Русское

Услышав первые крики, доносившиеся из деревни, мать Янки выглянула за ворота маленькой крепости. На миг у нее перехватило дыхание. Потом сердце бешено забилось.

Из деревни высыпали жители, маленькие, жалкие, тепло укутанные фигурки, со всех ног бросившиеся по грязно-белому льду в сторону укрепления. Но где же Янка?

Спустя мгновение она увидела то, что не в силах был разглядеть ни один из жителей деревни, – истинную протяженность монгольского строя, заполонившего всю замерзшую реку.

Она еще раз окинула взглядом толпу – не с ними ли Янка? Янки не было.

Мать бросилась вниз по склону, по направлению к реке и к монгольскому всаднику, который уже пересек реку и достиг противоположного берега. За ее спиной односельчане, себе на беду, закрыли крепостные ворота.

Менгу почти не поверил своему счастью, когда ворота захлопнулись и к нему подскакал темник. Это был тучный, хмурый, немногословный человек. Подняв руку, он ткнул камчой в сторону крепости за рекой:

– Возьми ее.

Здесь открывалась возможность возвыситься. Менгу словно бы увидел свою сестру. Ничто, ни одно событие, сколь бы незначительным оно ни казалось, не происходит просто так во вселенной Великого хана, и теперь он лихорадочно соображал, рассчитывая все шансы.

Едва остановившись выслушать приказ, он развернул коня и, отдав две резкие, отрывистые краткие команды, выстроил ближайшие части двумя шеренгами, которые тотчас же поскакали через замерзшую реку и разделились, обходя и забирая в клещи крепость и церковь справа и слева.

Подозвав десятского, он велел:

– Осадную машину сюда. Катапульту. – И тот помчался, торопясь выполнить поручение.

Они перевозили осадные машины по льду чуть севернее, туда, где лес рос не так густо.

Монгольская осада весьма напоминала охоту Великого хана. Крепость надлежало окружить, лишив осаждаемых любых шансов спастись. Иногда, если какой-нибудь город покрупнее проявлял особое упрямство, монголы возводили вокруг него частокол, словно желая сказать: «Думаете, ваши стены защищают вас? Смотрите, вы пойманы в ловушку нашими стенами!» Затем, неспешно, они либо обрушивали укрепления противника, либо засыпали ров и строили мосты, ведущие на стены. Они никогда, ни при каких обстоятельствах не сдавались. Окруженная крепость была обречена.

Менгу поглядел на жалкую маленькую деревянную крепость. Какие же они глупцы, зачем они заперли ворота? Войско даже не потрудилось бы сжечь это местечко, если бы они просто оставили ворота распахнутыми.

Но все складывалось для него весьма удобно. Их глупость давала ему шанс показать себя и свою храбрость.

План был таков: сделать все как можно быстрей. Темник будет недоволен, если осада затянется и цель не будет достигнута сразу.

– Поторопись! – крикнул он в спину десятскому, который уже успел отъехать слишком далеко и потому не мог его услышать.

Менгу нетерпеливо нахмурился.

Янка замерла.

Всадники оставили деревню. Они подожгли две избы, но не стали терять время на остальные. Впереди кто-то прокричал приказ, и они быстро поскакали к реке. Внезапно сделалось очень тихо.

Может быть, ее семья затаилась где-то в окрестностях. Может быть, они уже лежали на земле бездыханные. Или бежали, бросив ее, и теперь она останется совсем одна. Что ей делать? Чужеземные всадники внушали ей ужас, но одиночество было страшнее.

Она вышла из избы.

Всадников уже отозвали к реке. Выходя из деревеньки, она увидела, как две колонны всадников рысью скачут по льду на противоположный берег, чтобы окружить крепость. Дальше, слева от нее, мимо старого кладбища, двигался отряд из примерно трехсот пехотинцев. На них были тяжелые кожаные куртки, напоминающие доспехи, а их шеренги ощетинились длинными черными копьями. Справа и прямо перед ней пятеро или шестеро верховых бесстрастно ожидали на берегу окончания дела, а еще дальше, впереди, на краю льда, один-единственный всадник, по-видимому, отдавал приказы. Никто ее даже не заметил.

И тут она увидела такое, от чего у нее чуть было не вырвался радостный крик. И даже не одно, а два желанных зрелища предстали ей.

Первым заметил Янку ее брат Кий.

Девятилетний мальчик вместе с отцом возвращались домой, почти доехали до деревни и уже почти поравнялись с последней излучиной замерзшей реки, за которой открывалось Русское, и вдруг Кий услышал, как у отца вырвалось:

– Напасть какая! Половцы пришли!

Кий быстро взглянул направо. Из-за деревьев на берег неспешно выезжали три всадника. Потом он увидел десять. Потом пятьдесят. Отец резко дернул вожжи, сворачивая в сторону:

– А что за нами?

Кий оглянулся:

– Еще больше. Переходят реку!

Отец выругался.

– А как же мать и Янка? – выкрикнул мальчик.

Отец ничего не сказал, но в бешенстве вытянул кнутом по спине старую кобылу. Она отпрянула, раздраженно вскинула голову и изо всех сил понеслась по направлению к речной излучине.

– Господи, сделай так, чтобы их не было впереди! – шептал крестьянин.

Маленькие сани быстро скользили по льду. Отец и сын затаили дыхание. Наверное, это крупный налет. Кий беззвучно молился. Славу богу, когда они поворачивали из-за излучины реки, им на мгновение показалось, будто на берегу пусто… и тут они въехали в самую гущу монгольского войска.

Колонна всадников рысью скакала по льду на противоположный берег, чтобы окружить крепость, расположенную прямо перед ними. Кий не заметил матери. Но как раз когда его отец повернул сани, чтобы понестись направо, в укрытие, к спасительному лесу, он вскрикнул:

– Смотри, Янка! На берегу! Она нас видела!

Его поразило, что отец только пробормотал:

– Цыц! Всех нас погубишь!

И тут он увидел, как сестренка бросилась к монголам.

Ведь Янка заметила не только их. Она увидела мать, бегущую к ней по льду, между двумя колоннами всадников. Янка открыла рот и хотела было закричать. Но, словно все это происходило в кошмарном сне, не сумела издать ни звука, только едва слышный шепот, который никто не уловил. Она попыталась кинуться к матери, но не смогла, словно окаменев. И тут мать увидела ее.

Внезапно девочка ощутила прилив облегчения. Ну все, теперь спасена. Уже не раздумывая, ни на миг не останавливаясь, она сбежала по берегу на лед, прямо к матери, забыв даже о всаднике, который преграждал ей путь, стоя между ними.

Менгу изумленно воззрился на женщину. Да что же делает эта крестьянка?

Он нетерпеливо ожидал, когда подвезут осадную машину. Еще несколько мгновений – и можно рушить крепостные стены. Кольцо его людей вокруг крепости почти сомкнулось. Это будет день его торжества. На темника Менгу старался лишний раз не смотреть. «Я сокрушу их быстрее, чем вода закипит в котле», – пробормотал он.

Хотя на его лице не отразилось никаких чувств, он был в восторге. Это и вправду походило на великую облаву во время ханской охоты, и сегодня он – старший ловчий. На какой-нибудь час, но он сделался главным здесь. «Уж я им покажу!» – восхищенно думал он.

Но что это за крестьянка идет прямо на него?

Несколько лун тому назад ему рассказали одну историю. Крестьянка, несомненно очень похожая на эту, бросилась на молодого сотника, когда монголы предали огню Рязань. Она выхватила откуда-то нож и зарезала его. «Так что смотри, берегись их женщин», – предостерег его товарищ. Менгу раздраженно нахмурился. Ну уж нет, не какой-то русской помешать его возвышению!

Она уже добежала до него.

Повинуясь легчайшему нажиму коленей, его конь, стуча копытами, поскакал вперед. Менгу выхватил саблю, круговым движением кисти, одним ударом разрубил ее от плеча до груди, и дерзкая рухнула на лед. Он снова повернулся к осадной машине.

И тут раздался пронзительный крик: «Мама!»

Менгу еще не успел понять, кто перед ним, а его кривая сабля уже взметнулась в воздух, лицо напряглось, рот застыл в жестоком оскале.

Маленькая девочка упала на колени рядом с лежащей на льду женщиной. Кровь из глубокой раны била непрерывно. Глаза у женщины были открыты; неотрывно глядя на девочку, она пыталась ей что-то сказать.

На миг Менгу тоже забыл обо всем. Он видел перед собой только лица матери и ее ребенка.

– Янка! – снова раздался крик, на сей раз кричали с саней крестьянин и мальчик. Он заметил их только сейчас, раньше их закрывали всадники, ускакавшие теперь за реку.

– Янка!

Крестьяне стояли возле саней, не в силах шевельнуться: несколько сотен лучников покончили бы с ними мгновенно.

Глаза у женщины остекленели. Она была мертва.

Раздался топот копыт на льду: это монгол нагнулся и подобрал девочку одной рукой. Звездчатые осколки льда полетели из-под копыт его коня, когда монгол направил его к саням. Презрительно глядя сверху вниз на мальчика и его отца, монгол швырнул девочку наземь и махнул рукой, веля им убираться.

Спустя миг их сани уже уносились прочь, мелькая между деревьями.

Как правило, монголы старались щадить крестьян в завоеванных странах. Крестьяне пахали землю, платили налоги и поставляли новобранцев в войско. Монголы убивали только тех, кому достало глупости оказать сопротивление, как, например, укрывшихся в крепости в Русском.

Менгу поскакал назад. Все происшествие заняло менее минуты, и он полагал, что в это время его подчиненные были слишком поглощены своими делами, чтобы что-то заметить.

Солдаты стояли на местах. Катапульту уже приготовили, инженер ждал только его команды. Глупое это происшествие уже почти изгладилось из памяти. Втайне он стыдился того, что убил женщину. А вот девочка… На лице его не отражалось никаких чувств.

Холодным кивком Менгу отдал приказ штурмовать.

Жители Русского никогда прежде не видели катапульты. Устройство ее было весьма простым: когда на один конец рычага клали массивный противовес, плечо рычага взмывало в воздух, посылая камень с другого конца на вражеские укрепления. Первый же камень разбил бревенчатый навес над воротами. Второй в щепки разнес уже сами ворота.

По команде Менгу монголы устремились в образовавшуюся брешь. Они действовали стремительно, но методично, пинками открывая все двери, обыскивая каждое помещение, каждую щелочку. Вооружены они были копьями и мечами. Все живое, будь то мужчина, женщина или ребенок, быстро и умело уничтожалось. Монголы убивали своих жертв столь искусно, что почти никто из крестьян даже не испытал особых страданий, разве что мгновенный ужас при виде врага.

Съестных припасов в крепости монголы обнаружили немного, зато захватили пятьдесят четвертей зерна, которые и увезли на телегах, взятых из деревни. Стремительно разграбив крепость, монголы подожгли здания и деревянные стены – вместе с трупами тех, кто чаял спрятаться от врагов.

На маленьком холме быстро разгорелся гигантский костер. Вскоре всю крепость охватило пламя, а над остатками стен заплясали языки ревущего огня, и черный дым взметнулся высоко в воздух над лесом. Широколицые монголы смотрели снизу, как вся крепость словно содрогается от рева, треска и стенаний, обрушиваясь в огненном море.

Менгу повернулся к десятскому.

– Двадцать лучников сюда, с зажженными стрелами, – приказал он. – Окружить церковь.

Спустя несколько мгновений дюжие монголы-лучники в длинных кожаных безрукавках заняли позиции вдоль каждой церковной стены. Менгу кивком отдал команду, и они достали из колчанов длинные, тяжелые стрелы с наконечниками, обмотанными полотном, пропитанным смолой, и подожгли их.

По команде Менгу пылающие стрелы полетели сквозь узкие церковные окна. Вскоре повалил дым; затем показались языки пламени.

Менгу подумал, что закрывшиеся внутри люди могут попробовать вырваться, и потому поставил еще несколько лучников прямо напротив двери. Однако, хотя пламя бушевало внутри столь сильно, что дверь словно задрожала, она так и не открылась.

Через некоторое время небольшой купол с грохотом обрушился внутрь здания. «Никто не смог там выжить, к этому времени все, кто там спасался, наверняка мертвы», – подумал он. Церковь превратилась в ревущее пекло. Даже кирпичи начали раскаляться. Упала одна стена, потом обрушилась другая. Это было ему весьма на руку. Если темник счел, что он, Менгу, обошелся с девчонкой слишком мягко, то вот подтверждение, что Менгу способен и проявить жестокость.

Когда вечером несколько сельчан выбрались из леса, то на месте крепости и маленькой церкви, сооруженной в свое время с таким трудом, нашли одни лишь обугленные руины, над которыми кружили птицы.

Рапорт, который в тот вечер темник представил могущественному хану Батыю, отличался краткостью, логичностью и здравомыслием.

– Он отвлекся от дела из-за женщины, которая побежала в его сторону. Ему следовало бы увидеть ее раньше и приказать своим людям зарубить или прогнать ее. Он этого не сделал. Он позволил ей подбежать к нему и только после этого убил ее. Он отвратил свой взор от работы.

– А потом?

– Потом под ноги ему метнулась маленькая девочка. Он подобрал ее и отбросил прочь.

– Пустая трата времени. А что потом?

– Он взял крепость и сжег ее.

– Очень хорошо. Что-нибудь еще?

– Он сжег церковь.

– В стенах крепости?

– Нет, за ее пределами.

– Ее кто-нибудь защищал?

– Нет.

– Скверно. Великий хан почитает любые религии.

– Думаю, ему недостает хладнокровия, – заключил темник.

В эту ночь могущественный хан Батый передумал и не стал делить ложе с сестрой Менгу.

В ту же ночь Янка, кое-как убаюкав себя, заснула в убежище, которое отец с братом соорудили в пчелином лесу. Янка на всю жизнь запомнила Менгу, убийцу ее матери: одну щеку его пересекал шрам и у него не было одного уха.

Она никогда его не забудет, никогда.

1246

Плот тихо скользил сквозь рассветные туманы. Еще два месяца тому назад, боясь, что их обнаружат, они плыли только ночью, медленно-медленно продвигаясь вверх по течению, и предварительно производя разведку в каждой встречающейся на пути деревне, чтобы не попасться монгольским соглядатаям. Однажды лунной ночью они чуть было не наткнулись на небольшой монгольский отряд, который разбил лагерь на берегу реки.

Это было в августе. Плывя на север по извилистым рекам, они уже покрыли расстояние примерно в семьсот пятьдесят верст. На это им потребовалось три месяца.

В прошлом месяце они вышли из одной реки и посуху достигли другой. Лодка из гигантского выдолбленного ствола, на которой они плыли до сих пор, оказалась слишком тяжелой, и перетащить они ее не смогли. Поэтому они бросили ее и, дойдя до другой реки, сколотили плот, ведь теперь они собирались не подниматься против течения, а неспешно плыть вниз по реке. На душе у них постепенно становилось спокойнее. Теперь они могли странствовать днем. Но им все равно приходилось остерегаться.

Янка, ее отец и спутники затеяли опасное дело. Они пытались бежать от татар.

Не постигая, сколь высокое положение занимает монгольская элита, пришедшая с далекого Востока, русские путали ее с подвластными монголам тюрками, сражавшимися под их началом, и потому дали Орде тюркское имя, которому предстояло войти в историю, – татары.

Предположения монгольского военного совета с точностью оправдались. Русь была завоевана за три года. Огромное войско, которое прошло по деревне Русское, далее обрушило всю свою мощь на Переяславль и полностью разрушило его; менее чем через год пал Чернигов, а златоглавый Киев превратился в город-призрак.

С Древней Русью было покончено.

Для удобства монголы поделили ее на две части. Южную, включающую земли вокруг Киева и южную степь, отдали под непосредственное правление монголов. Северная – земли в обширной «петле» буквы R и глухие леса за ними – номинально осталась под властью русского княжеского дома, однако отныне русские князья правили только с позволения и одобрения Великого хана. Им надлежало держать в повиновении своих подданных и собирать дань для хана, вот и все.

Некоторые хронисты той эпохи, да и многие русские, предпочитали изображать дело так, будто татары были просто очередным, хотя и весьма внушительным, степным племенем налетчиков, от которого великим князьям пока приходилось откупаться.

В действительности все было совсем по-другому. Великого князя призывали на восток, даже в далекую Монголию, за грамотой на княжение – ярлыком. Правил он лишь до тех пор, пока угождал хану. «Помните, теперь вы подчиняетесь нам», – объявляли всем русским князьям. Неповиновение не допускалось. Смелый князь с юго-запада, отказавшийся поклониться идолу Великого хана, был казнен на месте. Монгольские ханы всецело и непосредственно насаждали свою власть. Более того, единственной причиной, по которой русских князей вообще не истребили, было то, что монголы решили, будто земли великого князя не стоят того, чтобы учреждать там прямое правление. Те скромные дары, которыми могли похвастаться северные леса, и вправду не способны были выдержать никакого сравнения с богатыми караванами и городами Азии.

Весьма вероятно, что если бы монголы не отвлеклись на избрание нового Великого хана на Востоке, то могли завоевать в это время и всю Европу. Однако новый хан предпочел вместо этого укреплять западную часть своей империи, построив новую столицу, Сарай, в южном течении Волги и объявив своим полководцам: «Ждите».

Здесь монголы также проявили немалую проницательность, ибо учли еще один немаловажный факт.

Русь была православная, а Запад – католический.

Прежде, во времена Владимира Мономаха, яблоком раздора являлись для Римской и Восточной церквей разве что богослужебные тонкости. Но с тех пор разрыв между ними все углублялся. Отныне это был спор о власти. Готовы ли патриарх Константинопольский и его собратья, патриархи Восточной церкви, склониться пред властью папы? В достаточной ли мере проявила Восточная, православная церковь интерес к вдохновляемым папой Крестовым походам? Страсти разгорались. Когда русские стали посылать своим единоверцам – западным христианам – отчаянные призывы, моля о помощи и защите от язычников-монголов, их встретили молчанием. Более того, Запад с удовлетворением смотрел, как православные расплачиваются за свое неразумие. Еще того хуже: не только шведы-католики стали нападать на русских с севера, но и два рыцарских ордена, Ливонский и Тевтонский, штаб-квартиры которых располагались на побережье Балтийского моря, принялись с одобрения папы совершать набеги на новгородские земли. «Пусть язычники сокрушат их, – подумали католики на Западе, – а мы без помех подберем затем все, что захотим». Потому-то русские и заключили – более решительно, чем, прежде: «Никогда не верь Западу». А правители монголов сделали мудрый вывод: «Сначала надо взять Русь. Запад подождет. Отныне Русь – часть Азии».

Отец Янки был недурен собой.

Он был лишь немного выше среднего роста, светловолос, хотя борода у него была жидкая, а лысину на макушке прикрывали всего несколько прядей. Черты его были некрупные, правильные, хоть лоб и скулы и были несколько костлявы. Глаза его, светло-голубые, глядели мягко и добродушно, хотя он иногда смотрел на окружающих так, словно подсчитывает что-то в уме. Трудно было бы назвать его красавцем, но все ж был не хуже прочих. По временам он изрядно напивался.

Порой, если за день дочери случалось напроказить, батюшка ее под вечер сек – и тогда казался он Янке и страшным, и грозным. Однако даже во время порки Янка знала: с другими детьми в деревне отцы обходятся куда суровее. Отец почти не обращал внимания на девчонку, для него важнее был сын Кий. Все изменилось, когда пришли татары, и теперь, продолжая путь на северо-восток, он понимал, что ударился в бега ради дочки.

Ведь если бы они не бежали, думал он, она бы не выжила.

Поначалу после ужасного набега в деревне воцарилось странное безмолвие. Пришла весть о падении Переяславля и Киева, а потом снова настала тишина. От боярина на севере не было никаких известий. Возможно, он погиб. Тем временем в разоренной деревне приблизилось время сева, а там и урожая. Отец Янки сошелся с тучной темноволосой женщиной, хотя и не женился на ней по закону, но все же она научила Янку вышивать, а Кий сделался искусным резчиком по дереву. А потом, за год до их побега, на деревню обрушился удар.

Однажды осенним днем в деревню деловито вошел маленький татарский отряд, возглавляемый чиновником, которого послал вновь назначенный глава области – баскак. Татары сделали нечто неслыханное: выстроили всех жителей деревни и пересчитали. «Это перепись, – объявил татарский чиновник, – баскак должен точно знать, сколько вас». Затем людей поделили на десятки. «Каждый десяток есть облагаемая налогом единица и несет полную ответственность за его уплату! – сообщили им. – Никому не позволено уходить!» Крестьянина, по глупости попытавшегося возразить, тотчас же высекли кнутом. Одновременно сельчане узнали, что теперь у деревни появилось новое назначение.

Имперская почтовая служба, ям, связывала части всех владений Великого хана. Ямом могли пользоваться его гонцы и избранные торговцы. Примерно через каждые сорок верст располагалась почтовая станция, где держали кобыл и овец для приготовления кумыса, а также несколько запасных коней. Ведь когда хан посылал по какой-либо надобности гонца, тому полагалось носить на одежде колокольчики, чтобы звон их возвещал почтовой станции-яму о его приближении, – и, заслышав звон бубенцов, гонцу тотчас же седлали свежую лошадь, на которую он вскакивал, не прерывая поездки. Баскак решил, что из разрушенной крепости выйдет недурной ям, а назначенный туда чиновник сможет заодно надзирать за всем, что происходит в деревне. «А это значит, – прошептал один из сельчан, – что всех нас обратят в рабство!»

Но Янку как гром поразил последний приказ чиновника, когда тот, обратившись к деревенскому старейшине, внезапно потребовал указать ему лучших здешних резчиков по дереву. А услышав имена, велел им выйти из строя. Самым младшим из искусников оказался пятнадцатилетний Кий. «Мы заберем мальчишку с собой», – отрывисто объявил он, ибо Великий хан приказал прислать ему ремесленников. И еще долго глядела Янка этим вечером вслед удаляющемуся по степи отряду, пока маленькие фигурки не превратились в крошечные тени, которые словно вот-вот поглотит багровое море.

После этого жизнь отца и дочери сделалась сущим мучением. Полюбовница оставила его. Несколько раз, топя свое горя в вине, он напивался и, как это ни глупо, угрожал девочке. А Янкой тем временем овладело странное уныние и тоска. За зиму она совсем исхудала, мало ела и все больше молчала. А когда с весной состояние ее не улучшилось, отец признался: «Я не знаю, что делать».

И тут одна семья из соседней деревни решила бежать. «Мы отправимся на север, – сказали соседи Янкиному отцу, – там земли без конца и без края, самая что ни на есть северная тайга, – пояснили они, – земли эти уходят далеко-далеко за Волгу, там люди свободные, живут без хозяина. На север мы и побежим».

Это были так называемые черные земли. На самом деле они принадлежали князю и поселенцы вносили за них небольшую плату, но чем дальше на северо-восток, тем чаще поселенцы жили своим умом и по своей воле, не признавая над собой никакой власти. От такой свободы захватывало дух, хотя и жилось в тех суровых краях несладко. Глава непокорной семьи в юности бывал на севере и уверял, что знает дорогу. Позвали они и отца с дочкой.

– А если поймают?

Сосед пожал плечами.

– Я все-таки попробую, – произнес он.

Большое путешествие по реке, в которое они отправились, внешне выглядело очень просто. Они медленно двигались на север вдоль очертаний той самой условной буквы R, образуемой на карте русскими реками. Сначала они поднялись вверх по Днепру, потом плыли на восток и, наконец, после краткого перехода посуху, вошли в маленькую речку, по которой спустились на нижнюю сторону этой огромной северной «петли», образованной медлительной Окой. Оказавшись на Оке, они вступили на земли великого князя, куда татарские разъезды не заходили.

Как приятно было наконец скользить по водной глади Оки. Рыба здесь водилась в изобилии. В дороге горе слегка утихло, и Янка снова стала есть. Однажды они даже поймали благородного осетра. Чем дальше заплывали они на северо-восток, тем сильнее менялось все вокруг. Лиственные деревья встречались здесь реже, зато ели и лиственницы – чаще. Их проводник сказал им:

– Скоро граница финских племен, мордва тут селится. И все города и деревни тоже зовутся по-фински.

И вправду, названия звучали странно и непривычно: Ока, Рязань, Муром. А однажды, проплывая мимо маленькой речки, впадавшей в Оку слева от них, их всезнающий друг заметил:

– Эту речушку тоже именуют по-фински – Москва.

– А есть на ней города или деревни? – спросил отец Янки.

– Маленький городишко, тоже Москвой называется.

Отец Янки хорошо обдумал, как им быть дальше. Замысел обосноваться на этих далеких землях пришелся ему по вкусу. Но рисковать он тоже не спешил. Жизнь переселенца могла оказаться слишком тяжелой. У Янкиного отца было с собой припрятано немного денег, так что в любом краю он мог начать все с самого начала. «Но пожалуй, будет выгоднее пойти к боярину, которому надобен издольщик», – прикидывал он.

Уже давно решил он для себя: как прибудут они в Муром, надобно будет разыскать боярина Милея. Вдруг тот поможет. А коли Милей откажется или не с руки будет его отыскать, то можно податься и дальше, на север.

И потому в августе того года Янка с отцом поплыли по Оке.

Боярин Милей был высокий и дородный, отец пятерых чад. Он очень гордился своей силой, а кроме того, был хитер и сметлив.

Восемь лет тому назад по реке пришла весть, что монголы взяли Рязань, но он не стал ждать, когда его призовут на битву. «Великий князь Владимирский прикажет нам вступить в его войско, если решит драться, – проницательно заметил Милей, – но не станет нам помогать, напади монголы на Муром». И конечно же, Милей оказался совершенно прав.

Маленькое княжество Муромское находилось на восточном краю той «петли», что была частью буквы R. К западу от Мурома располагались обширные Суздальские земли, где правил великий князь владимирский. Некогда Муром был важным и могущественным городом, поважнее Рязани. Но за последний век Рязань сделалась богаче, а Суздальское княжество – влиятельнее, и потому теперь князья муромские послушно исполняли волю великого князя. Боярин Милей тоже должен был повиноваться, да так и поступал – если считал нужным. Поэтому, предвидя все бедствия от нашествия монголов, боярин Милей с чадами и домочадцами потихоньку отбыл в самую удаленную и недоступную из своих вотчин, где мудро пребывал до следующего года.

Означенная вотчина действительно была местечком глухим и богом забытым.

«Петлю» буквы R, деля ее продольной чертой пополам, пересекает текущая на восток река Клязьма. На этой-то реке Мономах и основал некогда нынешнюю столицу Владимирского княжества. Остальные красивые города – вроде Суздаля, Рязани или Твери – находились в северной половине «петли». Но в южной половине «петли», если не считать Рязани да Мурома, и вправду не было почти ничего, кроме маленьких деревушек, лесов и болот. Именно здесь, между Клязьмой и Окой, лежала вотчина боярина Милея. Оттуда на север текла маленькая речушка, она впадала в Клязьму неподалеку от Владимира – что было весьма удобно. А в нескольких верстах от его вотчины протекали другие реки – и можно было на лодке пройти по ним на юг, в медлительную Оку.

Дед боярина Милея, которому когда-то были пожалованы эти земли, решил, что ему не по вкусу их варварское финское название. Поэтому он переименовал и маленькую речку, которая несла воды на север, и поселение на ее берегах. В память о любимом своем владении, там, на юге, речку боярин приказал величать Русью, а деревеньку – Русским.

Много подобных названий проделали такой путь с юга на север.

Место это было недурное. А проведя там зиму, боярин Милей убедился, что оно таит в себе куда больше возможностей, чем он предполагал поначалу. «И вправду, – сказал он жене, – судя по тому, что я увидел в Русском, мы могли бы получать от него большую прибыль. Нам только людей для этого не хватает».

Следующей весной он наведался в сожженный татарами Муром и обнаружил, что дом его, возведенный за пределами городских стен, сгорел дотла, но тайник с немалым числом монет, сокрытый глубоко под полом, не пострадал. Пока у него было много дел, ведь после монгольского нашествия многое предстояло отстраивать заново, чинить и приводить в порядок. Однако он частенько возвращался в мыслях в деревню Русское.

«Надобно ею заняться, когда время будет», – нередко повторял он.

И потому на исходе лета 1246 года он был удивлен и обрадован, когда перед ним предстали двое крестьян из его южной вотчины.

Со времен монгольского нашествия ему все труднее было находить крестьян, которые стали бы возделывать его землю. Пока ему удалось прибавить к населению Русского всего три мордовские семьи. «А две из них по большей части пьянствуют», – печально доносил ему тиун.

Янке понравился этот высокий, могучий человек. В его светлой бороде уже посверкивала седина, холодноватые голубые глаза сияли, а широкое тюркское лицо было приветливым.

– У меня для тебя место припасено, как по заказу, – объявил он. – Тоже в Русском, только в северном.

– Денег у нас нет, – солгал отец.

Боярин пристально смотрел на мужика, видя его хитрости насквозь.

– Уж лучше я дам тебе землю, чтобы ты ее мне пахал, чем не получу совсем ничего, – ответил он. – Можешь себе дом выстроить, сельчане тебе помогут. А мой тиун отвезет тебя туда и снабдит всем необходимым. Со временем расплатишься.

Он расспросил их о том, как они сюда добирались, и, услышав, что они прибыли в Русское вместе с еще одной семьей, где было двое сильных сыновей, немедля предложил остаться и им тоже.

Но те отказались.

– Предложение щедрое, – пояснил потом глава семьи Янкиному отцу, – но я не хочу работать на барина. Поедем лучше со мной.

– Нет, – покачал головой тот. – Мы хотим остаться. А тебе удачи!

На следующий день их попутчики отправились дальше.

– Одному Богу известно, как у них там, на севере, вверх по Волге, дела пойдут, – проворчал ее отец. – Нам тут, в деревне, покойнее будет.

И отвернулся.

Русское.

Северное Русское очень отличалось от той южной деревни, из которой они бежали.

Единственное сходство заключалось в том, что, как большинство русских деревень и сел, оно располагалось у реки, но этим все и исчерпывалось.

В месте, выбранном для поселения, река делала большой изгиб в форме буквы S. Западный берег был почти на пятьдесят локтей выше восточного, и потому изгиб образовывал на западе выступ и оставлял обширное, защищенное пространство на восточном берегу как раз под ним. Это был деревенский выгон.

Раньше там тоже селились, но со временем по соображениям безопасности люди перебрались выше по склону, где и стояло теперь с десяток крестьянских домишек, окруженных прочным частоколом. С западной стороны земля не поднималась, образуя почти равнину. Возле частокола земля была расчищена под несколько маленьких огородов, а между далеко отстоящими друг от друга деревьями виднелись два жалких поля.