Отделы

Бретт слушал британца и не верил своим ушам. Если это не пустая похвальба, масштабы происходящего поражали. Получается, что недотёпы вроде Терри Уильямса и Эшли Адамс подсели на компьютерные игры и видеоприставки, а миллионы других людей проводят всё свободное время в интернете лишь потому что чрезвычайно секретный отдел изменил ход человеческой истории? Если это правда, то перед нею меркнут все теории заговора.

Именно в этот момент он всё для себя решил. Неважно, насколько плохой вербовщик Руфус Донахью. Главное, что он сказал правильные и важные слова. Идёт война, невидимая безжалостная война. Солдату с развитым чувством долга и справедливости, такому как Бретт Гейслер, этого достаточно. Его не нужно долго уговаривать что-то сделать, если он понимает, что должен, – нет, обязан! – это сделать. Вот как сейчас. Внутренний голос спрашивал: «Если не ты, то кто?» Действительно, кому же ещё участвовать в войне, как не солдату? Ничего другого-то Бретт всё равно не умеет. Вдобавок у него постоянно стояла перед глазами картина с павшим замертво кузеном Терри, так что за прожорливыми тварями водился должок. «Морские котики» никому и никогда не прощают личных обид. Убив и сожрав Терри Уильямса, имаго стали кровными врагами Бретта Гейслера и им ещё предстояло узнать, каково это.

– Ладно, – сказал он. – Раз ваш директор не спит, почему бы и впрямь не пройти собеседование.

Агент Донахью был доволен, приписав успех своему красноречию.

– Отлично, друг мой! Тебе у нас понравится. Кстати, мы уже приехали.

Слушая агента Донахью, да вдобавок плохо ориентируясь в городе, Бретт так и не понял, куда они заехали. Он увидел невысокое и ничем не примечательное офисное здание, в котором горела всего пара окон.

Руфус Донахью въехал на подземную парковку. Они с Бреттом вышли из машины и поднялись на лифте на самый верхний этаж. Бретт увидел обычный офисный зал, наполненный рабочими столами, отделёнными друг от друга перегородками, огромные мониторы на стенах, стеллажи, многофункциональные печатные устройства, кулеры и прочую дребедень.

Сейчас, посреди ночи, здесь было темно и безлюдно, лишь в одном-единственном кабинете за прозрачной перегородкой горел свет.

– Нам туда, – сказал Руфус Донахью.

Директором отдела «Лямбда» оказался высокий мужчина плотного телосложения, с осунувшимся лицом, седыми висками и большой лысиной. Его серый и невзрачный костюм госслужащего был старым и отнюдь не таким дорогим и стильным, как у агента Донахью. На вид директору было слегка за пятьдесят. Он выглядел усталым и не совсем здоровым.

– Директор Окли, – представился он, пожимая Бретту руку. – А вы значит тот самый сержант Гейслер, предположительная жертва «травмы прозрения»…

– Уже не предположительная, сэр, – поправил его Руфус Донахью. – Сегодня сержант прошёл боевое крещение.

– Ого! – в глазах директора Окли вспыхнул интерес. – Ну и как он держался? Как себя показал?

– Показал превосходно, сэр. Держался хладнокровно, не дрогнул при виде имаго и уложил тварь одним выстрелом, не допуская и мысли, что ему всё мерещится. Признаюсь вам честно, сэр, я первый раз вижу человека, который в подобных обстоятельствах ни на миг не потерял самообладания.

Директор Окли неспешно кивнул.

– Ну что ж, раз так, сержант, значит обстоятельства существенно сэкономили нам время. Вы сами всё видели и теперь знаете, что происходит и с чем мы имеем дело. У «Лямбды» постоянная нехватка людей, потому что «травмы прозрения» единичны и нетипичны, а кто-либо другой у нас работать не может. Когда имаго является, его нужно уметь видеть. Перед тем его ещё нужно суметь почувствовать, чтобы знать, где именно он явится. Вы, сержант, один из немногих счастливчиков, кто способен на то и другое. Вы можете искать и уничтожать имаго.

Постучав ногтем по монитору настольного компьютера, директор Окли продолжил:

– Мне понравилось ваше личное досье, сержант. Оно характеризует вас с самой лучшей стороны. Награды, ни единого нарекания за все годы службы. Ответственный, добросовестный, выдержанный. Идеальный кандидат для работы в отделе «Лямбда». Если вы согласны, считайте себя с этой минуты переведённым к нам. Вопросы с вашим армейским начальством я улажу. Или есть какие-то возражения?

– Нет, сэр, никаких возражений, – твёрдо ответил Бретт. – Сегодня эта тварь, одна из этих ваших имаго, убила моего кузена Терри. Так что у меня к ним личные счёты. Если такое происходит регулярно и повсеместно, я в деле. Можете на меня положиться, я убью столько тварей, сколько смогу, и буду стараться, покуда жив. Помимо этого, сэр, после всего, свидетелем чему я сегодня стал, дальнейшая служба в «Котиках» для меня всё равно, что барахтанье в луже, когда рядом плещется бескрайний и неизведанный океан. Думаю, для прежнего места я уже не гожусь, сэр. Хотелось бы попробовать что-то новое. Надеюсь, мои товарищи меня поймут…

Бретт не кривил душой. Он полагал, что раз обстоятельства наделили его экстраординарной способностью видеть ночных чудовищ и раз он уже оказался вовлечён в борьбу с ними, значит его священный долг, как человека, давшего присягу, использовать эту способность на благо общества, которое он поклялся защищать. К таким вещам в роду Гейслеров относились серьёзно.

– Сегодня я увидел и пережил то, что вряд ли когда-нибудь забуду – сказал он. – Я повстречал врага, на которого нельзя воздействовать пропагандой, денежной взяткой или экономическими санкциями, верно?

– Я скажу вам даже больше, сержант, – согласился директор, – на этого врага не подействуют и все наши дроны, авианосцы, атомные подводные лодки, ракетные части, танковые дивизии, авиационные эскадрильи, роты спецназа, погранслужба и конная полиция.

– Кто такие «Морские котики», сэр? Как вы должно быть знаете, это по сути команда охотников и убийц. Обычно наша цель, наша добыча принадлежит к людскому роду, но я не против, так сказать, расширить диапазон. Буду охотиться на ваших имаго и убивать их, пока руки держат оружие. Только, сэр, прежде, чем я приступлю к исполнению своих обязанностей, хотелось бы получить побольше информации.

– Мы с агентом Донахью предоставим вам любую информацию и все архивы отдела в вашем полном распоряжении. Отныне вы двое напарники. Зачисляю вас, сержант, для начала на временную стажировку, хоть и не вижу в ней надобности, но таковы правила…

Директор протянул Бретту стопку заранее подготовленных документов на подпись и после того, как тот их просмотрел и подписал, продолжил вводный инструктаж:

– По мере совершенствования средств коммуникации, а именно телеграфа, уже во второй половине девятнадцатого века правительства ведущих мировых держав всё больше и больше убеждались в том, что в мире существует ряд чрезвычайно опасных феноменов и что это не вымысел и не досужие фантазии полоумных «очевидцев». С этим нужно было что-то делать, чтобы не допустить в обществе массового помешательства и не потерять контроль над странами и народами. До середины двадцатого столетия каждая держава действовала сама по себе, однако после Второй мировой войны было принято решение объединить усилия в этой области и как-то решать свалившиеся на голову проблемы сообща, невзирая на текущие политические и экономические разногласия.

Всего в мире насчитали примерно два десятка паранормальных и сверхъестественных феноменов, которые желательно было бы скрыть от общественности. Для работы с каждым феноменом по отдельности создали аналогичное число международных отделов, обозначив каждый буквой греческого алфавита. Отделу «Лямбда» достались имаго… И с самого начала встала проблема дефицита кадров, настолько жесточайшего дефицита, что хоть волком вой. Да, чуть не забыл! Имаго появляются исключительно ночью, так что работа у полевых агентов в основном ночная. С этим есть проблемы, стажёр?

– Нет, сэр, никаких проблем, – ответил Бретт. – При отборе и подготовке «Котиков» выносливости и приспособляемости к текущим условиям уделяется не последнее внимание. Если я способен пробежать несколько десятков миль в полной экипировке или неделю ползать по горам и пустыням без нормального сна, отдыха и еды, то уж с ночным графиком работы как-нибудь справлюсь.

– Никто не знает, всегда ли имаго были активны лишь по ночам, – заговорил агент Донахью, который успел сходить в комнату отдыха и сварить на троих кофе. – Возможно когда-то давно они охотились и при свете дня, но со временем разобрались, что ночная мгла позволяет трапезничать незаметно, не пугая без надобности потенциальную еду. Тихонько появился, незаметно умял жертву и так же тихонько скрылся. Никаких следов. Однако эта ночная скрытность и нам тоже действует на руку. Ночами большинство улиц безлюдно, нет лишних свидетелей и это значительно облегчает нам работу, ведь имаго безошибочно выбирают наиболее безлюдные места.

– Так ведь имаго невидимы, – напомнил Бретт, беря предложенную чашку кофе. – Не всё ли равно, в каком месте они пожирают человека?

– Они-то может и невидимы, а вот их жертвы очень даже видимы. Представь, друг мой, имаго убивает человека в центральном парке и начинает его пожирать прям средь бела дня, а рядом сидят на лавочках и прогуливаются отдыхающие и всё видят. Они видят, как самый обыкновенный прохожий ни с того, ни с сего валится замертво, а потом от его тела сами собой отрываются куски и бесследно исчезают невесть где, так что вскоре от человека вообще ничегошеньки не остаётся. Неважно, что при этом люди не видят имаго, от этого они не станут менее напуганными и озадаченными. Как после этого убеждать их, что ничего особенного не произошло и им всё померещилось? Кто-то обязательно снимет трапезу на айфон и уже через мгновение видео окажется в сети. Его посмотрят миллионы!

Бретт вспомнил известный фантастический фильм.

– А у вас случайно нет такой штуки, как у «Людей в чёрном», которая стирает память?

– Я вас умоляю! – поморщился директор Окли, прихлёбывая горячий кофе. – Умейте всё-таки отличать фантазии от реальности.

Он аккуратно сложил подписанные Бреттом бумаги и убрал в сейф.

– Хочу напомнить ещё раз, что отдел работает в режиме абсолютной секретности. По причинам, которые и так очевидны, вы никому не должны рассказывать какие-либо подробности о своей нынешней работе. Ни-ко-му. Ни родственникам, ни друзьям, ни священнику на исповеди, ни даже Иисусу во время Страшного суда. Ваша служба в «Котиках» должна была приучить вас к правильному восприятию таких вещей, верно ведь?

– Так точно, сэр, – подтвердил Бретт. – Я очень хорошо знаю, как нужно себя вести в подобных обстоятельствах и ничего против не имею.

– Официально, – продолжал директор, – мы якобы являемся одной из структур госбезопасности. Но это лишь прикрытие для того, чтобы копы не останавливали нас за превышение скорости и за неправильную парковку, или чтобы в аэропорту не цеплялись к разрешению на оружие.

Он встал и ещё раз пожал Бретту руку.

– Добро пожаловать в отдел «Лямбда», стажёр Гейслер. Полагаю, вы у нас быстро освоитесь…

Так Бретт начал работать в отделе «Лямбда», стараясь не заморачиваться по поводу своих новых обязанностей, и действительно быстро освоился в новой роли – в роли охотника на монстров из ночных кошмаров, как любили называть имаго в отделе. Рано или поздно человек привыкает ко всему, особенно человек, отдавший службе в «Котиках» несколько лет жизни. Бретт без труда вписался в новый род занятий, потому что не таким уж он был и новым. В отделе «Лямбда» работать было даже легче, потому что имаго не были людьми, они ели людей, а значит можно было не напрягаться по поводу гуманизма, этики и морали.

Ставший его наставником Руфус Донахью подошёл к своим обязанностям весьма основательно. После вручения Бретту временного бейджа стажёра, он отвёз его на лифте на один из подземных этажей, где располагался тир.

– Сразу забудь про обычное оружие, – сказал он. – Забудь про обоймы, гильзы и отдачу при стрельбе. Никто, нигде и никогда не видел, чтобы на имаго действовали пули. Наши пушки, друг мой, – это особенные излучатели. Ничего конкретного я тебе про них не скажу, потому что я не технарь, а всего лишь скромный полевой агент. К тому же пушки для нас делают в Японии. Тамошние спецы как-то сразу ухватили суть ещё в конце сороковых годов прошлого века. Иногда у меня создаётся впечатление, что японцы самой природой созданы для производства продвинутой и навороченной техники…

Мишенями в тире служили специальные сенсорные панели, чувствительные к излучению оружия. Только оружие нужно было сперва переключить на минимальную мощность, чтобы не расходовать заряд батареи слишком быстро.

Поначалу Бретт никак не мог отделаться от ощущения, что его пушка неисправна. Когда стреляешь из обычного пистолета, грохот выстрела и отдача дают понять, что выстрел произведён. Здесь же Бретт жал на спуск и ничего не происходило. Непонятно, выстрелил ты или нет. Только на сенсорной панели загорался зелёный индикатор в случае попадания или же красный в случае промаха.

– Ничего, приноровишься, – ободрил его агент Донахью. – Говорю же, забудь всё, что знал о стрельбе раньше. Представь, что у тебя в руках некое подобие пульта от телевизора, а твоя цель – это сам телевизор, в котором нужно переключить канал. Каналов всего два: один называется «живой имаго», а другой «мёртвый имаго». Стреляя из этой пушки, ты просто переключаешь каналы и делаешь живого имаго мёртвым. Не нужно напрягать руку, расслабь её, действуй мягко и плавно.

– Разве нельзя было сделать излучение видимым, типа лазерного луча? – недовольно проворчал Бретт.

– Претензии не ко мне, – рассмеялся Руфус Донахью. – Я всего лишь скромный полевой агент… Слышал когда-нибудь о человеке по имени Никола Тесла?

– Это тот парень, который, говорят, взорвал плазменный шар над Тунгусской тайгой?

– Не берусь подтверждать или опровергать это, друг мой, однако речь сейчас не о том. Примерно с середины девятнадцатого столетия, т. е. практически сразу же, как о проблеме имаго стало известно, к работе над её решением мало-помалу подключались многие известные и выдающиеся личности. Неофициально, разумеется. А в начале двадцатого столетия одной из таких личностей стал легендарный Никола Тесла…

По тому, как Руфус Донахью говорил, было видно, что он большой поклонник Теслы.

– Тесла, друг мой, был вообще исключительной личностью, уж поверь мне! Широкая общественность пока что не знает даже о десятой доле сделанных им открытий. Ты вот уже в курсе, как можно видеть имаго – посредством «травмы прозрения». А Тесла опытным путём установил, что это не единственный способ!

Дело в том, что наш большой и сложно устроенный мозг весьма чувствителен к воздействию электрических и магнитных полей. Воздействие поля достаточной силы влияет на нейрофизиологию и как следствие на ментальные процессы центральной нервной системы. Внешние слои мозга – кора больших полушарий – состоят из множества участков, каждый из которых отвечает за ту или иную функцию – слух, зрение, обоняние, речь, тонкую моторику и т. д. Воздействуя электрическими или магнитными полями на эти участки, можно варьировать и соответствующие функции организма.

Тесла был большим любителем проводить эксперименты с электрическими токами и полями, в том числе и на самом себе. И вот однажды, во время такого эксперимента он случайно добился такого же эффекта, какой бывает при «травме прозрения». Его зрительный центр «переключился» в режим, при котором можно видеть имаго. Разница лишь в том, что при «травме прозрения» этот эффект постоянен, а Тесла мог видеть имаго, лишь пока электрическое поле воздействовало на мозг. Стоило ему выключить рубильник, зрение возвращалось в норму.

Думая, что электрическое поле вызывает в мозгу болезненные галлюцинации, Тесла обратился за консультацией к доктору. К счастью, им оказался врач, посвящённый в тайну имаго. Таким образом наши с тобой предшественники заполучили в свои ряды гениальнейшего изобретателя. Ознакомившись с проблемой, Тесла тотчас же включился в работу и создал излучатель, способный убивать имаго…

Агент Донахью внезапно помрачнел.

– Увы, друг мой, изобретение этого оружия стало последним изобретением Теслы. Вопреки официальной версии о его смерти, могу тебе сказать, что его убили имаго. Убили и не сделали ни малейшей попытки сожрать.

Наверно ты слышал теорию заговора о том, что правительственные агенты похитили весь архив и все чертежи Теслы, все его документы и наработки. Наши с тобой предшественники и распустили этот слух, а в действительности они сами и забрали все бумаги Теслы, чтобы продолжить работы по совершенствованию оружия против имаго. То, что ты, друг мой, держишь сейчас в руке, это результат долгих и кропотливых усилий множества людей. Уважай чужой труд и не морщись.

Бретт, однако, услышал в рассказе агента Донахью нечто более интересное и важное.

– Значит имаго не просто пассивные пожиратели беспомощных незрячих человечков? При необходимости они способны нападать?

– Нападение на Теслу и демонстративное убийство не с целью пропитания – единственный известный случай. Больше подобного не наблюдалось.

– Ага. И этой единственной нетипичной жертвой оказался человек, придумавший оружие против имаго. Я один не вижу здесь совпадения?

– Никто и не говорит о совпадениях!

– Чего ещё мы не знаем об имаго? – спросил Бретт, небрежно поигрывая излучателем, похожим на шуруповёрт.

– Аналитики «Лямбды» отдают себе отчёт в том, что наши знания об имаго неполны и стараются как могут. – Агент Донахью словно оправдывался. – Мы наращиваем знания буквально по крупицам. Причина та же – дефицит кадров. Учёные и технари ведь не участвуют в войнах и спортивных состязаниях, где они могли бы получить «травму прозрения», а значит в их распоряжении имеется лишь опосредованное знание об имаго, собранное с чужих слов…

Они продолжили этот разговор утром, когда зашли в кафе перекусить (весь остаток ночи Руфус Донахью гонял Бретта в тире).

– Так имаго всё-таки разумны или нет? – спросил Бретт у наставника.

Тот пожал плечами и словно нехотя сказал:

– Сложно утверждать что-либо однозначно. Не забывай, что в наш мир имаго приходят только для утоления голода. Займись они чем-нибудь ещё, можно было бы от этого плясать дальше. Пауки плетут сети, муравьи строят муравейники, пчёлы опыляют цветы, птицы поют и вьют гнёзда, олени бодаются за самку… Наглядные проявления их жизнедеятельности прекрасно иллюстрируют и характеризуют эту самую жизнедеятельность. С имаго всё иначе.

– Случай с показательным убийством Теслы всё меняет, – стоял на своём Бретт. – Мы в армии привыкли, что врага лучше переоценить, чем недооценить. Пускай свидетельство разумности имаго всего одно, лично я буду считать их разумными и действовать, исходя из этого. Есть хоть какой-нибудь способ заглянуть в их мир? Откуда они вообще берутся?

– Нет никакого способа наблюдать имаго непосредственно в их среде обитания. С восприятием их мира тоже, знаешь, есть трудности…

– Значит активная и самая разносторонняя жизнедеятельность у имаго безусловно имеется, просто мы её не видим. Нашего мира она касается лишь в одном-единственном случае – когда они чувствуют голод и направляются к кормушке.

Агент Донахью вздохнул.

– Ах, если бы только у наших аналитиков появилась возможность производить какие-то опыты с имаго…

– Типа как с лабораторными крысами?

– Да, друг мой, что-то типа того. Но пока что удаётся получить ответы лишь на некоторые вопросы, причём самые незначительные, и это порождает ещё больше вопросов. Намного хуже то, что некоторые опыты были бы настолько чудовищны, что вообще непонятно как их проводить, даже если бы имелась такая возможность.

Вот, например, решили бы мы узнать, как именно имаго убивают людей. Значит для опытов нам нужны были бы добровольцы, которых мы бы облепили датчиками, подключили бы эти датчики к компьютерам, а затем… что? Просто скормили бы людей имаго? Это ведь всё-таки люди. Непонятно даже как этих добровольцев набирать. Использовать приговорённых к казни уголовников? Так ведь смертную казнь почти везде отменили… И ведь не заменишь людей никем, козы и куры имаго не по вкусу.

– Да уж…

– Я не уверен, что кто-то из руководства одобрил бы подобный эксперимент, – признался агент Донахью. – Тогда нацисты в сравнении с нами показались бы невинными младенцами.

Он помолчал и добавил:

– Именно случай с Теслой продемонстрировал всем, что имаго пожирают худших представителей человечества по каким-то своим резонам, а вообще-то это необязательно и их жертвами могут стать вполне приличные и даже высокопоставленные люди. Это же подтверждается и статистикой. Далеко не все пропавшие без вести – бездомные бродяги и припозднившиеся алкаши. Среди них немало солидных людей.

У нас нет доступа в мир имаго, но у них есть доступ в любую точку нашего мира и к любой человеческой персоне. Когда сильные мира сего хорошенько это уяснили, им стало страшно. Страх заставил их действовать сообща. Это одно из их немногих достоинств. Представители властных элит могут вести друг с другом смертельную вражду на протяжении многих поколений, но, когда возникает какой-то общий для них враг, они без колебаний объединяются против него и действуют заодно. К примеру, так было с их противодействием коммунизму…

Днём Бретт ухитрился несколько часов поспать. Отдел снял для него небольшую меблированную квартирку в доме, намного лучше того, в котором обитали Терри и Эшли. А вечером агент Донахью встретил его на машине и они приступили к работе.

Поначалу Бретт испытывал некоторые сомнения относительно напарника. С людьми такого типа, как Руфус Донахью, он никогда прежде дел не имел и не общался. Гейслеры были слеплены из другого теста и головы у них работали не так, как у интеллигентов со вкусом к дорогим костюмам. По этой же причине Бретт весьма уютно чувствовал себя в армии, где служили в основном люди, подобные ему. Однако, агент Донахью его приятно удивил. Он вёл себя естественно и непринуждённо, старался быть открытым и дружелюбным, но без лишней назойливости. (Хотя с посторонними он при необходимости был достаточно суров и жёсток.) Он не учил Бретта жить и не старался переделать под себя, он готов был считаться со стажёром, с таким, каков тот есть. А ещё он был умным и действительно много знал – и об имаго и вообще по жизни. Вобщем, они притирались друг к другу несколько дней и в конце концов притёрлись, образовав слаженную и прекрасно функционирующую пару полевых агентов.

Возможно кто-нибудь на месте Бретта пребывал бы в смятённых чувствах от столь резко изменившейся жизни и всего мировоззрения в целом, но только не он. Гейслер по-настоящему увлёкся новым занятием. Когда ты бывший «Морской котик» и у тебя есть глубочайшая уверенность в том, что твоя работа самая важная и нужная в мире, то выполнять её – сплошное удовольствие. А работа фактически заключалась в патрулировании пустынных ночных улиц и в ожидании того, что затылок начнёт пульсировать от нового чувства, навязанного «травмой прозрения».

– Не очень-то эффективно, ты не находишь? – буркнул Бретт как-то раз ближе к утру, когда они с Руфусом Донахью за всю ночь не почувствовали ни одного имаго.

– Альтернативы, друг мой, увы, нет, – печально ответил старший агент.

– Каков радиус… э-э… радара? – Бретт похлопал себя по затылку. – Как далеко я могу почувствовать имаго?

– В пределах одного городского квартала. Обычно этого бывает достаточно, чтобы прибыть на место и поспеть к самому концу трапезы, а затем со спокойной душой отправить имаго в иной мир… Кстати, колесить только по городу не обязательно, мы вольны ехать куда угодно. Ты же не думаешь, что имаго кормятся лишь в перенаселённых мегаполисах? Уверяю тебя, их можно встретить и в провинции. В нашу, так сказать, юрисдикцию входит территория всей страны…

В последующие дни и недели они так и делали – не ограничивались только Нью-Йорком, выезжали за его пределы и колесили по всему атлантическому побережью от Огасты до Ричмонда. Руфус Донахью оказался прав: имаго встречались везде. Это происходило не каждую ночь, но тем не менее происходило. В офис «Лямбды» агенты практически не заглядывали. Поначалу это немного смущало Бретта.

– Разве мы не должны ежедневно отчитываться перед директором Окли? – спросил он однажды.

– А я отчитываюсь. – Руфус Донахью открыл бардачок и продемонстрировал электронный планшет. – Для чего, по-твоему, изобрели электронную почту и вай-фай?

Многолетний опыт в «Котиках» помог Бретту довольно быстро приноровиться к отстрелу имаго. Задача действительно была несложной. Рассчитывая на человеческую слепоту, имаго совершенно не таились. Не было необходимости в многомесячной предварительной разведке и сборе данных, не было нужды проникать в укреплённое убежище с несколькими контурами защиты, в обеспечении надёжного прикрытия и т. д. Затылок начинал пульсировать, Бретт определял направление, в котором чувствовался имаго, спокойно подходил, дожидался конца трапезы и стрелял из излучателя Теслы.

Всякий раз нажимая на спуск, он мысленно представлял кузена Терри, падающего замертво, и когда имаго издавал свой предсмертный крик, по телу Бретта разливалось блаженное тепло от чувства удовлетворённости: ещё одна тварь мертва и отправлена в ад – или куда там отправляются имаго после смерти.

Чтобы время в машине летело быстрее и с пользой, Бретт рассказывал наставнику о различных случаях из своей богатой на события карьеры, а старший агент Донахью в ответ делился с ним подробностями о работе отдела, о его истории, о феномене имаго и о многом другом.

– Середина девятнадцатого столетия, друг мой, была весьма неспокойным временем в Европе, – говорил он. – Одна за другой по ней прокатывались войны и революции, в которые с каждым разом вовлекалось всё больше и больше людей. Развивалось и совершенствовалось оружие. А это значит, что росло и количество потенциальных кандидатов на «травму прозрения».

Скорее всего подобные травмы люди время от времени наносили друг другу ещё с первобытной эпохи, чисто случайно, и тогда же впервые начали видеть имаго. Возможно по этой причине мифы всех народов наполнены чудовищами и демоническими созданиями.

Долгое время такие случаи были единичными и очень-очень редкими. Не в силах понять, что с ними происходит, несчастные бродили по городам и весям, думая, что их покарали боги и обрекли на муки воочию лицезреть исчадий ада. Люди слушали их рассказы и ужасались. Кто-то считал их сумасшедшими или одержимыми, а кто-то поддавался панике и сам становился сумасшедшим и одержимым. А если учитывать, что жизнь до середины двадцатого столетия была не слишком-то сладкой, даже в Европе, можно себе представить, какую озлобленность вызывали у обывателей рассказы о ещё одной напасти – словно без этого в жизни не было проблем. Поэтому несчастных иногда линчевали самостоятельно, а иногда доносили на них куда следует. Презумпции невиновности в те далёкие времена не существовало, если ты не был заодно с демонами, тебе следовало это доказать, нередко под пытками. Мышление же какого-нибудь среднестатистического инквизитора было довольно примитивным: раз ты воочию видишь демонов там, где никто другой их не видит, значит ты с демонами заодно.

Впервые исследованием данного феномена на чисто научной основе занялись во второй половине девятнадцатого века, в ходе Франко-прусской войны и после неё. Несколько тогдашних врачей, анатомов, физиологов, невропатологов и психиатров столкнулись в своей практике с людьми, получившими в бою определённые повреждения зрительной коры и сообщавшими о том, что после выздоровления видят чертовщину. Среди наиболее известных светил того времени можно назвать Иоганна Шпурцхайма, Поля Брока, Джона Хьюлингза Джексона, Густава Теодора Фехнера, Эдуарда Гитцига, Давида Ферриера, Уильяма Джеймса, Эдуарда Альберта Шарни-Шефера, Соломона Эберхарда Геншена и Рихарда Крафт-Эбинга. Все эти учёные хотя бы единожды наблюдали пациентов с «травмой прозрения», а кое-кто и не один раз.

После Русско-японской войны с данным феноменом столкнулся японский учёный Тацудзи Иноюэ, а после Первой мировой мои соотечественники Гордон Холмс и Уильям Тиндел Листер и немец Оскар Фогт. В середине столетия с «травмой прозрения» познакомились русские учёные Филимонов и Кононова и ещё один русский, Зворыкин, работал над изучением «травмы прозрения» вплоть до конца двадцатого века.

В официальных биографиях этих людей, разумеется, не сказано ни слова об этих пациентах и об имаго. Но они трудились, да ещё как! Изучали затылочную кору очевидцев, их поведение после ранения. Помимо этого, врачам и учёным приходилось заниматься и обычной практикой – проводить не связанные с имаго исследования, писать статьи и монографии, заниматься с учениками. К примеру, у Крафт-Эбинга был весьма примечательный ученик – знаменитый Чезаре Ламброзо… Однако я отвлёкся. Врачи и учёные старались идти в ногу со временем и не выпадать из научного сообщества, и в то же время они, не жалея сил, трудились над постижением необычного зрительного феномена, порождавшего настолько ужасные видения. Их это занимало больше всего остального, о чём было сделано множество записей, которых никто из научного сообщества не видел, кроме весьма узкого круга лиц, вовлечённых в проблему. Когда стало ясно, что имаго не вымысел душевнобольных, правительства развитых стран изъяли все документы по этой проблеме и наглухо засекретили.

Наблюдаемые пациенты определённо точно не имели возможности сговориться друг с другом и тем не менее утверждали одно и то же – что видели ночных монстров, пожиравших людей. Всех их объединяли похожие травмы затылочной коры. Поначалу их рассказы не воспринимались иначе, как галлюцинации. Формально ни один случай подтверждён не был, потому что полицейские не находили на указанных местах крови или каких-либо человеческих останков.

По мере работы учёные встали перед дилеммой: либо объявить всех очевидцев умалишёнными, запереть в дурдом и забыть, либо разобраться, почему именно такие травмы приводят именно к таким видениям. К чести перечисленных учёных нужно сказать, что они были гуманистами и никого не заперли в психушке, потому что за исключением монструозных видений их пациенты были вполне нормальными, адекватными людьми, не буйствовали и вели себя достаточно здраво.

Дальнейшая история напоминала лихо закрученный триллер. Будущий двадцать шестой президент США Теодор Рузвельт, служивший до этого в полиции, а затем воевавший в испано-американской войне на Кубе, был лично знаком с человеком, получившим «травму прозрения». Этот человек уверял Тедди в существовании ночных монстров, брезговавших трупами и предпочитавших живых людей.