Упадок и разрушение Римской империи (сокращенный вариант)

ЗАРОЖДЕНИЕ ХРИСТИАНСТВА

Глава 15
ПЯТЬ ПРИЧИН РОСТА ХРИСТИАНСКОЙ РЕЛИГИИ, УСЛОВИЯ, БЛАГОПРИЯТНЫЕ ДЛЯ ЕЕ РАЗВИТИЯ. ЧИСЛЕННОСТЬ И ОБЩЕСТВЕННОЕ ПОЛОЖЕНИЕ ПЕРВЫХ ХРИСТИАН

Беспристрастное, но руководимое разумом исследование того, как развивалась и окончательно сформировалась христианская религия, может считаться одной из важнейших частей истории Римской империи. Пока огромный государственный организм терпел откровенное насилие от захватчиков или разрушался от медленно подтачивавшего его силы гниения, чистая и смиренная религия тихо проникла в умы людей, окрепла в тишине и безвестности, стала лишь сильнее от противодействия и наконец подняла победоносное знамя Креста над руинами Капитолия. Влияние христианства пережило Римскую империю и вышло за ее границы. И сейчас, по прошествии тринадцати или четырнадцати веков, эту религию исповедуют народы Европы, лучшая часть человечества как в искусствах и науках, так и на войне. Благодаря изобретательности и усердию европейцев эта религия широко распространилась по миру и достигла самых отдаленных берегов Азии и Африки, а благодаря их колониям прочно обосновалась в мире, который не был известен древним, – от Канады до Чили.

Но это исследование, каким бы полезным и поучительным оно ни было, имеет две трудности особого рода. Скудные и недостоверные сведения по истории церкви редко дают нам возможность рассеять тьму, которая окутывает первые годы существования христианства. Великий закон беспристрастности слишком часто обязывает нас показывать миру недостатки не вдохновленных Богом учителей и верующих, следовавших Евангелию, и невнимательному наблюдателю может показаться, что их недостатки бросают тень на религию, которую они исповедовали. Но злословие благочестивого христианина и обманчивое торжество иноверца тут же прекратятся, если они вспомнят не только того, кто послал Божественное откровение, но и того, кому оно было послано. Богослов может позволить себе взяться за приятную задачу описать религию такой, какой она спустилась с Небес в своей изначальной чистоте. На историка же возложен более печальный долг: он должен исследовать неизбежную смесь ошибок и искажений, которыми она обросла за свое долгое существование на земле среди нашего слабого и выродившегося племени.

Любопытство, естественно, вызывает у нас желание выяснить, каким образом христианская вера одержала такую выдающуюся победу над общепризнанными религиями мира. На этот вопрос можно дать очевидный, но удовлетворительный ответ: одержала благодаря убедительности самого своего учения и направляющему все в мире промыслу своего великого Творца. Но поскольку истине редко оказывают в мире такой хороший прием, а мудрое Провидение часто снисходит до того, что для достижения своих целей использует в качестве орудий страсти человеческой души и обстоятельства жизни всего человечества, мы, хотя и с должным почтением, все-таки можем задать вопрос: какими были пусть не главные, но второстепенные причины быстрого роста христианской церкви? Пожалуй, самое благоприятное влияние оказывали и больше всего помогали этому росту следующие пять причин: I. Несгибаемая и, если можно применить это выражение, нетерпимая твердость христиан в вере, правда, взятая ими из иудейской религии, но очищенная от узости и необщительности, которые отпугивали неевреев от закона Моисея вместо того, чтобы побуждать к его принятию. II. Более совершенное учение о загробной жизни, дополненное всеми подробностями, которые могли сделать эту важную истину более убедительной и действенной. III. Дар творить чудеса, который приписывают ранней церкви. IV. Строгая и суровая мораль христиан. V. Сплоченность и дисциплина внутри демократичной христианской общины, которая постепенно стала набирающим силу, своего рода независимым республиканским государством внутри Римской империи.

Унаследованная от евреев несгибаемая твердость христиан в вере

I. Мы уже описали религиозную гармонию, царившую в античном мире, и то, с какой легкостью совершенно непохожие и даже враждующие народы перенимали или по меньшей мере уважали чужие верования. Лишь одна народность отказывалась включиться в этот всеобщий диалог. Евреи, которые много столетий томились под властью ассирийской и персидской монархий на положении самых презренных из рабов, поднялись из безвестности при наследниках Александра. Когда же их стало на удивление много сперва на Востоке, а потом и на Западе, они быстро стали вызывать любопытство и удивление у других народов. Мрачное упорство, с которым они придерживались своих национальных обрядов и сохраняли свою необщительность, словно делало их людьми иной породы, которые либо дерзко заявляли о своей неугасимой ненависти ко всему остальному человечеству, либо с трудом скрывали эту ненависть. Ни насилие Антиоха, ни хитрость Ирода, ни пример соседних народов не могли убедить евреев соединить с законом Моисея изящную мифологию греков. Соблюдая свое правило быть терпимыми в делах веры ко всем, римляне защищали и эту веру, которую сами же презирали. Вежливый Август снизошел до того, что приказал приносить жертвы за свое процветание в Иерусалимском храме; тот же презреннейший среди потомков Авраама, кто оказал бы такой же почет Юпитеру Капитолийскому, стал бы отвратителен и ненавистен себе самому и своим соплеменникам. Но умеренность завоевателей была еще недостаточно велика для того, чтобы удовлетворить их ревниво оберегавших свои религии подданных: евреев тревожили и возмущали языческие символы, по необходимости ввезенные в их страну как в римскую провинцию. Безумная попытка Калигулы поставить свою статую в Иерусалимском храме потерпела неудачу, столкнувшись с единодушной решимостью народа, который боялся смерти меньше, чем такого кощунственного идолопоклонства. Верность евреев закону Моисея была равна их ненависти к иноземным религиям. Поток усердия и благочестия, стиснутый узким руслом, мчался с бешеной силой бурной реки, а иногда и с ее яростью.

Эти негибкость и упорство, на которое античный мир смотрел с ненавистью или с такой насмешкой, для нас выглядят гораздо более грозными, поскольку нам Провидение решило открыть таинственную историю «избранного народа Божьего». Но ханжеское, даже начетническое следование закону Моисея, столь заметное у евреев эпохи второго храма, становится еще более удивительным при сравнении с упрямым неверием их предков. Когда закон был дан с горы Синай под раскаты грома, когда океанский прилив и планеты останавливали свой ход для удобства израильтян, когда благочестие детей Израиля или их непослушание Богу немедленно вознаграждалось или каралось уже в этой жизни, евреи снова и снова восставали против ясно видимого величия своего Божественного Владыки, ставили изображения языческих богов разных народов в храме Иеговы и повторяли все причудливые обряды, которые выполнялись в шатрах арабов или в городах Финикии. Чем меньше защищали Небеса этот неблагодарный народ, по заслугам лишая его своей поддержки, тем сильнее и чище становилась его вера. Современники Моисея и Иисуса Навина с беспечным равнодушием смотрели на самые изумительные чудеса. Более поздних евреев вера в эти чудеса уберегла под гнетом всех существующих бедствий от заразившего весь мир идолопоклонства; кажется, этот необычный народ вопреки всем правилам человеческого рассудка больше и охотнее доверял традициям своих далеких предков, чем свидетельству собственных чувств^[23].

Иудейская религия идеально подходила для обороны, но никогда не предназначалась для завоевания; выглядит вероятным, что новообращенных в эту веру никогда не было намного больше, чем отступников от нее. Первоначально Бог дал свои обещания, присоединив к ним обряд обрезания как отличительный признак, всего одной семье. Когда же потомство Авраама размножилось, как песок морской, Бог, из уст которого оно получило свод законов и обрядов, объявил себя истинным и как бы национальным богом Израиля и самым тщательным образом ревниво отделил свой любимый народ от остального человечества. Завоевание земли Ханаанской сопровождалось столькими удивительными и кровавыми событиями, что евреи, победив, оказались в состоянии непримиримой вражды со всеми своими соседями. Они получили от Бога повеление истребить с корнем несколько племен, которые особенно горячо поклонялись идолам, и человеческая слабость редко откладывала выполнение Божьей воли. С остальными народами евреям было запрещено родниться через брак и заключать какие-либо союзы, а запрет допускать их к исповеданию иудейской веры, который иногда давался навечно, почти всегда налагался до третьего, седьмого или даже десятого поколения. Никогда не считалось, что закон предписывает проповедовать неевреям религию Моисея, и сами евреи не были склонны считать ее исповедание своим добровольно исполняемым долгом.

В вопросе приема в свою среду новых сограждан этот необщительный народ руководствовался себялюбивым тщеславием греков, а не великодушной политикой Рима. Потомкам Авраама льстила мысль, что они одни являются наследниками соглашения, заключенного с Господом, и они чувствовали, что уменьшат ценность этого наследства, если слишком легко будут допускать к нему всех прочих, кто живет на свете. Ближе познакомившись с остальным человечеством, они увеличили запас своих знаний, но не излечились от своих предрассудков; и каждый раз, когда Бог Израиля приобретал новых почитателей, он получал их в основном благодаря временной склонности переменчивых язычников, чем из-за активной проповеди и усердия своих миссионеров. Похоже, что религия Моисея была предназначена не только для единственного народа, но и всего для одной определенной страны. Если бы строго соблюдалось то предписание, что каждый еврей мужского пола должен три раза в год представать перед лицом Господа Иеговы, евреи никогда бы не смогли расселиться за тесные границы Земли обетованной. Это препятствие исчезло, когда был уничтожен Иерусалимский храм, но вместе с ним погибла большая часть иудейской религии, и язычники, которые долгое время удивлялись, когда им рассказывали о пустом святилище, не могли понять, чему может поклоняться и какие священные предметы для обрядов может иметь религия без храмов и алтарей, без жрецов и жертв. Но евреи, даже будучи побеждены, продолжали утверждать и отстаивать свои исключительно высокие привилегии и потому сторонились иноземцев, вместо того чтобы угождать им.

Они по-прежнему с несгибаемой строгостью настаивали на соблюдении тех положений своего закона, следовать которым было в их власти. Их присущие им одним правила – особые различия, которые они проводили между днями недели и видами пищи, и целый ряд других разнообразных предписаний, простых, но обременительных, – все вызывали отвращение у других народов, имевших совершенно противоположные привычки и предрассудки. Уже один болезненный и даже опасный обряд обрезания мог оттолкнуть желавшего обратиться в эту веру от дверей синагоги.

В этой обстановке предстало перед миром христианство, вооруженное той же силой, которой обладал закон Моисея, но свободное от его тяжелых оков. Новое учение так же старательно внушало своим последователям исключительно твердую и горячую убежденность в своей истинности и в том, что существует лишь один Бог, как и предыдущее; все, касавшееся свойств и намерений Высшего Существа, что открывалось теперь людям, было таким, что увеличивало их благоговение перед этим таинственным учением. Боговдохновенность Моисея и пророков была признана христианством и даже объявлена его самой прочной основой. С начала времен непрерывно следовавшие одно за другим пророчества возвещали и подготавливали долгожданный приход Мессии, которого евреи представляли себе, в согласии со своими большими надеждами, чаще как Царя и Завоевателя, чем как Пророка, Мученика и Сына Божьего. Его искупительная жертва одновременно завершила и отменила несовершенные жертвоприношения в храме. Обрядовый закон, состоявший лишь из символов, был сменен чистым духовным культом, одинаково приспособленным для всех стран и для людей любого звания, а вместо посвящения через кровь было принято более безопасное посвящение с помощью воды. Благосклонность Бога не была обещана одному лишь потомству Авраама; ее предлагали всем – свободному и рабу, греку и варвару, еврею и нееврею. Все привилегии, которые могут поднять верующего с земли на небеса, увеличить его набожность или даже удовлетворить ту тайную гордыню, которая проникает в человеческие сердца под видом набожности, предназначались лишь последователям христианской церкви. Но в то же время всем людям было разрешено приобрести это почетное отличие; оно не только предлагалось как милость, но давалось как обязанность, и даже прилагались старания, чтобы люди его приобретали. Самым святым долгом новообращенного стало делиться с друзьями и родственниками тем бесценным благом, которое он получил, и предупреждать их, что отказ карается суровым наказанием как преступное неповиновение воле милостивого, но всемогущего Бога.

Все же освобождение церкви от уз, роднивших ее с синагогой, произошло не сразу и не без труда. Принявшие христианство евреи, признававшие Иисуса тем Мессией, который был предсказан их древними прорицателями, уважали его как пророка, учившего добродетели и религии, но упрямо держались за обряды предков и желали навязать их неевреям, которые постоянно пополняли собой число верующих. Эти иудействующие христиане, кажется, обосновывали свою точку зрения божественным происхождением закона Моисея и неизменным совершенством его великого Творца, и их аргументы были не совсем лишены истины. Они утверждали, что, если вечное Существо, одно и то же во все времена, задумало бы отменить те священные обряды, которые служили для того, чтобы отличать его избранный народ от прочих, эта отмена была бы такой же явной и торжественной, как первоначальное установление; что вместо частых заявлений, предполагающих или утверждающих, что религия Моисея вечна, она была бы временным учением, которое должно существовать лишь до прихода Мессии, а тот научит человечество более совершенным вере и культу; что сам Мессия и его ученики, которые беседовали с ним на земле, вместо того чтобы разрешить своим примером следование закону Моисея в мельчайших подробностях, объявили бы миру об отмене этих бесполезных устаревших обрядов и не позволили бы христианству столько лет оставаться в безвестности среди сект иудейской церкви. Подобные доводы, очевидно, использовались, чтобы отстоять погибающее дело Моисеева закона; но наши изобретательные и ученые богословы дали пространное объяснение двусмысленным словам Ветхого Завета и поведению апостолов-учителей. Развертывать перед людьми евангельское учение надо было постепенно. Следовало очень осторожно и бережно произносить приговор, столь противный наклонностям и предрассудкам верующих евреев.

История иерусалимской церкви является ярким доказательством того, что эти меры предосторожности были необходимы, а иудейская религия оставила глубокий след в умах тех, кто откололся от нее. Первые пятнадцать иерусалимских епископов были обрезанными евреями, и церковь, которую они возглавляли, соединяла закон Моисея с учением Христа. Было естественным, что изначальная традиция церкви, которая была основана всего через сорок дней после смерти Христа и почти сорок лет пробыла под непосредственным управлением его апостола, стала считаться образцом истинной веры. Дальние церкви часто обращались к авторитету своей почтенной родительницы и облегчали ее беды щедрыми пожертвованиями. Но когда в великих городах империи – Антиохии, Александрии, Эфесе, Коринфе и Риме – возникли многочисленные и богатые христианские общины, почтение, которое внушал всем христианским поселениям Иерусалим, постепенно ослабло. Христиане из числа иудеев, или, как их называли позже, назареяне, заложившие основы церкви, вскоре увидели, что тонут во все увеличивающейся толпе тех, кто приходил под знамя Христа из различных языческих религий; а неевреи, которые с одобрения своего собственного апостола сбросили невыносимо тяжелый для них груз Моисеевых заповедей, в конце концов отказали своим более щепетильным братьям по вере в той самой терпимости, которой сначала смиренно добивались для своего культа. Разрушение храма, города и государственной религии евреев назареяне переживали очень тяжело, поскольку в своих нравах, хотя и не в вере, они оставались очень тесно связаны со своими нечестивыми земляками, чье несчастье язычники объясняли презрением Верховного Божества, а христиане, более справедливо, Его гневом. Назареяне переселились из развалин Иерусалима в маленький городок Пеллу на другом берегу Иордана; там эта древняя вера более шестидесяти лет прозябала в одиночестве и безвестности. У них оставалась удобная возможность по-прежнему часто совершать благочестивые поездки в Святой город, была надежда, что однажды им позволят вернуться в те места, которые природа и религия вместе научили их одновременно любить и почитать. Но при Адриане отчаянный фанатизм евреев наполнил до краев чашу их бедствий: римляне, выведенные из себя их постоянными восстаниями, осуществляли свое право победителя с необычной для них суровостью. Император основал на горе Сион новый город, названный Элия Капитолина, дал ему права колонии и установил самые суровые наказания для любого еврея, который посмеет приблизиться к границам этого города, а чтобы заставить местных жителей выполнять эти приказы, оставил там бдительный гарнизон – одну когорту римских войск. У назареян оставалась лишь одна возможность избежать репрессии, обрушенной на всех, и в этот раз земная выгода своим влиянием усилила истину. Назареяне избрали своим епископом Марка, священника-нееврея, который, вероятнее всего, был родом из Италии или какой-либо другой латинской провинции. Он убедил большинство из них отвергнуть закон Моисея, которого их община упорно придерживалась более ста лет. Ценой этого отказа от своих привычек и суеверий они купили право находиться в колонии Адриана и прочнее связали себя с католической церковью.

Когда имя и честь иерусалимской церкви были восстановлены на горе Сион, тем малоизвестным остаткам назареян, которые отказались следовать за своим епископом-латинянином, было предъявлено обвинение в ереси и расколе. Они продолжали жить на прежнем месте – в Пелле, расселились по деревням вблизи Дамаска и создали небольшую церковную организацию в сирийском городе, который тогда назывался Бероя, а теперь называется Алеппо. Имя назареяне стало считаться слишком почетным для этих христиан-евреев, и вскоре они получили презрительное название эбиониты, означавшее, что они (как о них думали) бедны и умом, и имуществом. Через несколько лет после возвращения иерусалимской церкви в Иерусалим возникли сомнения и споры по поводу того, может ли надеяться на спасение души человек, который искренне признает Иисуса Мессией, но все же продолжает следовать закону Моисея. Мученика Юстина его доброе сердце заставило ответить на этот вопрос утвердительно; хотя он произнес этот ответ в высшей степени неуверенно и осторожно, зато осмелился высказаться в пользу таких несовершенных христиан, если те лишь сами исполняют предписанные Моисеем обряды, не утверждая, что эти обряды должны исполняться всеми или необходимы для всех. Но когда у Юстина стали настойчиво требовать заявления о том, как относится к этому церковь, он признался, что среди православных христиан было много таких, кто не только считал, что их иудействующие братья по вере не могут надеяться на спасение души, но не считал возможным ни в чем поддерживать с ними даже общепринятые отношения дружбы, гостеприимства и общественной жизни. Как и следовало ожидать, более суровое мнение одержало верх над более мягким, и невидимая стена навеки разделила учеников Моисея и Христа. Несчастные эбиониты, отвергнутые одной религией как отступники, а другой как еретики, оказались вынужденными четче определить свои взгляды, и, хотя некоторые следы этой устаревшей секты можно было обнаружить еще в IV веке, постепенно ее сторонники обратились кто к церкви, кто к синагоге.

Православная церковь соблюдала золотую середину между чрезмерным почтением к закону Моисея и ошибочным презрением к нему, однако еретики разных толков отклонялись одинаково далеко в противоположных направлениях: одни доходили до крайности в заблуждении, другие в причудливой странности. Эбиониты, признавая религию евреев верной, делали из ее истинности вывод, что она никогда не может быть отменена. Гностики из наличия в ней того, что предположительно было недостатками, столь же поспешно выводили заключение, что она не была установлена мудростью Бога. Некоторые возражения против того, чтобы признать авторитет Моисея и пророков, легко возникают в скептическом уме, хотя их причиной могут быть лишь незнание нами глубокой древности и наша неспособность составить правильное мнение о промысле Божьем. Гностики в своей показной и тщеславной учености с большой охотой ухватились за эти возражения и с таким же большим раздражением стали повторять их снова и снова. Поскольку эти еретики в большинстве своем испытывали отвращение к чувственным удовольствиям, они сурово порицали патриархов за многоженство, Давида за любовные похождения и Соломона за его гарем. Завоевание земли Ханаанской и истребление ее ничего не подозревавших коренных жителей они были не в силах примирить с обычными представлениями о человечности и справедливости. Но, вспомнив кровавый список убийств, казней и резни, которые пятнают собой почти каждую страницу летописи евреев, они признавали, что палестинские варвары имели к своим врагам-идолопоклонникам столько же сострадания, сколько всегда проявляли к своим друзьям или землякам. Переходя от последователей закона к самому закону, они утверждали, что религия, состоящая лишь из кровавых жертвоприношений и мелочных обрядов, религия, в которой и награды, и наказания – плотские и относятся к земной жизни, никак не может внушать любовь к добродетели и служить уздой для пылких страстей. То, что сказано у Моисея о создании мира и грехопадении человека, вызывало у гностиков богохульную насмешку; они не могли спокойно слышать об отдыхе Бога после шести дней труда, о ребре Адама, о саде Эдемском, о древе жизни и древе познания, о говорящем змее, о запретном плоде и о приговоре, произнесенном над всем человечеством за вполне простительный проступок его первых прародителей. Гностики нечестиво считали, что Бог Израиля подвержен страстям и способен ошибаться, капризен при распределении своих милостей, неумолим в случае недовольства, мелочно придирчив, когда требует соблюдения верований, составляющих его культ, и пристрастен, когда ограничивает свое провидение одним народом и временной земной жизнью. В таком существе они не могли обнаружить ни одной черты мудрого и всемогущего Отца Вселенной и допускали, что религия евреев немного менее греховна, чем идолопоклонство остальных народов; но основой их учения было утверждение, что Христос, которого они чтили как первое и ярчайшее воплощение Божества, появился на Земле для того, чтобы спасти людей от их многообразных ошибок и открыть им новое учение, истинное и совершенное. Наиболее ученые среди отцов церкви, проявляя очень странное снисхождение, неосторожно признали верными софизмы гностиков. Признав, что буквальный смысл Божьего промысла, как он дан у Моисея, не совмещается ни с одним принципом как веры, так и разума, они решили, что окажутся в безопасности и будут неуязвимы за широким покрывалом аллегории, которым они осторожно укрыли все чувствительные места этого промысла.

Кто-то более умелый, чем верный истине, заметил, что девственная чистота церкви ни разу не была нарушена расколом или ересью до дней правления Траяна или Адриана, когда со смерти Христа прошло около ста лет. Мы же можем уточнить, что в эти годы ученикам Мессии предоставлялось больше свободы в вопросах веры и отправления культа, чем когда-либо позже. По мере того как границы сообщества христиан постепенно сужались и духовная власть господствующей партии становилась все суровее, многих самых почтенных ее членов призывали отречься от своего особого мнения; это их возмущало и служило им толчком к тому, чтобы утверждать свое мнение, сделать дальнейшие выводы из своих ошибочных взглядов и открыто восстать против единства церкви. Гностики считались самыми воспитанными, учеными и богатыми из тех, кто назывался христианами; их название, означавшее «самые знающие», было то ли принято ими самими из гордости, то ли иронически дано завистливыми противниками. Среди них не было почти ни одного еврея, а главные основатели этого учения, кажется, были родом из Сирии или Египта, где жаркий климат влечет и ум, и тело к лени и созерцательности в делах веры. Гностики примешали к вере в Христа много величавых, но невразумительных утверждений по поводу вечности материи, существования двух начал и мистической иерархии невидимого мира, заимствовав их из восточной философии и даже из зороастрийской религии. Бросившись в эту широкую пропасть, они тут же оказались во власти необузданного воображения, а поскольку неверных путей бесконечное множество и они разнообразны, гностики понемногу распались на более чем пятьдесят различных сект, из которых самыми известными стали базилидиане, валентиниане, маркиониты и позднее манихейцы. Каждая из этих сект могла похвалиться своими епископами и паствой, своими учеными богословами и мучениками; вместо Четырех Евангелий, признанных церковью, эти еретики создали множество историй, в которых дела и речи Христа и его апостолов были приспособлены к принципам веры той или иной секты. Гностики добились успеха быстро и на огромном пространстве. Они заполнили Азию и Египет, закрепились в Риме и порой проникали в западные провинции. В основном они возникли во II веке, процветали в III и перестали существовать в IV или V в результате широкого распространения более модных споров и действий подавлявших это учение властей. Хотя гностики постоянно нарушали покой религии и часто бесчестили ее имя, они не задержали развитие христианства, а, наоборот, способствовали его прогрессу. Новообращенные христиане-неевреи, чьи самые сильные возражения и предрассудки были направлены против закона Моисея, могли быть допущены во многие христианские общины, которые не требовали от их необученных умов никакой веры в прежние откровения. Постепенно их вера укреплялась и становилась больше, и в итоге церковь получила пользу от завоеваний, сделанных ее самыми закоренелыми врагами.

Но какими бы разными ни были мнения православных, эбионитов и гностиков о божественности или обязательности закона Моисея, им всем одинаково были свойственны та пылкость в вере и то отвращение к идолопоклонству, которое отличало евреев от остальных народов Древнего мира. Философ, который считал языческую религию сочетанием человеческих обмана и заблуждения, мог прятать презрительную улыбку за маской благочестия, не опасаясь, что его насмешка или снисходительность навлекут на него недовольство каких-либо невидимых – или, как он считал, воображаемых – сил. Но первые христиане смотрели на установившиеся к тому времени языческие религии иными глазами, в которых было больше ненависти и угрозы. Все они – и церковь, и еретики – чувствовали, что поклонение идолам создали демоны, демоны покровительствуют ему и являются предметами этого поклонения. Тем мятежным духам, которые были исключены из числа ангелов и сброшены в глубины ада, было разрешено и после этого ходить по земле, терзать тела и соблазнять души грешных людей. Вскоре демоны открыли для себя естественное стремление человеческого сердца чтить Божество и употребили во зло это стремление: ловко отвлекли людей от поклонения Творцу, сами не по праву заняли место Верховного Божества и незаконно присвоили себе почести, предназначенные ему. Успех этой злой затеи позволял им сразу удовлетворить свои тщеславие и жажду мести и получить единственное удовольствие, которое они еще могли испытать, – надежду сделать род человеческий соучастником своей вины и своего несчастья. Христиане уверовали, или по меньшей мере вообразили себе, что эти демоны распределили между собой роли главных языческих богов: один демон стал Юпитером, второй – Эскулапом, третий – Венерой, а четвертый, возможно, Аполлоном; имея перед людьми преимущества – гораздо более долгий жизненный опыт и тело из воздуха, они оказались в силах с достаточным мастерством и достоинством исполнять те роли, которые взяли на себя. Они скрывались в храмах, устанавливали праздники и обряды жертвоприношения, изобретали сказания, пророчествовали, часто им позволялось совершать чудеса. Христиане, которые, вставив в свою картину мира злых духов, смогли так легко объяснять их вмешательством любое сверхъестественное явление, с готовностью, даже с большой охотой признавали истинность самых причудливых вымыслов языческой мифологии. Но у христиан вера в них сочеталась с ужасом. Малейший пустячный знак уважения к религии своего народа христианин считал уже уступкой демону – почетом, который оказан непосредственно злому духу, и восстанием против величия Бога.

Из-за этого мнения первым, но крайне тяжелым долгом христианина было хранить свою чистоту, то есть не осквернять себя поклонением идолам. Религия языческих народов империи была не просто отвлеченным учением, которое преподавали в школах или проповедовали в храмах. Бесчисленные божества и обряды многобожия прочно срослись с каждой подробностью дел и удовольствий, общественной и частной жизни; и казалось невозможным избежать их соблюдения, не отказавшись ради этого от деловых отношений с людьми и от всех должностей и развлечений, которые есть в обществе. Важные соглашения о войне или мире подготавливались или заключались путем торжественных жертвоприношений, в которых любой – носитель выборной должности, сенатор или солдат – был обязан участвовать^[24]. Публичные зрелища были большей частью из числа веселых языческих культов, и считалось, что боги принимают как в высшей степени приятный подарок те игры, которые государь и народ устраивают в честь посвященного тому или иному богу праздника^[25]. Христианин, который с благочестивым ужасом обходил стороной мерзостные цирк и театр, оказывался в ловушке адских сил во время каждого застолья – всякий раз, когда его друзья проливали вино из чаш в дар гостеприимным богам, желая счастья друг другу. Когда на свадьбе невесту торжественно и как бы насильно вводили за порог ее нового дома, а она отбивалась, умело изображая, будто идет против своей воли, или когда печальное похоронное шествие медленно двигалось к погребальному костру^[26], христианин был вынужден покидать самых дорогих ему людей, чтобы не провиниться перед богом как участник нечестивого обряда. Все искусства и все ремесла, имевшие хотя бы отдаленное отношение к изготовлению или украшению идолов, были запятнаны идолопоклонством; это был суровый приговор: он обрекал на вечную нищету преобладающую часть христиан, поскольку они занимались художествами или ремеслами. Если мы посмотрим на многочисленные следы античной древности, мы заметим, что кроме собственно изображений богов и священных предметов, использовавшихся в их культах, изящные образы и приятные вымыслы, освященные воображением греков, украшали в виде самых роскошных узоров дома, одежду и мебель язычников.