Будда на чердаке

Сильная вещь. История целого поколения иммигрантов-японцев, приехавших в США до второй мировой войны и переживших войну в лагерях для интернированных. Не совсем обычная вещь с точки зрения того, как написано. Обычно это история семьи. или друзей, т.е. небольшого количества людей, а в данном случае это история именно целого поколения. Интересно не только с точки зрения содержания, но и с литературной точки зрения.

Джулия Оцука и три её романа

Как нацменьшинствам живётся в США? Доподлинно мы не знаем, но можем об этом прочитать. Например, у Джумпы Лахири - про американцев индийского происхождения, у Джин Квок - про американцев китайского происхождения, много кто писал про американцев русского происхождения (например, Михаил Идов с его "Кофемолкой"), у Джулии Оцуки - про американцев японского происхождения. Список можно продолжать, я назвала лишь книги, которые читала.

Джулия Оцука родилась в США, закончила сначала Йель, позже - магистратуру Колумбийского университета. На русский язык переведено три её романа, я все их прочитала: написано насколько хорошо и спокойно, что хочется читать ещё и ещё. Все её произведения автобиографичны, они описывают события, которые пережила сама писательница или её родственники.

"Когда император был богом" - роман о лагерях для интернированных японцев во время Второй мировой войны. Чудовищная несправедливость, когда людей лишили привычной жизни только за то, что они другой национальности. У многих с Японией не было никаких связей, многие родились в США. До этого романа я не знала, что подобный факт имел место. В одном из своих интервью автор говорила, что этот роман был запрещён. Вполне логично, так как бросает тень на американскую демократию.

"Будда на чердаке" - это роман о японских женщинах, ехавших на пароходах в чужую страну, чтобы выйти замуж. Без языка, без надежды вернуться, к незнакомому человеку, в чужую культуру.

Эти два романа - вовсе не обличающие несправедливость, не про страдания. Они о том, что выживает тот, кто принимает все случившееся как данность. Спокойно, без злобы, без эмоций. Мне кажется, это посложнее будет, чем бороться.

Не зная броду — не суйся в воду. И это для меня одна из тех книг, когда прежде всего нужно определить направление течения, прежде чем вступать в неё. И, наверное, не каждому она будет понятна. А даже если понятна, то не близка.

Это история множества женщин, звучащая как один голос. Или как множество голосов, в одной женщине. Я не сразу поняла, кому именно он принадлежит. Я искала ключевого героя, ту, вокруг которого закрутится череда событий. Но события наслаивались. Их было много, и они были плохие. Такие, что одному не вынести. И тогда история стала для меня рупором, который доносил множество историй разных людей. Объединяло их одно — это голоса женщин в чужой стране.

И в такой манере повествования утрачивается индивидуальность. Наверное, так и нужно было. Чтобы читатель понял, что несмотря на то, что судьбы женщин похожи, некоторые события они проживали по-разному. И одновременно одинаково.

Новаторская поначалу, к концу история стала гудеть в моей голове, не позволяя мне прислушиваться лучше. Всё слилось в однообразный гул. Множество голосов хотели быть услышанными. И затерялись в этом множестве.

В школе нас учили, что авторы своими книгами обязательно хотели что-то нам сказать. И я всё ещё по привычке пытаюсь вычленить из текстов какую-то главную мысль. Главная мысль этой книги — боль. Всё, что происходило с женщинами, которые ступили с корабля на американскую землю, — это боль. И даже если через череду несчастий пробивался голосок удачи или любви, то я его уже не замечала. Потому что крик несчастных был громче. И в процентном соотношении так, наверное, и было.

И остаётся только восхищаться стойкостью этих женщин. И автором, которая захотела услышать их голос и вылить на страницы книги неудержимым потоком сознания.

Конечно, все мы [японки] приехали в Америку вовсе не для того, чтобы ютиться в крошечной, отгороженной занавесками комнатенке, расположенной в задней части прачечной «Королевская стирка». Но мы понимали: обратного пути нет. Наши отцы писали нам: «Если вы вернетесь домой, то покроете позором всю семью. Если вы вернетесь домой, ваши младшие сестры никогда не выйдут замуж. Если вы вернетесь домой, ни один мужчина не посмотрит в вашу сторону». И мы оставались в японском квартале, с нашими мужьями, и старели прежде времени.

Воспринимать эту книгу изначально стоит не как фикшн с сюжетными поворотами и накалом эмоций, а как собирательный опыт японок, эмигрировавших в США перед Второй мировой. Один только список основных (даже не всех!) источников, на которых основывалась Джули Оцука, занял три экрана в моей электронной книге. Это опыт женской жизни в чужой стране без знаний языка и культуры, в нищете, с ежедневной изматывающей физической работой, в браке с пожилым мужчиной, которого выбрала по устаревшей фотографии и письму. К браку прилагались домашнее насилие и бесконечные роды.

(TW: упоминание изн-ния в браке в цитате ниже)

Проснувшись, мы обнаруживали, что лежим рядом с чужим мужчиной, в чужой стране, в душном сарае, и в воздухе повисли людские вздохи и стоны. Иногда мужчина, лежавший рядом с нами, во сне нащупывал нас своей грубой мозолистой рукой, и мы делали над собой усилие, чтобы не отстраниться. «Через десять лет он будет стариком». Иногда в тусклую предрассветную пору он открывал глаза, видел, что мы грустим, и обещал, что скоро все изменится к лучшему. И хотя всего несколько часов назад, когда в темноте он в очередной раз навалился на нас своим потным телом, мы шептали: «Я тебя ненавижу», сейчас мы верили его обещаниям. Ведь, кроме него, у нас никого не было. Иногда он смотрел сквозь нас, словно не замечая, и это было самое худшее. «Никак не могу понять, жива я еще или уже нет?»

Очень больно и тоскливо от такого повседневного, обыденного, многолетнего страдания, распространённого настолько, что некоторые, не зная подробностей, воспринимают его как норму.

Помимо этого, в книге есть и политический контекст: с началом войны в японцах начали видеть угрозу и планомерно, без доказательств и суда, от них избавляться, а большинство американцев это либо поощряло, либо было равнодушно, ведь их лично не касалось.

Может, в том, что случилось, есть доля нашей вины, спрашиваем мы [американцы] себя. Может, нам следовало направить петицию мэру. Или губернатору. Или самому президенту. «Пожалуйста, разрешите им остаться». А может, надо было всего лишь постучаться в их двери и предложить свою помощь. Если бы только знать, что все так выйдет, говорим мы себе. Но в последний раз, когда мы видели мистера Мори у фруктового лотка, он был, как всегда, спокоен и приветлив. «Ни словом не упомянул, что его высылают», — сокрушается одна женщина. Кассирша из универсального магазина вспоминает, что за день до исчезновения японцы сметали продукты с прилавков, как перед концом света. Одна из них, по ее словам, купила двадцать банок консервированных венских сосисок. «Я не спросила, зачем ей так много», — рассказывает кассирша. Сейчас она сожалеет об этом. «Хотелось бы знать, что у них все хорошо».

Так что не жалею, что прочитала, и планирую читать Джули Оцуку и дальше.

Эта история обещала быть захватывающей и с первых строк была таковой, но что то дальше пошло не так.