Акулы из стали. 5 в 1

Тридцать патронов и «калашников» на дне

Вот скажите мне, мои юные и не очень читатели подозрительной гражданской наружности, что главное для военных в мирное время, как вы думаете? В военное время всё понятно: убить врага, съесть его печень и поиграть головой в футбол – это все знают. А вот в мирное – какие у вас варианты? Сначала, чур, ответьте, а только потом – читать дальше!

В мирное время главная задача для военных – ничего не проебать. Конечно, желательно бы ещё и не сломать ничего, но это уже задача для профессионалов высочайшего уровня. А для основной массы – главное, чтоб всё было на месте! Потерял колесо? Слепи из картона! Дырка в корпусе? Зашпаклюй и замажь краской!

Для учёта всего в армии существуют Журналы. Журналы пронумеровываются, прошнуровываются и скрепляются сургучными печатями (на самом деле обыкновенными, конечно, но слово «сургучная» уж очень хорошо звучит), за каждый Журнал назначается Ответственный и выстраивается цепочка из Проверяющих, которые должны с определённой периодичностью проверять, правильно ли Ответственный ведёт журнал и бережно ли он относится к вверенному ему имуществу.

И если вы думаете, что это касается только танков, самолётов и авианосцев, то ничего не смыслите в организации вообще! Потому что это касается вообще всего одухотворённого и неодухотворённого, что есть в армии. От гвоздя или паронитовой прокладки до стратегического крейсера. Выдали тебе сто прокладок? Будь добёр – учти и записывай, куда ты их расходуешь! Поставил две вместо одной, потому что от старости соединение так уже разъёбано, что на одной не зажимает? А не ебёт никого! Положено одну – списывай одну, блядь! А как ты потом спишешь вторую – это только твои проблемы, на то тебе воинская смекалка и выдана во время призыва в военкомате. А представляете, если у тебя в заведовании система ВВД-400 и прокладки красномедные? Красномедные, я подчёркиваю это слово. У меня однажды образовалась неучтённая вязанка этих прокладок, так я себя полгода королём всех трюмных в дивизии чувствовал. График приёма просителей составил и вел себя со всеми снисходительно, так что теперь вполне могу быть царём – опыт имеется. Не нужен царь никому, случайно? А, например, одно время на флоте стакан гидравлической жидкости ПГВ (парафин, глицерин, вода) стоил дороже стакана коньяка «Арарат» пятилетней выдержки, а гидравлики этой на подводных лодках – тонны, чтобы вы знали.

И вот при всей этой строгости и бережливому отношению к народному хозяйству у нас однажды матрос Кузнецов уронил автомат за борт. С магазином патронов, естественно. Сложно представить даже, какой ещё более тяжёлый проступок мог совершить матрос Кузнецов за свою короткую, но яркую карьеру в ВМФ. Даже потеря одного патрона – это было ЧП дивизионного масштаба. Если бы, например, во время несения Кузнецовым верхней вахты на подводную лодку напали злые чеченские террористы и он, поливая их шквальным огнём из-за мешков с песком и перекатываясь по пирсу с боку на бок, уворачиваясь от пуль, уложил бы их всех шестьюдесятью патронами, то первое, что сделали бы представители особого отдела, был бы сбор гильз с пирса и подсчёт пуль, извлечённых из тел террористов. И не дай боги там оказалось бы пятьдесят девять гильз!

– Где патрон дел, сука? – спросили бы особисты у Кузнецова, мило улыбаясь.

– Да как где? Я же… поливая из двух рожков! Перекатываясь с боку на бок под пулями! Я же… эта… Герой!

– А может, ты государственный переворот планируешь на самом деле? ГДЕ ПАТРОН, БЛЯДЬ!!! – И особисты били бы его палками по пяткам и не давали спать и чаю. Наверняка.

А тут – автомат и тридцать патронов!

Кузнецов, конечно, растерялся и молча достоял свою вахту до конца, смотря печальными глазами в залив и умоляя Мировой океан вернуть ему оружие. Мировой океан остался нем к его мольбам, как и минёр поначалу, который стоял дежурным по кораблю и вышел менять вахтенного.

– …? – спросил минёр, показывая на грудь Кузнецова.

– Тащ старший лейтенант, я его уронил!

– …? – уточнил минёр, оглядывая пирс шириной в десять метров, который был заботливо огорожен с обоих бортов железными коробами для кабель-трасс (метр в высоту и метр в ширину и ещё метр пирс торчал за кабель-трассами до моря).

– В залив уронил, – печально вздохнул Кузнецов.

– …?! – удивился минёр.

«… ас … ас … ас!» – привычно повторило эхо.

– Ну, я вот так вот его перекинул на спину, а ремень оторвался, а он как полетел и как упал в залив, а я смотрю, а он упал, а я, а он!

И тут у минёра наконец прорезался голос:

– Так что ж ты сам-то не утопился вслед за ним, баклан!!! Так бы всё заебись вышло бы!!! Ну, утонул и утонул, и хуй с ним!!! А теперь что делать-то?! Ныряй, блядь, ёпта!!!

А когда выбирали место для базирования «Акул», то, конечно, смотрели на то, чтобы она могла погрузиться чуть ли не у пирса. Поэтому глубина в корме была метров восемьдесят, в носу что-то около двадцати, а в том месте, где упал автомат, метров пятьдесят-то точно.

– Слушай, Сей Саныч, вот ты удивлён, что это случилось на вахте минёра? – спрашивал командир у старпома утром, когда ему доложили о происшествии.

– Отнюдь, Сан Сеич!

– Вот и я – отнюдь.

Минёр хлопал на них своими удивлёнными ресницами и открывал рот.

– Ой, – отмахивался от него старпом, – только не надо оправдываться опять! Хули ты такой косячный-то? Ну что? Что ты мне хочешь сказать? Что не ты виноват? Матрос Кузнецов виноват с тремя классами образования в церковно-приходской школе, а ты, типа с высшим образованием, и офицер, на коне и в шляпе, как д’Артаньян? Ну почему за всю мою столетнюю службу единственный случай потери оружия случился в моём экипаже и когда именно ты стоял на вахте?

– В нашем, – поправляет его командир.

– Так точно, Сан Сеич! А что в нашем?

– В нашем экипаже. Так-то я тоже тут, типа, хозяин. Не такой, как ты, конечно, но тем не менее.

– Ну, пусть, – любезно соглашался старпом. – Минёр, зови Кузнецова, пойдём следственный эксперимент проводить, пока штаб не приехал.

А любой военный, я вам скажу, тот ещё следователь. Не то чтобы в душе, но, в принципе, обучен по специальной методике. А уж старший помощник наш!

Он привязал Кузнецову кусок тяжёлой трубы на верёвку и повесил его на шею.

– Ну, давай, показывай – где стоял, как ронял.

– Ну-у-у, вот тут стоял и вот так его перекинул.

– Та-а-а-к. Развяжем верёвочку. Давай, перекидывай.

Естественно, кусок трубы падает на пирс в одном метре от матроса.

– Давай сильнее перекидывай!

В двух метрах.

– Как ни странно, – резюмирует старпом, – а сила всемирного тяготения и у нас на пирсе работает. А ну-ка, пиздун одноглазый, сходи-ка в ограждении рубки постой.

Старпому приводят верхнего вахтенного с соседнего пирса (мы тогда одни на пирсе стояли).

– Ну, рассказывай, что видел?

– Ну-у-уу, как б-э-э, эта-а-а…

– Слышь, ты мне тут не мычи! Баклана этого в тюрьму посадить могут, а вы тут мне стеснение изображать будете хором? Что видел?

– Ну, с пирса-то далеко, особо не видно…

– Да это понятно. Рассказывай, что не особо видел.

– Ну, он тут прыгал чёта, скакал туда-сюда и автоматом махал. Вот.

– Ясно, свободен. Позовите-ка мне этого танцора диско!

Приходит понурый танцор диско.

– Ну, чобля, давай рассказывай! Специально автомат выкинул?

– Не-е-е-ет.

– Что ты мямлишь, блядь, и скользишь мыслями, как мандавошка по мокрому хую?! Ты знаешь, что сейчас сюда приедут особисты и ты им всё расскажешь, вплоть до того, каким девочкам и сколько раз под юбки заглядывал во втором классе! И они тебе будут говорить: «хватит-хватит, мы всё поняли», а ты будешь рассказывать и рассказывать, сломленный ужасными пытками! Ты что, может, думаешь, что конвенции ООН по правам человека и на губу Нерпичья распространяются? А вот хуй ты угадал! Не! Рас! Прос! Тра! Ня! Ют! Ся!

И вот что оказалось. Матрос Кузнецов во время несения верхней вахты заскучал (конечно, сказал старпом, дембеля ждать скучно, вот если бы ты Родину охранял, как я, то другое дело было бы) и стал представлять себя Джином Симмонсом. Он даже приклад у автомата откинул, чтоб тот на «басуху» больше походил. И вот во время исполнения композиции «Ай воз мэйд фор ловин ю бэйби» он так вошёл в раж («хуяж!» – сказал старпом), что начал перекидывать свою «басуху» (то есть автомат Калашникова) туда-сюда на плече и вертел его вокруг своего тела. Где он видел, что Джин Симмонс перекидывал куда-то свою бас-гитару, я ума не приложу. Ну все же знают, что Джин Симмонс просто вот так вот головой качал и язык высовывал. И вот во время финального пассажа автомат Калашникова не выдержал этой пытки, перегрыз себе ремень и улетел топиться.

Старпом взял трубу, изобразил из себя гитариста, повертел её и кинул в сторону моря.

– Почти идеальная баллистическая траектория! – похвалил командир, наблюдая за полётом трубы, булькнувшей в море.

– Ну, дык! Я ж стратег! – согласился старпом. – Ну что, Сан Сеич, пойдёмте в штаб докладывать о происшествии?

– А пойдёмте! Утро, чувствую, перестаёт быть томным!

Второй, но не менее важной задачей на службе в мирное время является определённая и чётко соблюдаемая система докладов. Обо всех своих достижениях и успехах принято докладывать немедленно, как можно более пафосно и глядя в глаза начальству. При этом перечень трудностей и препонов, которые вы героически преодолели, выполняя задачу, должен занимать как минимум восемьдесят процентов от доклада. А вот о своих промахах и неудачах нужно умалчивать как можно дольше, желательно всегда, а докладывать письменно рапортом (минимум два листа двенадцатым кеглем) через посыльного, самому при этом находясь в командировке. И только в том случае, если скрыть это уже невозможно.

Основываясь на этом принципе, и строятся отношения взаимозависимых армейских групп. Например, командир боевой части ебёт свою часть в хвост и в гриву, но перед старпомом и командиром стоит горой за подчинённых, даже если они в корне неправы и вообще вели себя как ебланы. Так же и старпом с командиром поддерживают дисциплину в своём полку всеми доступными (угроза, шантаж, запугивание, унижение и моральное доминирование) способами, но перед штабом дивизии предпочитают взять вину на себя, защищая подчинённых. Именно так было в нашем и всех знакомых мне экипажах.

– Ну что, Серёга, – уже в центральном спросил командир, после следственного эксперимента с матросом Кузнецовым, – докладываем в дивизию?

– Тащ командир, а с ПДСС^[13] договориться втихую не выйдет?

– Выйдет, конечно, а как мы их ботик водолазный объясним на акватории и нашу перешвартовку? Так-то, конечно, диверсант может и под лодку нырнуть… Но, блядь, Серёга, рисковать его жизнью из-за автомата одна тысяча девятьсот шестьдесят второго года выпуска?

– Ну да. Вы позвоните или я?

– Да я, конечно.

Штаб дивизии примчался чуть не быстрее, чем командир положил трубку телефонного аппарата. У них же тоже включился триггер по защите подчинённых, естественно. Приехал командир дивизии, флагманский штурман, электрик, минёр и начальник роты охраны, хотя допуска на корабль именно он не имел.

– Саша, ну как так-то?! – носился командир дивизии по центральному.

Наш командир молчал.

– Саша, ну за всю мою службу единственный случай, и у моего лучшего командира!!!

Наш командир молчал. Он же был не минёром и знал, что оправдываться в данном случае и валить всю вину на матроса – занятие бесполезное и бессмысленное.

– Саша, ну что ты молчишь? Что делать-то будем?!

– Тащ контр-адмирал, а что тут пенить волны? Выхода у нас два. Или докладываем, или достаём автомат сами.

– Какой ты простой, Саша!

– Ну, как автомат Калашникова!

– Бля-а-адь!!! Морпех, что там с ПДСС, сможем договориться?

– Не вопрос!

– Скока должны будем?

– Да нисколько. Свои же ребята, всё понимают. Так сделают.

В дискуссию вступает флагманский штурман:

– У нас плановый осмотр через месяц, да и лодку надо перешвартовывать, как мы буксиры вызовем? Диверсанты-то понятно, что втихую приплывут, на то они и диверсанты, а вот буксиры?

– Я и без буксиров смогу, – отмахивается командир.

– Да вот хуй тебе без буксиров! Давай ещё лодку об скалу помнём или пирс снесём! Нахуй нам столько пирсов, правильно? – не соглашается комдив.

– Магнит, – берёт слово флагманский электрик.

Все смотрят на него и ждут продолжения, а он разглядывает краба на фуражке.

– Блядь, я счас тебе въебу! – не выдерживает комдив.

– В смысле? Дык, а чего тут? Лодку сдадим задом метров на сорок швартовыми, Богачёв сможет. Привяжем магнит на трос и достанем автомат.

– Дык, а найдём мы его как там?

– Ну, дык тут сейчас сидит пятнадцать человек с высшими образованиями, к тому же – царей природы. Плюс один морпех. Давайте подумаем!

Значит, начали думать. Взяли таблицу отливов и приливов, солёности воды, карту течений, прикинули парусность автомата и его возможные траектории погружения и рассчитали примерный квадрат, в котором он может лежать. А вы как думали? У стратегов ко всему подход стратегический!

Квадрат получился очень внушительный, доложу я вам. Поэтому для поиска автомата решено было собрать схему по его поиску: видеокамеру с фонарём, телевизор и, соответственно, лебёдку с двумя блоками. Для доставания – магнит. Магнит нашли в каком-то ЗИПе^[14] то ли у эртээсников, то ли у штурманов. Несли его наверх втроём, потому что магнит, обрадованный тем, что его вытащили из пергаментного заточения в железном ящике, пытался примагнититься ко всему железному. А если вы ещё не в курсе, то подводная лодка железная вся.

– Ну что, Саша, перешвартуешься назад по-тихому? – уточняет комдив.

Наш папа смотрит в подволок и находит оскорбительным для своего уровня профессионализма отвечать на такие глупые вопросы контр-адмирала.

А вы же, может, не знаете про камеры с телевизором. На подводной лодке 941-го проекта телевизоры были во всех каютах практически. Они были сконструированы специально для применения на подводной лодке и представляли собой железный ящик с выпуклым кинескопом, который мог выдержать ускорение в девять «жэ», падение с десяти метров на любую поверхность и выстрел в упор из пистолета Макарова, при этом продолжая показывать свое чёрно-серое изображение, не моргнув трубкой кинескопа. Камеры наружные тоже были две: одна стояла наверху в ограждении рубки и вторая – в носу. Они были вмонтированы прямо в лёгкий корпус и предназначались для наблюдения за ледовой обстановкой. Естественно, они были рассчитаны на работу на глубине до шестисот метров (пятьсот – предельная для «Акулы» и плюс сто на всякий случай). Как это было сделано технически, я не знаю, но подозреваю, что конструкторские бюро военной промышленности СССР могли бы даже сконструировать и машину времени из элементной базы шестидесятых годов, если бы перед ними поставили такую задачу.

– Так, Хафизыч, – сказал командир механику, – демонтируй своими орлами камеру из носа и телевизор. Соберите схему их подключения из проводов, которые вы спиздите на бербазе.

– Тащ командир, минёр виноват – минёр пусть и демонтирует камеру! Там ебатни на полдня – она в такой жопе стоит!

– Хафизыч, ну ты дурак? Минёр же и камеру утопит, и подводную лодку сломает!

Минёр, обиженно надув губы, смотрит на флагманского минёра, тот, обиженно надув губы, смотрит на командира дивизии.

– Ещё и хуй себе сломает, с него станется! – защищает командир дивизии минёров.

На береговой базе специальная группа спиздила бухту кабеля и трос. В это время вторая группа соорудила лебёдку на пирсе. Из чего соорудила и как – не спрашивайте, мне нечего вам ответить, а расхожая фраза «из говна и палок» здесь не подойдёт потому, что палок там у нас особо и не было. Потом тяжёлый атомный подводный крейсер стратегического назначения, не включая основных двигателей, а используя только хитрую систему натяжения швартовых концов на шпили (специальные устройства для натяжки швартовых) и чуть-чуть системы активного управления, изящно и тихо отъехал назад на пятьдесят метров под аплодисменты соседних экипажей, и началась основная операция.

Штурмана мелом нарисовали на пирсе квадраты и сектора обзора для операторов камеры и магнита, старпом расписал смены, и началось. Если вы никогда не видели дна Баренцева моря, то вы вряд ли представляете, что там творится на самом деле, особенно в пунктах базирования. Это мало похоже на то, что вы видели в кино про Немо и документальных фильмах Кусто, а больше всего похоже на съёмки Кэмерона на «Титанике». Абсолютная темнота, осклизлые скалы и камчатские крабы размером с маленького телёночка, которые хватают всё, что движется, и ебут или суют себе в пасти. Кроме того, дно пунктов базирования покрыто многометровым слоем списанного ЗИПа и расходных материалов, не считая того, что туда уронили нечаянно.

Первой нашли трубу старпома.

– Сей Саныч! – кричит первый вахтенный на тросах. – Трубу вашу будем доставать?

– Конечно, доставай! Я тебе её в жопу засуну, а то пиздишь до хуя, как будто ты моя жена, а не подчинённый! Учитесь, сынки, старпом даже проебать умеет так, что сразу всё находится!

Автомат искали почти сутки. Вы же понимаете, что никаких там джойстиков и рычажков, как в кино, не было? Система тросов и блоков, плюс руки и глаза подводных витязей! Да и автомат завалился магазином вверх между какими-то кассетами так, что не сильно его и заметишь. Автомат вытащили, высушили, протёрли чем могли и водрузили обратно в оружейную пирамиду. Матроса Кузнецова морально унизили до невозможности, но простили. Минёра унизили просто так, потому что он минёр и за компанию.

С тех пор я уверен, что нет задач, которые невозможно решить, если у тебя есть группа единомышленников, четкая цель и желание защитить друг друга. А вы как думаете?

Сука

Когда сука появилась на нашем пирсе, она уже была беременной. Грустные глаза и набухшие соски однозначно в ней это выдавали. Откуда она взялась и зачем пришла на наш пирс, абсолютно непонятно, но матросы наши влюбились в неё с первого взгляда.

Сейчас я вам расскажу в двух словах о матросах на атомных подводных лодках, чтоб вам стала понятна их душевная привязанность к собаке.

Когда матрос попадал служить на атомную подводную лодку, то он оказывался практически в тюрьме за то, что, видимо, очень сильно задолжал где-то Родине. Три года он жил, видя только членов экипажа, у него не было увольнительных (некуда было идти), у него не было отпусков (дорого было отпускать), и у него не было никаких развлечений, от слова «абсолютно». Жили они на лодках, так как в береговых казармах не было воды, тепла, окон и мебели, а питались на береговом камбузе. Каждое утро в семь часов матросы строились и шли на береговой камбуз, чтоб съесть яйцо, кусок хлеба, листик масла, кружочек колбасы и запить всё это спитым чаем. Ещё давали какую-то субстанцию в тарелках, но её даже свиньи есть отказывались. А потом, вот так сытно позавтракав, матрос бежал на подъём флага обратно на свой корабль. Я вам говорил, кстати, что от корабля до камбуза было три километра? Ну и, понятное дело, так же матрос ходил на обед и на ужин. Круглый год, независимо от погоды. Как их кормил воровской клан, по ошибке называемый у нас береговой базой, и как мы боролись с их воровством (били даже пару раз) – это отдельная история.

Поэтому, конечно, пришедшая на пирс беременная сука стала для матросов наших смыслом жизни в буквальном понимании этого термина. Они устроили ей лежанку, отодвинув секцию кабель-трасс, выуживали из своих тарелок все жилы и кости, складывали в пакет и кормили суку строго три раза в день.

Сука была довольно крупной, овчарочной породы, очень быстро выучила сто с лишним человек нашего экипажа и всем приветливо махала хвостом. На остальных сука рычала и пыталась охранять нас от них. Из дивизии все об этом знали и, собираясь к нам на борт, обычно просто звонили и просили их встретить. Но однажды к нам с неожиданной проверкой нагрянул связист из флотилии. Что ему тогда стукнуло в голову, что он на служебной машине пропылил тридцать километров, науке неизвестно. Верхний вахтенный, которому не положено отходить от трапа, кричал ему, чтоб тот остановился и подождал, пока его встретят, но куда там. Это ж целый капитан второго ранга из штаба флотилии, ёпт: «Сдайся, враг, замри и ляг!» Естественно, сука порвала ему форменные штаны с любовно наведёнными женой стрелками.

С завидной для военно-морского флота оперативностью на корабль пришёл приказ на следующий день, что специальный человек придёт сегодня собаку отстреливать за дорогие казённые брюки.

Мы сбегали к береговым химикам на СРБ^[15], договорились, что они приютят у себя суку на какое-то время, матросам нашим поручили соорудить ей там будку и познакомить с местным населением. Превентивный удар называется. Но матросов согнали всех на уборку территории, и сделать они этого не успели. Вечером звонит мне верхний вахтенный и со слезами в голосе докладывает, что по пирсу идёт человек с ружьём, но не Владимир Ильич. Приказываю ему человека задержать. Беру с собой для солидности Борисыча и поднимаемся наверх. Идём к этому задержанному прапорщику и, войдя в образы Харли Дэвидсона и Ковбоя Мальборо, закуриваем ему в лицо. Прапорщик что-то нам рассказывает, машет руками и хмурит брови. Мы, демонстративно его не замечая, обсуждаем особенности противоторпедного манёвра после ракетного старта. Неожиданно говорю мужику:

– Мужик, знаешь, почему я курю? Я всегда курю перед тем, как человека застрелить. Вот сейчас докурю и застрелю тебя, если ты не успеешь убежать.

– Как это так?! – возмущается мужик.

– Ну так это так, – говорю, – вот я, например, дежурный по стратегическому ядерному объекту и прямо сейчас несу ответственность за его сохранность перед своей многонациональной Родиной. А у тебя, мужик, есть пропуск на стратегический ядерный объект? Если нет, то ты – нарушитель.

– У меня есть пропуск в дивизию!

– Дивизия, мужик, находится по курсу зюйд-зюйд-вест в полутора милях отсюда. Ты заблудился?

– Вас должны были с приказом ознакомить!

– Ни хуя не знакомили.

Вру, конечно, расписался за него в обед, но тут же на весах жизнь против пяти минут ора на меня.

– Ну товарищи! – возмущается мужик.

– Какие мы тебе товарищи? – вступает Борисыч. – Мы офицеры военно-морского флота при исполнении служебных обязанностей. Нам товарищи сейчас – корабельный устав и должностные инструкции. Мужик, ты видишь, что тут везде висят знаки радиационной безопасности? Где, блядь, твой дозиметр, мужик? Ты видишь КДП^[16] на корне пирса? Почему ты не получил дозиметр? Ты, мужик, нарушил все законы Вселенной появлением на нашем пирсе! И поэтому, когда он тебя застрелит, я труп твой пну ещё пару раз, чтоб остальным неповадно было.

Мужик убежал, конечно, грозя нам издалека всяческими карами. Матросы тут же утащили суку на СРБ и всю ночь там её устраивали.

Утром приходит командир.

– Эдуард, что за хуйня у вас опять?

– В смысле, тащ командир?

– Блядь, Эдуард, ну не хлопай в мою сторону своими карими глазками, ну я ж не тёлка тебе половозрелая, на меня это не производит ровным счётом никакого впечатления. Ты вот знаешь, Финист мой ясный, что со мной в штабе сейчас делали?

– Никак нет, тащ командир!

– А меня в штабе, Эдуард, с утра отъебали уже за то, что вы вчера с хохлом этим усатым прапорщика из штаба флотилии до сердечного приступа чуть не довели. И спрашивали меня, Эдуард, ознакомил ли я тебя с приказом об отстреле собаки. А спрашивали затем, Эдуард, чтоб и тебя тоже отъебать за своенравность твою и спесивый нрав. И знаешь, что я им сказал, Эдуард? А я им сказал, что это я, маразматик старый, забыл до тебя приказ довести, а ты весь яхонтовый и примерный офицер, знаков отличия на тебе уже вешать некуда!

– Спасибо, Сан Сеич, – говорю, – буду должен!

– Хуёлжен! Суку-то спрятали хоть?

– Так точно, унесли на СРБ и там пристроили.

– Всю ночь не спали небось?

– Не спали.

– Ладно, матросы тогда пусть спят, но не ты, сука. Ты бди во все свои глаза, понял?

– Понял, чё непонятного-то. Всё как обычно.

– И не хами мне тут, – кричит командир уже из соседнего отсека. – Я спинным мозгом всё слышу!

Потом ко мне матросы делегацию из двух человек прислали. Делегация мне кланялась и пыталась целовать руки.

– Вы знаете, бакланы, что со мной командир с утра делал?

– Никак нет, тащ капитан!

– Он меня отъебал с утра за вашу бакланскую нерасторопность. Без предварительных ласк. И называл всякими непотребными эпитетами. И спрашивал меня командир, а не вы ли, бакланы, виноваты в этой ситуации. А я ему сказал, что вы не виноваты, что я виноват, потому что замечтался о жизни своей после демобилизации из рядов ВМФ!

– Спасибо, тащ капитан! – отвечает мне делегация. – Уж мы-то за вас!

– Ой, бля, – говорю, – идите спать уже, завасники нашлись тут! И не хамить мне там – я вас спинным мозгом слышу!

Ну вы поняли, в общем, как на флоте работает понятие «суровое братство морское» в нормальных коллективах.