых земель, присоединенных за Уралом). Только в начале XVIII века, при Петре I, произошла крупная реорганизация центрального управления и Казанский приказ был поглощен другими государственными учреждениями. В то же время Русское государство увеличило количество русских чиновников в Поволжье (и в Сибири), хотя оно по-прежнему оставалось незначительным: всей империей в 1690-е годы управляли 1739 чиновников в Москве и 1918 на местах^[187].

Российская власть на Волге во второй половине XVI и в XVII веке во многом оставалась чисто городской и осуществлялась из городов как аванпостов Русского государства. В них размещались не только солдаты, но и местные чиновники, назначаемые Москвой. Чтобы полностью контролировать территорию, России нужно было переселить на новые места и русских крестьян. Этот процесс был долгим и по сути так и не завершился, поскольку различные этнические и религиозные группы, как правило, жили отдельно друг от друга, в разных деревнях. В XVII веке состав населения на Волге стал меняться по трем причинам: 1) выделение земель за военную службу – как правило, хотя и не обязательно, русским; 2) переселение русских крестьян – плановое и спонтанное; 3) жалование земель и крестьян православным монастырям.

В Русском государстве действовала система, при которой земли жаловались в обмен на военную службу знатного землевладельца. Эти земли продолжали оставаться в собственности царя и жаловались временно (по меньшей мере в принципе), пока знатный землевладелец продолжает служить государству, либо участвуя в текущих военных кампаниях, либо неся пограничную службу. На этих землях обычно жили крестьяне, и доход, который землевладелец получал из своих владений, извлекался из выплат крестьян. Эти выплаты могли быть денежными, но изначально чаще были товарными: зерном, курами, яйцами, медом и т. д. Такова была примитивная система вознаграждений того времени (известная и в других странах этого же периода, главным образом в Османской империи). Состоящему на военной службе землевладельцу могли жаловаться имения по всей стране, и только после принятия Уложения 1649 года такие землевладельцы получили право обмениваться имениями, чтобы консолидировать свои владения. Но и на это нужно было получать разрешение у государства (в том же Уложении перечислялись наказания – битье кнутом и конфискация имущества, которым подвергался такой землевладелец, если он переставал служить государству или платить особую пошлину за отказ от службы)^[188]. В результате землевладелец часто отсутствовал в собственных имениях и по сути не мог ни контролировать работу крестьян, ни препятствовать их бегству со своих земель.

На военной службе эти землевладельцы были довольно ненадежны: собирать организованную таким образом армию было трудно и долго, офицеры приезжали в войско плохо экипированными и неподготовленными. Именно поэтому Иван IV учредил войско стрельцов – профессиональных военных, однако большая часть армии по-прежнему зависела от системы земельных наделов. Главной проблемой в этом случае была неспособность государства набрать армию на иных условиях и платить ей. Положение изменилось только в начале XVIII века, когда Петр I сделал офицерские должности в армии профессиональными и учредил регулярный рекрутский набор. Однако земли продолжали выделяться в обмен на службу и стали полностью наследственными только в 1762 году^[189].

Ценой такой системы жалования земель стало крепостное право, закрепленное тем же Уложением 1649 года. Крепостными назывались крестьяне, жившие на землях, жалуемых государством знатным служивым людям. Вплоть до середины XVI века крестьяне имели возможность уходить из таких имений, хотя это право в столетие перед принятием Уложения все больше урезалось. После этой даты крестьяне были прикреплены к своим знатным землевладельцам и не могли покинуть его земли без разрешения; их можно было переводить – с семьями или без – в другие поместья или заводы на Урале; они должны были несколько дней в неделю (как правило, три) работать на полях помещика, который мог творить суд над ними во всех случаях, кроме самых серьезных преступлений. По сути помещики «владели» своими крепостными, у которых фактически не было отдельного от поместья существования. В 1649 году такие ограничения на передвижение крестьян вытребовали у царя Алексея Михайловича самые бедные дворяне, то есть те, кто служил в армии и получал земли в обмен на свою службу, но не принадлежал к высшей аристократии: таким людям было сложнее удержать крестьян в своих поместьях. Крепостное право существовало вплоть до 1861 года: сначала потому, что земельные наделы с крестьянами были обычной наградой за государственную службу, а затем потому, что крепостной труд стал восприниматься как единственный способ возделывать землю в русской деревне.

Несмотря на все недостатки системы жалования земель за военную службу и крепостного права, она позволяла даровать государственным служащим земли на новых приволжских территориях, а получившие такие земли помещики становились лояльными Русскому государству. Среди получателей были как мелкие дворяне, которым выделялись имения с 10 душами крестьян, так и крупные земельные магнаты, уже имевшие обширные поместья в других частях страны. В любом случае землевладелец получал все деревни на своих новых землях, а крестьяне, будь то марийцы, чуваши, удмурты, мордва или татары, становились собственностью нового хозяина, его крепостными. К 1568 году дворянам и боярам было пожаловано 30 деревень с 485 крестьянскими домохозяйствами в Свияжском уезде^[190]. Впрочем, часть земель под Свияжском пустовала: регион был слабо заселен. Считается, что деревни были лишь примерно на половине земель, пожалованных в Среднем Поволжье в то время^[191].

Туда, где земля пустовала, новые землевладельцы переводили своих русских крепостных из своих имений в других частях России. Размер владений во многом зависел от качества земли. К северу от Казани было много лесов, и марийцы занимались подсечно-огневым земледелием. Там, где землю можно было пахать, государство выделяло большие имения. Князю Г. Ф. Долгорукому, одному из крупнейших земельных магнатов на Руси, пожаловали земли с более чем 400 марийскими крестьянами, а М. Г. Собакин получил не менее 47 марийских деревень, где жило более 2000 крестьян^[192]. Не всем русским дворянам нравились земли на отдаленных и опасных территориях, в особенности на восточном берегу Волги, где велика была опасность набегов кочевых ногайцев и казахов. Новый землевладелец был обязан защищать эти земли, а также служить в армии. Некоторым русским офицерам удавалось отказываться от пожалованных земель или по крайней мере выторговывать себе лучшие условия.

Для царей государственная служба была важнее национальности и даже религии тех, кто ее несет. Это был способ включения нерусских элит в состав знати и обеспечения их лояльности режиму. Татарам на русской военной службе часто жаловались земли на Средней и Нижней Волге. В целом крещеные татары могли рассчитывать на более щедрые пожалования, но земли давались и тем, кто оставался мусульманином. Например, в Казанской губернии земли получили как крестившийся Яков Асанов, так и мусульмане Хозаишевы^[193]. Татарам-мусульманам из Астрахани в 1570-е годы также выделялись земли^[194].

Неудивительно, что нерусские крестьяне часто протестовали против вторжения новых землевладельцев на их земли и поборов. Марийцы и чуваши некогда платили дань Золотой Орде, а теперь обнаружили, что должны продолжать платить русским землевладельцам, до налоговой реформы Петра I в начале XVIII века обычно натурой. Чувашские крестьяне в Ядринском уезде жаловались, что стрельцы приходили в их деревни, заставляли платить подати и наказывали «без жалости», когда заплатить было нечем. В результате некоторые крестьяне попали «в долговое рабство», а другим пришлось бежать из своих деревень^[195]. Они жаловались и на насильственное обращение в христианство, о чем будет подробнее рассказано в главе 6.

Многих русских крестьян переселяли в Среднее и Нижнее Поволжье насильно. Среди переселяемых были крепостные крупных землевладельцев (например, уже упомянутых князей Долгоруких), которые имели право переводить своих крестьян из имения в имение. Особенно интенсивно землевладельцы переводили русских крестьян на плодородный чернозем Саратовской губернии. Подсчитано, что уже к 1678 году в Саратовскую губернию было выведено более 300 тысяч русских крестьян, а к 1719 году это число достигло почти полумиллиона^[196]. К концу XVIII века большинство крепостных в Поволжье были по национальности русскими. Они составляли 64 % населения в Среднем Поволжье, 71 % населения в Нижнем Поволжье и 41 % населения дельты Волги. Это соотношение примерно сохранялось до середины XIX века^[197].

Некоторые русские крестьяне прибывали по собственному желанию: это были беглецы из других земельных владений. Среди этих беглецов были безземельные крестьяне из центральной части Европейской России, обнищавшие от неурожая или сильно задолжавшие землевладельцам, а также раскольники (староверы – см. главу 6), которые подвергались преследованиям после раскола в Русской православной церкви в середине XVII века. В 1662 году чиновники из Саранской губернии отмечали, что, помимо служивых людей, в регионе много «беглых крестьян и других людишек». Другие крестьяне, по словам чиновников, бежали на юг из Костромы и Нижнего Новгорода (оба города стоят на Волге) из-за «голода», «скудости» и «недорода»; в 1671 году описываются, кроме того, некие «Васька, да Ермолка, да Демка… с женами и с детьми от церковного расколу»^[198]. На самом деле правительство никак не могло контролировать перемещения крестьян (да и других социальных групп, а тем более кочевников) на волжские земли по меньшей мере до середины XVIII века, когда появились новые способы следить за передвижениями крепостных и возвращать беглецов хозяевам.

Важнейшей была и роль русских православных монастырей, притом не только как физического символа Русского государства: они помогали контролировать как новоприбывших, так и местных крестьян и способствовали экономическому развитию Поволжья в середине XVI и XVII веке. Можно с уверенностью сказать, что в это время государство и церковь вместе работали на закрепление русского присутствия на Волге: миссионерская деятельность дополняла военную и административную. Монастырям жаловались земли и крестьяне в Среднем и Нижнем Поволжье, часто непосредственно на берегах реки; давалось право на рыбную ловлю и другие привилегии. Государство давало монастырям земли и часто платило за их строительство. Настоятели считались практически государственными служащими: они распространяли православную идеологию и требования лояльности царю как защитнику православной веры. Монастыри же, в свою очередь, обрабатывали землю и способствовали торговле, которая часто велась на ярмарках на монастырских землях. Это было удобно, так как торговцев надежно защищали монастырские стены.