Loe raamatut: «Любовницы Пикассо», lehekülg 2

Font:

2
Алана

Нью-Йорк,

сентябрь 1953 года

У меня есть выцветшая и надорванная фотография двух женщин на террасе. Их черные трикотажные купальники целомудренно скрывают тело от бедер до ключиц, волосы коротко подстрижены с начесом на лоб по моде двадцатых годов. Женщины глядят прямо в камеру с немного вызывающим видом.

За верандой простирается спокойное море. Даже на черно-белой фотографии вода как будто мерцает голубизной. Парусные лодки замерли в движении, женщины застыли в янтаре вечной юности и красоты. Между каменной террасой и морем тянутся пальмы с бахромчатыми верхушками и шероховатыми стволами.

Если долго глядеть на фотографию, можно ощутить тепло средиземноморского солнца.

На столе, рядом с горшком, который порос мхом, где растет кустик розмарина, лежат брошенные детские игрушки. Резиновый мячик и игральные палочки, тонкие и опасные, как вязальные спицы7. Маленькие металлические фигурки животных – корова, овца и грубо вырезанная лошадка – лежат на боку, словно устав от неугомонных детских рук.

В тени на заднем плане скрывается тайна.

Там, в нижнем правом углу, есть третья женщина, чьи очертания размыты. Камера застигла ее в движении. Она носит ситцевое платье, а не купальник; ее длинные волосы заплетены в косу. Солнце подсвечивает ее сзади, поэтому лица не видно. Ее голова окружена ярким ореолом, поэтому она может быть кем угодно.

* * *

Давайте начнем мою историю отсюда. В конце концов, начало должно быть связано с открытием. С находкой того, что было утрачено.

Моя мать. Девушка в поезде, следующем во Францию.

Будничная остановка: темный паровозный дым, ритмичный перестук стальных колес, приглушенный шум разговоров, крики утомленных детей, шелест газет.

Эта предсказуемая обыденность положила начало стечению обстоятельств, которое граничило с чудом.

Девушка сидит одна, отдельно от других пассажиров. Они ощущают неизвестную опасность, поэтому место рядом с ней остается пустым. Молодые жены с младенцами на коленях исподтишка косятся на нее, отмечая ее растрепанные волосы, бескровные губы и бледное лицо.

Она сбежала из дома к своему возлюбленному Антонио. Она впервые оказалась в поезде без сопровождения матери, отца или гувернантки. Антонио не встретил ее на вокзале, как было обещано.

Он бросил ее, и она не может вернуться домой. Она навлекла позор на родителей.

Поезд едет мимо деревьев, поселков, проселочных дорог, мужчины, который подгоняет своего мула на рынок, детей, играющих на берегу ручья и забредающих в холодную пенистую воду. Приближаясь к железнодорожному переезду, паровоз дает громкий предупредительный гудок, потом поезд останавливается на границе. Люди встают и потягиваются.

Клацанье чемоданов и саквояжей, крики; полиция проходит по вагону, проверяя билеты и документы. Ее руки дрожат, когда она достает документы, но они не обращают внимания. Кондуктор дует в свисток, и поезд окутывается громадными клубами пара. Они во Франции. Из окна за зеленью просвечивает водное пространство, и Средиземное море разворачивается в своей лазурной красе. Яхты и парусные лодки покачиваются у пристани, словно сошедшей с туристической открытки.

На следующей остановке женщина в соломенной шляпе, похожей на мужской котелок и украшенной шелковой розой, которая падает ей на глаза, заходит в вагон поезда. Она носит туфли на высоком каблуке и держит ротанговую корзинку для покупок. Из корзины выглядывают знакомые формы и доносятся соблазнительные запахи хлеба, ветчины и апельсинов. Побрякивают бутылки. Девушка, убежавшая из дома, смотрит на нее, хотя игнорировала всех остальных последние три с половиной часа.

Так начинается случайная встреча, изменяющая ход событий.

– Можно? – спрашивает новоприбывшая, глядя на пустое сиденье рядом.

Не ожидая ответа, она садится, ставит корзинку на пол, закидывает ногу на ногу и закуривает сигарету. Секунду спустя она предлагает девушке другую сигарету, и та не отказывается. Как может дурацкая шелковая роза на шляпе изменить взгляд на мир?

– Далеко едете? – интересуется новая пассажирка.

– Не очень, – отвечает девушка. Она поворачивается к окну и пристально всматривается в движущийся пейзаж.

Женщина достает из корзинки газету и разворачивает ее, делая вид, что не замечает побледневшее лицо соседки. Фотография на передовице изображает боевиков в коричневых рубашках, марширующих в Риме.

– Этот Муссолини8 обещает осушить болота, – говорит женщина, не обращаясь ни к кому в особенности. Она вздыхает и качает головой.

После этой ремарки они едут молча до следующей станции.

– Моя остановка. – Женщина встает и складывает газету. Она на мгновение задумывается. – Послушайте, я вижу, что вы в беде. Возьмите. Это адрес того места, где я остановлюсь… если вам понадобится подруга. Миру не хватает доброты, – тихо добавляет она и кладет карточку на сиденье рядом с девушкой, чьи глаза покраснели от слез. – Удачи. – Женщина подхватывает корзинку и идет к выходу. Она исчезает в клубах пара на платформе, пока девушка вертит в руках визитку.

Как можно убедиться, бегство принимает разные формы.

В последний момент перед тем, как кондуктор машет машинисту и захлопывает дверь, девушка выпрыгивает из поезда.

* * *

Это история моей матери Марти. О том, как она сбежала из дома. Но истории бывают выдумками – особенно истории, которые матери рассказывают дочерям. Моя темноволосая мать всегда аккуратно выговаривала слова, смиряя раскатистое «р-р» ее иностранного акцента.

Но это все, что известно мне о жизни матери до моего появления на свет. И мне потребовалось все мое детское любопытство и упрямство, чтобы раскопать хотя бы такую малость. До моего отца у нее был роман с неудачным побегом из дома. Незнакомка, оказавшая ей добрую услугу. После моего рождения риска больше не было.

– Моя драгоценная маленькая зануда, – говорила она, качая меня на руках, даже когда я стала подростком и закатывала глаза от ее слов. – Я лучше умру, лишь бы у тебя все было хорошо.

Многие матери так думают и даже чувствуют это. Но какая мать произносит это вслух? Есть ли более пугающие слова для ребенка?

Самовнушение о том, что материнская история должна была успокоить меня, помогало мне чувствовать прочную связь с обстоятельствами этого мира. Но теперь это не работало. Я прижалась лбом к холодному автомобильному рулю. Запах влажных зеленых полей и газонов сгущался вокруг. Ночь была чернильно-черной, и я сидела одна в автомобиле на обочине дороги.

Поэтому я рассказала себе вторую историю, которая служит якорем, – одно из моих самых ранних воспоминаний. Теплое солнце, рассыпчатый песок, шепчущий океан и приятный пряный запах, который, как я узнаю потом на уроке кулинарии, принадлежит тимьяну. Я такая маленькая, что мать может поднять меня на руки и усадить на колени. Я счастлива, как могут быть счастливы малыши, чьи нужды удовлетворяются в полной мере. Мать обвивает меня руками, воздух теплый, как в ванной, небо ярко-голубое. Момент совершенства и полноты.

Но теперь я пропала во всех смыслах слова, поэтому истории и воспоминания не помогают.

«Сделай что-нибудь», – велела я себе и полезла за картой в отделение для перчаток. Дело было ранней осенью, когда я обычно что-то заканчивала, но теперь закончилось слишком многое. Моя мать умерла несколько месяцев назад, и с тех пор меня не трогало ничто, кроме горя.

Вдобавок к этому у меня возникли трудности с оплатой счетов, а мой жених Уильям настаивал на том, чтобы мы назначили дату свадьбы. У меня закончились доводы в пользу того, чтобы не выбирать день, не покупать свадебное платье. Но я не могла вообразить проход между церковными скамьями и обмен клятвами вроде «пока смерть не разлучит нас» без присутствия моей матери, ее улыбки и слов: «Я люблю тебя».

Мое горе выходило за пределы личных границ. В стране началась «охота на ведьм», и правые радикалы охотились на коммунистов и сочувствующих. ФБР установило слежку за Альбертом Эйнштейном, потому что он присоединился к американскому крестовому походу против судов Линча9. Орсон Уэллс10, Чарли Чаплин и Мартин Лютер Кинг-младший находились в черном списке. Маккарти11 вошел в полную силу и вознамерился искоренить любые намеки на коммунистические убеждения.

Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности под руководством сенатора Маккарти едва ли обратила бы внимание на мелкую мошку вроде меня. Но я беспокоилась. Меня и некоторых моих друзей могли бы посчитать сторонниками коммунизма, поскольку мы ходили на марши и демонстрации за права рабочих. Против расовой сегрегации. За мир во всем мире.

Мой старый профессор мистер Гриппи вот-вот мог потерять свою работу в Колумбии из-за Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности. Профессор Гриппи был всемирно известным историком искусства, автором шести книг на эту тему и приглашенным лектором в Осло, Пекине и Милане. Но он внес элементы социализма в свои лекции по истории искусств, говорил о роли бедности и борьбе рабочего класса в живописи импрессионистов. Теперь продолжение его академической деятельности находилось под угрозой, а несколько книг были запрещены и даже сожжены из-за социалистических взглядов на прогресс.

А когда он пикетировал ресторан на Пятой авеню, где отказывались обслуживать латиноамериканцев и чернокожих, я стояла рядом с ним.

Тогда моя мать была жива. Она одновременно гордилась мной и боялась за меня.

– Если на демонстрацию приедут полицейские, немедленно уходи, – говорила она. – Обещаешь?

Полицейские пришли. И фотографы тоже. Демонстрант рядом со мной получил удар в лицо, и я осталась, чтобы перевязать шарфом его окровавленную голову, прежде чем найти запасную дверь универмага и спрятаться за ней. Меня трясло от страха и ярости, так что я едва смогла повернуть дверную ручку. Когда я пробегала мимо отдела духов, продавщица посмотрела на меня и кивнула в сторону лифта. Я провела большую часть дня в кафетерии, стараясь сдержать дрожь в руках. До сих пор я не видела, как полицейские избивают людей.

Сидя в автомобиле и переживая события того дня, я поняла, что ничего не смогу поделать с Комиссией по расследованию антиамериканской деятельности или с моим женихом. Но я могла что-то сделать со своими быстро сокращающимися планами на полноценную работу и быстро истощающимся банковским счетом.

Вот карта. Но карты полезны, только если ты знаешь, где находишься.

Мой план был великолепно простым: собрать сумку, проверить отключение всех электроприборов в моей квартире на Перл-стрит и провести материнский «Фольксваген» по бульвару вдоль реки до съезда, рекомендованного путеводителем «Мишлен». Доехать до частного поселения Сниден-Лендинг в престижном районе Пасифик-Пэлисейдс и найти дом Сары Мерфи. Сары, которая была подругой Пикассо.

Я постучусь в дверь и попрошу об интервью. Это будет после ужина, и если Сара принадлежит к типичным представительницам своего поколения (Гертруда Стайн12 назвала его потерянным), то она выпьет несколько коктейлей, немного вина, а то и кое-чего покрепче. Она будет в благодушном и разговорчивом настроении. Если интервью, как я надеялась, будет достаточно долгим, то я остановлюсь в каком-нибудь уютном загородном отеле, а утром отправлюсь на Манхэттен.

Я вернусь в Нью-Йорк с богатым материалом для статьи, а эта статья приведет к новой работе. В итоге я надеялась получить постоянное место на факультете искусствоведения.

Но после получасового блуждания кругами по улицам и переулкам я поняла, что безнадежно заблудилась, и притормозила на обочине. Фуры проносились мимо с такой скоростью, что маленький черный автомобиль моей матери покачивался на рессорах. Теперь автомобиль принадлежал мне, но я то и дело находила напоминания о ней: заколки под сиденьями, кружевной носовой платок в отделении для перчаток… Каждая находка была как удар ножом в живот и отдавалась болью во всем теле.

Пабло Пикассо был любимым художником моей матери, ее эстетическим эталоном. Репродукции его картин были развешаны в моей детской комнате. Рука, держащая цветок. Лица со смещенными глазами и носами. Цирковые фигуры, гитары и бои быков. У других детей были картинки Матушки Гусыни или Микки-Мауса – у меня был Пикассо.

В нашей квартире Пикассо был почти богоподобным персонажем или по меньшей мере великаном – величайшим из когда-либо живших художников с разнообразными и плодотворными фазами творчества: ранний кубизм, голубой период, розовый период, неоклассический период с монументальными фигурами, женщины с безмятежными лицами, которые никогда не смотрели на художника при позировании, а значит, не смотрели на зрителя. Дешевые репродукции украшали стены нашей квартиры.

– Слишком много истории, слишком много прошлого, – прошептала моя мать, когда мы проходили по залам музея Метрополитен, посвященным эпохе Возрождения. – Пойдем! Давай перенесемся в двадцатый век, где нам самое место.

Она потащила меня за собой – маленькую девочку, готовую последовать за матерью куда угодно. Мы вернулись на улицу и направились в центр города, к галерее Поля Розенберга13 на Восточной 57-й улице. Там мы провели много времени, восхищаясь полотнами Матисса, Брака14 и Пикассо. Смотрители знали нас по именам и приносили матери чашечки кофе, пока мы сидели и рассматривали картины, которые никогда не смогли бы купить.

* * *

Моя мать привела меня к Пикассо, а живопись Пикассо привела меня к Дэвиду Риду.

Рид, редактор «Современного искусства», не хотел давать мне работу. Некоторые авторы – смышленые юнцы и свежеиспеченные выпускники Гарварда, Корнелла и Йеля – обмолвились об этом на коктейльном приеме.

– Исполнительный совет практически заставил его, – пояснили они. – Скажите, вы были королевой выпускного бала? Мы встречались на вечерней праздничной вакханалии?

Они ни разу не спросили о теме моего диплома, а иногда их взгляды не поднимались выше моей груди.

Я пользовалась вниманием на этом приеме, но как только речь заходила о работе, меня начинали избегать. Предполагалось, что я должна сидеть дома, присматривать за детьми и готовить еду. Или, по крайней мере, работать в машинописном бюро. Война закончилась, и мужчины вернулись домой, поэтому женщин гораздо меньше приветствовали в качестве квалифицированной рабочей силы, чем это было во время войны. Клепальщицу Роузи15 сослали в родительский комитет.

– В самом деле? – озадаченно спросила я, когда Дэвид Рид предложил мне написать статью о Пикассо. – Я знаю как минимум трех других журналистов, которые сейчас пишут статьи о нем.

– Тогда вам лучше найти что-то такое, чего у них нет. – И он стал перебирать бумаги на столе, демонстрируя свою занятость.

– Думаю, вместо этого стоит написать статью об Ирен Лагю.

– О ком? – Рид поднял голову и вынул трубку изо рта, чтобы состроить удивленную мину.

– Ирен Лагю, парижанка. Она много общалась с сюрреалистами и тесно дружила с Аполлинером16 и Пикассо. Ее работы были весьма авангардными и влиятельными. Я видела несколько ее картин в прошлом году на выставке в Национальной галерее.

– Никогда не слышал о ней. Женщина! Полагаю, как художница она была слишком незначительной. И я думал, что Пикассо был темой вашего диплома.

– Теперь у меня другие интересы.

На самом деле, размышления о Пикассо воскрешали острую боль от утраты матери. И была еще одна горькая правда. Пикассо находился во Франции; я находилась в Нью-Йорке – и у меня почти закончились деньги.

– Не Лагю, а Пикассо, – сказал он. – Другого не дано.

– Пусть будет Пикассо, если иначе нельзя. – Перспектива остаться без работы беспокоила меня. – Расходы будут оплачены? Поездки?

Рид издал неприятный смешок.

– Для внештатного автора? Разумеется, нет.

– Тогда как… – я не закончила вопрос, потому что уже знала ответ. Он хотел, чтобы я потерпела неудачу. Ему не была нужна женщина на страницах его журнала, его мужского клуба.

Он улыбнулся мне. Это была недружелюбная улыбка; она больше напоминала оскал кошки, готовой съесть канарейку.

* * *

Это было две недели назад. С тех пор я постоянно занималась исследованиями и читала, стараясь найти подход к выполнению этого невыполнимого задания. Каждое прочтенное слово и каждая моя пометка возвращали к воспоминаниям о матери, о мучительном факте ее смерти.

Я решила сосредоточиться на двух картинах Пикассо. «Любовники» были написаны в Южной Франции в начале двадцатых годов, а его шедевр «Герника»17 появился в следующем десятилетии. «Любовники» – интимное полотно, проникнутое поэзией; «Герника» – душераздирающее высказывание о войне – была создана в 1937 году после бомбежки маленького баскского городка, через пятнадцать лет после «Любовников». «Герника» была наполнена насилием и служила свидетельством целенаправленного и обдуманного убийства мирных людей во время гражданской вой- ны в Испании, предчувствием еще более крупной войны на европейском континенте и в Тихом океане.

В 1939 году, когда огромная фреска впервые приехала в Соединенные Штаты, а мне было пятнадцать лет, мать отвела меня в галерею Валентино на 57-й улице, чтобы посмотреть на нее. В галерее было полно народу, и мы часами стояли в углу, чтобы подойти поближе. Пришлось подождать до закрытия, и тогда мы прошли вдоль фрески, все двадцать футов – медленно, как моя мать проходила остановки на крестном пути во время Великого поста. Она плакала, как и многие другие зрители. Это произошло и все еще происходило в Испании, где солдаты Франко убивали людей, где началась война, разрушившая наши надежды.

– Ее зовут Сара, и она замужем за Джеральдом Мерфи, – объяснила я моей подруге Элен за коктейлями в нашем любимом баре на Западной 14-й улице. – Богачка из Лонг-Айленда. Была представлена при королевском дворе в Лондоне, имеет дом на побережье, разводит пони, играет в теннис. Но у нее творческая натура… или она стала такой. Она дружила с Пикассо и, насколько мне известно, несколько раз позировала для него. Его «Женщина в кресле» – это портрет Сары. Ее муж тоже писал картины, когда они жили во Франции. У нее было трое детей, но выжила только дочь, а сыновья умерли.

В баре в выходные было многолюдно. Мы с Элен сидели у деревянной стойки как можно ближе друг к другу, чтобы избегать локтей и пролитых напитков других посетителей.

– Очень жаль, – сказала Элен и достала сигарету из сумочки. – Как ты узнала о ней?

– Из бумаг в письменном столе моей матери. Там была газетная вырезка с сообщением, что Джеральд и Сара продают свою виллу во Франции, плюс несколько предложений о Мерфи и их блестящей светской жизни, об их дружбе с Коулом Портером18, Скоттом и Зельдой Фицджеральд… и Пабло Пикассо.

Я также обнаружила неоплаченные счета, письма, ожидавшие ответа, и уведомление от управляющего домом о будущей покраске коридора. Я пережила очередной момент осознания реальности ее смерти и проплакала до конца вечера. Я чувствовала себя взломщицей, перебирая ее вещи, пока не поняла, что теперь это мои вещи. Мои счета. Мои письма, ожидающие ответа. Мое дело – напомнить управляющему насчет коридора.

– Возможно, если мне удастся найти супругов Мерфи, они дадут мне какой-то новый материал о Пикассо для статьи, – сказала я, перекрикивая гомон в помещении бара. – Мы можем позволить себе выпить еще по одной?

– Почему бы и нет? Завтра будет завтра, а сегодня еще не закончилось.

Элен помахала пустым бокалом из-под мартини, и бармен направился к нашему концу стойки.

– У Джеральда была короткая художественная карьера в Париже двадцатых годов, – продолжала я. – У него нет крупных работ, но он был знаком со всеми, как и его жена. А теперь они живут в Нью-Джерси.

Мы были работающими девушками и экономили, чтобы купить чулки или губную помаду, в ожидании лучших времен. Мы обе понимали, что еще много лет можем называться девушками и по-прежнему ждать у моря погоды, пока не станем ожесточенными старыми девами, потому что лучшие времена так и не наступили. Приближаясь к тридцати, мы уже различали эту черту.

Элен отсалютовала мне своим мартини.

– Надеюсь увидеть физиономию Рида, когда ты вручишь ему эту статью!

– Я тоже. Но сперва мне придется убедить Мерфи, чтобы они поговорили со мной.

Была и другая проблема. Прах моей матери в урне на книжной полке ожидал упокоения. Вот только мать не говорила мне, где хочет его развеять. Еще один из ее многочисленных секретов… И Уильям, который хотел жениться на мне, уставший от ожидания и от проволочек с моей стороны.

– Будет хорошо выбраться из Нью-Йорка на день-другой, – сказала я. – Элен, если кто-то будет искать меня, когда я отправлюсь к Саре Мерфи, просто скажи, что не знаешь, где я. Хорошо?

– Даже Уильяму?

– Даже Уильяму.

– Если ты находишься в одном из списков Маккарти, тебе будет лучше выйти замуж и сменить фамилию, – сказала Элен.

– Возможно.

Мы допили мартини и надели пальто.

– А знаешь, он коммунист, – сказала я. – Уже давно.

– Кто?

– Пикассо.

* * *

Сидя в автомобиле на темной обочине Пэлисейд-роуд, я думала о том, что Дэвид Рид запланировал мою неудачу. Он знал, как невероятно трудно найти новый материал о таком знаменитом художнике, как Пикассо: особенно потому, что я не могла лично побеседовать с ним. Дэвид Рид не хотел, чтобы женское имя оскверняло его журнал. Я провела несколько славных минут, мечтая о возмездии, о моих многочисленных статьях, о Пулитцеровской премии и о том, как исполнительный совет предлагает мне должность шеф-редактора журнала… и увольняет Рида. «Как тебе такое, мистер Рид?»

Дорожное движение становилось все менее активным. Было почти восемь вечера, и я слышала, как звуки ночи сплетаются с более громким городским шумом: уханье совы, странные стоны ветра, дующего над рекой Гудзон за жилыми кварталами. Сумерки окрасили яркие осенние листья в ржаво-серый цвет, а теперь подступающая ночь стирала все краски.

Было уже слишком поздно стучаться в дверь Сары Мерфи, даже если бы я смогла найти ее. «Просто поеду, – решила я. – Черта с два я буду спать на обочине!»

7.Старая детская игра, где раскладываются разноцветные палочки и нужно собрать как можно больше, не сдвинув соседние. (Прим. пер.)
8.Бенито Амилькаре Андреа Муссолини – итальянский политический и государственный деятель, публицист, лидер Национальной фашистской партии, диктатор, вождь, возглавлявший Италию как премьер-министр в 1922–1943 годах. Первый маршал империи.
9.Суд Линча – убийство человека, подозреваемого в преступлении или нарушении общественных обычаев, без суда и следствия, обычно толпой. «Суд Линча» особенно практиковался в США в отношении темнокожих после Гражданской войны.
10.Джордж Орсон Уэллс – американский кинорежиссер, актер, сценарист, который работал в театре, на радио и в кино.
11.Джозеф Рэймонд Маккарти – американский сенатор-республиканец, придерживавшийся крайне правых реакционных политических взглядов, с чьим именем связывают период политических настроений в американском обществе, известный как маккартизм.
12.Гертруда Стайн – американская писательница, теоретик литературы.
13.Поль Розенберг (1881–1959) – французский арт-дилер и галерист. Руководил галереями Розенберга в Париже, Лондоне и Нью-Йорке. (Прим. пер.)
14.Жорж Брак – французский художник, график, сценограф, скульптор и декоратор. Основатель кубизма.
15.«Клепальщица Роузи» – знаменитая картина Нормана Роквелла 1943 года, символизирующая труд американских женщин во время Второй мировой войны. (Прим. пер.)
16.Гийом Аполлинер – французский писатель, поэт, литературный и художественный критик, журналист, один из наиболее влиятельных деятелей европейского авангарда начала XX века.
17.«Герника» – картина Пабло Пикассо, написанная в мае 1937 года по заказу правительства Испанской Республики для испанского павильона на Всемирной выставке в Париже.
18.Коул Альберт Портер – американский композитор.
€5,23
Vanusepiirang:
18+
Ilmumiskuupäev Litres'is:
06 september 2024
Tõlkimise kuupäev:
2024
Kirjutamise kuupäev:
2024
Objętość:
330 lk 1 illustratsioon
ISBN:
978-5-04-209277-0
Kustija:
Õiguste omanik:
Эксмо
Allalaadimise formaat:
Tekst, helivorming on saadaval
Средний рейтинг 4,4 на основе 34 оценок
Tekst, helivorming on saadaval
Средний рейтинг 4,2 на основе 6 оценок
Tekst, helivorming on saadaval
Средний рейтинг 4,5 на основе 6 оценок
Tekst, helivorming on saadaval
Средний рейтинг 5 на основе 2 оценок
Audio
Средний рейтинг 4,8 на основе 4 оценок
Tekst, helivorming on saadaval
Средний рейтинг 4,7 на основе 9 оценок
Tekst
Средний рейтинг 4,9 на основе 19 оценок
Tekst, helivorming on saadaval
Средний рейтинг 4,4 на основе 38 оценок
Tekst, helivorming on saadaval
Средний рейтинг 4,2 на основе 47 оценок
Tekst, helivorming on saadaval
Средний рейтинг 4,7 на основе 23 оценок
Audio
Средний рейтинг 4,9 на основе 7 оценок
Tekst, helivorming on saadaval
Средний рейтинг 4,9 на основе 9 оценок
Tekst, helivorming on saadaval
Средний рейтинг 4,6 на основе 11 оценок
Audio
Средний рейтинг 4,8 на основе 20 оценок