Глава 5
Иду по дорожке, ощущая пружинистость земли. Тополя застыли навытяжку в мундирах увядающей листвы, кусты можжевельника аккуратно подстриженные тянулись вдоль забора заставы. Навстречу идет щеголеватый, упругий сержант Ложков. Голос его звенит, в обычные слова вкладывается какой-то добавочный смысл.
– Выспались, товарищ курсант?
– Да, – вяло ответил я, – ковыряясь спичкой в зубах.
– У меня вопрос. – Какой может быть вопрос к новичку на заставе, когда последний солдат знает больше меня. Чую подвох и неохотно говорю:
– Давай.
– Отец рядового Ляшко пьет, пришло письмо от сестры. Ляшко переживает, – сержант передает мне замызганное письмо. Письмо короткое – «Привет Андрей! Знаю, какая у тебя тяжелая служба и долго не хотела говорить – отец наш опять пьет горькую, ссорится с матерью, ударил ее, а меня грозит из дому выгнать». Дальше немного о каких-то других своих делах.
– Что делать, товарищ курсант? Старший лейтенант занят проверкой, сейчас он один на заставе?
– В милицию обращались?
– Да нельзя, отец его герой труда, имеет орден. Не хочет Ляшко в милицию. Вчера собираемся в наряд, а Ляшко сам не свой. Забыл о своей славе следопыта, о задержанном им нарушителе, о трех благодарностях за службу. Ходит печальный.
– Знаешь, Ложков, буду добиваться отпуска для Ляжко.
– Благодарю, товарищ курсант.
Вечером поговорил с Ляшко, узнав все о его семье, пошел к замбою, просить отпуск для солдата. Через неделю он уехал домой и позже написал мне в училище письмо с благодарностью. Так я, волей неволей, становился настоящим замполитом, вникающим в жизни и проблемы солдат, пытающийся их решить и помочь.
Вечером показали проверяющим воспитательно–патриотический досуг. Отдыхающая смена собралась на улице за большим деревянным столом. Боец по фамилии Атаханов готовился спеть старую пограничную песню. Все притихли. Атаханов громко вздохнул. Казалось, музыка имела над ним какую-то силу. Медленно, всех осмотрев чистым взглядом, он негромко запел под гитару:
Далеко от дома родного
Во мгле пограничных ночей
Мне видится снова и снова
Тропа вдоль деревни моей.
На сопки суровой границы
Я в сердце сыновьем унес
И желтое пламя пшеницы,
И белое пламя берез.
Казалось, невозможно объяснить, чем песня волнует души человеческие, но она волновала, даже по лицу Говядина это было видно.
Когда мы уходим в наряды,
Обвитые вьюгой ночной,
Деревня мне кажется рядом,
Любимая рядом со мной.
И здесь, на студеной границе,
Меня согревают в мороз
И желтое пламя пшеницы,
И белое пламя берез.
Последние слова подхватила вся застава. Говядин встал и неожиданно предложил мне выступить:
– Что скажет товарищ курсант, будущий политработник Голицынского училища, по поводу песни и службе на пограничной заставе. Внутри все кольнуло, я напрягся, ни к каким выступлениям я не готовился, подстава. Деваться было некуда, я встал, одернул ХБ и, стараясь не сбиваться, заговорил о том, что было на душе:
– Мы несем службу на передовых рубежах нашей Родины, так сказать первые встречаем врагов. Это почетно и ответственно одновременно. Служба, как говорится и опасна и трудна, но нас это не останавливает. Застава у нас сплоченная и дружная, что влияет на результаты охраны Государственной границы. А песня душевная и добрая.
Говядин, тщательно следил, чтобы я каждые пограничные сутки был в наряде, сна мне доставалось мало, но со временем понял, что мне интересно и увлекательно ходить на охрану Государственной границы. Я много узнавал, учился и практиковался. Следующий мой наряд был дозор с пограничным псом по Кличке Рекс, этакая пешая прогулка вдоль линии границы, рядом с КСП. Получив приказ, мы потопали на левый фланг к мосту «Дружба», который тянулся около восьми километров. Думая, что шестнадцать километров, для подготовленного марш бросками и переходами в училище, ничего не значат – я глубоко ошибался. Первую ошибку, которую я допустил, это быстро выпитая вода на жаре. Через пять километров я начал потеть и пыхтеть. Опытные пограничники пили мало, только чтобы сполоснуть сухое горло.
Небо Узбекистана выцвело от зноя. Печет и давит. Дышать нечем. Задул «афганец». Что-то угрюмое и печальное в этом ветре. Говорят, он нехорошо действует на желчный пузырь.
Слева от нас было табачное поле. Табак уже вызрел, стоял бурыми прямыми рядами, как солдаты в строю, при полном параде и тихо перешёптывался под ветром. Говорят, в этих краях выращивали качественные сорта, по крепости, не уступающие своим аналогам из-за рубежа. Табачное поле тянулось вдоль КСП и уходило глубоко внутрь пограничной зоны.
Я все больше уставал, осеннее, но жаркое солнце стояло хоть и низко над землей, но в самом зените. Нагрузка в центральной России и в Средней Азии, сильно отличались. Стараясь не опозориться перед солдатами, я создавал видимость бодрого шага, на полпути был уже похож на загнанную лошадь. Впереди шел сержант по фамилии Тропкин с крупными чертами лица, руки рабочего с отчетливыми венами. Тропкин посмотрел на меня и, видя мое плачевное состояние скомандовал:
– Привал. Я виновато сел на землю и будто оправдываясь, сказал:
– В училище и марш-броски и зарядки и ничего, а тут…
– А тут климатическая зона другая, надо привыкнуть. Мы поначалу все сдыхали на флангах, – Тропкин скинул автомат с плеча и присел. Закурив, он посмотрел на блестевшую неподалеку Амударью. Второй солдат, по-доброму добавил:
– Пейте меньше при движении, товарищ курсант, много воды при нагрузках и жаре – плохо. Молча посидев, пошли дальше. Вдруг Рекс натянул поводок, взял свежий след. Судя по всему, человек шел вдоль границы по нашему направлению. Тропкин, обращаясь ко мне сказал:
– След свежий, надо ускориться. И мы побежали.
Следующие пару километров были для меня очень тяжелые. Но я бежал, и уже это было неплохо. Двигаюсь. Не отстаю. Читал в книжках о втором дыхании, которое появляется у вымотанного человека: перемогся – и обретаются силёнки. Но оно никак не наступало. След свернул в сторону убранного чайного поля. Тропкин передал по рации, что возле КСП с наше стороны «кто–то гуляет, ведем преследование». Тревожную группу высылать не стали, так как местные могут быть в пограничной зоне и как следствие возле КСП. Обычно они это не делали и на пограничную дорогу не выходили. Бежим дальше. Казалось упаду, тихий, напевный звон образовался в ушах.
За несколько сот метров увидели маячащий силуэт. Рекс захрипел. Перешли на ускоренный бег. Звон рос, крепчал, превращался в блаженную песню. Знаю, что на самом деле нет никакой музыки и песни, просто напряжение и жара.
Человек не убегал, шел по тропинке. Чем ближе мы подбегали, тем страннее он смотрелся, весь в каких – то тряпках, голова окутана платком, на ногах нет обуви. Тропкин окликнул человека, тот остановился и посмотрел в нашу сторону. Его лицо было отталкивающее – длинные немытые волосы, полуоткрытый беззубый рот.
– Отбой тревоге, – сказал Тропкин, это местный дурачок. Словно в подтверждение слов сержанта, чумазый человек улыбнулся и помахал рукой, издавая нечленораздельные звуки. Подойдя ближе, я увидел, что у незнакомца лицо покрыто струпьями, ноги искажены слишком долгими путешествиями, обкусанные до крови ногти, скрюченные пальцы похожие на отросшие ногти. Ужасная картина, я вопросительно посмотрел на сержанта.
– У него семья сгорела, пока он в поле работал. Жена и двое детей. Все спали и моментально задохнулись. А он… рехнулся.
Распухшими пальцами нащупал флягу, отцепил с пояса, встряхнул, словно могло плеснуться или булькнуть. Ни глотка, сухие стенки. Прячась от бойцов, прицепил флягу обратно. Мои телодвижения не остались без внимания Тропкина. Он отцепил флягу и протянул мне:
– Пейте, только не много, вода все равно тут же выйдет через пот. Станет только тяжелей. Сделав пару глотков, я отдал фляжку сержанту, думая, о неподдельной взаимовыручке и поддержке друг друга, бойцами заставы. Жить и служить в близких к экстремальным условиях, нельзя без помощи и уважения. И это не просто напыщенные слова.
Между нарядами я вспоминал Ларису, мое сердце было в синяках как яблоко в стиральной машине – я скучал и страдал. Иногда с дежурки получалось позвонить Ларисе и немного поговорить. Так как рядом сидел дежурный, ни о каких романтических разговорах речь не шала. Но скучать было некогда.
На следующий день меня отправили нести службу на пограничную вышку, так называемый пункт наблюдения. Мне было жутко интересно, так как вышка стояла левом фланге, где располагался мост «Дружба» через который шла военная техника с Афгана.
Я, как старший пограничного наряда, прибыв на наблюдательный пункт, должен отыскать на местности ориентиры, границы, полосы или уточнить обстановку у сменяемого наряда; проверить документацию и исправность средств связи и сигнализационных приборов; установить или принять у сменяемого наряда приборы наблюдения; лично осмотреть местность в полосе наблюдения; указать ориентиры, сектор наблюдения для каждого пограничника и на что обращать особое внимание.
Далее, при обнаружении на территории сопредельного государства вновь появившихся объектов, я обязан: отметить время обнаружения объекта в журнале наблюдения; непрерывно наблюдать за объектом, а c выходом его из полосы наблюдения поста, записать все данные о нем в журнале наблюдения, указав отличительные признаки наблюдаемого объекта и его действия: кем являлся объект, если человек, то кто он (военнослужащий или гражданский), как одет и вооружен, что делал, откуда, как и куда двигался, при каких обстоятельствах и когда вышел из полосы наблюдения. В общем обязанностей вагон и большая тележка.
На самом деле пока мы дошли до вышки, взмокли как мулы и присели отдохнуть. Небо словно цеплялось за вороненый ствол карабина, у подножия вышки тощая серебристая крольчиха щипала траву. Она доверчиво посмотрела на меня, но потом запрыгала прочь, вслед за нею поднялись и поскакали крольчата.
Забрались на вышку. Наверху старослужащие сразу сняли с себя вооружение и ХБ, мельком глянув на границу, перешли на тыльную сторону вышки, где не было солнца.
– Будешь в карты? – спросил один из них по имени Володя, добродушный парень из Владимира, который был нештатным парикмахером и уже успел подстричь меня. Я оторопел от такой наглости, но ничего не сказал. Володя достал откуда-то с нычки потрёпанную колоду и выжидающе посмотрел на меня.
– Нет, понаблюдаю за границей, – строго сказал я. Володя неспешно раздал на двоих и, смотря себе в карты, пояснил:
– Вы, товарищ курсант не переживайте, здесь духов нет. Наших войск на той стороне сосредоточено – ого-го. Выводят. У них и разведка, и контрразведка и конфетка. Крести – козырь, я хожу, – обращаясь уже к своему партнеру по имени Азамат, полноватому молчаливому татарину.
– А местные? – спросил я.
– С ними наш есть договоренность, они не трогают нас, мы их. Амударья нас разделяет, дурачок только поплывет, течение то, большое, можно и утонуть, – вступил в разговор Азамат.
– И что у нас маслом намазано, че им плыть сюда? Пасут себе скот, что-то сеют у себя, живут тихо. Если нарушитель, то пойдет ночью и не здесь – закончил разговор Володя.
– Где журнал наблюдений?
– Внутри, тетрадка где-то лежит, – ответил Володя. Зайдя внутрь вышки я действительно обнаружил тетрадь, открыв ее, увидел каракули, где еле читаемо различил несколько фраз «пастух с баранами 16.00», «стадо диких животных, кабан 13.30», пограничники явно не баловались каллиграфическим почерком. В конце тетрадки остатки игр в морской бой и крестики нолики. Да, надо зам бою доложить, а то проверка увидит этот «журнал» и всыпет по самое не горюй.
Решив не «включать» начальника и оставив в покое играющих, я взял бинокль и перешел на солнечную сторону вышки, смотрящую на Афганистан. Последовал примеру дедов, снял ХБ и поставил автомат к стенке. Сначала вел наблюдение, стоя и осторожно, высота была не маленькая, метров 15-ть, можно убиться. Володя выглянул с теневой стороны и, увидев меня в позе горбатого суслика, посоветовал:
– Вы, сядьте, ноги спустите с вышки, и бинокль положите на перекладину, так удобней и руки не устают. Так и сделал, действительно гораздо удобней и бинокль не «гуляет» в руках.
Осеннее, по-азиатски теплое солнце приятно грело кожу, легкий ветерок обдувал вышку, не наряд, а курорт с кино. Я смотрел в мощный бинокль на мост «Дружба», по которому нескончаемой колонной шла военная техника. Дым от пыли и сгоревшей соляры стоял над колонной. Почти на всей технике были различные флаги, бойца сидели на технике или выглядывали в люки. На противоположном берегу постоянно барражировали один или несколько вертолетов, прикрывая вывод наших войск.
Смотря за всей этой армадой, меня взяла гордость за мощь и несокрушимость нашей армии. Хотя несокрушимость и непобедимость в Афганистане стояла под вопросом, где фактическим шла партизанская война. Наслушавшись около «афганских» разговоров, баек и сплетен, я понимал, что одолеть душманов не удалось. Больше гнали солдат и техники, больше становиться душманов и оружия, которое им поставляло США и Запад. Открытых армейских столкновений не было, а подлые вылазки духов становились чаще и кровавей. Они минировали дороги, делали многочисленные засады и планировали нападения на расквартированные подразделения. Число бессмысленных жертв с нашей стороны росло, и конца и края этому видно не было, так как против нас воевал народ, который не был сломлен никакими армия и колонизациями, включая Англию.
Все это не вкладывалось в моем сознании, так как я помнил, что в столкновении с любым ополчением, с бандитами, повстанцами, победу, в конце концов, всегда одерживает регулярная армия. Это как проверенный тезис, доказанный бунтами Пугачева и Разина, имевшими повсеместную поддержку среди населения и все же утопленными в крови. Регулярная армия, этот бездушное устройство, металлический строй дисциплинированных роботов, свобода и индивидуальность каждого из которых сведена минимуму, побеждает все на своем пути. И никакой подвиги свободных бунтарей не помогут сломить строй регулярных воинских частей. Что случилось в Афганистане не понятно.
Перевел бинокль на противоположный берег Амударьи, который был как на ладони. Видно было даже тихое шевеление камыша и прыгающих мелких пташек на деревьях. Я смотрел на территорию Афганистана и думал о том, как он близко и одновременно далеко. Как территориально, так и духовно. Озлобленность войной, разные мировоззрения, религии разделяли нас огромной пропастью. Так, предавшись своим бесхитростным мыслям 19-го юноши, я водил биноклем по противоположному берегу,
Болтая ногами, всматриваюсь в чужую территорию. Глубоко вздохнул и попробовал воздух на вкус. Еще секунду назад он был такой чистый и свежий сейчас горчил и вонял… Посмотрел в сторону группы деревьев и …. увидел душмана, смотрящего на меня сквозь оптический прицел. Настоящий маджахед, разглядывающий меня в прицел винтовки. В висках тут же застучало, ноги одеревенели – щас бородач нажмет на курок и кино закончится. Взвизгнув как сойка, схватил автомат и метнулся на другую сторону вышки, солдаты вскочили и уставились на меня, перепуганного от ушей до пяток.
– Там… там дух… меня в прицел рассматривает, – словно пластилин выдавил я из себя слова. Владимир схватил бинокль и посмотрел в сторону границы… потом помахал ему рукой … и опять сел играть в карты. На мой недоумевающий взгляд ответил: