Loe raamatut: «Чистка», lehekülg 14

Голос. И вода, вредительски построена подача воды. Вода подается на расстоянии 300—400 метров, пока она доходит, она уже охлаждается. Это вредительская система, которая недопустима. Если бы эти средства затратить на водомаслозаправщики на гусеничном ходу, мы обеспечили бы водозаправку. Что получается? Мы не можем установить водомаслозаправщики, потому что они не на гусеничном ходу. Это безобразие, т. Сталин».

Следом выступал новый начальник штаба РККА Борис Шапошников, кажется лояльный человек, но его роль все же спорна. Он сразу признал потерю бдительности, его главной проблемой был Примаков, который был его заместителем. Примаков служил под началом Шапошникова в Приволжском военном округе в 1931-1932 гг., а вскоре после того, как Шапошников в сентябре 1935 г. перебрался в ЛенВО, Примаков то ли уже был там заместителем с мая. Отношения между ними были просто доверительными. Но Шапошников пытался представить дело так, что они конфликтовали, причем с тех времен, когда он преподавал в академии Фрунзе: « Я из своей практики в Военной академии должен сказать, что в 1934 г. выдержал первый троцкистский налет на методы преподавания в Военной академии. Я тогда докладывал об этом наркому, и нарком по моему докладу многое выправлял. Наскоки эти шли от Примакова, который настойчиво хотел внедрять своих людей. В частности, после отбытия наказания явился Троицкий с предписанием взять его начальником кафедры военной географии в Военную академию. Я отказался. Он является второй раз, опять с предписанием, – не помню, – не то за подписью Примакова, не то Фельдмана. Я тоже отказал. Думаю, теперь будут действовать через наркома. Нет, этого не было. Вот как они протаскивали своих людей».

Однако следом он признал, что доверял Примакову: «Когда я приехал в Ленинград, Примаков был помощником командующего войсками. Должен сказать, что все мои поручения Примаков выполнял, как раз он занимался вопросами ПВО. Сам я занимался вопросами авиации. Затем он уехал писать уставы, два месяца писал уставы, месяца полтора отсутствовал на различных военных играх и в июле был арестован. Нужно сказать, что ПВО он проверял, но я-то не проверил, как он осуществлял эту проверку. В этом, конечно, моя вина. Я слишком доверился этому человеку». Он говорил, что не мог ничего сказать плохого про людей, которых выдвигал Примаков. После него выступал Григорий Кулик, начальник Артиллерийского Управления РККА заговорщик и шпион. На него дали показания , но чтобы поверить в них Сталину понадобится еще 12 лет, он много вредил и навредит еще на войне.

Он сразу перешел к главному: «Товарищи, начну с себя. Почему-то мою фамилию упомянул в своих показаниях Ефимов, но вы, товарищи, знаете, что я начиная с 1918 г. боролся против Троцкого под непосредственным руководством Климента Ефремовича и т. Сталина. И как Троцкий снимал Климента Ефремовича, моментально я летел. Я в то время носил бороду, и Троцкий говорил: «Необходимо эту бороду убрать». Когда меня ранили под Царицыном, – я по совести скажу, – я боялся ехать через Москву, думал, что меня расстреляют. А теперь Ефимов упомянул мою фамилию, и, когда меня спросили, я сразу не поверил. Считаю, что это провокация. Показания Ефимова, то, что мы читали, и то, что я обнаруживаю, – это но-но-но. Он отводит не туда. Я могу доложить, т. Молотов, что враги так действовали, что на каждом вопросе есть ваша виза и ваше постановление. Каждую мелочь, чуть ли не каждый винтик вносился в СТО».

Кулик уповал на свои предыдущие заслуги, но это выглядит несерьезно, ведь с тех пор много воды утекло, человек мог поменять взгляды или присоединится к троцкистам из каких-то своих соображений, мог быть временный союз, его могли шантажировать найдя на него какие-то компрометирующие материалы и т.д. Можно предположить немало вариантов как человек мог стать предателем. Кулик 1937 г. это был не тот Кулик 1918 г. После оправданий он говорил о вредительстве в производстве артиллерийских орудий, а затем говорил о своей вражде с Гамарником, который его ненавидел, говорил о подлостях главы политупра Северо-Кавказского военного округа Векличева. На его выступлении утреннее заседание кончилось.

Вечернее заседание открыл Семен Буденный, который начал свой рассказ с описания периода гражданской войны, где привел примеры бездарности Тухачевского, как он приписывал себе чужие заслуги, о его провалах, как военного, о его подлой натуре. Он прямо сказал то, что дажде не фигурировало в официальном обвинении: «Кто такой Тухачевский? Он пришел из плена делать социальную революцию к нам. Попадает в Ленинград, там, в Смольном, как раз формировали красногвардейские отряды. Он явился и представился Ленину: «Я хочу участвовать в революции, хотя я – офицер Семеновского полка». Тогда, как он говорил, была наложена самим Лениным резолюция: зачислить в Красную гвардию, чтобы он там участвовал. Отсюда теперь мне становится ясным, что это шпион не [19]27 г., а это шпион, присланный немцами сюда, к нам, чтобы участвовать не в революции, а в шпионаже за нами. Сейчас это становится понятно.»

Буденному тут же напомнили, что и Уборевич тоже вернулся из германского плена, якобы как и Тухачевский бежал из немецкого плена. Это очень важная деталь, так, как сам Уборевич утверждал, что в антисоветский заговор он был вовлечен очень поздно, в 1935 г. Однако, многие выступавшие ранее деятели прямо приводили факты, что Уборевич занимался вредительством задолго до 1935 г. Он мог это делать по требованию разведки Германии, которая завербовала еще в 1917 г. Буденный также напомнил деталь об Аронштаме, которой нет в официальной биографии: «По-моему, Аронштам тоже этой марки: «Из плена, видите ли, бежал, меня там били, вырвался» и т.д. Одним словом, это шпион марки тоже 1917 г. Так что это шпионы природные, коренные шпионы немецкие».

Буденный описывал Тухачкевского, Якира и Уборевича как выскочек, попавших в нужное место и нужное время и заработавшие легкую славу на чужих заслугах. Наиболее жесткую оценку он давал Якиру: «Кто такой Якир? Это же такая глиста, это был самый близкий человек Троцкого, сам троцкист. На войне он нигде и ничем не показал себя. Командовал он группой. Нам казалось с Климентом Ефремовичем, что он неплохой командующий. То есть в каком смысле? Он вслед за армией шел, не особенно отставал. (Общий смех.) Приказ отдашь – он выполняет. Так он двигался до Львова».

Буденный невысоко оценил его способности, не блистал, но и достижений не имел. Буденный говорил о склоках военных, о вражде Якира с Беловым, Дыбенко, а затем осудил военных, которые выступали ранее на совете, оправдываясь за свою потерю бдительности: «Я вот внимательно слушал. Ну хорошо, все люди, сидящие здесь, про это знают, и теперь знают, что это действительно вредительские дела. А где же мы были? Значит, что же тут можно оправдываться кому бы то ни было из здесь сидящих людей? Нельзя. Мы с вами все виноваты, все прохлопали, об этом знали. Значит, мирились с этим вредительством, не было такой тревоги, как говорит т. Сталин, раз плохо – заговори басом, чтобы тебя услышали. А мы не только басом, шепотком разговариваем между собой. Знали, а на деле-то не видно.»

После этого выступал Кирилл Мерецков, бывший нач. штаба у Уборевича и затем Блюхера который недавно вернулся с Испании. Он признал, что будучи близок к Уборевичу, проглядел его враждебность. Он говорил про его авиторитетность: «Уборевич в моих глазах был авторитетом. Исключительно напряженно я работал под его руководством. Я с таким же напряжением работал под руководством других командующих. Они здесь есть. Я верил Уборевичу, еще больше верил я Якиру. И всегда завидовал. Я говорил, что Уборевич – очень большой барин в отношении к людям; если бы он был такой, как товарищи с Украины характеризуют Якира, Уборевич был бы незаменимым человеком».

Потом Мерецков продолжал рассказывать о взаимоотношениях военных, о вражде Белова и Уборевича, говорил о подозрительных делах Жильцова, а затем он сделал то, что не делал еще никто, замахнулся на самого Ворошилова, который привез книгу Кутякова, умалявшую роль конной армии Буденного, а также был нотки критики самого Сталина: « Приехал Климент Ефремович и привез кутяковскую книгу, которую дал под большим секретом Уборевичу.

Сталин. Кто?

Мерецков. Нарком.

Ворошилов. Ничего подобного.

Мерецков. Я говорю то, что мне сказали».

Совокупность фактов говорит, что Ворошилов «не замечал» многочисленных безобразий, происходивших в военных округах, академиях, генштабе, выдвигал Якира, Гамарника и других сомнительных личностей и вот еще возил книгу, дискредитировавшую конников Буденного. Это можно счесть попыткой оговора Ворошилова, но есть факты, говорящие о том, что между ним и Буденным была вражда, причем из всех военных РККА именно Семей Михайлович больше всех ненавидел Ворошилова. У Печенкина есть два документа на этот счет, первый это свидетельство секретаря С.М.Буденного Трофим Тимофеевич Тютькин в феврале 1926 года писал: «В отношении взглядов на наших вождей со стороны Буденного, считаю нужным отметить его отношение к тов. Ворошилову. За все мое пребывание я видел к Ворошилову такую ненависть, которая не поддается описанию, всего нельзя припомнить. Он тысячи раз говорил, что "если бы не этот бурбон – он со своей армией сделал бы еще не то". На тов. Ворошилова он взваливает разные грязные сплетни вроде того, что тот имеет, расхищает казенные деньги … и прочее. А когда тов. Ворошилов был назначен наркомвоеном, так он чуть не умер от злости. Он буквально рычал, что партия сама погубила армию, вверив ее такому идиоту, что этой ошибки ей страна не простит, и что страна узнает, кто заслуживал этой должности. Он буквально заявлял, что "эту сволочь убить и то мало". Он говорил, что я считал Сталина умней, а он оказался круглым болваном, с которым теперь у меня все кончено". Он это написал в своем дневнике, который мне иногда приходилось читать, да он к тому же заявлял, что эта вся ругань была им сказана на заседании политбюро ЦК, где он крыл всех». Буденному всегда мерещилось, что его боится партия и поэтому умаляет его авторитет. Он был страшно возмущен тем, что на последний съезд партии он не был избран с решающим голосом. "А, струсили, говорил это будет, ну и есть. Куда ж, Ворошилов "в Политбюро сделает больше, чем я". Хотя в дневнике потом через некоторое время он писал, что "сегодня выступил на съезде и покрыл ленинградскую организацию. По возвращении откуда-нибудь с собрания он всегда хвалился, как хорошо его приняли, каким он авторитетом пользуется, а что касается дела, то оно его не интересовало, что было видно по всему».¹⁰³

Это его заявление на имя Военного прокурора Московского военного округа:

«В бытность мою секретарем т.Буденного я неоднократно был свидетелем грубых и циничных замечаний со стороны т.Буденного по адресу т. Ворошилова. Но в момент его назначения Наркомвоеном ненависть проявлялась следующим образом. 9 ноября , выйдя в столовую на квартире т.Буденного, в столовой застал жену его Надежду Ивановну, которая мне сообщила новость о назначении т.Ворошилова. Я сказал, что это дело партии. Через несколько минут из спальной вышел и т.Буденный, который в страшном возбуждении начал, как бы про себя, ходил по комнате, громко негодующе восклицал: "Назначили… мерзавца, болтуна…бурбона в военном отношении на гибель армии и страны". И как бы обращаясь ко мне громко заявил: "Такого мерзавца …и убить мало. Эк! Нет только хороших ребят". После этого он еще долго ругал т. Ворошилова, пока не уехал на службу. Через два или три дня почти в том же духе за ужином происходил в моем присутствии разговор между Буденным и комвойсками УВО т.Егоровым. Буденный возмущался по-прежнему назначением Ворошилова, говорил, что партия сделала непростительную ошибку, просто глупость. А т.Егоров сдерживал его, старался ему объяснить, что ни он, ни Буденный не могли быть назначены, ибо он выходец из другой партии, и Буденный молодой партиец».

Еще один свидетель, близкий к Буденному комкор И.Р.Апанасенко в 1938 году так излагал это: «Начиная с 1925-26 года Буденный вел самую антипартийную работу и антисоветскую работу. Часть таких разговоров не могла не отражаться на мне и других конноармейцах. А он по поводу и без ругался против Ворошилова и особенно, когда он бывал пьян …Он говорил, что т. Ворошилов не знает ничего в военном деле и знать не хочет. Особенно об этом он толковал, когда сам учился».

Может все опять оговор? Но в пользу факта их вражды свидетельствует и сам Ворошилов, который будучи командующим Северо-Кавказским военным округом писал опасные заявления. В письме от 1 февраля 1923 года в ЦК он писал такое:

«Дорогой Иосиф Виссарионович! На днях получил письмо от А. Каменского, в котором он сообщает о "ералаше", происходящем в его наркомземовской коллегии, выдвигает комбинацию конструирования новой коллегии с Буденным во главе… По существу вопроса я считаю недопустимым выдвижение Буденного на этот пост по следующим причинам. Буденный… слишком крестьянин, чересчур популярен и весьма хитер. Зарубежная "белая" пресса очень часто пишет о Буденном в минорных тонах не без задних мыслей. Внутренняя контрреволюция тоже очень уповает на будущее, и в представлении наших врагов Буденный должен играть роль какого-то спасителя, крестьянского вождя, возглавляющего "народное" движение… Если действительно произошло бы когда-нибудь серьезное столкновение интересов между пролетариатом и крестьянством, Буденный оказался бы с последним… Я и раньше говорил, и сейчас повторяю, что наши милые товарищи, не отдавая себе отчета, чересчур уж много кричат о Буденном, "буденновской" армии, "буденновцах" и прочем, что ни в коей мере не отвечает ни партийным, ни общереволюционным задачам. На вопрос молодому красноармейцу, за что он будет драться, последний ответил: "За Буденного". Думаешь, я зря придаю такое значение? Нет, не зря. Если бы я вовремя не убрал Думенко, он наделал бы нам больших неприятностей. Если мы, не учитывая особенностей переживаемого момента, будем совершать такого рода ошибки, как назначение в наркомы Буденного, это равносильно игре с огнем… Всех благ. Жму руку.

Твой К. Ворошилов».¹⁰⁴

Между Ворошиловым и Буденным были конфликты и весьма острые. Но может, это все было в прошлом? Вероятно да, но недоверие между ними осталось, об этом говорит то, что за все время до 1937 г. карьере Буденного застыла на месте. Ему дали маршальское звание, но он вообще не получал важных должностей, с 1924—1937 гг. он был только инспектором кавалерии РККА. Даже 9 мая, когда 9 мая 1937 г, когда Ворошилов вынужден был выбирать новых командующих округами, начальника Генштаба, он даже не рассматривал Буденного. По этому Ворошилов вполне мог привезти Уборевичу ту книгу.

Возвращаясь к военному совету, Мерецков продолжал рассказывать подробности своей работы с врагами и защищал от критики Блюхера, объясняя его частые отлучки из армии болезнью. В конце он сказал сильные слова: «Мне особенно тяжело переживать все это, потому что я ехал сюда с другим настроением. Я повторяю второй раз, что мне очень тяжело, потому что я был близок к этим врагам. Но я честно дрался всю свою сознательную жизнь. Многие знают, когда партия требовала, я на глазах у всех шел под пулеметным огнем в атаку. Если завтра пошлют, я также пойду как ходил по 7 атак в бой и если мне скажут, что завтра нужно вернуться и снова идти в атаку, я пойду».

Следом выступал комдив Максим Степанов, с мая 1934-январь 1935 г. он служил под началом Уборевича, а потом в центральном аппарате НКО, заговорщик. Он рассказывал о службе под началом того Уборевича, про бездарное командование и провалы войсковых учений. После него выступал маршал СССР Василий Блюхер, один из лидеров военного заговора. Он сразу принялся отрицать утверждения Федько, заявляя, что он подыгрывал провальному командованию Грязнова, которого он обвинил в честолюбии. На этой почве возникла перепалка с Федько:

«Блюхер. О Грязнове. Говорил, скрывать не буду. Мы все знаем Грязнова, и я не сделаю большой ошибки, если скажу о нем следующее то, что я сказал тогда Федько. «Грязнов – неплохой командир, способный командир, но мне кажется, что у него есть два недостатка». Вот Каширин улыбается, потому что мы оба знаем эти его недостатки, потому что Грязнов командовал в составе 30-й бригады. Первый его недостаток – чрезвычайное честолюбие.

Федько. По-моему, он скромный человек.

Блюхер. Вы, т. Федько, по простоте своей…

Федько. Меня Гамарник и все остальные считали всегда простачком, на которого можно повлиять, которого можно привлечь.

Блюхер. Если вы возражаете против этого, я характеристику [о] вас, как простого человека, беру обратно. Вряд ли кто из членов Совета не согласится со мною о честолюбии Грязнова».

Блюхер продолжал рассказывать не очень красивые факты о Грязнове, в частности про злоупотребление алкоголем, про его жалобы на Ворошилова, которого поддерживает Сталин. Вторым недостатком Грязнова после честолюбия он назвал склочность. Затем он отвергал обвинения Федько в намерении ликвидировать приморскую группу ОКДВА:

«Блюхер. Вы говорите, что Блюхер предлагал корпуса и упразднить группу, так?

Федько. Так.

Блюхер. Не так. Блюхер в течение 3 лет и перед народным комиссаром ставил вопрос, что необходимо в Приморье для мобилизационной готовности иметь готовое корпусное управление с тем, чтобы не терять время на их организацию во время войны.

Федько. Я за это.

Блюхер. Позвольте, Федько, я вас уличу. Вам почему-то вошло в голову: значит, он хочет корпуса; значит, хочет расформировать группу. У вас по простоте все смешалось в голове. Тогда Климент Ефремович мне несколько раз отказывал, кажется, 2 или 3 раза в этом отказывал. И я помню даже, без его санкции я перенес этот вопрос на одно из заседаний Политбюро. Помните, я тогда просил корпуса?

Федько. И вы там заявляли, что я за ликвидацию групп.

Блюхер. Позвольте, я там не так заявлял. И хотя меня обвиняли в беспробудном пьянстве и составили врачебный акт под руководством Аронштама, буквально врачебный акт о моей неизлечимости, не хватало только меня в сумасшедший дом посадить. Климент Ефремович говорит: «Штатов больших нет, людей нет». Я говорил: «Я за то, чтобы в интересах корпусной организации расформировать группу». Почему? Тут скрывать нечего. Японцы знают наш оперативный план на 100%, нашу подготовку знают, наше расположение армии знают. У т. Федько во время войны будет не менее 4 самостоятельных оперативных направлений ответственных. В состав этих 4 ответственных оперативных направлений входит не менее единиц равных дивизии. Я считал, что при всей талантливости Федько, при всей его талантливости браться, управлять на 4 оперативных направлениях, причем в каждом из них 2—3 соединения, – это значит надо быть немножко больше Наполеона. Ведь я тогда так вам и говорил. Ведь это картина, равносильная по своей оценке той, когда царское правительство воевало в русско-японскую войну. Собирало случайно 2—3 дивизии, объединяло каким-нибудь Каульбарсом, который без связи пытался связаться с каким-нибудь из соседей. Мы по нашим заданиям, возложенным народным комиссаром на нашу армию Дальневосточного фронта, не имеем права с вами терять бесполезно ни одного часа.

Поэтому я говорил: «Прежде всего корпус». Если нельзя дать одновременно людей на группу, я готов был на свертывание группы. Так стоял вопрос».

В этом споре Блюхера поддержал Ворошилов, сказав, что есть документы в его пользу. Этот спор становился все более жарким. Он продолжал критиковать своих противников, рассказывая о их некомпетентности, с критики Грязнова он перешел на критику Федько, которого он сравнил с «отстающим экстерном». Егоров даже в мягкой форме выступил на стороне Федько, но для Блюхера это был, как укус комара. Блюхер назвал командование Федько очковтирательством и обвинил его в продвижении тех самых предателей, хотя у самого их было полно: «О том, кто представлял к орденам. Лапина я к ордену не представлял, он пошел по иным путям. К Дзызе руку приложил, сознаюсь, грешен. Вы говорите, что все было бы хорошо, если бы не Дзыза. В этом ли сейчас дело? Дзыза арестован. Но у вас есть второй Дзыза – Беккер. Кто из них почище, я не знаю. И вам тут нужно было не только перечислять тех, кто в армии арестован, но и тех, кого нужно арестовать в группе. Об этом вы ничего не сказали». Он также заявил, что Федько просил его об отставке, но он не довел это до сведения Ворошилова. Он снова заявил, что военные части Федько были скопищем троцкистов, вредителей. Наконец, он почти прямо сказал, что Федько фигура сомнительная: «Пожалуйста, не принимайте на свой счет, т. Федько. Я никак не думал включать вас в число этих варягов, но говорю это потому, что вы – человек страшно подозрительный. Я говорю о налете, который был сделан из Белорусского военного округа в ОКДВА».

Блюхер говорил, что Федько виновен в наплыве в ОКДВА людей с белорусского округа Уборевича. Возможно, это правда, но есть одна деталь, Федько никогда не служил в БВО, плохо знал тамошних людей. Так, кто же перебрасывал этот десант? Вообще, почти все выступление Блюхера это была именно критика Федько. Лишь в конце, он немного рассказал о своих друзьях – Гамарнике и Якире. Он работал вместе с Якиром в 1928-1929 гг., причем в роли подчиненного помощника. С Гамарником его связывала если не дружба, то политический союз. Блюхер говорил: « Хотел еще несколько слов сказать по общеармейским вопросам и о своем отношении к Гамарнику и Якиру.

Сталин. Что тут говорить, отношение у вас было нехорошее.

Блюхер. К Якиру я ездил в январе месяце Новый год встречать. Я расскажу, по каким соображениям я поехал. Стоял вопрос о моем снятии, меня интересовала кандидатура. Вы бы мне не сказали этого, и Гамарник не сказал бы этого. А есть в армии осведомленный человек, хитрец, очковтиратель. Я всегда эти качества за ним признавал. Но я не думал, что он – контрреволюционер. Не глупый, но что очковтиратель и хитрец – для меня это ясно».

Он рассказал о колоссальном авторитете Гамарника среди командного состава: «Немножко жаловались, что нет совещаний при начальнике Политуправления РККА, нет как будто внимания к политсоставу и его авторитету в армии. Но раз сказал Гамарник – свято. Я ему тоже политически доверял настолько, товарищи, что это только провинциалы могут сделать. Мы приехали 30-го с Хаханьяном и позвонили Хмельницкому. Спрашиваем: «Можно попасть к наркому?» – «Нет, нарком занят». – «К кому за информацией?» – «К начальнику Политуправления РККА».

Вскоре Блюхер закончил свое выступление и заседание продолжал комиссар 2-го ранга и начальник Военно-политического Совета Тихоокеанского флота Григорий Окунев, это не свету. В тени японский шпион и троцкистский заговорщик. Речь его не сильно отличалась от других выступавших, каялся за потерю бдительности, рассказывал о положении дел на флоте. Но слушателей все больше интересовал вопрос об его отношениях с Гамарником, тут случился интересный диалог: «Окунев. Безусловно. Я не буду говорить, какое отношение было мое к Гамарнику и Гамарника ко мне. Я не согласен с оценкой т. Блюхера относительно того, что в армии, что Гамарник скажет, то свято. Было политическое доверие, но то чтобы Гамарника любили, это неверно. Не любили.

Блюхер. Но признавали авторитет.

Молотов. Политработники знали, что Гамарник в 1921—1923 гг. колебался?

Окунев. Первый раз слышу сегодня.

Молотов. Если бы интересовались, не могли бы не знать. И Якира в обоих случаях выручал Фрунзе. В открытом голосовании за Троцкого. В 1921 г. мы из Харькова в Киев послали Фрунзе. Они нащупали большинство и удержались. В 1923 г. то же самое.»

Он еще покритиковал Гамарника и передал слово Густаву Бокису, бывшему начальнику мехвойск и на момент проведения совета начальника Автобронетанкового управления (АБТУ). Также заговорщику. Он рассказывал о положении дел в бронетанковых войсках, он оспорил выводы выступавшего ранее Магера, утверждая, что в целом дела идут неплохо. Он выставил претензии к главупру автотракторной промышленности, что те не хотят заниматься машинами, которые теперь были нужны для армии, высказал политическое недоверие конструктору танков Николаю Барыкову. Он рассказал о разоблаченных врагах в своих рядах и вскорости закончил вечернее заседание 3 июня.

Военный совет 4 июня

Последний день заседания военного совета открыл командующий войсками Московского военного округа Иван Белов, опасный заговорщик и германский шпион. Он входил в состав правой егоровской группы, которая остро враждовала с троцкистской группой Гамарника-Якира –Блюхера и близкого к ним Тухачевского. Его выступление сразу начиналось с их противопоставления. Белов сказал, что где-то с 1920 г. был врагом Троцкого, его дважды пытались просто выгнать из армии. Он описывал мерзкую манеру управления Уборевича, как он вел интриги, занимался очковтирательством. Он говорил очень долго, расхваливал наркома Ворошилова за его «требовательность», при этом он говорил, что именно его Ворошилов всегда ругал больше. В тексте много странных, пафосных речей, рассуждение о потере бдительности , снова восхваление Сталина и Ворошилова, было много подхалимажа.

Затем он сделал выпад против разкрупнения округов, якобы это мешает развитию военного дела, на деле же это усложняло подготовку военного переворота заговорщиками. Другие предложения были весьма дельными, усилить работу по материальному обеспечению и инспекцию войск, что не понравилось Ворошилову, которого тоже предлагали инспектировать. После Белова выступал флагман флота 1-го ранга Михаил Викторов, командующий силами Тихоокеанского флота, заговорщик, которого привлек к преступному делу Ян Гамарник. Викторов рассказывал о своих делах с Витовтом Путной, когда тот был командующим Приморской группой и уже тогда знал, что тот был пораженцем, считал, что СССР проиграет войну Японии. Он отказывался помогать силам флота в случае войны, ссылаясь на «нехватку» войск и т.д. Викторов рассказал, что Гамарник, который по его словам обладал огромным авторитетом, вредил обороноспособности, умолчав, что вредил в т.ч. через него. Викторов рассказал об очистке флота от антисоветских элементов: «Здесь т. Окунев уже докладывал, что мы за 2 года изъяли порядочное количество людей из Тихоокеанского флота. 32 чел. начальствующего состава и 54 краснофлотцев. Я должен сказать, что картина вредительства в Тихоокеанском флоте, она не полностью раскрыта. Правильно т. Блюхер указывал здесь, что мы должны еще побольше копнуть у себя».

На первый взгляд подобные чистки были правильной практикой, однако нельзя забывать, что их проводили сами враги народа управлявшие органами партии, НКВД , армии и флота, что сильно увеличивает вероятность того, что под лавину чисток попадало много честных людей. Он заявил, что Хрулев посылал им на стройки много троцкистов и возникла перепалка:

«Сейчас по линии СПО у нас оказался полный провал, на который т. Хрулеву придется обратить серьезное внимание. Первый у нас был пьяницей, второй – проходимцем, прохвостом, которого затем арестовали; затем дали нам Баженова, сейчас его сняли. Мы просили: «Викторов. Дайте нам порядочного человека». Нам прислали сейчас Лапина – брата вот этого троцкиста Лапина, он сейчас уже, наверное, арестован. Ведь мы же на Дальнем Востоке. Я т. Хрулеву говорю: «Что же вы мне даете все троцкистов, вы его пришлете к нам, его у нас сейчас же проработают».

Хрулев. Я вам сказал: «Гамарник и Фельдман приказали туда послать». Вы ответили: «Что же, посмотрим». Было так?

Викторов. Было так, я просил Фоменко…

Хрулев. Я категорически возражаю против того, что я вам посылал на строительство одних троцкистов.

Викторов. Я говорю о том, что у нас строительство получается без головы. Я считаю, что не все враги народа, особенно в строительстве, вскрыты. В этом отношении нам предстоит большая работа.»

Напротив, он очень похвалил Федько за правильную работу после провалов Путны и особенно положительно высказывался о Блюхере. Викторов поддерживал Блюхера, с которым его опять же по заговорщической организации связывал Гамарник. Потом Викторов рассказал о состоянии флота и уступил трибуну маршалу СССР Александру Егорову, первому заместителю наркома обороны и после смерти Гамарника, устранения Якира, Тухачевского и Уборевича, фактический лидер военного заговора в СССР. Германский шпион и ближайший пособник Ежова. Несмотря на то, что Ежов провел следствие так, что оно никак не задело Егорова, его репутация была повреждена тем, что Генштаб при его руководстве запустил контроль за армией.

Его выступление было полно лжи и лицемерия. Он говорил, что «проглядел» заговор врагов, особенно у себя в Генштабе и получил первое замечание: «Егоров: Я здесь вкратце должен остановиться на выступлениях ряда товарищей, которые не вполне четко и правдиво ставят вопрос относительно личности этих людей. Партия доверяла им политически. У нас не было с точки зрения политической какого-либо момента, который давал бы нам возможность заподозрить этих людей в измене, шпионаже или в каком-либо вредительстве. Скажем со всей откровенностью: этого не было.

Я вам скажу в части оперативной стороны дела. Этот вопрос я целиком принимаю на себя. Я его с ног на голову поставил с моими помощниками, но я не видел никаких явных преступлений со стороны этих людей. С точки зрения оперативной игры, с точки зрения методов игры. Меня обвиняют, как начальника Генерального штаба, в том, что я не охватывал полностью всех командиров.

Сталин. Даже не отвечали на вопросы; это убивает местных работников: когда они пишут, а им не отвечают.

Егоров. В этом т. Сталин, я принимаю на себя ответственность.

Сталин. Ни одного запроса, ни одного письма от местных людей нельзя оставлять без ответа. Если мы это усвоим, то мы выиграем, и бюрократизма у вас будет меньше.

Егоров. Совершенно правильно. Я отношу это целиком к себе. Я отношу к себе то, что мои подчиненные мне не докладывали. Я не снимаю с себя ответственности. В методах оперативной игры мы не находили чего-либо, чтобы наводило нас на какие-либо размышления о том, что они вредили. Думаю, что нет».

Оправдываясь, он говорил, что как глава Генштаба не видел попыток изменить в худшую сторону положение дел и разрушения оперативных идей, об Гамарнике он сказал: « С Гамарником я встречался по работе, только в тот момент, когда был командующим войсками Белорусского округа, а он был секретарем ЦК Белоруссии, и потом позже, на протяжении того времени, которое мы работали вместе в центральном аппарате. Я считал его абсолютно доверенным в партии лицом, и у меня не было никакого подозрения, что Гамарник может быть изменником нашей Родины, партии и революции. Отношения у меня с ним были чисто делового порядка». Далее, он неплохо высказался об Уборевиче, Якире и более негативно о Тухачевском. Затем он завел разговор о военных, которые были заграницей, каждый теперь мог считаться потенциальным шпионом: «Егоров. Наступила полоса мирного времени и известных мероприятий по постановке учебы, организации учебы и выработки методов. Эти люди, как вы знаете, первые были приобщены к западноевропейской культуре. Поехал Тухачевский в 1925 г. за границу, поехал Уборевич и Якир. Ну, понятно, с точки зрения нас, которые не ездили в эту Западную Европу, мы относились так: люди побывали в Европе…