Loe raamatut: «Цена предательства. Сотрудничество с врагом на оккупированных территориях СССР. 1941—1945»

Font:

Введение
Грабительская война или политический крестовый поход?

В те дни, когда историю ХХ в. появилась возможность писать целиком, может оказаться, что в ней доминировало одно-единственное событие – гитлеровское вторжение в Россию. Этот громадный план и его провал трансформировали Российское государство из скромной азиатской страны, все еще зализывавшей раны гражданской войны двадцатилетней давности, в военную державу, господствующую в Европе вплоть до Эльбы и Адриатики. Косвенно это низвело к бессилию и позору старый баланс сил на Ближнем и Дальнем Востоке. Вероятно, также будет сделан вывод о том, что военный провал человека, отвергавшего цивилизацию, вызвал уничтожение самой цивилизации. И тем не менее, когда занимаешься изучением причин этого исключительного акта сумасшествия, так и не находишь никаких вразумительных объяснений. (Как показывает история, многие «акты сумасшествия» удавались (Александр Македонский, создание Халифата, завоевания Чингисхана и его потомков и т. д.). – Ред.)

Гитлер часто высказывался об этой войне как о войне колониальной. Он вынашивал несколько планов раздела завоеванной России, изгнания населения с огромнейших частей ее территории посредством голода и экономического давления и дальнейшей замены его на немцев или североевропейцев. Этот вздор возник не из-за опьянения военными успехами. Эти сумасбродные идеи были выведены уже в знаменитой четырнадцатой главе гитлеровской «Майн кампф» (книга Адольфа Гитлера, сочетающая элементы автобиографии с изложением идей национал-социализма, где он подробно осветил свою политическую программу. Заметна юдофобия автора. Гитлер использовал основные тезисы популярной в то время идеологии «еврейской угрозы», говорящие о монопольном захвате мировой власти евреями. Например, утверждается, что международный язык эсперанто является частью еврейского заговора. Также из книги можно узнать подробности детства Гитлера и то, как сформировались его юдофобские и милитаристские взгляды. «Майн кампф» четко выражает расистское мировоззрение Гитлера, разделяющее людей по происхождению. Гитлер утверждал, что арийская раса – люди со светлыми волосами, голубыми и серыми глазами – стоит на вершине человеческого развития. Негры, евреи и цыгане относились к «низшей расе». Призывал к борьбе за чистоту арийской расы и дискриминации остальных. – Пер.), опубликованной в 1926 г. Хотя и трудно утверждать, что в течение последующих пятнадцати лет Гитлер действовал сугубо в соответствии со своими взглядами, которые он продекларировал в «Майн кампф», по одному пункту, по крайней мере, он никогда не отступал от своей первоначальной позиции. Экономическое развитие Германии, как он всегда доказывал, лежит не в возврате своих утраченных африканских колоний, а в ее традиционной исторической области экспансии – в степях и лесостепях Восточной Европы.

В прошлом поселения немецких колонистов, причем некоторые из них были разбросаны даже до Урала и Кавказа, являлись одним из источников силы Российской империи. По плану Гитлера 1941 г. они должны быть расширены, для того чтобы образовать конструктивный пояс вокруг ядра «российского империализма». Но хоть это и было его целью при вторжении в Россию, даже Гитлер не верил, что эти огромные земельные просторы Советского Союза можно будет навсегда удержать руками чужестранцев. В марте 1941 г., еще до начала войны, он признал перед своими командующими армиями, что после разгрома России на территории бывшего Советского Союза придется терпеть самостоятельные государства. Германская политика будет поддерживать их разъединенность и слабость в военном отношении. И германские колонии будут эти государства в определенной степени разделять и разъединять.

Такова была очень схематичная картина, которую Гитлер нарисовал перед своими генералами. Уже через несколько дней он разрешил Альфреду Розенбергу, своему эксперту по России, набросать, а позднее и изменить сложный план для германских административных районов, которые должны представлять собой матрицу будущих сепаратистских государств. И после первого тура захватов, в результате которых гитлеровские армии оказались на окраинах Ленинграда, Москвы и Кавказа, Гитлер поддержал несколько программ германской и североевропейской колонизации. Но возникает вопрос: действительно ли Гитлер верил в свои «сепаратистские социалистические государства», искусственно ограниченные злокозненным германским официозом? Мог ли хоть один человек поверить в них? Важно обратить внимание на порядок гитлеровского планирования. Между июлем 1940 и мартом 1941 г. оно было исключительно военным. До мая 1941 г. вопросы экономического планирования учитывались редко, а гражданское управление – не ранее апреля 1941 г., а потом прошло уже более двух месяцев после начала кампании, когда были приняты решения о форме и характере гражданских правительств. Отсюда можно сделать предположение, что, приберегая в уме свой план колонизации еще со времени опубликования «Майн кампф», Гитлер подходил к этому вопросу эмпирически. До самых последних недель войны Гитлер не был одержимым безумцем. За вспышками ограниченного и прямолинейного мышления иногда проглядывали проблески трезвого крестьянского ума и торговца лошадьми. Этот был разум, ясно видевший существующие альтернативы, но не способный разглядеть ничего дальше успешных достижений следующего хода. Так что колониализм, с которым был связан Гитлер и от которого ему пришлось отказаться перед лицом разгрома и оппозиции своих собственных главарей, никогда вообще не продумывался, потому что Гитлер ничего не видел за пределами Германии, ставшей господствующей державой в Западной Европе благодаря разгрому почти всех своих противников.

В ноябре 1941 г. Гитлеру уже должно было быть ясно, что впервые в его военной карьере последующая акция не завершилась успехом. Будучи пока еще далек от того, чтобы отказаться от своей первоначальной грубой колониальной пропаганды в пользу более конкретных планов, он был вынужден сохранять ее в неизменной форме как стимул для еще одной военной кампании. По собственному очевидному мнению Гитлера, антибольшевистского крестового похода было недостаточно, чтобы оправдать жертвы, которые требовались от германского солдата. Гитлер никогда не предлагал немцам национал-социалистических программ, которые не содержали бы материальной приманки. И теперь, даже больше, чем ранее, этот крестовый поход против большевизма должен был выглядеть привлекательным за счет обещаний повысить жизненный уровень нации, причем повысить его за счет побежденных; при помощи обещаний земли и трофеев, захваченных у славян и евреев. Гитлер так и не смог отказаться от этой политики. Это была паутина, в плен которой он попал окончательно. Примечательно то, что даже в 1945 г. лидеры партии не могли предложить обществу перспективу какого-нибудь почетного мира на Востоке, а только ту же, что и раньше, смесь германского Lebensraum (жизненное пространство. – Пер.), простирающегося до Буга (Западного или Южного), до Днепра или до Волги – в зависимости от вкуса.

Позади этого ухода от реалий, который должен был стоить – по самым сдержанным оценкам – от пятнадцати до семнадцати миллионов жизней (далее редакция будет приводить новейшие (на 2010 г.) сведения о потерях сторон из источника: Россия и СССР в войнах ХХ века. Книга потерь / Г.Ф. Кривошеев, П.Д. Буриков и др. В данном случае цифра, приведенная автором, чрезвычайно занижена. – Ред.), таится загадка не одного человека, а целой нации. Все исторические исследования, которые оценивают эту катастрофу в рамках одной политики силы или, что еще хуже, партийной политики внутри политики силы, – это самообман. Во многом здесь вина диктатуры и демагогии (жизни по двойным стандартам), которая ведется под ней, но одни лишь они не могли породить всех зол. Никто не может объяснить самоуверенностью одной личности величайшую из всех войн, войну, спланированную для политического уничтожения самого многочисленного народа в Европе и сведения его лучших территорий до уровня колоний, населяемых другим народом. Как же так случилось, что германские генералы, а генералы – это обычно те люди, которые меньше всего желают войны, – вместе с германским кабинетом министров, государственной службой, капитанами индустрии, партийными лидерами и экономическими экспертами – не подали ни одного голоса открытого протеста? (Протестов не было и в 1914 г. – тогда у Вильгельма II были очень похожие планы. – Ред.)

Целая серия приказов по плану «Барбаросса» была передана немногим избранным, но никто из них не сумел разглядеть, что же готовилось в тот момент. Аннулирование приказов о демобилизации, о чем распорядился Гитлер после падения Франции, сосредоточение людских сил и материалов на восточной границе, цель вторжения на Балканы – все это было общеизвестными истинами. Даже если бы немецкий народ в июне был безропотно и пассивно вовлечен в войну, этим не объяснить, почему высшее военное руководство совершенно по-другому (т. е. в большинстве положительно, хотя были и трезвые головы. – Ред.) реагировало на планы Гитлера в 1941 г., чем это было в 1939 г.

Можно услышать ответ, что генералы были убеждены, что Россия окажется легкой добычей; что перспектива падения большевизма и мирового коммунизма приятна сердцу большинства немцев. Но первое предположение неверно, а второе – правдиво наполовину. Очень немногие из людей, готовивших вторжение в Россию, разделяли оптимизм Гитлера как профессионалы. Настроение, с каким они приступали к этой авантюре, было скорее похоже на мрачный порыв, преодолевший глубокое предчувствие беды. В некоторых случаях это было предчувствие, утопленное в пьяном безумии, как это случилось с губернатором Украины Эрихом Кохом, некогда русофилом. Ужасное сходство содержания речей демонстрировали Эрих Кох и другие, разделявшие с ним бремя управления и эксплуатации России, вроде Геринга, Заукеля, Розенберга и Г. Бакке (1890 (родился в Батуми в России) – 1947, в 1933–1944 гг. статс-секретарь имперского министерства продовольствия и сельского хозяйства; в 1942–1945 гг. рейхсминистр продовольствия и сельского хозяйства; в 1935–1938 гг. второй начальник Главного управления СС по делам расы и поселений. Спроектировал радикальную стратегию голода на оккупированных советских территориях, направленную на сокращение населения, – т. н. план Бакке. – Ред.), было не только в пустословии и лицемерии в стиле Адольфа Гитлера, но и в притуплении собственных чувств.

И как же составлялся этот «наркотик»? Страх и ненависть к марксизму были не в меньшей мере очевидны и среди наций-победительниц в послевоенный период, чем когда такие настроения царили при гитлеровском «дворе». Интервенция в Корее, перевооружение Западной Германии, которого никто не желал, даже сами немцы, и экономические барьеры, пересекающие Европу, дали некоторые результаты. Но не было серьезного требования политического уничтожения Советского Союза. Принижение, по отношению к западным европейцам, народов, имеющих тот же цвет кожи и относящихся к той же цивилизации (т. е. народов Восточной Европы, в частности русских, корни которых общие, индоевропейские, а основы культуры также получены от греко-римской цивилизации. – Ред.), в нашем столетии кажется таким же немыслимым, как и соседствующее мнение, что они могут быть изгнаны со своих мест проживания. Не найти таких параллелей в истории, кроме, может быть, нашествия монголов в XIII в., которые вели кочевой образ жизни и считали себя избранными Богом, а жителей городов – обреченными на уничтожение.

Состояние ума, способное ухватить такую идею, несомненно, существовало тогда, да и существует сейчас. Надо вернуться далеко назад в нынешнем (ХХ. – Пер.) столетии – к застольным разговорам Гитлера во время войны, назиданиям Мартина Бормана и речам Эриха Коха на Украине. Можно четко уловить предысторию этих изречений, ибо это не просто бредовые мысли военных времен, но вполне систематические и осознанные и вполне терпимые для их слушателей.

На нас в Англии во Вторую мировую войну обрушился нескончаемый поток проповедей и призывов наших министров о том и о сем. Точно так же и немцы. И как и нам, немцам была обещана река с кисельными берегами – но это была не обычная река. Мы помним разглагольствования по выходным дням и череду метафор людей, которые приказывали нам потуже затянуть пояса, прислониться к стенке, уткнуться в станок, заставить себя работать без передышки и растить капусту в противотанковых рвах. Мы также помним, что нам подслащивали пилюлю и что «сахара» было иногда достаточно много, потому что правительство чувствовало себя неустойчиво на подушке межпартийного перемирия. Много было сделано в жестокий военный кризис, чтобы социалисты оставались довольными. Потрясающий разгром немцев под Сталинградом в феврале 1943 г. (контрнаступление советских войск, окружение группировки Паулюса и ее ликвидация происходили 19 ноября 1942 по 2 февраля 1943 г. – Ред.) не так сильно взволновал Британию, как Белая книга британского правительства по плану социального страхования Бевериджа (доклад межведомственной комиссии по социальному страхованию и сопутствующим услугам, предлагавший широкие реформы в системе социального обеспечения. Опубликован в декабре 1942 г. – Пер.).

Для немцев правительственные ораторы предлагали не тысячелетие государства всеобщего благоденствия, а плоды хищнической войны. Народу, который определенно не приветствовал войну в 1939 г. так, как это было в 1914 г., говорилось, что это – исключительная война, которая принесет дивиденды. Буквально людям заявляли – и это неоднократно повторял почти каждый партийный лидер, – что они разжиреют на своих жертвах. Русские могут ходить голодными, потому что они к этому привыкли. Немцы – превыше всего, и так будет всегда и во веки веков.

Многие немецкие официальные лица и солдаты выражали свое отвращение к этим проповедям потоком честных, откровенных докладных записок, информационных писем, но авторам их и в голову не приходило, что ораторы, которых они критиковали, – безумцы. Можно также сказать, что это было не столь из ряда вон выходящим, потому что британский кабинет министров не считался сумасшедшим или даже нуждающимся в услугах психиатра, когда он проповедовал роскошное и праздное будущее при социалистическом планировании на маленьком острове, который тратил четырнадцать миллионов в день на чистое разрушение. И Геринг, и Стаффорд Криппс – каждый по-своему – говорили то, что нравилось большинству в аудитории. Тогда почему им приходилось столь по-разному взывать к людям, чтобы достичь одной и той же цели?

Одной из причин являлось то, что немцы проиграли последнюю войну, в то время как британцы ее выиграли. Первая мировая война не была войной ХХ в., это была последняя из войн XIX в., войной династических и имперских амбиций, не войной за идеологию или за какой-то экономический план, а войной за своего монарха и страну. В конце ее уцелевшие солдаты обеих сторон вернулись домой в состоянии глубочайшего разочарования в этой простой идее. Самыми разуверившимися стали молодые офицеры. В Англии большинство их считало, что поколение стариков, набивших им головы греческими ямбами, сделало это только ради того, чтобы пожертвовать ими в восемнадцатилетнем возрасте на алтаре Соммы (июль – ноябрь 1917 г., под Ипром в Бельгии, британцы потеряли здесь более 300 тыс. убитыми и ранеными, и почти безрезультатно. – Ред.) и Пасхендале (операция на Сомме 1 июля – 18 ноября 1916 г., где британцы и французы потеряли 794 тыс. убитыми и ранеными, захватив всего 2140 кв. км территории. Немцы потеряли 538 тыс. – Ред.), их бросили в бой под огонь артиллерии и пулеметов. Произошел дрейф к пацифизму, начавшийся в литературе и распространившийся на политику. Уже не только британский кабинет, но и само Верховное командование вступили во Вторую мировую войну, решив уклоняться от боев на истощение, чтобы избежать ненужных потерь молодых жизней.

Германия также восстала в 1918 г. против старого и против идей старины в отношении долга и традиций. Но это был совсем другой тип бунта. Их генералы не поддерживали концепцию монарха (кайзера) – провести страну сквозь огонь и воду. Они капитулировали перед союзниками, не считаясь с мнением рейхстага, и вынудили своего кайзера отречься. Если Гитлер вместе с новой генерацией политиков и недолюбливал стариков и генералов, то вовсе не потому, что те пожертвовали молодежью на полях сражений, а потому, что этих жертв было принесено недостаточно. И в Германии теперь господствовало вовсе не сентиментальное настроение, слишком много школьников погибло во Фландрии (гораздо больше молодых немцев погибло не здесь, а в боях с русскими и французами. – Ред.), а царило дикое чувство обиды, возмущения не против войны, а против цивилизации. Героем этих немцев был не Эрих Ремарк со своим «На Западном фронте без перемен», а Эрнст фон Саломон со своими «Рецидивистами». И на этом фоне Гитлер околдовывал свои толпы (он их околдовывал прежде всего на фоне разрухи и национального унижения, голода и деградации национальной культуры – результата поражения в войне, репараций и безмерной жадности и наглости как западных победителей, так и «внутренних» любителей поживиться на горе немецкого народа. – Ред.). На этом фоне он создал национал-социалистический язык, приспосабливаемый ко всем обстоятельствам. В 1941 г. этот язык столь же легко объяснил народу концепцию решения проблемы недочеловеков – славян, причем столь же легко, как и нескончаемые требования германского жизненного пространства. Ключами к этому языку были слова Diktat и Entkreisung – диктат и окружение. Это были слова, которыми первые сторонники Гитлера характеризовали Версальский договор 1919 г. (завершивший Первую мировую войну).

К 1941 г. новое поколение достигло зрелости, но в Германии синдром вражеского окружения был сильнее, чем когда-либо до этого. В течение многих лет немцев учили, что естественный обмен природными ресурсами может быть достигнут только через привилегированное положение, а это положение может быть достигнуто только войной. И как это ни парадоксально, Гитлер начал войну с Россией в тот самый момент, когда это привилегированное положение было достигнуто вообще без войны и когда самый крупный товарообмен между этими двумя странами, не имеющий аналогов в истории, прекрасно функционировал. Во время войны с Россией были даже критики, отмечавшие, что Германии нечего надеяться на то, что она сможет получить от России больше, чем то, что Россия должна была поставить по торговому соглашению февраля 1940 г. Но в точности как в 1840-х гг., когда аксиомой веры среди сторонников Лиги борьбы против хлебных законов (организация английских промышленников и экономистов; выступала за отмену хлебных законов (Corn Laws), защищала интересы промышленной буржуазии. Существовала с 1838 по 1846 г. – Пер.) было утверждение, что свободная торговля однажды отменит войну, так и сейчас считалось, что существование лазейки в форме свободной торговли должно спровоцировать войну.

Соответственно, Гитлер заявлял своим генералам, что Англия только тогда заключит мир, когда Германия станет хозяйкой всей Европы. Перед Альфредом Йодлем в августе 1940 г. Гитлер расширил эту идею еще дальше. Англия, считал он, отказалась от его мирных предложений даже после Дюнкерка, потому что заключила секретное соглашение с Советским Союзом. Вряд ли Гитлер, видевший пассивность Советского Союза, когда были захвачены Чехословакия и Польша, говорил это серьезно, но он нуждался в этом оправдании просто потому, что он рассчитал, что Йодль в нем нуждается. (Советский Союз был готов оказать, согласно договору, любую помощью Чехословакии, но последняя, под давлением Англии и Франции, предпочла принять условия Мюнхенского сговора. Польша же стала жертвой собственной политики – отказ от союза с СССР, участие в расчленении Чехословакии, поиски союза с Германией для совместного похода на Москву. Когда же тучи сгустились, польское руководство понадеялось на Англию и Францию, что и привело к национальной катастрофе. – Ред.) Психологически национал-социалистическое мышление с его выношенным настойчивым требованием автономной, самодостаточной экономики и непрерывно растущих земельных пространств уже не могло терпеть другой силы и независимости на одном и том же континенте. Весь национал-социалистический акцент на автаркию и свободу от манипуляций международного финансового рынка был сконцентрирован в четырехлетнем плане 1936 г., и этот план провалился. Как следует не разрабатывался альтернативный путь развития, ведь Германия с ее особыми ресурсами была особенно хорошо приспособлена для того, чтобы заняться промышленными инвестициями в развивающихся странах. Никогда не рассматривалось то, что такие инвестиции могут принести значительно больше настоящего блага для народа Германии, чем система европейских экономических сателлитов, привязанных к четырехлетнему плану. Вместо этого подогревалась вера, что Германия – бедная и лишенная наследства страна. Гитлер, который сам был бедным и лишенным наследства, стал естественным олицетворением этой идеи.

Таким образом, немецкий народ отождествлял себя со своим лидером и, возможно, разделял его убеждения. Когда немцы прочли в утренних газетах, что они вступили в войну со своим вчерашним союзником, их шок был, несомненно, ослаблен тем, что они не могли написать об этом в газеты. Но для подавляющего большинства это событие вообще не стало шоком. Травмирующее отождествление своих надежд и страхов с личностью их фюрера давно уже привило немцам иммунитет от шока. На Нюрнбергском процессе это душевное состояние пришлось исследовать юристам и криминалистам, у которых с каждым днем все более округлялись глаза от удивления и которых оно все более озадачивало. Советские юристы, сами подверженные травмирующему отождествлению или в любом случае привычные к его использованию, легко сделали выбор в пользу смертного приговора для всех поголовно. Западные участники процесса уехали обеспокоенными, не сходясь во мнении между собой и настолько потрясенными, что международный трибунал уже больше никогда не устраивался. В суде было зачитано четыре с половиной миллиона слов из документов и свидетельств, но они не дали ответа на загадку семидесяти миллионов немцев, которые отождествляли себя с одним человеком; никакого ответа на вопрос, могут ли новые семьдесят миллионов или, может быть, пятьсот миллионов человек превратиться в такой же невезучий народ, как немецкий в 1941 г.?

Этот феномен еще труднее принять, когда осознаешь, что Гитлер в июне 1941 г. не выполнял каких-то данных давным-давно обещаний, не выполнял клятв, не осуществлял никакой программы, за которую настойчиво бы выступал. Партийная верхушка быстро нашла ссылку на пророческие пассажи в четырнадцатой главе «Майн кампф», но осторожность не позволила ей заметить, насколько недальновидными они уже оказались. В 1926 г. Гитлер считал Россию «разложившимся государственным трупом», а Англию и Италию – единственными стоящими союзниками. Договор с Советским Союзом означал бы, что Германии придется его поддерживать в войне с Западом. Для Германии это было бы равносильно уничтожению. (Автор путает пакт о ненападении с несуществовавшим договором о военной помощи. – Ред.) Был бы Бисмарк жив в 1926 г., он бы не стал заключать союз с нацией, пребывающей в таком упадке. И Гитлер выступал не за «кампанию в стиле Александра» (Македонского. – Пер.) против России, а скорее за прогрессивную оккупацию, поскольку Российское государство продолжало разлагаться «из-за влияния еврейства и крушения старого германского руководства страной». А за прогулочным маршем германского оружия последует германский плуг.

Фактически то, что Гитлер пророчествовал в 1926 г., было, как и большинство исторических предсказаний, ретроспективой. Просто тогда перед ним была картина России в феврале 1918 г. после переговоров в Брест-Литовске. И то, что Гитлер делал во Второй мировой войне, было как раз тем, против чего он предупреждал Германию. Он заключил договор с Россией (в 1939 г. – Ред.) и планировал «кампанию в стиле Александра».

Более того, Гитлер, хотя и рассматривал Россию в 1926 г. как разлагающийся государственный труп, после 1933 г., когда пришел к власти, таких иллюзий уже не питал. Если бы в 1938 г. Гитлер продолжал верить в слабость Советского Союза, он наверняка не стал бы спорить с Западом по поводу Австрии и Чехословакии, а стал бы накапливать силы в другом месте. Примечательно, что 5 ноября 1937 г., когда Гитлер обсуждал свои военные планы с начальниками видов вооруженных сил, он проговорил четыре с четвертью часа, ни разу не упомянув о Советском Союзе. Даже в тот день, когда первый из сталинских массовых процессов над изменниками Родины должен был напомнить ему, что «государственный труп» все еще разлагается (как раз напротив – зверскими методами, но осуществлялась санация государственного организма. – Ред.), Гитлер занимался поисками жизненного пространства на юге, а не на просторах восточных степей.

Тем не менее после падения Франции Гитлер упорно игнорировал советы как своего посольского персонала в Москве, так и своих офицеров разведки, докладывавших ему о потенциальной мощи советского оружия. Теперь он убедил себя, что Россия слаба, как это уже делал в 1925–1926 гг. Неспособность Сталина обеспечить военные гарантии чехам в 1938 г. и его поддержка германской аннексии Западной Польши в 1939 г. в обмен на жалкую территориальную сделку – все это было в его глазах доказательством слабости. Гитлер не мог понять, что огромная и мощная страна способна так же страстно желать мира, что может совершать унижающие ее жертвы – как это сделала британская нация под сенью шляпы Чемберлена. Для гитлеровского примитивного менталитета опасение войны означало то же, что и неспособность воевать. Учитывая этот менталитет, почти неизбежен вывод, что первую явную уступку своему намерению напасть на Россию Гитлер сделал почти сразу же после падения Франции. Намек на это был сделан гитлеровским генералам 29 июля, и тут следует отметить, что это происходило в тот момент, когда гитлеровское Верховное главнокомандование все еще воспринимало всерьез приготовления к вторжению в Англию и когда эти приготовления еще не перешли в более позднюю стадию камуфляжа или блефа.

Не было ни малейших причин предполагать 29 июля 1940 г., что русские планируют какую-то военную акцию, потому что Гитлер становился все более могущественным. В ноябре того же года, когда его первоначальным приказам уже было около четырех месяцев, Гитлер попытался оправдать приготовления, которые начал ссылкой на поведение Советов в Юго-Восточной Европе, где Сталин увеличил свои территориальные претензии к Румынии по сравнению с теми, что выдвигал прежде в рамках пакта Молотова— Риббентропа. Дополнительный захват был похож на принцип «око за око», чтобы уравновесить германский контроль над румынскими нефтяными месторождениями, и являлся частью процесса перекройки границ и сфер интересов, который в принципе был определен между двумя державами в августе 1939 г. Каким бы ужасным ни был этот акт, но тут не было ничего такого, что могло быть неожиданным для Германии. То, что Советский Союз готовился к войне в этот момент, справедливо только в том смысле, что он стремился к укреплению своей обороны. Тон советской дипломатической переписки продолжал оставаться дружеским. Поставки российского зерна по московскому договору честно продолжались до дня германской агрессии включительно, а советские Вооруженные силы, размещенные на границе, не занимали оборонительные позиции – как об этом свидетельствовали несколько германских командующих. И поцелуй, который Сталин запечатлел на щетинистой щеке германского военного атташе Ганса Кребса (Hans Krebs; 1898–1945 – немецкий офицер и последний начальник Генерального штаба сухопутных войск вермахта во Второй мировой войне. После самоубийства Гитлера Кребс участвовал в попытке установить перемирие с советскими войсками, штурмовавшими Берлин. Вследствие категоричности в требовании безоговорочной капитуляции попытка перемирия была безуспешной. 1 мая 1945 г. застрелился. – Пер.) на вокзале 13 апреля 1941 г. не был «поцелуем Иуды», а искренним актом. Он выражал дружбу – на собственном сталинском немецком «auf ieden Fall» (при любых обстоятельствах. – Пер.).

На последних этапах подготовки раздавалась критика, и некоторые пророки несчастья были удалены – наподобие генерала Кестринга (Ernst-August Kцstring; 1876–1953 – немецкий дипломат и военоначальник, генерал от кавалерии. Выступал за привлечение граждан России к борьбе с большевизмом. Использовался в качестве эксперта по русским вопросам. С сентября 1942 г. уполномоченный по вопросам Кавказа при группе армии «А». Отвечал за формирование воинских частей из местных народов. С июня 1943 г. инспектор соединений народов Северного Кавказа. С 1 января 1944 г. генерал добровольческих соединений при ОКВ. 4 мая 1945 г. был взят в плен американскими войсками. В 1947 г. отпущен на свободу. Предусматривался в качестве свидетеля на Нюрнбергском процессе, но СССР высказался против его использования. – Пер.). Но, как и министерство иностранных дел, высшие командиры вермахта восприняли эту великую авантюру не просто фаталистически. Сравнение с более ранними событиями впечатляет. В сентябре 1938 г., незадолго до Мюнхенского соглашения, Людвиг Бек (Ludwig August Theodor Beck; 1880 – 20 июля 1944 – генерал-оберст (генерал-полковник) германской армии (1938). Лидер выступления военных против Адольфа Гитлера 20 июля 1944 г. Покончил с собой. – Пер.) ушел в отставку с поста начальника Генерального штаба сухопутных войск. Некоторые генералы обсуждали идею военного путча против Гитлера и пытались сообщить британскому правительству о своих намерениях. В августе 1939 г. даже Геринг пробовал действовать за кулисами через посредника – шведа Бергера Далеруса. После завоевания Польши почти все Верховное командование вермахта было против попыток заключения договоров с Западом. Но даже уцелевшие участники «Круга сопротивления» не утверждают, что какой-либо путч был запланирован в июне 1941 г. Генералитет не проявлял никакого отвращения к кампании, в разработку детальных планов которой он был вовлечен с декабря 1940 г. Существовали серьезные сложности. Из-за перехода Югославии на сторону противников германского альянса в апреле 1941 г. пришлось начать незапланированную военную кампанию и отложить дату вторжения на два месяца (на месяц с небольшим – с 15 мая по 22 июня. – Ред.). И даже это не отделило Гитлера от его Верховного командования. Капитан Лиддел Гарт (британский историк. – Ред.), в силу профессии любезный к генералам человек, предпочитает считать, что они не были людьми упорствующими в заблуждениях или нечестными, а просто были не от мира сего. Как он говорит, эти люди, как и многие специалисты, были весьма наивны за пределами своей сферы обитания. Гитлер преодолел их сомнения с помощью политической информации, убедившей их в необходимости нападения.