Кочевая жизнь в Сибири

По окончании церемонии мы перебрались в соседнюю ярангу и, выйдя на свежий воздух, увидели несколько коряков, что-то кричащих и шатающихся в глубокой стадии опьянения – празднующих, я полагаю, счастливое событие, которое только что произошло. Я знал, что во всей северной Камчатке нет ни капли спиртного, и вообще ничего, из чего его можно было сделать, так что для меня было загадкой, как им удалось так внезапно, основательно, безнадежно и бесспорно напиться. Даже в салунах Дикого Запада нельзя было найти более достойный образец пьяного человечества, чем тот, что был перед нами. Это впечатляющее вещество, каким бы оно ни было, действовало столь же быстро и эффективно, как любой «спотыкач» или «огненная вода», известные современной цивилизации. После расспросов мы, к нашему удивлению, узнали, что они ели разновидность растения, у нас вульгарно называемую поганкой. В Сибири есть особый гриб этого класса, известный туземцам как «мухомор», и так как он обладает активными опьяняющими свойствами, он используется в качестве стимулятора почти всеми сибирскими племенами. В больших количествах это сильный наркотический яд, но в малых дозах он производит все эффекты алкоголя. Однако его постоянное употребление полностью разрушает нервную систему, и его продажа русскими торговцами туземцам по русским законам считается уголовным преступлением. Несмотря на все запреты, эта торговля всё ещё тайно ведётся, и я видел меха, стоимостью двадцать долларов, купленные всего за один-единственный гриб. Коряки собирали бы его сами, но он растёт только в лесах и не встречается в бесплодной тундре, по которой они кочуют, так что они вынуждены большей частью покупать их по огромным ценам у русских торговцев. Это может показаться странным для американского уха, но приглашение, которым дружелюбный коряк приглашает своего друга, звучит не «Заходи, выпьем!», а «Может, зайдёшь? – съедим поганку!» – не очень заманчивое предложение для цивилизованного пьяницы, но действует магически на беспутного коряка. Поскольку предложение этих поганок отнюдь не превышает спрос, коряки приложили немало усилий к тому, чтобы экономить драгоценный стимулятор и сделать его как можно более эффективным. Иногда в большой компании возникает настоятельная необходимость, чтобы все напились вместе и одновременно, но для этого у них есть только одна поганка. Описание того, каким образом эта группа напивается коллективно и индивидуально с помощью одного гриба и остается пьяной в течение недели, любопытный читатель может найти в уже упомянутом «Гражданине мира» О. Голдсмита, письмо 32. Но надо сказать, однако, что эта ужасная практика почти полностью ограничивается поселениями коряков Пенжинского залива – самой захудалой и деградировавшей части всего племени. Может быть, среди кочующих туземцев она и распространена в какой-то степени, но я слышал только об одном таком случае за пределами поселений Пенжинского залива.

Наше путешествие в течение следующих нескольких дней после отъезда из третьего стойбища было утомительным и монотонным. Неизменная рутина нашей повседневной жизни в дымных корякских ярангах, однообразная равнина и бесплодие местности, по которой мы ехали, стали невыразимо утомительны, и мы с нетерпением предвкушали русское поселение Гижига в устье Гижигинского залива – Мекку нашего долгого паломничества. Чтобы провести больше недели с кочующими коряками, и не затосковать по дому, требует почти неиссякаемый запас психических ресурсов. Досуг и развлечения целиком и полностью зависят он вас самих! Ни ежедневная газета со свежим материалом для размышлений и дискуссий не оживляет долгие вечера у костра, ни войны, ни слухи о них, ни военные перевороты, ни политические споры не тревожат безмятежную атмосферу существования коряка. Удалённый на бесконечное расстояние, как физически, так и интеллектуально, от всех интересов, устремлений и переживаний, составляющих наш мир, коряк просто существует, как в раковине, в тихих водах своей монотонной жизни. Рождение ребёнка или женитьба, принесение в жертву собаки или, в редких случаях, человека, да нечастые визиты русского купца – вот самые выдающиеся события в его жизни от колыбели до могилы. Иногда, сидя у костра в корякском жилище, я едва вспоминал, что всё ещё нахожусь в современном мире железных дорог, телеграфа и ежедневных газет. Мне казалось, что каким-то волшебством меня перенесло сквозь время и сделало обитателем шатров библейских Сима и Иафета. Во всём, что нас окружало, не было и намёка на хвалёное просвещение и цивилизацию девятнадцатого века, и по мере того, как мы постепенно привыкали к условиям первобытного существования, наши воспоминания о цивилизованной жизни блекли и тускнели, как образы прошедших снов.

Глава XX

Корякский язык – Религия страха – Шаманские камлания – Убийство старых и больных – Оленьи суеверия – Корякский характер.

Долгое общение с кочевыми коряками дало нам возможность наблюдать многие их особенности, которые, вероятно, ускользнули бы от внимания человека случайного, а так как наше путешествие до Пенжинского залива было не богато событиями, то я приведу в этой главе все сведения, которые я мог собрать относительно языка, религии, суеверий, обычаев и образа жизни камчатских коряков.

Нет никаких сомнений в том, что коряки и другое могущественное сибирское племя, известное как чукчи, произошли от одного и того же рода и вместе мигрировали из своих древних мест обитания в места, где они теперь живут. Даже после нескольких столетий раздельной жизни они так похожи друг на друга, что их едва можно различить, а их языки отличаются друг от друга меньше, чем португальский от испанского. Наши коряки-переводчики без труда общались с чукчами, а сравнение словарей, сделанное нами впоследствии, показало лишь небольшие диалектические отличия их языков. Ни один из сибирских языков, с которыми я знаком, не имеет письменности, и, не имея определенного стандарта, они легко меняются. Об этом свидетельствует сравнение современного чукотского словаря со словарём, составленным В. де Лессепсом^[75] в 1788 году. Многие слова изменились настолько существенно, что их трудно узнать. Другие, напротив, такие как «тин-тин» – лёд, «уттут» – дерево, «уингей» – нет, «ай» – да, и большинство цифр до десяти, не претерпели никаких изменений. И коряки, и чукчи считают пятерками, а не десятками – особенность, которая заметна и в юконских языках на Аляске. Корякские числа от 1 до 10 следующие: «ыннэн» – один, «ныччек» – два, «ныёк» – три, «ныяк» – четыре, «мыллынэн» – пять, «ыннан мыллынэн» – пять-один, «ныяк мыллынэн» – пять-два, «ныёк мыллынэн» – пять-три, «коньгайчынкэн» – пять-четыре, «мынгыткэн» – десять.

После десяти они считают десять-один, десять-два и т. д. до пятнадцати, а потом десять-пять-один… Больше двадцати их числа становятся настолько сложными, что легче было бы носить с собой полный карман камешков и считать с их помощью, чем произносить соответствующие слова.

Например, пятьдесят шесть – это «мыллынэн мынгыто ыннан-мыллынэн паёл», и после того, как всё это произнесено, это только пятьдесят шесть! Попробуйте тогда произнести по-корякски «двести шестьдесят три миллиона девятьсот четырнадцать тысяч семьсот один»! Правда, коряки редко имеют возможность использовать большие числа, а когда они это делают, у них есть много времени. Нам так и не удалось проследить никакого сходства между корякско-чукотским языком и языками, на которых говорили туземцы Аляски. Если и есть какое-то сходство, то скорее в грамматике, чем в лексике.

Религия всех туземцев Северо-Восточной Сибири, кочующих и оседлых, включая шесть или семь совершенно разных племен, есть та извращенная форма буддизма, известная как шаманизм. Эта религия имеет разные формы в разных местах и у разных народов, но у коряков и чукчей она может быть кратко определена как поклонение злым духам, которые, как предполагается, воплощены во всех таинственных силах и проявлениях природы, таких как эпидемии и заразные болезни, непогода, голод, затмения и яркие полярные сияния. Верование это берёт свое название от шаманов или жрецов, которые действуют как толкователи желаний злых духов и как посредники между ними и человеком. Все неестественные явления, особенно катастрофического и ужасающего характера, приписываются прямому действию этих злых духов и рассматриваются как видимые проявления их неудовольствия. Многие утверждают, что вся система шаманизма – это чудовищный обман, практикуемый несколькими хитрыми жрецами на легковерии суеверных туземцев. Я думаю, это предвзятый взгляд. Никто из тех, кто когда-либо жил с сибирскими туземцами, изучал их характер, подвергал себя тем же испытаниям, которыми полна их жизнь, и ставил себя в полной мере на их место, никогда не усомнится в искренности священников и верующих, и в том, что поклонение злым духам – их единственная религия, возможная для таких людей в таких условиях. Один современный автор^[76] так справедливо и беспристрастно описал характер сибирских коряков, а также происхождение и природу их религиозных верований, что я не могу не процитировать его слова:

«Страх – это начало любой религии. Явления, наиболее сильно запечатлевшиеся в сознании дикарей, – это не те, которые кажутся естественными проявлениями законов природы и оказывают благотворное воздействие, а те, которые губительны и кажутся сверхъестественными. Благодарность не так живуча, как страх, и малейшее нарушение естественного закона производит более глубокое впечатление, чем самые возвышенные из его обычных проявлений. Поэтому, когда дикарь встречается с наиболее пугающими и ужасными проявлениями природы – смертоносными болезнями или катаклизмами, опустошающими его землю, он осознаёт это как дьявольский промысел. Окруженный ночным мраком в гулкой бездне горного ущелья, под таинственным сиянием звёзд или торжественным мраком затмения, если голод опустошил его землю, а землетрясение и чума истребили тысячи соплеменников, в болезнях, разрушающих разум, во всём страшном, зловещем и смертоносном он чувствует сверхъестественную силу и трепещет перед ней. Совершенно открытый всем явлениям природы и не знающий из-за чего они происходят, он живёт в постоянном страхе перед тем, что он считает прямыми и самостоятельными действиями злых духов. Чувствуя их постоянное присутствие, он, естественно, стремится войти с ними в общение. Он старается умилостивить их приношениями. Если на него свалилось какое-нибудь великое несчастье или какая-нибудь мстительная мысль овладела его умом, он попытается облечь себя их властью, и его возбуждённое воображение скоро убеждает его, что он преуспел в своём стремлении.»

Эти полные глубокого смысла слова являются ключом к религии сибирских туземцев и дают единственное вразумительное объяснение происхождению шаманов. Повсеместное распространение шаманизма в Северо-Восточной Сибири среди многих столь разнообразных племён является доказательством того, что эта религия является естественным порождением природы человека в условиях дикой природы. Племя тунгусов, например, безусловно китайского происхождения, а племя якутов, очевидно, тюркское. Они пришли из разных регионов Азии, принося с собой различные верования, суеверия и образ мыслей, но когда оба были подвергнуты одним и тем же внешним влияниям и удалены от всех других факторов, оба развили одинаковую систему религиозных верований. Если бы племя каких-нибудь нецивилизованных мусульман перевезли в Северо-Восточную Сибирь и заставили век за веком жить в изоляции в чумах среди диких, мрачных пейзажей Станового хребта, страдать от свирепых метелей, причины которых они не могли объяснить, внезапно терять своих оленей и сородичей от эпидемий, которые не лечились бы никакими средствам, под ошеломляющими полярными сияниями, пламенеющими на всё небо, они постепенно, но почти неизбежно утратили бы веру в Аллаха и Магомета и стали бы точно такими же шаманистами, какими сегодня являются сибирские коряки и чукчи. Даже целое столетие частичной цивилизации и христианского воспитания не может полностью противостоять непреодолимому шаманскому влиянию, которому подвергается сознание в виде наиболее ужасных проявлений природы в этих уединённых и негостеприимных местах. Камчадалы, сопровождавшие меня в Шаманских горах, были сыновьями родителей-христиан и с младенчества воспитывались в православной церкви, они твердо верили в Страшный суд и Божественное провидение и всегда молились утром и вечером о благополучии и спасении, но всё же, когда в тех мрачных горах разразилась буря, чувство сверхъестественного взяло верх над их религиозными убеждениями, Господь показался далёким и бессильным, а злые духи были рядом и могущественны, и они, как язычники, принесли в жертву собаку, чтобы умилостивить разрушительный гнев разбушевавшихся духов. Я мог бы привести много подобных примеров, когда самые сильные и, казалось бы, самые искренние убеждения в реальности Божественного промысла были преодолены влиянием на воображение какого-нибудь поразительного и необычного явления природы. Действия человека управляются не столько тем, во что он интеллектуально верит, сколько тем, что он живо ощущает; и именно это живое осознание дьявольского присутствия породило религию шаманизма.

Обязанности шаманов среди коряков состоят в том, чтобы произносить заклинания над больными, поддерживать связь со злыми духами и толковать их желания и указания человеку. Всякий раз, когда какое-либо бедствие, такое как болезнь, буря или голод, обрушивается на племя, это приписывается неудовольствию какого-либо духа, и у шамана спрашивают совета о лучшем методе умиротворения его гнева. Жрец, к которому обращено прошение, собирает людей в одной из самых больших яранг стойбища, надевает длинное одеяние, украшенное фигурами фантастических птиц и зверей и причудливыми символами, распускает длинные чёрные волосы и, взяв большой туземный барабан – бубен, начинает петь приглушенным голосом под аккомпанемент его медленных и ритмичных ударов. По мере того, как пение продолжается, оно становится всё энергичнее и быстрее, глаза шамана, как будто застывают, он корчится, как в судорогах, и усиливает неистовство своего пения до тех пор, пока барабанные удары не сливаются в непрерывную дробь. Затем, вскочив на ноги и судорожно мотая головой, так что его длинные волосы развеваются вокруг головы, он начинает неистовый танец по кругу, пока, наконец, не опускается, обессиленный на свое место. Через несколько мгновений он передаёт пораженным страхом туземцам послание, полученное им от злых духов и состоящее, как правило, из приказания принести им в жертву собак, оленей, или даже, может быть, человека.

В этих неистовых заклинаниях шаманы иногда обманывают своих доверчивых соплеменников, делая вид, что глотают горящие угли и протыкают себя ножами, но в большинстве случаев шаман, кажется, действительно верит, что находится в контакте с дьявольским разумом. Однако сами туземцы, кажется, иногда сомневаются в мнимом вдохновении жреца и жестоко бьют его, чтобы проверить искренность его слов и подлинность его откровений. Если он стойко переносит побои без какого-либо проявления человеческой слабости, его авторитет как служителя злых духов подтверждается, и его приказы выполняются. Помимо жертвоприношений, на которые им указывают шаманы, коряки делают общие жертвоприношения по крайней мере два раза в год, чтобы обеспечить хороший улов рыбы, удачную охоту на тюленей и вообще благополучный сезон. Мы иногда видели по двадцать или тридцать собак, подвешенных за шеи на длинных шестах у стойбища. Летом для этого собирают зелёную траву и скручивают её в венки, чтобы повесить на шеи убитых животных, а на горных перевалах коряки всегда оставляют в жертву злым духам табак. У всех кочевых племен тела умерших сжигают вместе со всеми их пожитками в надежде, что вещи понадобятся им в загробной жизни, а больных, как только их состояние становится безнадёжным, забивают камнями или закалывают копьями. Мы убедились, что русские и камчадалы говорили правду, что коряки убивают своих стариков, как только болезни или старческие немощи делали их непригодными к тяготам кочевой жизни. Многолетний опыт дал им жестокое знание самых лучших и быстрых способов отнятия жизни, и часто по ночам, когда мы сидели в их дымных ярангах, они объясняли нам с отвратительными подробностями различные способы, которыми человек может быть убит, и указывали на жизненно важные органы, где удар копья или ножа окажется наиболее фатальным. Я подумал о знаменитом эссе де Квинси «Убийство, как одно из изящных искусств»^[77] и о поле деятельности, которое стойбище коряков мог бы предоставить его «Обществу знатоков убийства». Всех коряков учат смотреть на такую смерть как на обычный конец их существования, и они обычно встречают её с совершенным спокойствием. Их предают смерти в присутствии всего племени, с тщательно продуманными, но непонятными нам церемониями, затем тела их сжигают, а пепел развеивают по ветру. Случаи, когда человек желает пережить период своей физической активности и полезности, весьма редки.

Эти обычаи умерщвлять стариков и больных и сжигать тела мертвых естественным образом вырастают из странствующей жизни коряков, и являются лишь иллюстрацией того мощного влияния, которое физические законы оказывают на чувства и поступки людей. И те и другие логично и почти неизбежно вытекают из самой природы страны и её климата. Бесплодие почвы в Северо-Восточной Сибири и суровость долгой зимы привели к тому, что человек приручил северного оленя как единственное средство пропитания, а одомашнивание оленя, в свою очередь, требовало кочевой жизни; а такой образ жизни делал болезни и старость необычайно тягостными как для самих несчастных, так и для тех, кто их содержал и кормил. И это, в конце концов, привело к обычаю убийства старых и больных во имя благоразумия и милосердия. Те же причины породили обычай сжигать мёртвых. При кочевой жизни невозможно иметь какое-либо одно общее место захоронения, а рыть могилы в вечномерзлой земле чрезвычайно трудно. Оставлять трупы на растерзание волкам туземцы не могли, так что сжигать их было единственной реальной альтернативой. Ни один из этих обычаев не предполагает какой-либо изначальной и врожденной дикости или варварства со стороны самих коряков. Они являются естественным выбором при определенных обстоятельствах и только доказывают, что самые сильные человеческие эмоции, такие как сыновнее почтение, братская привязанность, любовь к жизни и уважение к останкам близких – все они бессильны противостоять действию великих законов природы. Русская Церковь отправляет своих миссионеров, чтобы обратить все сибирские племена в христианство, и, хотя они достигли известного успеха среди оседлых племен юкагиров, чуванцев и камчадалов, кочевые туземцы всё ещё держатся за шаманизм, и в невеликом населении Северо-Восточной Сибири насчитывается более 70 000 последователей этой религии. Всякому долговечному и истинному обращению в христианство кочевых племён должно предшествовать определённое просвещение и полное изменение их образа жизни.

Среди множества суеверий кочевых коряков и чукчей одним из самых приметных является их нежелание расставаться с живым оленем. Вы можете купить столько туш оленей, сколько пожелаете, до пятисот, примерно по семьдесят центов за штуку, но живого оленя вам ни подарят, ни продадут ни за какие деньги! Вы можете предложить им, по их меркам, целое состояние табаком, медными котлами, бусами и красной тканью за одного живого оленя, но они будут упорно отказываться продать его, но если вы позволите им убить то же самое животное, вы можете получить его тушу за маленькую нитку обычных стеклянных бус. И бесполезно спорить с ними об этом нелепом суеверии. Вы не сможете получить для этого никаких вразумительных объяснений, кроме того, что «продать живого оленя плохо». Так как при постройке будущей телеграфной линии нам было крайне необходимо иметь собственных оленей, то мы предлагали корякам расстаться хотя бы с одним животным за все мыслимые и немыслимые сокровища, но все наши усилия были напрасны. Они могли продать нам сотню туш за несколько фунтов табака, но пятьсот фунтов не соблазнили бы их расстаться ни с одним оленем, пока в нём были хоть какие-нибудь признаки жизни. За те два с половиной года, что мы провели в Сибири, ни одной из наших партий, насколько мне известно, не удалось купить у коряков или чукчей ни одного живого оленя. Всех оленей, которыми мы в конце концов завладели, – около восьмисот – мы купили у кочевых тунгусов^[78].

Коряки, вероятно, самые богатые оленеводы в Сибири, а, следовательно, и в мире. Многие стада, которые мы видели в северной Камчатке, насчитывали от восьми до двенадцати тысяч голов, и нам говорили, что у одного богатого коряка, жившего где-то в центре тундры, было в разных местах три огромных стада, насчитывавших в совокупности тридцать тысяч оленей. Забота об этих огромных стадах – едва ли не единственное занятие в жизни этого народа. Они обязаны постоянно кочевать с места на место, чтобы найти им пищу, и следить за ними день и ночь, чтобы защитить от волков. Каждый день восемь или десять коряков, вооруженных ножами и копьями, перед наступлением темноты покидают стойбище, проходят милю-две до того места, где пасутся олени, строят себе небольшие шалашики из веток стланика, около трёх футов в высоту и двух в диаметре, и сидят в них на корточках в течение долгих часов холодной арктической ночи, высматривая волков. Чем хуже погода, тем больше необходимо быть бдительным. Иногда среди тёмной зимней ночи, когда ураганный ветер с северо-востока поднимает над тундрой тучи летящего снега, стая волков может внезапно напасть на стадо и рассеять его во все стороны. Предотвратить это и является заботой караульных. Один, почти беззащитный в огромном океане снега, человек сидит на корточках в своём укрытии под величественным полярным сиянием, слушая пульсацию крови в висках и отдалённые завывания его врагов-волков. Он терпеливо переносит холод, который способен заморозить ртуть, и метель, которая может смести его хрупкое убежище, как пучок соломы. Но ничто его не страшит и не заставляет искать защиты в тёплой яранге. Я видел, как один коряк сторожил ночью оленей: его нос и щёки замерзли так, что почернели, а ранним утром он сидел на корточках под ветками стланика, уткнувшись лицом в шубу, как мертвый. Я никогда не мог пройти мимо ни одной их этих маленьких хижин в огромной пустынной тундре, не подумав о человеке, который когда-то сидел в ней на корточках. Я пытался представить себе, о чём он думал долгими тоскливыми ночами, ожидая первых проблесков рассвета. Неужели он никогда не задумывался, откуда на небе берутся эти таинственные огненные складки? А волнующие далёкие звёзды, беспрестанно кружащие над снежной равниной, никогда не наводили его на мысль о существовании других, более счастливых и благополучных миров, чем этот?

Увы! Несовершенна природа человека! Все эти дикие крики шамана и его бубен показывали, что он чувствовал сверхъестественное, но совершенно не понимал, в чём его природа.

Кочевые коряки обладают чрезвычайно добрым нравом. Они очень хорошо относятся к своим женщинам и детям, за все время моего общения с ними, продолжавшегося более двух лет, я ни разу не видел, чтобы кто-то ударил женщину или ребенка. Их честность замечательна. Часто они запрягали упряжку оленей после того, как мы покидали утром их стойбище, и догоняли нас на расстоянии пяти или десяти миль с ножом, трубкой или какой-нибудь мелочью, которую мы проглядели и в спешке забыли. Наши сани, нагруженные табаком, бусами и всевозможными товарами, оставались без всякого присмотра, но, насколько нам известно, ни одна вещь не была украдена. Многие племена относились к нам с такой добротой и гостеприимством, каких я никогда не испытывал ни в одной цивилизованной стране, ни среди христиан, и если бы у меня не было ни денег, ни друзей, я бы обратился за помощью к племени кочевых коряков с гораздо большей уверенностью, чем ко многим американским семьям. Жестокими и варварскими они могут быть только согласно нашим представлениям о жестокости и варварстве, но они никогда не совершают предательства, и я так же безоговорочно доверил бы свою жизнь в их руки, как и в руки любого другого нецивилизованного народа, который я когда-либо знал.

Ночь за ночью, по мере нашего продвижения на север, Полярная звезда приближалась всё ближе и ближе к зениту, пока, наконец, на шестьдесят второй параллели мы не увидели белые вершины гор в начале Пенжинского залива, которые отмечали северную границу Камчатки. Под прикрытием их заснеженных склонов мы в последний раз разбили лагерь в дымных ярангах камчатских коряков, в последний раз поели из их деревянной посуды и без сожаления простились с пустынной тундрой полуострова и её кочевниками.