Loe raamatut: «Она умерла как леди»

Font:

SHE DIED A LADY

Published by arrangement with David Higham Associates Limited and The Van Lear Agency LLC

ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2025

Издательство Азбука®

* * *

Глава первая

Алеку Уэйнрайту было под шестьдесят, его очаровательной жене – тридцать восемь, и в этом опасном возрасте, накладывающем весьма своеобразный отпечаток на психику любой женщины, Рита Уэйнрайт встретила Барри Салливана.

К несчастью, я последним заметил, что происходит.

Не ошибусь, если назову положение семейного врача привилегированным и затруднительным одновременно. Владея секретами пациентов, мы имеем право читать любые нотации, но только в том случае, если к нам обращаются за советом. Однако у нас нет права обсуждать чужие тайны на стороне, поскольку даже по нынешним временам врач-сплетник не вызовет у окружающих ничего, кроме отвращения.

Практика у меня, разумеется, уже не та, что раньше. По большей части ее перенял мой сын Том – вернее сказать, доктор Том, – поскольку я, доктор Люк, уже не в силах подскакивать среди ночи и пускаться в десятимильное путешествие по скверным дорогам Северного Девона, а Том гордится подобными случаями и находит в них немалое удовольствие. Он прирожденный сельский терапевт и обожает свою работу не меньше, чем я, хотя моя любовь осталась в прошлом. На вызове Том внимательнейшим образом осмотрит больного, выслушает жалобы, а затем, не скупясь на загадочную терминологию, объяснит, в чем дело. Эта впечатляющая речь не только развлечет пациента, но в первую очередь придаст ему уверенности в скором выздоровлении.

«Не стану скрывать глубоких опасений, – скажет Том с присущей ему мрачностью, – что мы имеем дело…» – и за этим последует нескончаемый монолог на латыни.

Да, кое-кто предпочел остаться под моим присмотром, но лишь потому, что некоторые желают лечиться не у юноши с горящим взором, а у меланхоличного специалиста преклонных лет. Когда я был молод, врачи непременно носили бороду. В ином случае им никто не доверял. Подобные нравы и по сей день сохраняются в тесных сообществах вроде нашего.

Стоящая на побережье Северного Девона деревня Линкомб с некоторых пор приобрела дурнейшую славу вследствие событий, описывать которые трудно и больно даже теперь, но сделать это попросту необходимо. Линмут (как вам, наверное, известно) является морским курортом. За ним, если подняться на крутые утесы пешком или на фуникулере, обнаружится местечко под названием Линтон. Чуть дальше по склону расположен Линбридж, а еще дальше, где дорога перестает быть извилистой и начинаются верещатники Эксмура, находится Линкомб.

Поодаль от деревни стоит большой дом с мансардой, где жили Алек и Рита Уэйнрайт. Между ними и цивилизацией простирались четыре безлюдные мили, но автомобилистку Риту это вовсе не смущало. Местечко, известное как «Монрепо», или «Мое отдохновение», было дивным, разве что сыроватым и ветреным. Сады поместья тянулись до самых утесов и мыса с романтическим названием «Прыжок влюбленных», семидесятифутового обрыва, за которым пенились на камнях во́ды могучих течений и опасно глубоких приливов.

Мне нравилась, да и до сих пор нравится, Рита Уэйнрайт, за аристократическим позерством которой скрывалось по-настоящему доброе сердце. Слуги боготворили ее. Пусть взбалмошная и неуравновешенная, при любых обстоятельствах Рита лучилась жизненной энергией, и никто не стал бы отрицать, что выглядела она потрясающе: блестящие черные волосы, смуглая кожа, дерзкий взгляд и нервозно-импульсивные манеры. Она сочиняла стихи и, по правде сказать, нуждалась в супруге своего возраста.

Алек был для меня скорее загадкой, хотя я неплохо знал его, имея обыкновение коротать субботние вечера в доме Уэйнрайтов за игрой в карты.

Он отличался незаурядными умственными способностями, но к шестидесяти годам те, вкупе с привычками и манерами, мало-помалу начали увядать. Состояние он нажил неустанным и честным трудом; в свое время Алек преподавал математику и женился на Рите еще в Канаде, восемь лет назад, когда работал в Макгиллском университете. Людям помоложе этот невысокий и коренастый обладатель негромкого голоса и суетливых манер казался не самой подходящей партией для Риты, но у него – по крайней мере до той поры, как ситуация приобрела пугающий характер, – имелось прекрасное чувство юмора. При желании он умел развлечь собеседника, а от Риты был без ума и любил украшать ее бриллиантами.

Беда в том, что еще до описанных ниже событий Алек начал злоупотреблять спиртным. Не скажу, что его пристрастие бросалось в глаза или причиняло неудобства окружающим. Напротив, оно оставалось почти незаметным. Ежевечерне Алек потихоньку выпивал полбутылки виски, после чего мирно ложился спать. Он все сильнее замыкался в себе – сворачивался, будто еж, – а затем грянула война.

Помните то теплое воскресное утро, полное сентябрьского солнца, когда по радио прозвучало судьбоносное объявление? Я был дома, один, в махровом халате, и слова «Мы вступили в войну» разнеслись по всем уголкам наших комнат. Первой мыслью было: «Ну вот, опять», дальше какая-то пустота, а затем: «Неужели Тома отправят на фронт?»

Какое-то время я сидел, уткнувшись взглядом в тапочки. Лаура, мать Тома, скончалась, когда я был на прошлой войне. Тут заиграла песня «Как будто ты единственная девушка на свете». Бывает, при звуках этой мелодии у меня на глаза наворачиваются слезы.

Я встал, надел пиджак и вышел на Хай-стрит. В палисаднике распускались хризантемы и вовсю цвели прелестные астры. Через дорогу Гарри Пирс только-только открыл свой бар: в тишине заскрипела и хлопнула дверь «Упряжки». Затем заурчал автомобильный мотор. На улицу медленно выкатил «Ягуар-СС» Риты Уэйнрайт, и его фары сверкнули на солнце.

На Рите было что-то яркое, в обтяжку, подчеркивающее фигуру. Она по-кошачьи плавно выжала сцепление, нажала на тормоз, и «ягуар» остановился. Рядом с Ритой сидел Алек в панаме и старом костюме, по обыкновению невозмутимо-кроткий, но какой-то пожухлый и бесформенный. Я слегка оторопел. Уже тогда мне показалось, что этот человек очень стар и скоро умрет.

– Что ж, – уныло произнес он, – вот и началось.

Я не мог не согласиться.

– Вы слышали речь по радио?

– Нет. – Похоже, Рита не без труда сдерживала охватившую ее панику. – Нам сообщила миссис Паркер. Подбежала прямо к машине. – Белки ее недоумевающих карих глаз светились, как жемчужные. – Но это попросту невозможно! Невозможно, так ведь?

– Меня тошнит, – тихо молвил Алек, – от глупости человеческой.

– Но это не наша с тобой глупость, дорогой.

– Откуда тебе знать, что не наша? – возразил Алек.

В нескольких ярдах от нас скрипнула калитка, и на улицу вышла Молли Грейндж в сопровождении молодого человека, которого я видел впервые.

Молли входит в число моих любимиц. В те времена она была серьезной и рассудительной красавицей лет двадцати пяти. От матери Молли унаследовала светлые волосы и голубые глаза, а отец наделил ее практичным взглядом на жизнь.

Но почти все мы (Рита уж точно) первым делом взглянули на незнакомца.

Должен признать, он был симпатичный парень, чья внешность казалась смутно знакомой, и я почти сразу понял почему. Юноша походил на одного киноактера. Не как две капли воды, но все же. Рослый, крепко сложенный, с приятным смехом. Густые, разделенные косым пробором волосы, такие же черные и блестящие, как у Риты, правильные черты лица, светлые глаза и озорной взгляд. По виду – ровесник Молли. Его свободный сливочно-белый костюм и броский галстук разительно контрастировали с блеклостью наших повседневных нарядов.

Должно быть, именно в этот момент на пороховую дорожку упала роковая искра.

– При-ве-ет, Молли! – крикнула Рита. – Слышала новости?

Молли растерялась. Нетрудно догадаться почему. Совсем недавно Рита вдрызг разругалась с ее отцом, солиситором Уэйнрайтов, но обе предпочитали делать вид, будто этого не произошло.

– Да. – Молли наморщила лоб. – Просто ужас. Разрешите представить… Миссис Уэйнрайт, профессор Уэйнрайт, а это мистер Салливан.

– Барри Салливан, – подхватил приезжий. – Очень рад знакомству.

– Мистер Салливан – американец, – добавила Молли безо всякой на то нужды.

– Да вы что?! – воскликнула Рита. – А я из Канады!

– Неужели? Откуда именно?

– Из Монреаля.

– Прекрасно знаю этот регион! – провозгласил мистер Салливан, опершись на дверцу машины, но рука соскользнула, и он снова попятился. Они с Ритой слегка смутились. Зрелая красота Риты (ведь тридцать восемь лет – это самый лучший возраст) вспыхнула, как пламя на ветру, и я почувствовал неприязнь к этому двадцатипятилетнему мальчишке.

Другой раз все мы, пожалуй, заметили бы много больше, но в тот момент каждому было о чем задуматься. Лично я совершенно забыл о юном Салливане. Могу точно сказать, что снова увидел его через несколько месяцев, хотя в те две недели он провел немало времени в доме Уэйнрайтов.

Как оказалось, он был актер, чьи дела понемногу шли в гору. Жил в Лондоне, а в Линкомб приехал в отпуск. Ходил купаться с Ритой – оба были прекрасными пловцами, – играл с ней в теннис, фотографировал Риту и позировал для ее снимков, а также гулял с ней по Долине камней. Алеку он нравился. Вернее сказать, в присутствии Салливана профессор отчасти выходил из ступора. Подозреваю, что местные начали сплетничать, особенно после того, как юноша раз-другой приезжал проведать Уэйнрайтов по зиме, но до меня эти слухи так и не дошли.

Зимой сорокового года все мы, грешные, оставались веселы и полны надежд на лучшее. Когда погода испортилась, я перестал навещать Уэйнрайтов и потерял с ними связь. Том, разъезжая по местным ухабам на своем «форде», работал за пятерых, а я сидел у камина, изредка принимал пациентов и старался посерьезней относиться к завершению врачебной карьеры. В шестьдесят пять лет, да еще с больным сердцем, особо не попрыгаешь. Но я слышал, что вести с войны оказывали на Алека Уэйнрайта самое пагубное влияние.

– Он пристрастился к новостям, – сказали мне однажды, – а счета за выпивку в «Спенс и Минстед»…

– Пристрастился к новостям? Это как?

– Включает радио в восемь утра. Слушает выпуски последних известий в час, в шесть, затем в девять, да и в полночь не пропускает. Скрючится над приемником и сидит как паралитик. Черт возьми, что с ним не так? Ему-то о чем волноваться?

Десятого мая 1940 года мы узнали причину его интереса к новостям.

В те дни мало кто понимал, что происходит. Танки нацистов расползались по карте, будто черные тараканы. Из-за моря веяло разрушением. Все пытались сообразить, что происходит; словно в тумане мы видели падение Парижа и крах миропорядка. Представьте, что вы узнали, будто в школьных учебниках нет ни слова правды. Представили? Вот примерно такое же ощущение было и у нас. Описывать те времена нет нужды, но двадцать второго мая, когда порты Ла-Манша уже находились под угрозой, мне позвонила Рита Уэйнрайт.

– Доктор Люк, – сказала она приятным контральто, – я хочу с вами увидеться. Очень-очень.

– Ну конечно. Давайте как-нибудь вечерком сыграем в карты, хорошо?

– Я имела в виду, что хотела бы показаться вам как врачу.

– Но вы пациентка Тома, милая.

– Плевать. Я хочу показаться не ему, а вам.

(Я знал, что Том не особо жалует Риту. Да, она была склонна все драматизировать, а это сущее проклятие для врача, собирающего симптомы пациента. Такого Том не терпел. Он не раз говорил, что с этой треклятой женщиной рехнуться можно.)

– Так вы примете меня? Прямо сейчас?

– Ну хорошо, раз уж вы настаиваете. Зайдите через боковую дверь, прямиком в приемную.

Я понятия не имел, в чем дело. Когда Рита вошла, хлопнув дверью так, что задребезжало стекло, ее вызывающий вид не мог скрыть овладевшей ею истерики. И все же в тот день она была хороша как никогда в жизни. Цвела буйным цветом, сверкала глазами, розовела естественным румянцем и выглядела моложе лет на десять. Ногти алые, сама в белом. Села в старое кресло, закинула ногу на ногу и вдруг сказала:

– С солиситором я в ссоре. Священник, понятное дело, за такое не возьмется, а с мировыми судьями я не знакома. Вы должны…

Тут она умолкла. Ее взгляд затуманился, будто она безуспешно подыскивала нужные слова. Рита крепко сжала губы. Казалось, эта пауза причиняет ей физическую боль.

– Что я должен, моя милая?

– Должны дать мне какое-нибудь снотворное.

Она передумала; в этом не было сомнений. Не с этой просьбой она явилась ко мне в кабинет.

– Нет, серьезно, доктор Люк! – продолжила она, повысив голос. – Я с ума сойду, если не поможете мне уснуть!

– В чем, по-вашему, проблема?

– Я не могу спать!

– Это понятно, но почему вы не обратились к Тому?

– Ваш Том – тупица и болван, и он только отчитал бы меня.

– А я не стану вас отчитывать?

Рита едва заметно улыбнулась. Тридцатью годами раньше такая улыбка вскружила бы мне голову. Ведь это была не просто улыбка, а нечто большее. Она стерла морщинки в уголках ее карих глаз, и за всеми этими эмоциями я увидел очаровательное, взбалмошное, но добросердечное существо. А затем улыбки как не бывало.

– Доктор Люк, – сказала Рита, – я без памяти и до ужаса влюбилась в Барри Салливана. Я… Я спала с ним.

– Это не новость, моя милая. Если судить по вашему виду.

– Что, вы заметили?! – оторопела она.

– В каком-то смысле. Но не будем об этом. Продолжайте.

– Наверное, это вас шокирует…

– Не столько шокирует, Рита, сколько тревожит, причем дьявольски. Как долго это продолжается? Я об интимной связи, как назвали бы ее юристы.

– Последний… Последний раз это было вчера ночью. Барри остановился у нас. Он приходил ко мне в комнату.

Понятное дело. Сказать, что я разволновался, – значит ничего не сказать. Заныло сердце, а это всегда тревожный звоночек, поэтому я закрыл глаза и секунду подождал, после чего спросил:

– А как же Алек?

– Он не знает, – без промедления ответила Рита, и ее глаза беспокойно забегали. – С недавних пор он почти ничего не замечает. Да и вряд ли он хотел бы об этом знать.

(Снова тревожный звоночек.)

– Люди замечают куда больше, чем вам кажется, Рита. Что касается откровенности с вашим мужем…

– Думаете, я этого не знаю? – воскликнула она, и я понял, что удар пришелся в больное место. – Мне нравится Алек. Это не ложь и не притворство, я на самом деле очень тепло отношусь к нему и ни за что не стала бы делать Алеку больно. Будь ему не все равно, я этого не пережила бы. Но вы не понимаете. Это не безрассудная страсть или… или плотские утехи…

«На самом деле, милая моя, это именно безрассудная страсть и плотские утехи. Но вы, пожалуй, искренне верите в правдивость своих слов. Поэтому нет смысла спорить».

– Это настоящие глубокие чувства, все мое существо и моя жизнь. Знаю, вы скажете, что Барри немного моложе меня. И это правда, но он… он совсем не против!

– Понятно. Что обо всем этом думает мистер Салливан?

– Прошу, не говорите о нем в таком тоне.

– В каком?

– «Мистер Салливан», – передразнила меня Рита. – Будто судья. Он хочет рассказать все Алеку.

– Зачем? Чтобы вы получили развод?

Рита сделала глубокий вдох, раздраженно встрепенулась и обвела глазами стены, словно находилась не в маленькой приемной, а в тюремной камере. Думаю, она и чувствовала себя так же. Запертой в клетку. Ни драматизации, ни самонакручивания. Деятельная и более или менее рассудительная женщина стала говорить и даже думать как восемнадцатилетняя девчонка. Ее взгляд блуждал по стенам, а пальцы теребили белую сумочку.

– Алек – католик, – сказала Рита. – Разве вы этого не знали?

– Вообще-то, нет, не знал.

Она впилась в меня напряженным взглядом:

– Он не даст мне развода, даже если попрошу. Но разве вы не понимаете, что дело не в этом? Страшно подумать, что я причиню ему боль. Страшно представить его лицо, если я решусь все рассказать. Он был невероятно добр ко мне. А теперь он старик, и у него нет никого, кроме меня.

– Да. Это действительно так.

– Поэтому, даст он мне развод или нет, не могу же я просто сбежать, оставив его в одиночестве! Но и отказаться от Барри я тоже не в силах. Просто не могу! Не представляете, каково это, доктор Люк! Барри ненавидит всю эту секретность не меньше, чем я. Он не станет ждать вечно; и, если я не потороплюсь, трудно сказать, что будет дальше. Ох, как же все запуталось! – Рита уставилась в дальний угол потолка. – Вот если бы Алек умер, или что-то в этом роде…

В голове промелькнула тревожная мысль.

– Что, – похолодел я, – вы собираетесь сделать?

– В том-то и беда, что не знаю!

– Рита, как давно вы замужем?

– Восемь лет.

– С вами когда-нибудь случалось нечто подобное?

И снова этот бесхитростный взгляд.

– Нет, доктор Люк, – с мольбой воззрилась на меня Рита. – Клянусь, такого не было! Вот почему я уверена, что это настоящая страсть, любовь всей жизни. Я читала о ней и даже упоминала ее в стихах, но представить не могла, какова она на самом деле!

– Допустим, вы сбежите с этим парнем…

– Поверьте, такого у меня и в мыслях нет!

– Тем не менее допустим. Как вы будете жить? Есть ли у него деньги?

– Боюсь, он небогат, но… – И снова Рита чуть не проболталась – и снова, увы, решила смолчать. Она закусила пухлую нижнюю губу. – Не говорю, что финансовый вопрос не следует принимать во внимание, но думать о нем в такие времена?.. К тому же меня беспокоит Алек. Всегда только Алек, Алек, Алек!

Тут она заговорила языком романов, и это был пугающий монолог, поскольку каждое слово звучало всерьез.

– Его лицо будто призрак, из раза в раз возникающий между мною и Барри. Я желаю ему счастья, и в то же время никто из нас не может быть счастлив.

– Скажите, Рита, вы когда-нибудь любили Алека?

– Да, любила. По-своему. Когда мы только познакомились, он меня очаровал. Называл меня Долорес. Ну, вы поняли. В честь Долорес, воспетой Суинберном.

– А теперь…

– Ну что тут скажешь? Он меня не поколачивает, ничего такого. Однако…

– Давно ли между вами не было отношений? В физическом смысле?

– Говорю же, доктор Люк, – с трагической миной ответила Рита, – дело не в этом! Роман с Барри – нечто совершенно иное. Как духовное перерождение. И хватит потирать лоб! Хватит надменно смотреть на меня поверх очков!

– Я лишь…

– Это неописуемо. Я помогаю Барри с его творчеством, он помогает мне с моим. Однажды он станет великим актером. Когда я так говорю, он только смеется, но это правда, и я могу ему посодействовать. И в то же время это не решает моих специфических проблем, а они буквально с ума меня сводят. Ну конечно же, мне нужен ваш совет, хотя я заранее знаю, каким он будет. Но больше всего мне нужно поспать. Хотя бы одну ночь. Прошу, умоляю, дайте какое-нибудь снотворное!

Через пятнадцать минут Рита ушла. Я стоял и смотрел, как она шагает по дорожке вдоль живой изгороди из лавровых кустов. У самой калитки она заглянула в сумочку, будто проверяя, на месте ли какой-то предмет. Рассказывая свою историю, она была на грани истерики, но теперь пришла в себя. Судя по тому, как Рита разгладила волосы и расправила плечи, ею овладели дерзкие мечты. Теперь ей не терпелось вернуться домой, в «Монрепо», к Барри Салливану.

Глава вторая

В субботу вечером, тринадцатого июня, я отправился к Уэйнрайтам играть в карты.

Духота предвещала грозу. Ситуация – во многих отношениях – становилась критической. Франция капитулировала; фюрер находился в Париже; обезоруженные и обескровленные британские войска беспорядочно отступили на побережье, где вскоре им предстояло держать оборону, и теперь зализывали раны. Но мы все еще находились в относительно бодром расположении духа, и я радовался жизни не меньше остальных. «Теперь мы объединились, – говорили мы, – и все наладится». Бог знает почему.

Даже в тесном мирке Линкомба грядущая трагедия ощущалась не менее отчетливо, чем внезапный стук в дверь. На следующий день после встречи с Ритой я побеседовал с Томом и узнал о делах Уэйнрайтов и Салливана кое-что новенькое.

– Может кончиться скандалом? – эхом отозвался Том, собирая саквояж перед утренним обходом. – Может? Скандал уже разгорелся вовсю!

– Хочешь сказать, по деревне ходят сплетни?

– Сплетни ходят по всему Северному Девону. Не будь войны, все только и говорили бы об этих двоих.

– Ну а я? Почему мне не сказали?

– Дорогой мой папенька, – произнес Том свойственным ему приторно-любезным тоном, – ты же дальше собственного носа не видишь. И с тобой никто не сплетничает. Ведь тебе такое неинтересно. Дай-ка усажу тебя в кресло…

– Идите к черту, сэр, не настолько я немощный!

– Согласен, но сердце надо беречь, – сказал мой педантичный сынок. – Так или иначе, – он защелкнул саквояж, – я в толк не возьму, как люди могут вести подобный образ жизни и думать, что никто ничего не замечает. Эта женщина совершенно потеряла голову.

– Ну а что… что говорят люди?

– Что злодейка миссис Уэйнрайт ввела в искушение невинного юношу. – Том покачал головой и выпрямился во весь рост, готовясь прочесть очередную лекцию. – Кстати говоря, в медицинском и биологическом смысле это не выдерживает критики, поскольку…

– Мне в достаточной мере известно, откуда берутся дети, молодой человек, и твое присутствие в этом мире служит тому подтверждением. Значит, все сочувствие достается Салливану?

– Да, если это можно назвать сочувствием.

– Что он за птица, этот Барри Салливан? Ты не знаешь?

– Мы незнакомы, но говорят, что он приличный парень. И при этом транжира, типичный янки, ну и так далее. Не удивлюсь, если они с миссис Уэйнрайт сговорятся убить старика.

Эти слова Том произнес с видом мудреца, предрекающего будущее. Сам он в это не верил; просто таков был его способ делиться знаниями – или предположениями, – но его фраза прозвучала в унисон с неприятными мыслями, что крутились у меня в голове, и я отреагировал на нее так же, как любой отец.

– Чушь! – сказал я.

– Ты так думаешь? – важно спросил Том, покачиваясь на пятках. – Вспомни Эдит Томпсон и Фредерика Байуотерса. Вспомни Альму Раттенбери и Джорджа Стоунера. Вспомни… Да их, наверное, пруд пруди. Замужняя женщина средних лет западает на юнца…

– Юнца? А ты не юнец? Тебе каких-то тридцать пять лет!

– И как действуют все эти люди? – осведомился Том. – Безрассудно, вот как! Никто не просит развода. Нет, они теряют голову и убивают мужей. Такое случается в девяти случаях из десяти. Только не спрашивай почему.

«Поговори с кем-то из них, сынок. Оцени нервную дрожь, смятение, утрату самоконтроля. Тогда, быть может, поймешь».

– Но довольно пустой болтовни. – Он топнул ногой и подхватил саквояж. Том рослый, широкоплечий, русоволосый, как и я в его возрасте. – У меня любопытный случай неподалеку от Эксмура.

– Должно быть, нечто экстраординарное, раз ты называешь случай любопытным.

– Не столько случай, сколько пациент, – усмехнулся Том. – Старикан по фамилии Мерривейл. Сэр Генри Мерривейл. Он остановился у Пола Феррарза, на ферме «Ридд».

– Что с ним случилось?

– Сломал большой палец на ноге. Показывал какой-то фокус – даже не представляю, какой именно, – и сломал большой палец. Стоит съездить туда хотя бы для того, чтобы послушать, как он изъясняется. На следующие шесть недель усажу его в кресло-каталку. Но если тебя интересует последняя выходка миссис Уэйнрайт…

– Да, интересует.

– Тогда попробую выведать что-то у Пола Феррарза. Разумеется, тайком. Думаю, он неплохо знает эту женщину. Примерно год назад Пол написал ее портрет.

Я сказал, что запрещаю это делать, и прочел Тому долгую нотацию о неэтичном поведении. Поэтому пришлось ждать больше месяца, в то время как мир с грохотом катился в тартарары и вокруг не говорили ни о ком, кроме Адольфа Гитлера. Мне стало известно, что Барри Салливан вернулся в Лондон. Однажды я ездил проведать Риту и Алека, но служанка сказала, что они в Майнхеде. А затем одним мрачным воскресным утром я встретил Алека.

Любой был бы шокирован тем, как он изменился. Мы встретились на прибрежной дороге между Линкомбом и «Монрепо». Сцепив руки за спиной, Алек медленно и бесцельно брел вперед; даже издалека я видел, как подрагивает его голова. Шляпы на нем не было; ветер ворошил жидкие седые волосы и трепал полы старого пальто из шерсти альпаки.

Алек Уэйнрайт, хоть и невысокого роста, в прошлом был широк в плечах, но теперь как-то съежился, а прямоугольное, грубо очерченное, хотя и дружелюбное лицо с серыми глазами под клочковатыми бровями не то чтобы разъехалось в разные стороны, и не сказать даже, что изменило очертания, но утратило всякие эмоции, сделавшись совершенно невыразительным. Вдобавок у Алека подергивалось веко.

Он был пьян и спал на ходу. Мне пришлось его окликнуть.

– Доктор Кроксли! – Он кашлянул, и его взгляд оживился. Для Алека я не был доктор Люк или просто Люк; у меня имелось официальное звание. – Рад вас видеть, – продолжил он, не переставая покашливать. – Давно хотел встретиться. И даже намеревался. Но… – Он развел руками, будто не сумев вспомнить причину, по которой желание осталось неосуществленным. – Идите сюда, вот сюда, на скамейку. Присаживайтесь.

Дул напористый ветер, и я сказал, что напрасно Алек гуляет без шляпы. Он суетливо порылся в кармане, выудил из него старую матерчатую шапку и нахлобучил ее на голову, а затем сел рядом со мной. Голова его по-прежнему дрожала и удрученно покачивалась из стороны в сторону.

– Они не понимают, – по обыкновению кротко, произнес он. – Ясно? Не понимают!

Чтобы сообразить, о чем он говорит, мне пришлось развернуться к морю.

– Он приближается. Будет здесь со дня на день, – сказал Алек. – У него самолеты, войска, что угодно. Но когда я говорю об этом в пабе, все смеются: «О господи, хватит уже, разве без этого не о чем погрустить?» – Он откинулся на спинку скамейки, сложив на груди короткие толстые руки. – И знаете ли, по-своему они правы. Но они не понимают. Вот, смотрите! – На сей раз он выудил из кармана мятую газету. – Видите статью?

– Которую?

– Ладно, не ищите, перескажу. Лайнер «Вашингтон» прибывает в Голуэй, чтобы забрать американцев, желающих вернуться в Штаты. В американском посольстве говорят, что это последний шанс. Что это значит? Военное вторжение. Неужели этого никто не понимает?

Звуки его раздраженного голоса унес ветер, но в этих словах любой друг Алека непременно услышал бы вспыхнувшую надежду.

– Говоря об американцах… – начал я.

– Да. По-моему, я хотел вам о чем-то рассказать. – Алек потер лоб. – Да, о юном Салливане. Ну вы поняли, о Барри Салливане. Он славный парень. Не уверен, что вы с ним знакомы.

– Ну и что он? Тоже вернется в Штаты на «Вашингтоне»?

Алек недоуменно посмотрел на меня и замахал руками:

– Нет-нет-нет! Этого я не говорил! Барри не намерен возвращаться в Америку. Напротив, он снова решил нас проведать. Приехал вчера вечером.

В этот момент я окончательно понял, что катастрофы не избежать.

– Вот я и подумал, – продолжил Алек, тщетно изображая радушие, – почему бы сегодня вечером не поиграть в карты? Приедете? Как в старые добрые времена?

– С превеликим удовольствием, но…

– Я подумывал пригласить Молли Грейндж, – перебил меня Алек. – Ну, вы знаете, дочурку солиситора. Похоже, юный Барри ею интересуется, и я уже приглашал ее несколько раз. Ради него. – Алек не без труда изобразил улыбку; ему очень хотелось угодить то ли мне, то ли юному Барри. – Я даже подумал, не позвать ли Пола Феррарза, этого художника с фермы «Ридд», а также его гостя, и еще, быть может, Агнес Дойл. Тогда мы смогли бы поиграть на двух столах.

– Как скажете.

– Но Молли, как видно, не вернется из Барнстапла на этот уик-энд, да и Рита считает, что уютнее будет посидеть вчетвером, в тесном кругу. У служанки выходной, и принимать много гостей будет обременительно.

– Разумеется.

Алек смотрел на море. Меж бровей у него образовалась морщинка. Его явное стремление угодить не вызывало ничего, кроме сочувствия.

– Надо, знаете ли, почаще развлекаться. Да, время от времени не помешает развеяться. Окружить себя молодыми людьми. Понимаю, что Рите скучно. Она говорит, что затворничество не идет мне на пользу. Считает, что у меня ухудшается здоровье.

– Так и есть. Честно говоря, если не бросите пить…

– Дорогой мой друг! – уязвленно выдохнул Алек. – Неужели вы намекаете, что я пьян?

– Нет. Не сейчас. Но каждый вечер перед отходом ко сну вы опрокидываете пинту виски, и если не прекратить…

Алек снова устремил взгляд на море. Сложил руки, разгладил дряблую кожу на запястьях. Он все время покашливал. Но теперь его тон изменился и голос зазвучал тверже и звонче.

– Было, знаете ли, непросто, – сказал Алек. – Совсем непросто.

– О чем вы?

– О разном. – Похоже, он боролся с собой. – О финансах. Помимо прочего. У меня было множество французских ценных бумаг. Ну да ладно. Нельзя перевести часы назад и вернуться… – Тут Алек встрепенулся. – Чуть не забыл! Часы! Свои я оставил дома. Не подскажете, который час?

– Должно быть, начало первого.

– Первого?! Господи, мне надо домой! Новости, знаете ли. Часовой выпуск новостей. Нельзя его пропустить.

Его тревога оказалась столь заразительной, что, когда я доставал часы, у меня дрожали пальцы.

– Дружище, всего лишь пять минут первого. У вас предостаточно времени!

Но Алек помотал головой.

– Нельзя пропустить новости, – настойчиво повторил он. – Нельзя рисковать. Само собой, я на машине. Оставил ее чуть дальше по дороге, а сам вышел прогуляться. Но теперь надо идти назад, а передвигаюсь я со скоростью улитки. Суставы работают все хуже. Вы же не забудете о сегодняшнем вечере? – Он встал со скамейки, пожал мне руку и серьезно посмотрел на меня серыми, в прошлом проницательными глазами. – Боюсь, я не настроен на шутки, но постараюсь вас развлечь. Быть может, поиграем в шарады. Рита и Барри обожают всякие загадки. Сегодня. В восемь вечера. Не забудьте.

– Минутку! – попробовал удержать его я. – Рите известно о ваших финансовых проблемах?

– Нет-нет-нет! – потрясенно ответил Алек. – Я не стал бы отягощать ее подобными делами. И вы об этом не упоминайте. Кроме вас, я никому ничего не рассказывал. По сути дела, доктор Кроксли, вы мой единственный друг.

С этими словами он побрел прочь, а я направился обратно в деревню, чувствуя, как тяжелеет груз на плечах. Вот бы это бремя смыл дождь. Небо было свинцовое, вода темно-синяя, а мыс, весь в зеленых пятнах растительности, выглядел так, будто ребенок смял в один ком несколько кусков разноцветного пластилина.

На Хай-стрит я заметил Молли Грейндж. Алек говорил, что на выходных она не вернется из Барнстапла, где владеет и управляет машинописным бюро, но Рита, по всей видимости, ошиблась. Входя во двор отцовского дома, Молли оглянулась и улыбнулась мне.