Дублин

– Мы должны согласиться с тем, что положение преданных сквайров-католиков в Ирландии должно улучшиться, поскольку король дал понять, пока частным образом, что готов проявить к ним благожелательность. Я так все понимаю. – Орландо окинул взглядом собравшихся.

– Да, так поговаривают в Дублине, – согласился Дойл. – Мы все это слышали, и католики, и приверженцы Ирландской церкви. И также очевидно, что подобные слухи напрямую идут из Лондона. Правительство в Дублинском замке никакого отношения к этому не имеет. Они слышали новости, конечно, но им ненавистна сама идея. Они бы предпочли видеть католиков подавленными, а не ободренными.

– Но им все равно придется выполнять королевскую волю, – напомнил Орландо. – Выбора-то у них нет. Так что новость весьма хороша. – Он улыбнулся О’Бирну. – По крайней мере, для нас, я думаю.

– Да, для старых англичан, – грустно кивнул О’Бирн. – Что же до меня самого, то это еще как посмотреть.

– Думаю, и тебя это коснется, – сказал Орландо. – Если король благоволит к некоторым католикам, он должен благоволить ко всем им. Даже здесь, в Фингале, – добавил он. – Я могу назвать с десяток землевладельцев-католиков ирландской крови – Конраны, Доуды, Кеннеди, Келли, Мэлони, – и все они джентльмены, как и ты, Бриан. И не вижу причин проводить разницу между ними и мной. Не говоря уже о том факте, что среди простого люда Фингала, от слуг в этом доме до рыбаков и фермеров-арендаторов, четверо из пяти – ирландцы, ты и сам знаешь. И если нам позволят исповедовать нашу религию, то и им тоже.

– Если разрешение верить по-своему уменьшит желание англичан красть наши земли, – сухо произнес О’Бирн, – то мы, без сомнения, должны быть благодарны.

– Ну а мне кажется, – возразил Орландо, – что на этом этапе мы в любом случае должны быть благодарны.

– Возможно, – вступил в разговор до сих пор молчавший Лоуренс. Его руки с длинными пальцами спокойно лежали на столе. Он серьезно оглядел всех. – Но я все же не разделяю вашего оптимизма. Прежде всего вы, похоже, принимаете идею, что новый король благоволит католической вере.

– Но он ведь женился на католичке, – напомнил Орландо.

– Это было политическое решение. Союз с Францией.

– Но он сам вряд ли протестант.

– Ну, по поведению и по характеру он, без сомнения, ближе к нам, чем к своим подданным-протестантам в Англии, – допустил Лоуренс. – Но могу вам сказать: нет никаких свидетельств тому, что он намерен вернуть свою страну или хотя бы свою семью под власть Рима.

Лоуренс немного помолчал, а трое мужчин переглянулись. Все они знали: иезуиты обладают самой лучшей сетью по сбору сведений во всей Европе.

– Тогда во что же он верит? – спросил Орландо.

– Его отец убедил себя, что короли правят по божественному праву, и, похоже, сын перенял эту веру. Король Карл уверен, что не обязан отвечать перед людьми за свои поступки, что он ответствен лишь перед Богом, лично и напрямую, и вообще не должен думать о мудрости, накопленной за века Святой церковью. – Лоуренс скривился. – Подобная уверенность, вы знаете, демонстрирует такую огромную самонадеянность, какой ни один служитель Католической церкви не потерпел бы и минуты. – Иезуит пожал плечами. – Если он продолжает держаться этой глупой веры, то наверняка предпочтет Риму собственную церковь в Англии, он ведь ее глава. Признав главенство Рима, король вынужден будет признать и авторитет папы.

– Но он готов благоволить к католикам.

– В Ирландии – возможно. Но будьте уверены, – Лоуренс побарабанил пальцами по столу, – он потребует кое-чего взамен.

– И что это может быть?

– Деньги, Орландо. Ему нужны деньги. – Лоуренс сложил пальцы домиком, как будто собираясь прочесть небольшую лекцию. – Вспомните недавнюю историю английского двора. Некий красивый молодой человек является ко двору и очаровывает старого короля Якова, который дарует ему куда больше, чем тот заслуживает, и делает его герцогом Бэкингемским. А Карл, вместо того чтобы отослать Бэкингема прочь, еще больше осыпает его милостями. Уже и то плохо, что весь христианский мир раскололся на два воинственных лагеря: католиков и протестантов. Однако Бэкингем, не имея понятия об искусстве управления государством, теперь вовлек Англию в дорогие военные походы, в которых невозможно найти смысл, хоть религиозный, хоть какой-то другой. И уже дважды английский парламент отказался давать королю деньги, если он не избавится от этого никчемного Бэкингема, а Карл, уверенный, что не может ошибаться, никого не слушает. И теперь у него нет денег, и он пытается добыть их любыми способами. Продается все: дворянские звания, торговые привилегии, даже государственные должности. Он даже вынуждает честных английских джентльменов, людей вроде тебя самого, Орландо, ссужать ему деньги, угрожая тюрьмой, если они откажутся. – Лоуренс покачал головой, на его лице было написано отвращение. – Следовательно, мы можем не сомневаться в том, что если король предлагает помощь ирландским католикам, то лишь потому, что желает взамен получить большие деньги.

Лоуренс договорил, и все какое-то время молчали. Возможно, Лоуренс судил резко, но к его мнению следовало прислушаться.

– Я надеюсь, – наконец заговорил Орландо, – что ты ошибаешься. Но если ты прав, то мы должны использовать этот шанс и извлечь из него как можно больше. – Он показал на лежавшие на столе бумаги. – Как и следовало ожидать от адвоката, я подготовил некоторые предложения.

Предложения, которые теперь начал излагать Орландо, исходили не от него одного. Уже много недель юристы обсуждали между собой новые идеи. По всей Ирландии проходили встречи вроде сегодняшней. И касалось все это не только католиков.

– Это несколько небольших реформ, против которых не стал бы возражать даже доктор Пинчер из Тринити-колледжа, – пояснил Орландо.

Но все же это были меры, которые, пусть скромные каждая сама по себе, в целом могли серьезно изменить жизнь ирландских католиков. Они включали и отмену штрафов за исполнение католических обрядов.

– И снять с юристов-католиков вроде меня запрет на занятие официальных должностей, – сказал Орландо. – Здесь у меня почти тридцать таких предложений. Если мы сумеем добиться принятия хотя бы большей части из них, это могло бы означать конец изоляции католиков на острове.

Началось обсуждение предложений. Пятеро мужчин внимательно изучили их одно за другим. У каждого нашлась какая-то полезная идея. Уолтер Смит проявил практичность и осторожность, рассматривая, как каждая из идей могла бы работать на практике в общении с чиновниками и торговцами в Дублине. Дойл предвидел возражения со стороны Ирландской церкви. Несколько хороших предложений было высказано по вопросу наследования. А последнее предложение развеселило О’Бирна.

– Ты хочешь создать некую милицию?

В прошлом, когда английское правительство желало содержать в Ирландии войска, из Лондона приходилось переводить деньги, чтобы выплачивать им жалованье. Но кое-кто весьма разумно предположил, что старые англичане из Пейла могли бы сберечь немало денег правительства, создав собственную милицию.

– Правительство будет просто сборищем идиотов, если тебе такое позволят! – смеялся О’Бирн. – Ты тогда опять захватишь всю Ирландию!

– Тем больше причин просить об этом, – с улыбкой ответил Орландо и продолжил уже серьезнее: – Но в чем бы мы ни убедили короля теперь, мы должны все же доказать ему, что вполне преданы его власти. И наши главные надежды в будущем покоятся на том, чтобы показать правительству: какие бы права нам ни дали в части нашей религии, мы вовсе не намерены бунтовать или искать помощи за границей. Король должен видеть, что преданным католикам-джентльменам в Ирландии – и тебе в том числе, О’Бирн, и другим вроде тебя – следует доверять. А уж добившись доверия, мы сможем и дальше отстаивать свои права. – Он посмотрел на новые часы, которые с год назад с гордостью установил в углу гостиной. – Почти полдень, – заявил он. – Пора обедать.

Энн наслаждалась утренними часами. Бóльшую их часть она провела в кухне со слугами, которые готовили обед. Старшая из них, Кэтлин, служила в доме со времен детства Энн, и они приветствовали друг друга теплым поцелуем. Энн было приятно слушать, как женщины болтают между собой на фингальском диалекте. Она с удовольствием помогала накрывать на стол и расставлять старые предметы, знакомые ей с давних пор: тяжелую солонку, стоявшую на столе на почетном месте, и медные подсвечники, и оловянные блюда, и серебряные пивные кружки с выгравированным на них фамильным гербом – из них пил отец Энн, а теперь – Орландо. И все в целом, думала Энн, было как будто милым путешествием в прошлое.

К тому же у нее нашлось несколько часов для болтовни, и к полудню Энн уже знала все сплетни обо всех местных семьях. Конечно, и ее собственную семью сплетницы не обошли стороной. А в том, что касалось семьи Уолш, Энн обнаружила лишь один интересный предмет для обсуждения.

– Мы ждем младенца, – сообщила ей Кэтлин. – В этом доме.

Казалось странным и немного огорчительным, что Мэри до сих пор не забеременела. Они с Орландо были женаты уже три года, и Энн знала, как страстно ее брат хочет иметь детей. У Уолшей никогда не было проблем с производством на свет наследников, да и сама Мэри была из большой семьи. И у Энн не было причин подозревать, что ее брат не ведет нормальную семейную жизнь.

– Ее потому и нет сейчас здесь, – доверительно сказала Кэтлин, когда они с Энн оказались в стороне от других женщин. – Всего месяц назад мы с ней тут стояли вместе, и она вдруг повернулась ко мне и спросила: «Почему у меня нет детей, Кэтлин? Ты можешь мне объяснить?» Я не нашлась что ответить. «Видит Бог, это не потому, что я не стараюсь», – сказала она. А потом бедняжка заплакала. Она ничего не объяснила, когда отправилась повидаться со своей матушкой, но можешь быть уверена, они именно об этом говорили, ведь ее мать вырастила десять детей!

Энн подумала, что старая женщина безусловно права. Она и сама жалела Мэри и решила впредь постараться чаще навещать ее. Хотя вряд ли я могу дать ей хороший совет насчет семейной жизни, подумала Энн. И еще она слегка переживала за брата. Он никак не показывал своих чувств, но если его жена так убивалась из-за отсутствия детей, то Энн легко могла вообразить боль, которую втайне испытывал Орландо. И Энн гадала, стоит заговорить с ним об этом или помалкивать, пока он сам не скажет.

Обед, за который все уселись слегка за полдень, был настоящим фингальским пиром. В этих местах было особенно много разных морских деликатесов. Рядом с Мэлахайдом имелось много устричных отмелей, возле Хоута собирали съедобных моллюсков и мидий, а в Клонтарф, чуть южнее, привозили соленую сельдь. В качестве главного блюда подали солонину, говядину и утку c кровяной колбасой, горохом и капустой. Был подан еще один овощ, весьма заинтересовавший О’Бирна, поскольку ирландец никогда прежде такого не пробовал. Это был картофель, новинка из Америки.

– Я засадил им с четверть акра несколько лет назад, – с гордостью сообщил Орландо. Ему нравилось думать о себе как о прогрессивном земледельце. – Никто в Фингале пока такого не пробовал. А урожай с одного акра этой американской картошки больше, чем с любых других посадок.

Было уже половина третьего, когда Уолтер Смит благодушно заметил:

– Если мы после всего этого не отправимся на прогулку, я пойду спать.

– Мы прогуляемся, – заявил Орландо. – К морю.

Энн была рада присоединиться к мужчинам на этой прогулке. Они пошли по тропе, что вела через поля к Портмарноку и морю. Ее радовало то, что вокруг как будто ничего не изменилось: возле дома она видела поля пшеницы и овса, а на открытом пространстве, уходящем вниз, к морю, паслись овцы и коровы.

Орландо и О’Бирн шли впереди, за ними – Лоуренс и Дойл. И хотя на нем была сутана, ее старший брат прихватил с собой охотничье ружье Орландо – великолепное кремневое ружье из Франции, с помощью которого надеялся добыть несколько уток, чтобы увезти их с собой в монастырь иезуитов в Дублине. Энн и Уолтер шли последними. И тихо разговаривали. Уолтер рассказал ей о том, что они обсуждали утром, а Энн сообщила то, что слышала о жене Орландо.

– Как думаешь, я должна поговорить с ним об этом? – спросила она.

– Ты можешь, мне кажется, навести его самого на эту тему, но большего я не стал бы делать, – посоветовал Уолтер. – Впрочем, ты его сестра, тебе, наверное, лучше знать. – Он вздохнул. – Слава Богу, что у нас есть наши милые дети!

– Да, – кивнула Энн. – Слава Богу!

Из уважения к взглядам Лоуренса Орландо не повел всех к святому колодцу в Портмарноке, а направился сразу к песчаным дюнам на берегу. Они шли все вместе вдоль берега в сторону Хоута. День был теплым. Вскоре они увидели какого-то рыбака – он сидел возле маленькой лодки и чинил сети. Когда они остановились, чтобы обменяться с ним несколькими словами, О’Бирн повернулся к Орландо и спросил о маленьком островке, что виднелся над водой перед мысом Бен-Хоут.

– Мы называем его Ирландс-Ай, – ответил Орландо. – Там никто не бывает, кроме рыбаков.

О’Бирн обратился к мужчине у лодки:

– Можешь отвезти меня туда за шиллинг?

Предложение было весьма щедрым, и рыбак с радостью согласился.

– Кто поедет со мной? – О’Бирн повернулся к остальным.

Мужчины энтузиазма не проявили, но Энн улыбнулась:

– Я поеду, если Уолтер не возражает. Я не бывала там с тех пор, как отец возил меня туда в детстве.

Уолтер посмотрел на спокойную воду. Рыбак был седым, но выглядел достаточно сильным, чтобы справиться с любым течением.

– Если хочешь, – спокойно ответил он.

Они легко пересекли неширокий пролив. Энн и О’Бирн сидели на корме, лицом к рыбаку, а тот медленно, но уверенно работал веслами. Когда они миновали отмель, О’Бирн весело заметил:

– Сегодня ведь канун Белтейна?

– Верно, – тихо откликнулся старый рыбак. – Ночью люди выйдут в холмы.

Древний кельтский праздник Майского дня не был забыт. Во многих местах люди по-прежнему поднимались на холмы, чтобы увидеть восход солнца, и Энн даже кое-где слышала, что пастухи до сих пор продолжают в этот день прогонять скот между двумя кострами на древний языческий манер. Она спросила Бриана О’Бирна, слышал ли он о чем-то подобном.

– Я даже видел, как это делают, – ответил тот.

Возможно, из-за его зеленых глаз, напоминавших Энн о ее сыне, или, возможно, потому, что светлые волосы делали его моложе, но было что-то необыкновенно мальчишеское и очень привлекательное в этом ирландском джентльмене.

– Уверена, вы и сами так поступаете в Уиклоу, – мягко поддразнила Энн его.

– Мы в Ратконане вовсе не язычники, – ответил он с улыбкой, хотя Энн отметила, что на самом деле он ничего не отрицал.

– А что до девушек… – продолжила Энн.

Она слышала, что далеко не каждая девственница, проводившая в горах ночь Белтейна, возвращалась, сохранив свою девственность.

– Я не могу отвечать за своих предков, – засмеялся О’Бирн.

Остров приближался. Они уже могли рассмотреть камни на берегу. Энн наслаждалась ощущением теплого воздуха и солнечного света.

Рыбак подвел лодку к маленькому пляжу, усыпанному галькой. Энн поднялась на поросший травой холмик и оттуда помахала через пролив мужу. Тот махнул рукой в ответ. Мужчины, успокоенные тем, что она благополучно добралась до островка, теперь пошли к южной части прибрежной полосы, где почва была болотистой. Лоуренс наверняка надеялся подстрелить там какую-нибудь дичь. А Энн с О’Бирном стали осматривать островок.

У основания утеса, расколотого почти пополам, Энн увидела, что камни образовали естественное убежище.

– Здесь мог бы жить какой-нибудь отшельник, – сказала она.

Они обошли весь островок и вернулись к рыбаку. Тот прихватил с собой одну из сетей и теперь спокойно продолжал починку. Похоже, он не спешил возвращаться. Энн и О’Бирн прошлись еще немного и сели возле одного из каменистых бассейнов. Солнечные лучи играли на воде. Они наблюдали, как по дну ползет краб, и Энн охватило чувство бесконечного покоя, словно она снова вернулась в детство.

– Странно, – немного погодя заговорила она, – странно сидеть рядом с человеком, у которого зеленые глаза моего сына. – И она улыбнулась О’Бирну.

– А Муириш до сих пор не знает о нашем родстве?

– Нет. Его отец не хочет. – Энн протянула руку к воде и окунула в нее пальцы. – Мой муж очень осторожен, – добавила она, чуть заметно пожав плечами.

О’Бирн бросил на нее внимательный взгляд:

– Твой муж разумный человек. Думаю, на его месте я вел бы себя так же. – Он немного помолчал. – Когда первый Муириш сменил свое имя на Смит, он принял это решение ради своих потомков. Они теперь англичане. А что до зеленых глаз, так они время от времени появляются во многих семьях. – О’Бирн хихикнул. – Уверяю тебя, твой муж не единственный потомок Шона О’Бирна! Осмелюсь предположить, мы все в Уиклоу так или иначе родня, как старые англичане в Фингале. – Он с удовольствием потянулся. – Наверное, все как-то связаны между собой. И если уж на то пошло, в моих венах течет еще и кровь Уолшей из Каррикмайнса.

– Вот как? – Энн была восхищена. – Вы родня?

– Ну, это было века назад. – О’Бирн засмеялся. – Но это значит, что и ты, и твой муж через О’Бирнов тоже им родня.

– А я и не знала. – Энн долго и задумчиво смотрела на камни, потом вдруг просияла и взглянула на собеседника. – Я связана дальним родством со своим мужем, а теперь еще и с тобой? Вот так подарок!

Почему ей так нравился Бриан О’Бирн? Из-за его глаз? Или он напоминал ей Патрика, потерянного навсегда? Энн не знала.

– А ты можешь меня представить живущей в диких горах Уиклоу? – спросила она.

– О да, – тихо ответил Бриан. – Могу.

Потом он рассказал ей несколько историй об О’Бирнах и О’Тулах в далеком прошлом, о жизни на диких, свободных просторах гор и о сражениях между ирландскими вождями и английскими отрядами Тюдора. Энн многое знала из истории, но ей никогда не приходилось слышать, как это рассказывает ирландец, и она впервые ощутила горы Уиклоу не как угрожающую, опасную территорию, а как некий великий рай, землю древней свободы и святых мест, которые англичане не просто захватили, но и осквернили. И ее это тронуло до глубины души.

Потом Бриан сказал:

– Нам пора возвращаться.

– Да, пора, – ответила Энн.

Но ни один из них не тронулся с места. Времени как будто прошло совсем немного. Наконец Бриан посмотрел на солнце, которое уже начало опускаться к горизонту, встал сам и помог Энн подняться. И они, продолжая говорить, медленно пошли обратно к лодке, где рыбак, починив сеть, спокойно заснул.

Когда они опять пересекли пролив, то нашли только ожидавших их Уолтера и Орландо. И они не улыбались.

– А где Лоуренс и кузен Дойл? – спросила Энн. – Он подстрелил хоть одну утку? Я не слышала выстрелов.

– Они устали вас ждать и пошли домой, – холодно произнес Орландо.

Бриан О’Бирн поспешил извиниться за то, что заставил их ждать.

– Мы вроде недолго там были, – сказала Энн.

Орландо и Уолтер переглянулись.

– Вы провели там два часа, – тихо бросил Орландо.

– Ох, я и не заметила… Нет, не может быть! Там время идет по-другому, – беспечно ответила Энн. – Бриан рассказывал мне о горах Уиклоу.

– Там есть убежище, в каком мог бы жить сам святой Кевин, – поспешил добавить О’Бирн. И повернулся к Уолтеру. – Я как-то раз возил Орландо в Глендалох, ты знаешь. И он там молился почти час в хижине святого Кевина.

– Пойдем-ка вместе, Бриан, – сказал Орландо, как только О’Бирн рассчитался с рыбаком. – Энн и Уолтеру лучше остаться вдвоем.

По дороге домой Энн взяла Уолтера за руку и нежно ее сжала.

– Я совсем не заметила, что прошло так много времени, – сказала она. – Я думала, вы ищете уток в болоте.

– Мы искали, – кивнул Уолтер.

– Знаешь, мне бы хотелось, чтобы мы все вместе как-нибудь съездили в Ратконан, – предложила Энн.

Однако Уолтер не ответил.

Солнечным воскресным утром в июне 1627 года доктор Симеон Пинчер направлялся из Тринити-колледжа в собор Христа. Для доктора было обычным делом шагать спокойно и целенаправленно, однако сегодня он вышагивал как какой-нибудь герой древности, Гектор или Ахиллес, собравшийся на битву. И ведь действительно, он намеревался вступить в величайшее сражение своей жизни, из которого, доктор не сомневался, должен выйти победителем.

Потому что сегодня доктор Пинчер намеревался одним дерзким шагом превратиться в главу – по крайней мере, в духовного главу – всей протестантской общины Дублина, а возможно, и всей Ирландии.

Через восточные ворота доктор вышел на Дейм-стрит и с одобрением отметил, что большой колокол собора Христа уже начал звонить.

– Я буду звонить лишних десять минут, ваша честь, ради вас, – пообещал ему Тайди накануне. – Это будет великий день. День вашей проповеди, сэр.

Пинчер напомнил себе, что должен вручить Тайди шиллинг за его любезность. А может, и два.

Но если Пинчер собирался на великую битву, то он, как хороший полководец, заранее готовился к ней самым тщательным образом. Во-первых, он точно рассчитал время. Уже в течение нескольких месяцев старшины Ирландской церкви отмечали растущие надежды католиков на некую поддержку со стороны короля, а в последние недели, когда люди вроде Орландо Уолша изложили свои предложения, опасения в протестантских кругах превратились в настоящую панику. Что-то нужно было предпринять, с этим соглашались все.

Во-вторых, Пинчер тщательно выбрал место сражения. Он не собирался вторгаться на неведомую территорию. Плацдарм был уже подготовлен, когда в апреле не кто иной, как бескомпромиссный епископ из Нью-Хэмпшира приехал в Дублин и прочел весьма злую и жесткую проповедь о греховной терпимости к католицизму. «Терпеть католиков, – решительно заявил он, – значит бесчестить Господа».

Проповедь восприняли с восторгом, но никаких практических шагов за этим не последовало. Пинчер, впрочем, убедился, что его войска вполне готовы, а союзники стоят на своих местах. И уже в течение месяца он вел разговоры с друзьями в Тринити-колледже и с сочувствующими чиновниками в Дублинском замке. Сам представитель короля был на этой неделе в отъезде, но многие из его служащих должны были присутствовать на проповеди, и в целом должно было собраться много тех, кто поддерживал доктора. До людей вроде Дойла также дошел слух, что этим утром в соборе Христа должно было произойти нечто особенное, потому что для достижения нужного эффекта Пинчер нуждался в большой и разнообразной аудитории.

Когда он подошел к огороженной территории собора, то с удовольствием увидел, что немало олдерменов-католиков – тех самых, кто обычно пьянствовал по соседству во время проповедей, – из любопытства собрались перед входом. К концу проповеди многие из них станут его смертельными врагами. Вот и хорошо. Пинчер именно того и хотел. Он желал стать тем, кого они ненавидели. Это и сделает его духовным наставником и вождем.

Армия протестантов ждала, чтобы ее повели вперед. И если сестра доктора в Англии до сих пор в нем сомневалась, если даже он сам раз-другой усомнился в себе, то сегодняшние действия навсегда избавят его от сомнений. Именно это и было предопределенной для него ролью, той, ради которой Господь заставил его ждать. Он был предназначен не просто для того, чтобы стать одним из избранных, а для того, чтобы вести их.

И все же немного позже, когда Пинчер занял свое место, он и сам был удивлен успехом своей подготовительной работы. Собор был набит битком. Это было одно из величайших собраний, какие только ему приходилось видеть. Пришли все: от преданных душ вроде жены Тайди и его друзей из колледжа, от постоянных прихожан Ирландской церкви вроде Дойла до самых отъявленных католиков вроде торговца Уолтера Смита и его супруги. Дублинский замок также был представлен, как на то и надеялся Пинчер. Разработанный им план сработал. Они все пришли, чтобы услышать его.

Утренняя служба в соборе Христа была прекрасной, хор великолепным. Что до нового современного органа, который установили всего десять лет назад, то регент и органист наняли дополнительных музыкантов, чтобы обогатить звучание. Сегодня играли скрипки, свирели и корнеты. Пинчер не слишком одобрял все эти дополнительные украшения, считая их чересчур пышными и помпезными для протестантской службы, но во всем остальном собор Христа выглядел достойно. Стол для причастия, простой и гладкий, скромно стоял на своем месте. Свечей и украшений было немного. Без сомнения, главным сегодня был не хор, не алтарь, даже не собравшиеся, хотя они и были весьма важны. Главным в протестантской церкви была кафедра проповедника. Это католики могут приходить в церковь, чтобы насладиться мерцанием свечей и телом Христовым, чудом и таинством, а пресвитерианцы приходят затем, чтобы услышать проповедь.

И они ее получат. Когда подошло время, Пинчер встал со своего места и поднялся по ступенькам на кафедру. Лицо его было бледным, одежда черной как чернила. Все замерли в ожидании, и Пинчер обвел взглядом толпу. При этом он широко раскинул руки, словно карающий ангел, а потом хлопнул по кафедре перед собой и, наклонившись в сторону собравшихся, как будто они вдруг стали его добычей, воскликнул ужасным голосом:

– Не мир пришел Я принести, но меч!^[2]

Слова Господа. Десятая глава Евангелия от Матфея. Самые устрашающие слова Спасителя. Собравшиеся разом вздрогнули.

Проповеди в век Стюартов производили сильное впечатление. Это были мощно выстроенные тексты, подобные огромному зданию. Сначала шел фундамент – библейский текст. Затем, словно многочисленные колонны и арки, трансепты и капеллы, шли соответственные тексты, вполне понятные намеки и вспомогательные темы, потому что пастве нравилось видеть ученых проповедников. И все это торжественно излагалось и повторялось, приумножалось, надстраивалось одно над другим, сопровождаясь крепким великолепием протестантской прозы. И в результате проповедь выстраивалась в риторический храм – настолько огромный, сложный и гулкий, что к концу можно было лишь гадать: а предполагали ли сами авторы священных текстов, что можно соорудить из их простых и скромных слов?

Почему, вопрошал Пинчер своих слушателей, почему же наш Спаситель пришел не для того, чтобы принести мир? Потому что это было невозможно: одно лишь то, что сам Он был добр и свят – тут следовало несколько грамотных аллюзий, – Он не мог этого сделать. Но разве не все возможно для Господа? Все, кроме одного, потому что Он сам это установил. И это единственное – то, что Он назвал грехом. Мы знаем грех. Пинчер сурово оглядел слушателей. Они знали грех. Человечество познало грех с самого начала, с тех пор, как змий – тут снова последовало несколько ссылок и упоминаний о принце Тьмы, – с тех пор, как змий обманул Еву, а она соблазнила Адама.

– С того момента, как человек впервые проявил непослушание и принес в мир смерть благодаря плодам запретного древа! – воскликнул Пинчер. – С тех пор мы не знаем мира!

Мир придет только в конце света, когда дьявол будет наконец повержен Спасителем. Грех будет уничтожен. И нет другого способа одолеть дьявола, кроме как повергнуть его.

– Не мир пришел Я принести, но меч!

Человек пал, продолжил Пинчер, рай был утрачен. И мы, подобно Адаму, блуждаем по земле, где дьявол расставляет ловушки и соблазны для нас и растит запретные деревья на каждом повороте. Съешь их плоды – и попадешь в вечный адский огонь, и не будет у тебя надежды на спасение. Господь предупреждал Адама, чтобы тот не ел плодов запретного древа, но мы продолжаем чаще падать в бездну, чем избегать ее, ведь дьявол подсовывает нам запретные деревья под видом хороших.

– Змий умен и хитер! – сообщил Пинчер. – Он говорит нежно и мягко.

Он использует Еву, вечную соблазнительницу. Она предлагает нам некий фрукт, прекрасный снаружи, но гнилой внутри. Как же нам узнать соблазнительницу и фрукт в их истинном виде? Он им объяснит, заявил Пинчер. Дерево познается по его плодам – вот что следует всегда помнить.

На этом он сделал паузу и снова окинул слушателей грозным взглядом.

– И есть в мире некое дерево, – громко продолжил он, – чьи плоды нам известны!

Суеверия, идолопоклонничество, богохульство, лицемерие: о каком дереве он говорит? Но что еще это может быть, если не Римская церковь, которая порождает подобные плоды?

– Римская церковь – размалеванная шлюха, со всеми ее благовониями и картинками, с ее литургиями и шествиями! – воскликнул Пинчер. – Бойтесь, говорю вам, бойтесь папистской Евы, шлюхи, Иезавель! Отверните от нее лица свои! Сразите ее! Не мир пришел Я принести, но меч!

Слушатели при этом дружно вздохнули. Основные мысли проповеди были им вполне знакомы, но слышать вот такое злобное и враждебное нападение в присутствии столь многих джентльменов католиков Дублина – это уже было нечто большее, чем просто проповедь. Это было объявление войны. Пинчер, однако, чувствовал себя на волне и неумолимо перешел к следующей теме.

Меч, напомнил он слушателям, – это оружие, которое четко все разделяет. Добро отделяется от зла, и это деление абсолютно. И пусть все понимают, почти кричал он, пусть они не верят, что кто-то из людей может служить двум господам! Те, кто идет на компромисс со злом – тут Пинчер сделал страшные глаза, – те, кто не отказывается от зла, будут отделены мечом от всего доброго. Они будут прокляты. Прокляты окончательно, прокляты навеки. И прямо здесь есть – тут Пинчер позволил себе обвиняюще посмотреть на некоторых, – есть кое-кто, кто стремится к компромиссу и кто имеет дьявола среди своих друзей. И что же он хочет этим сказать, риторически вопросил Пинчер. Есть ли у него примеры?

И вот настал тот момент, к которому доктор так долго готовился.

Да, примеры у него есть.

Список грешников был длинным. И, кроме самых ярых сторонников доктора, во всем собрании едва ли нашелся бы человек, которого он не проклял бы. Он страстно перечислял. Грешники – это те, кто терпит, чтобы иезуиты открыто жили рядом с кафедральным собором; это те, кто поддерживает папистских священников в часовнях и в частных домах, а то и вовсе в городских церквях. Церковные земли сданы в аренду или субаренду католикам, которые содержат там папистов. Это бунтари, не платящие штрафов. Весь тот образ жизни, который позволял терпеть религиозные различия в Ирландии, был безжалостно выставлен доктором напоказ и проклят.

– Господь наш обещал, что кроткие наследуют землю! – грохотал он. – Но в Ирландии вместо того ее унаследовали предатели!

Собравшиеся все отлично поняли. Потрясенное молчание как будто накрыло всех гигантской волной. Но Пинчер и к этому был готов. И с губ двадцати или тридцати истинных протестантов в ответ за его восклицанием также сорвалось: «Аминь!»