Loe raamatut: «Скоро пойдет снег»

Font:

Оливеру

Когда мы вышли из отеля, шел дождь, легкий мелкий дождь – для октябрьского Токио не такая уж и редкость. Не сказать, чтобы нам было далеко; сначала на ту же станцию, куда мы приехали вчера, потом – поезд с одной пересадкой, небольшая прогулка по маленьким улочкам, а там и музей, цель нашей вылазки. Но дождь есть дождь, поэтому я раскрыла зонтик и застегнула пальто. Ранним утром улицу заполняли люди, и большинство шли нам навстречу, со станции. Мама держалась рядом со мной, словно опасаясь людского потока, грозившего нас разделить; наверное, она думала, что если мы вольемся в этот поток, то так и будем дрейфовать по течению, а потом разделимся и уже не сможем найти друг друга. Дождь шел не сильный, но прекращаться и не думал. Под ногами уже образовался тонкий слой воды; только лежал он не на асфальте, а на маленьких квадратных плитках, хотя, если не вглядываться, разницы и не заметить.

Мы приехали в Токио накануне вечером. Мой самолет приземлился на час раньше маминого, и я ждала ее в аэропорту. Перелет изрядно утомил меня, читать не хотелось, так что я занялась своими чемоданами, купила два билета на экспресс, бутылку воды и сняла в банкомате немного наличных.

Я подумала, не взять ли маме что-то поесть или хотя бы чаю, но ведь неизвестно, как она будет себя чувствовать после самолета. Я сразу узнала ее, как только она появилась из дверей, хотя нас разделяло изрядное расстояние; я даже удивилась, что именно подсказало мне, что это она: походка, то, как она держалась, или еще что-то неуловимое. А вот она не сразу усмотрела меня среди встречающих. Я отметила, что одевается она так же аккуратно, как и раньше: коричневая блузка с жемчужными пуговицами, брюки, явно пошитые на заказ, и нефрит в ушах и на шее. Сколько я ее помню, она всегда предпочитала недорогую, но тщательно подобранную одежду, и дело не только в покрое, но и в том, как сочетались фактуры и цвета ткани. Такой тип женщин можно вспомнить по фильмам двадцати- или тридцатилетней давности: вроде бы и старомодно, но элегантно. И чемодан этот я помнила еще из детства. Он хранился в шкафу и редко использовался. На моей памяти мама один раз брала его с собой, когда летала в Гонконг на похороны отца, а потом еще раз, когда хоронила брата. Чемодан был в полном порядке, ни единой царапины, и выглядел как новый.

Это я попросила ее съездить со мной в Японию. Я уже давно жила в другом городе. Уже будучи взрослой, с некоторых пор я стала понимать, что мы нигде не бывали вместе, что это важно, хоть и не могу сказать почему. Пока не могу. Сначала она отказывалась, но я в конце концов все-таки уговорила ее и не могу сказать, чтобы это стоило мне больших усилий. Прямого согласия я так от нее и не добилась, и только по тому, что каждый раз она возражала все слабее, я поняла, что поездка состоится.

Японию я выбрала, потому что уже была там, и хотя мама – нет, я подумала, что ей будет комфортнее в другой части Азии. Быть может, то, что мы с ней обе будем здесь чужими, в некоторой степени сблизит нас. Осень и для меня, и для мамы – любимое время года. Сады и парки красивее всего осенью, чуть дальше по времени – и красота уйдет. Но вот о том, что осень в Японии – время тайфунов, я не подумала. И теперь сводки погоды не радовали; с момента нашего прилета дождь не кончался.

На станции я вручила маме билет, и мы прошли через турникеты. Пришлось поискать нужные линии и платформу, для этого надо было сопоставить название станций и цвета линий с теми, которые я отметила накануне. В конце концов я составила маршрут.

Мы послушно встали на предписанные разметкой места, несколько минут подождали поезда и вошли в вагон. Рядом с дверью оказалось свободное сиденье, я усадила маму, а сама осталась стоять, наблюдая, как за окнами катится мимо все тот же серый унылый город. Бетонные здания намокли и выглядели совсем не живописно и незнакомо. Формы я узнавала – дома, эстакады, железнодорожные переезды, но все они были немного непривычными, и это разнообразие деталей завораживало. Минут через двадцать мы пересели на другой поезд, там оказалось посвободнее, так что мне удалось сесть рядом с мамой. Я не отрывалась от окна. Дома постепенно становились все ниже, пока поезд не выкатился в пригород и большие здания не сменили аккуратные домики с белыми стенами, плоскими крышами и небольшими машинками, припаркованными на подъездных дорожках. Я вспомнила, что когда в последний раз была в Японии с Лори, то и дело вспоминала о матери. А теперь она здесь, рядом со мной, и я только время от времени обращаю на нее внимание, вспоминая, как мы с ним носились по городу с утра до вечера, стараясь увидеть как можно больше и пытаться запомнить увиденное. В той поездке мы будто вновь превратились в детей, возбужденных, болтающих без умолку, готовых в любой момент смеяться и ждущих все новых впечатлений. Я думала тогда, как буду рассказывать маме о поездке, стараясь хоть немного приобщить ее к тому, что чувствовала. Именно после того путешествия я начала учить японский язык, как будто подозревала, что он мне еще пригодится.

Из поезда мы вышли прямо на тихую улочку в зеленом районе. Дома здесь строили возле самой дороги, но люди все равно находили возможность разбивать небольшие цветники с пионами или ставить бонсаи. В детстве, как я помнила, у нас тоже был такой бонсай в белом квадратном горшке на крошечных ножках. Сомневаюсь, чтобы мама сама купила такой; скорее это был чей-то подарок, но деревце жило очень долго, и мы за ним ухаживали. Я его не любила. Причин сейчас уже не помню, но могу догадываться, что меня, прежде всего, смущала его неестественность и отъединенность от остальной растительности. Уж очень он напоминал тщательно проработанную иллюстрацию. Нет, дереву место в лесу.

Мы неторопливо прошли мимо здания со стеной из полупрозрачных стеклянных плиток и еще одного дома цвета плесени. Впереди женщина сметала листья и складывала их в мешок. Мама рассказывала о своей новой квартире; я там еще не была. Дом, в котором прошло мое детство, она поменяла на какой-то другой, в пригороде, поближе к моей сестре и своим внукам. Я спросила, как ей нравится этот новый дом, как там с магазинами, продают ли ее любимую еду и далеко ли теперь добираться до друзей? Она в ответ пожаловалась на птиц, громко орущих по утрам. Поначалу ей даже показалось, что это не птицы, а дети кричат, она вышла посмотреть, все ли у них в порядке, и только потом поняла, что это птицы. Посмотрела на деревьях и никого не увидела. В этом новом районе большие участки вдоль автострады, а дома не бросаются в глаза, можно долго ходить и никого не увидеть.

Впереди, кажется, был парк. Я сверилась с картой в телефоне и сообщила маме, что, если мы пройдем через него, дорога до музея не станет намного длинней. На подходах к парку дождь перестал, и мы сложили зонты. По первому ощущению парк был огромен. Деревья смыкались кронами над извилистыми дорожками. Я полагала, что таким и должен быть парк. Это ощущение пришло еще из детства: тусклая зелень, много деревьев и влажность явно выше обычной. Такой отдельный мир внутри остального мира.

Мы прошли мимо пустой игровой площадки с горкой, огражденной синими бортами. На металлической полосе для катания блестели большие капли дождя. Меж деревьев струились ручейки. Их русла иногда раздваивались, а немного погодя опять объединялись. Плоские камни рассекали воду, образуя крошечные ущелья или горы. Кое-где через них были перекинуты маленькие, узкие мосты. Такие часто изображают на открытках или туристических проспектах по странам Востока.

Перед отъездом я купила новенький Nikon. Это был цифровой аппарат с хорошим видоискателем и возможностью вручную выставлять диафрагму. Внешне он походил на фотоаппарат, которым мой дядя снимал нашу семью давным-давно в Гонконге. У мамы еще остались фотографии с того времени. Я их часто разглядывала в детстве, слушала рассказы о том, где и при каких обстоятельствах их сделали, но больше всего мне нравились цветные пятна, проступавшие на старой фотобумаге. Они напоминали капли масла в воде и словно прожигали изображения изнутри. Для меня фотографии хранили элегантность прежнего, давно ушедшего мира. Мама и дядя позировали в традиционном стиле, как муж и жена: она сидела, а он стоял за ее плечом. Волосы тщательно причесаны, платье с узорами, белая рубашка выглажена, а сзади фоном душные, мокрые улицы и небо Гонконга. Потом я напрочь забыла об этих фотографиях и нашла случайно в обувной коробке несколько лет спустя, когда мы с сестрой разбирали вещи в маминой квартире. Кроме фотографий в коробке нашлось множество пожелтевших конвертов и пара маленьких альбомов.

Я достала камеру, поставила выдержку и, замедлив шаг, заглянула в видоискатель. Мама ощутила, что меня нет рядом, оглянулась и моментально приняла должную позу: ноги вместе, спина прямая, руки скрещены. «Так нормально? – спросила она меня. – Или лучше встать поближе к тому дереву?» Я бы предпочла застать ее врасплох, мне нужно было лицо мамы, когда она остается наедине со своими мыслями, но я кивнула и сказала, что да, так хорошо, и нажала на спуск. Она спросила, не надо ли снять меня, но я сказала, что лучше мы пойдем дальше.

Еще за пару недель до поездки я провела много времени, тщательно выбирая подходящие места – кумирни, парки, галереи, старые, еще довоенные дома, и все думала, понравится ли это маме? В ноутбуке остался большой файл с адресами, описаниями и временем работы музеев и галерей. В комментариях отразилось мое беспокойство о том, как правильно построить поездку и наилучшим образом использовать время. Музей, куда мы направлялись, порекомендовал мне друг. Помещался музей в старом довоенном доме, построенном известным скульптором. Об этом доме много говорили в интернете, и мне хотелось повидать его собственными глазами. Я снова проконсультировалась с телефоном и сообщила, что если мы сейчас повернем вот сюда, то скоро окажемся на месте. Пока мы шли, я немножко рассказала маме, ради чего мы туда идем и что можем увидеть, но без деталей. Надо же было оставить место для личных впечатлений.

По дороге нам попалась школа, где как раз была перемена. Во двор высыпали дети, все в маленьких разноцветных шапочках; цвета, наверное, соответствовали возрасту или классу. Шумели они изрядно и вели себя совершенно раскованно. Школьная территория выглядела чистой и ухоженной, игровая площадка – яркой. Несколько учителей стояли вокруг, спокойно наблюдая за своими подопечными. Я вдруг подумала, не напомнила ли маме эта школа ту другую, католическую школу, в которую она нас записала. Вряд ли она тогда думала о качестве образования. Ее больше привлекали клетчатые шерстяные юбки, красивый синий переплет Библий и вообще общее впечатление от школы, совпадающее с ее представлениями о том, какой она должна быть. Отучившись там несколько лет, мы с сестрой получили стипендии, так что не было никакого смысла переходить в другую школу. А после школы мы обе поступили в университет: сестра – на медицинский факультет, а я пошла изучать английскую литературу. У входа в музей меня умилила стойка для зонтов. Правильно, незачем тащить лишнюю воду в старое здание. Я забрала у мамы зонтик, отряхнула и положила рядом с моим. Секции для зонтов запирались, маленький ключик я положила в карман. За раздвижными дверями было отведено специальное место, где следовало переобуться. Рядом стояла корзина с коричневыми тапочками. Пока я возилась со своими ботинками, мама выскользнула из своих и аккуратно поставила их именно так, как принято в Японии: носками в сторону входа. Такое впечатление, что она всю жизнь здесь прожила. Носки у нее оказались белее снега. Помнится, в детстве мы тоже разувались на пороге дома. До сих пор помню свое удивление, когда однажды после школы зашла к подруге и нам разрешили бегать по саду босиком. Мать девочки включила разбрызгиватели, и земля, сначала показавшаяся мне жесткой, очень скоро стала мягкой и влажной, а трава – мокрой и теплой от солнца.

Я надела тапочки и направилась к кассе. Билетерша выдала мне несколько монет сдачи, два билета и два буклета, напечатанные на отличной белой бумаге. Она объяснила, что сейчас проходят сразу две выставки: на первом этаже экспонировались работы из Китая и Кореи, а наверху – батики и другая роспись по тканям известных художников. Я поблагодарила, взяла буклеты и повернулась к маме, чтобы ввести и ее в курс дела. Попутно отметила, какая же она аккуратистка в одежде! Ну и тут же вспомнила, как тщательно она чинила наши одежки в детстве.

Я предложила пройтись по всей экспозиции, разделившись, чтобы у нас обеих было время внимательно рассмотреть отдельные работы. Но, чтобы не терять друг друга из виду, лучше не уходить слишком далеко друг от друга. Я не хотела ее волновать, припомнив страх затеряться в потоке людей после аэропорта. Но мама совершенно спокойно отнеслась к здешнему большому пространству и деловито прошла в следующий зал, держа в руках буклет. Интересно, она что, собирается его читать?

Музей располагался на двух этажах. Здесь было тихо и прохладно; деревянные полы и темные балки подчеркивали солидный возраст здания. Лестница на второй этаж выглядела маленькой, и ничего удивительного: когда-то люди здесь обитали в основном низкорослые, как раз под стать лестнице. Ступеньки поскрипывали, а посередине протерлись, образовав углубления от тысяч ног. В окна проникал мягкий молочный свет, как сквозь бумажную ширму. Я выбрала зал наугад, сложила буклет и засунула в карман пальто. Все-таки дороже первое впечатление, не искаженное никакой предварительной информацией. Наивное желание, но только так можно было увидеть вещи в их естественном виде. В застекленных шкафах чинно стояли вазы, горшки и миски, а рядом обязательно располагались рукописные карточки со временем рождения того или иного экспоната и еще какие-то слова, которые я уже не могла разобрать. Изделия выглядели грубовато, одни тоньше, другие толще, но зато сразу становилось понятно, что это ручная работа. После обжига их покрывали глазурью и раскрашивали вручную. Наверное, никто не предполагал, что миска, из которой ели, или кувшин, из которого пили, однажды станет предметом искусства. Я переходила из зала в зал, фотографируя то голубую тарелку с белыми цветами, наверное лотосами, то грязно-коричневую чашу, внутренние стенки которой неожиданно оказывались цвета яичной скорлупы. Какое-то время я еще чувствовала, что мама дисциплинированно держится позади меня, останавливалась вместе со мной, но потом вдруг обнаружила, что больше ее не вижу. Я немножко подождала в последнем зале первого этажа, не высмотрела ее и направилась наверх. По дороге мне попалась комната, где ширмы не закрывали окна; за стеклом открывался садик с камнями и багрянолистыми кленами.

На втором этаже длинный зал завешивали расписные ткани. По замыслу устроителей их можно было окинуть сразу единым взглядом или рассматривать каждую роспись отдельно. Здесь вперемежку выставлялись маленькие работы и огромные, стекавшие с потолка, словно замерзшая вода, до самого пола. Невозможно было представить, чтобы такое могли носить на себе или вешать где-нибудь еще, кроме этого большого специального зала. Роспись казалась одновременно и примитивной, и прекрасной, как в сказке. Полупрозрачные краски наслаивались и рождали новые. Так бывает, когда в детстве смотришь на небо сквозь сплошную завесу листьев. Полотнища рождали ощущение чего-то прекрасного и правдивого, давно забытого теперь, на что можно лишь смотреть, но к реальной жизни они больше не имеют отношения. Я была одновременно очарована красотой и опечалена этим смутным ощущением. Я еще походила по залам, надеясь встретить маму, но так и не нашла ее. Обнаружилась она уже снаружи, на каменной скамье рядом со стойкой, где мы оставили зонтики.

Я спросила, удалось ли ей посмотреть ткани, и она сказала, что посмотрела немного, но потом устала и решила подождать меня здесь.

Мне хотелось поговорить о том, что я видела в зале на втором этаже, и о тех чувствах, которые вызвала во мне экспозиция. По правде, мне и самой казались немного странными мысли, посетившие меня.

Я хотела поделиться мыслью о том, что когда-то на свете жили люди, смотревшие на мир – на листья, деревья, реки, траву – и видевшие в этом странную красоту, а потом еще и нашедшие возможность проникнуть в суть увиденного и передать эту суть красками на ткани. Но почему-то я не стала говорить об этом и рассказала о той комнате, за окном которой лежал маленький сад камней, специально устроенный так, чтобы можно было сесть на подоконник и долго-долго смотреть на камни, деревья или на небо. Я сказала, что, наверное, хорошо иногда остановиться и поразмышлять о времени, о прошлых годах и что, несмотря на печаль, кроющуюся в подобном занятии, такие минуты могут сделать человека счастливым.

Под вечер мы зашли в ресторан на крошечной улочке возле железной дороги. Я проложила маршрут вдоль канала; мне подумалось, что вечером он будет неплохо выглядеть. Здания вокруг нас стояли темные, такими же темными смотрелись и притихшие деревья. Крутые стенки канала обросли водорослями, вода слегка подрагивала, отражая хрупкий мир наверху. Вдоль улицы, возле кафе и ресторанов, горели неяркие фонари. Мы были в центре, но создавалось впечатление, что мы в деревне. Вот из-за таких удивительных инсталляций мне Япония и нравилась. Не поймешь, то ли стереотип, то ли правда. Мне нравилось. Я поделилась с мамой своими восторгами, она скупо улыбнулась, и я не поняла, согласна она или нет.

Ресторан занимал верхний этаж двухэтажного здания. Лестница оказалась такой крутой и узкой, что подняться по ней было непросто. Нас усадили за деревянный стол рядом с узким окном. На улице снова шел дождь. Мама давно отдала предпочтение вегетарианской кухне, так что над меню мне пришлось попотеть. Я читала меню подряд и то и дело прибегала к ее помощи, потому что понимала далеко не все, а кое-что, как выяснилось, просто забыла. Но в конце концов нам удалось сделать заказ. Я видела, как мама вздохнула с облегчением, так как хоть чем-то смогла мне помочь. Теперь она выглянула в окно и сообщила, что дождь пошел снова. Я тоже взглянула на улицу и сделала вид, будто только что заметила капли на стекле. Мама заметила, что октябрь здесь у них намного мягче, чем дома, и ей совсем не холодно, хотя куртка довольно легкая. Она поинтересовалась, как я считаю, завтра тоже будет дождь? Я пожала плечами и полезла за телефоном. Изучив прогноз, я выразила надежду, что завтра будет ясно, хотя, когда вернемся в отель, надо будет посмотреть еще раз. Мама призналась, что неделю назад чувствовала себя не очень хорошо и даже опасалась, не заболеет ли она во время поездки. Но сейчас она отдохнула, а если еще и поесть, то все будет совсем замечательно. И она не устала. Я как можно мягче поинтересовалась, о чем она сегодня думала, и мама ответила, что все было очень мило.

Порывшись в сумке, она достала небольшую книжку и объяснила, что нашла ее в магазине недалеко от дома. Это оказались гороскопы. Мама нашла нужный месяц и зачитала мне описание, соответствующее моему рождению. Дальше она пересказала явно прочитанное где-то мнение о том, что в молодости люди, рожденные под этим знаком зодиака, склонны к идеализму. Чтобы впоследствии стать по-настоящему свободными, они должны осознать тщетность своих мечтаний и смириться, вот тогда они будут счастливы. Люди моего знака любят покой, порядок и красивые вещи, но склонны к самокопанию.

Про свой собственный знак она тоже почитала, а потом выдала астрологическую характеристику и для моей сестры. По ее словам выходило, что сестра была верным, трудолюбивым человеком, однако склонным к немотивированным вспышкам агрессии и могла злиться довольно долго. Мама увлеклась и добралась до той части, в которой говорилось о совместимости людей друг с другом в зависимости опять же от знака зодиака. При этом она увлеченно принялась сравнивать своих детей, то есть нас, сначала друг с другом, а потом каждого из нас с собой.

Мне показалось, что кое-что подмечено верно, а кое-что, наоборот, совершенно не годилось. По-моему, вся ценность подобных рассуждений в том, что с помощью гороскопов вы можете легко объяснить себе действия любого человека и тем самым сделать его понятным для себя. Никакого особого откровения в этой книжке не содержалось. Ну, в самом деле, кто может сказать, что именно сделает тот или иной человек в конкретный день, не говоря уж о том, чтобы знать, что он там думает в глубине души? Мне захотелось развить эту мысль, чтобы разобраться хотя бы самой, но маме-то это зачем? Она предпочитала простые решения: по гороскопу моя сестра должна быть щедрой и вполне счастливой в обществе других людей, а мне лучше бы повнимательнее относиться к деньгам в мае. И точка. Так что я промолчала.

Еду нам принесли на двух подносах. В центре каждого стояла миска с белым рисом, а вокруг теснились тарелочки и плошечки с овощами и соусами на любой вкус. Мама высказалась по поводу каждой посудины, но в целом одобрила наши совместные усилия. Она элегантно управлялась с палочками, как, впрочем, и всегда. А у меня получалось не очень ловко, как бы я ни пыталась ей подражать, они скрещивались как раз тогда, когда я этого не хотела, в результате еда падала обратно на тарелку.

Во время обеда я поинтересовалась, не хочет ли она посмотреть что-нибудь особенное, какой-нибудь сад или пагоду. Она беспечно махнула рукой и сказала, что ей все годится. Перед приездом она пролистала путеводитель, но покупать его не стала. Но вот на обложке там была фотография ярко-красных ворот… Я припомнила, что такие ворота расположены в Киото, а поскольку наш маршрут там и кончается, она обязательно их увидит.

Я первой закончила с едой, положила палочки на край миски и подождала. Посмотрела в окно. Железнодорожная магистраль выглядела темной рекой. Шум оттуда совсем не долетал до нас. По улице проехали мужчина и женщина на велосипедах. Одной рукой они держали руль, а другой – сложенные зонтики. Шли прохожие. Время от времени кто-то заходил в магазин на противоположной стороне улицы. Витрины магазина ярко светились, и я даже могла разглядеть красочные упаковки с эмблемами знакомых брендов. Сцена показалась мне знакомой, особенно если учесть запахи, витающие в ресторане и вокруг него. Странно. Я, между прочим, думала не о своем детстве, из которого могли прийти подобные ассоциации, а о мамином, прошедшем совсем в другой стране. И все-таки было что-то узнаваемое, характерное для субтропиков, особенно в запахах чая и дождя. Откуда пришло воспоминание? Может, из ее фотографий или сериалов, которые мы вместе с мамой смотрели еще в моем детстве? Или я вспомнила ощущение от сладостей? Мама покупала их и мне, и себе. Вроде бы нам нравилось одно и то же, но в остальном-то мы были совершенно разными! Но это же оттуда, из нашего старого дома. Как, интересно, я могу чувствовать себя как дома в совершенно незнакомом месте?

Мама решительно отодвинула очередную миску и заявила, что больше не хочет. Я ее успокоила, сказав, что все в порядке, и переложила остаток риса из ее миски в свою. Дело было не в том, что я хотела есть. На дне наших мисок таился маленький синий кружок, напоминавший прудик, только когда миску наклоняли, вода в нем оставалась неподвижной. Мне просто хотелось еще раз взглянуть на него.

Наш отель располагался в одном из самых оживленных районов города, с одной стороны – вид на вокзал, с другой – на знаменитый парк. Помнится, когда я бронировала номер, то рассчитывала на повышенный комфорт, даже на некоторую роскошь. Однако теперь я не очень-то была уверена в правильности своего выбора. Отель как отель, с обычной тяжелой мебелью, такой же незапоминающейся, как в отелях по всему миру. Разве что комфорт обеспечивала как раз эта похожесть, все-таки спокойнее, когда ничто особенно не выделяется и не угрожает. Коридоры похожи на все прочие настолько, что я путалась, пытаясь найти наш номер, и постоянно сворачивала не в ту сторону. Пока мама принимала душ, я села на одну из двух односпальных кроватей и позвонила сестре. В торце комнаты было большое окно с эркером и тяжелыми шелковыми занавесями, прикрытыми тюлем. Сквозь него пробивались красные предупредительные огни на крышах небоскребов и высокой башне, наверное Токийской. На них я и смотрела, пока говорила по телефону.

Я поинтересовалась у сестры, что новенького. Мне тут же доложили, что ее дочь три дня подряд ходит в одном и том же платье. Только в ванной снимает, а потом и спит в нем. Сестра рассказала, что незадолго до отъезда попросила маму присмотреть за детьми в универмаге, вот там дочь и высмотрела свое платье, потребовала приобрести его немедленно, а когда наша мама высказала некоторые сомнения, устроила свою первую публичную истерику. Конечно, мать в панике уступила и купила платье. По словам сестры, платье было чудовищным как по виду, так и по цене. Но дочке что-то в нем понравилось, задело что-то в глубине души, невыразимое в силу возраста. К тому же оно оказалось коротковато, пришлось надставлять кружевами по подолу. Впрочем, это все равно ненадолго, скоро она из него вырастет. Теперь дети играли в саду, и на платье это отражалось самым печальным образом – оно уже потеряло первоначальный золотистый цвет, напоминая грязную тряпку.

Сестра в детстве тоже была очень возбудимым ребенком. Я ей напомнила, и она признала, что да, наверное, так, но до этой истерики в магазине она как-то об этом не думала. Я вспомнила, как однажды она разбила стеклянную палочку с водой и блестками о кирпичную стену дома. Красивая была палочка. Ее можно было наклонять под разными углами, и блескучая жидкость каждый раз по-разному перетекала из конца в конец. Очень она нам нравилась, а теперь вот мы никак не могли вспомнить, что же стало причиной ее гибели. Зато мы хорошо помнили опустошающее чувство утраты, овладевшее нами, когда палочка разбилась. Я спросила сестру, не помнит ли она, что ее тогда так достало, и она сказала, что если и помнит, то весьма приблизительно. С годами ее взрывной характер стал существенно мягче, так что теперь, особенно на работе, ее считают спокойной и уравновешенной женщиной и часто хвалят за компетентность. А тут, наблюдая за дочерью, она стала смутно припоминать, что тоже могла когда-то раскричаться и устроить истерику, потому что никто не понимал, как надо, как должно быть, и от этого становилось только хуже. Когда это случилось с дочерью, она ничего не могла поделать, кроме как позволить ей носить это дурацкое платье целыми днями, да еще пришить кружевной подол и делать вид, что понимает и одобряет дочь.

Сестра устало спросила, как проходит поездка. Я знала, что она сейчас готовится к финальной аттестации, а затем ее ждал выбор специальности, и я даже представить не могла, насколько это сложно. Наверное, ей сейчас не до нас. Тем не менее я немножко поговорила с ней о том, что пока не понимаю, нравится ли маме Япония или она здесь только ради меня.

Tasuta katkend on lõppenud.