Пазл

© Екатерина Афанасьева, текст, 2023

© Оксана Ануфриева, оформление обложки, 2023

© ООО «Издательство Альбус корвус», издание на русском языке, 2023

* * *

Книга вошла в короткий список III сезона

В открытом небе Мотылек —

Без имени, без крова

Над головой – и без родных.

Без песни и без слова.

Эмили Дикинсон^[1]

Пролог
Инструкция по сборке

1. С чего вы обычно начинаете собирать пазл? С уголков? Или с обрамляющих рядов, на деталях которых один край ровный? Или просто берете любую деталь и ищете для нее подходящую соседку? Важна ли для вас последовательность – слева направо, сверху вниз? Или вы собираете случайные фрагменты, а потом пытаетесь их соединить? Часто ли вы смотрите на образец?

Я вообще не смотрю. Мне нравится собирать, не зная заранее, какая картинка получится.

Глава 1
Объявление

«Внимание! Потерялся мальчик. Пять лет. Волосы белые… Кхм. Волосы светлые. Глаза светло-голубые. Одет в белую рубашку, белые джинсы и бирюзовые кроссовки. Зовут Илья Ефимович Таликов. Мальчик ждет маму в игровой комнате».

Я очнулся оттого, что женский голос, гулкий и с небольшим эхом, настойчиво повторял эти слова в моей голове. Как только до меня дошло, о ком речь, голос смолк. Вместо него включилась видеозапись. Не лучшего качества, как будто кто-то снимал на бегу и не всегда мог сфокусироваться на нужном объекте, но в целом картинка была довольно подробной и четкой. На ней я увидел себя маленьким и удивился. Похоже, это первый доступный мне фрагмент пазла.

Я потерялся в каком-то молле. Это объявление прозвучало тогда так много раз, что я запомнил его наизусть. Особенно мне нравилось «зовут Илья Ефимович Таликов». Тогда я себя чувствовал не просто потерявшимся мальчиком, а важным потерявшимся Ильей Ефимовичем. Мне казалось, что так мама быстрее обратит внимание на объявление, поэтому представился максимально полно.

Но – нет. Никто не спешил меня найти. Дело в том, что моя мама – натура увлекающаяся, да еще и со встроенными в глаза и уши суперфильтрами, отсекающими всю ненужную ей информацию. Она могла сосредоточенно работать за компьютером хоть в разгар детского праздника, хоть на трибуне во время футбольного матча. Короче, скорее всего, объявления она не слышала.

У нас с ней было правило: если я потеряюсь, то должен стоять на одном месте. Но я не потерялся, мне стало скучно. Невозможно так долго выбирать рамки для фотографий. К тому же с цветом было все понятно изначально. Мама любит белый. Осталось определиться с размерами и количеством. «Так, две штуки – 20 × 30, четыре – 15 × 20, хотя нет, лучше четыре – 20 × 30… Илюш, какие лучше взять – потолще или потоньше? Так чтобы рамка не притягивала к себе внимания больше, чем фотография?» Я считал, что это уже просто невыносимо, поэтому молчал. Но мама на самом деле обращалась не ко мне. Ей просто было легче рассуждать, если она называла имя рядом стоящего человека. Сегодня этим человеком, к сожалению, был я.

Мама все не приходила. Тогда я предложил администратору сделать наоборот. Искать не маме меня, а нам ее.

«Внимание! Таликова Кира Александровна, подойдите к администрации, вас ждет сын», – произнес тот же гулкий строгий женский голос, как выяснилось, совсем не подходящий своей хрупкой улыбчивой обладательнице.

Но и это объявление не сработало. Администратор нервничал. Ему уже звонили продавцы и просили что-нибудь предпринять, так как покупатели беспокоились и не понимали, почему в течение часа не нашлись родители бедного мальчика. Я при этом совсем не чувствовал себя бедным и вообще был спокоен, в отличие от администратора. Я-то знал, рано или поздно мама вспомнит, что в магазин она приходила со мной. По крайней мере, когда вернется домой, то уж точно. Но торговый центр через тридцать минут должен был закрыться. Это самое сложное время для администратора, так как ему одновременно надо быть в нескольких местах и делать параллельно несколько дел, а тут я, и куда меня девать – непонятно. «Не в полицию же мне звонить», – ворчал он.

Оставался один вариант – идти самим искать маму. Поиски были недолгими. Она обнаружилась в отделе штор. В одном ухе у нее был наушник. Предполагалось, что вторым ухом она должна слышать меня, если что. Мама напевала мелодию из Кармен «Та-та-тадам, тарам-там-тадам, тарам-там-тадам, тарам-там-там», примеряя белый тюль в качестве юбки. «Вот моя мама!» – дернул я администратора за рукав.

Он замер, как сурикат, точнее, как статуя большого пухлого суриката, и смотрел на мою маму с удивлением в пятой степени, умноженным на восторг в третьей. Я смотрел на него. Была бы шикарная немая сцена, если бы мама не продолжала напевать. Администратор простоял так, наверное, еще с минуту. Судя по его мимике, он хотел что-то произнести, но у него не получалось. Щеки шевелились, губы тоже, но звук никак не хотел извлекаться. Наконец ему удалось с этим справиться, и, к моему разочарованию, результатом была обыкновенная стандартная фраза «Я могу вам помочь?».

Мама его, конечно, не сразу услышала. Придерживая кусок шторы, который с одной стороны был намотан вокруг нее, а с другой – на толстенный рулон, она пошла к противоположной стене за другими образцами. За ней через весь зал потянулся белый воздушный шлейф, поскрипывая разматывающейся бобиной в такт ее «Там-пара-пам!». Администратор тоже про меня забыл.

«Давайте я вам помогу», – еще раз предложил он, уже громче. Мама нас заметила, ничуть не удивилась, улыбнулась и стала быстро наматывать тюль обратно на рулон, при этом ей приходилось самой крутиться вокруг своей оси, чтобы снять «юбку». И тут, по классике голливудских фильмов, прозвучал уже знакомый мне и не казавшийся теперь таким строгим голос: «Магазин закрывается через десять минут. Просим покупателей пройти на кассу!»

Мы все посмотрели на тележку. Она была доверху завалена белыми рамками разного размера, на них балансировал горшок с фикусом, пытаясь удержаться за стопку белых полотенец.

– Да, помогите, пожалуйста, – согласилась мама, достала наушник и засунула его в сумочку. Администратор по ее просьбе отмерил и отрезал пять метров белого тюля. Потом мама взяла меня за руку, чтобы я не потерялся, и мы втроем направились к кассе.

Когда мы дошли до хвоста очереди, мама взглянула на бейджик администратора, по-мужски протянула ему руку и сказала: «Спасибо вам большое, Валентин Петров!»

Валентин аккуратно пожал мамину руку и протянул визитку. «На случай, если вам снова понадобится помощь», – добавил он, делая вид, что поправляет прическу, а на самом деле пряча свои покрасневшие уши. Я догадался, потому что и сам так часто делаю. Мама впихнула визитку в свою сумочку, в которой даже этому кусочку бумаги было уже негде поместиться.

Про мое исчезновение и поиски никто и словом не обмолвился.

Визитка понадобилась минут через пятнадцать. Все это время мы искали нашу машину. Мама забыла, где припарковалась. Нам казалось, что это было на минус втором этаже в желтой зоне. Но там стояло всего три машины, и ни одна из них не была нашей. Всего здесь было четыре этажа парковки, и на каждом по пять зон разного цвета. В общем, это была катастрофа, которой я всегда боялся. Прежде нам всегда везло, и мы удачно выходили из магазина к машине. Я понимал, что дело именно в удаче, по маминому радостному восклицанию: «О! Смотри, наша машина!» Поэтому я стал на всякий случай запоминать цвет парковки, а мама по возможности – этаж.

Валентин, запыхавшийся и раскрасневшийся, чуть не врезался в раздвижные стеклянные двери. Он так торопился, что они просто не успели перед ним открыться.

– Я с большим удовольствием помогу вам найти машину. Но сейчас мне нужно закончить смену и отпустить людей. Может, попьете пока кофе? Тут кафе… на час позже магазинов, – скомкал он последнюю фразу.

– Я не пью кофе в такое время, – растерянно сказала мама.

– Давай какао попьем. Я есть хочу.

Валентин попросил охранников посмотреть камеры. В итоге мы нашли нашу красавицу Фиатину, как называла ее мама, на парковке другого магазина, в противоположном крыле этого подземного парковочного царства.

Мы подвезли Валентина к метро. Он казался карикатурно большим для этой машинки. Некоторые из его светлых, особенно выбивавшихся из густой шевелюры кудрей доставали до потолка. Я сидел за ним и видел, как он пытался сутулиться, чтобы плечи не выдавались из-за сиденья и не упирались в стойку двери. В огромных руках он бережно держал фикус, который никуда больше не помещался.

– Спасибо вам большое, Кига Алексанговна, – сказал он, выходя из машины. Он поставил на свое место фикус и пристегнул его ремнем безопасности.

«Я и то “р” лучше выговариваю», – подумал я.

– Да не за что. Это вам спасибо. Откуда вы знаете, как меня зовут?

Валентин подмигнул мне, махнул на прощание рукой, показал на знак перед машиной, изображавший колесо с четырьмя спицами, и быстро ушел.

«Как ему удалось до этого ни разу не сказать ни одного слова с “р”?» – озадачился я, когда вся эта картина прокрутилась передо мной и так же неожиданно выключилась. Я снова провалился во тьму.

Глава 2
Иисус VS вампир

Память – странная штука, особенно когда она работает сама по себе, без твоего участия. Воспоминания крутятся колесом удачи, как в играх на телефоне. Быстро так – ничего не разберешь. Потом колесо замедляется, останавливается, и стрелка указывает на сектор «приз». Теперь ты можешь разглядеть в подробностях все колесо, но получаешь только свои десять монеток, потому что на них указала стрелка. А десять кристаллов для перехода на новый уровень находятся в соседнем секторе.

Итак, стрелка памяти указала на одного из одноклассников. Почему на него?! Я хочу десять кристаллов, а не этот сомнительный «бонус» по имени Женя. Пару раз мы с ним поговорили слишком искренне, чего, видимо, не стоило делать, потому что после этого исчезли даже приятельские отношения.

В одной из таких бесед он мне пожаловался, что чувствует себя невидимкой. Никто его не замечает. В очередях люди встают перед ним, как будто его и нет вовсе. В классе – почти никогда не вызывают к доске. Куда бы он ни пришел, все смотрят сквозь него.

– Тальк, как думаешь, что со мной не так? – спросил он.

Я внимательно посмотрел на Женю – вроде ничего особенного. Средний рост, пропорциональная фигура, состоит из аккуратно составленных кругов и овалов, изгибы местами резкие, угловатые плечи; аккуратная стрижка, русые волосы, серые глаза в форме листа ивы; нос в виде равнобедренного остроугольного треугольника; правильные черты лица, расположенные в нужных местах. Несколько прыщей, но к ним еще приглядеться надо, чтоб заметить. Опрятная одежда из сетевого магазина. В общем, нормальная внешность. О такой вообще-то некоторые даже мечтают. Стал вспоминать его в разных ситуациях. И к своему стыду, ничего толком не смог припомнить. Только то, что однажды его почти месяц не было в школе, и никто этого не заметил.

– Не знаю, Жень, нормально с тобой все. Я бы с тобой вообще поменялся. Я вот шпионом мечтал стать. Но куда мне, альбиносу? А вот ты бы идеально подошел.

Женька хмыкнул, улыбнулся и кивнул.

Люди на меня смотрят пристальнее, чем положено негласными правилами вежливости. Некоторые даже оборачиваются. Что при этом испытываю я, зависит от настроения. Иногда чувствую себя чуть ли не Мессией с картины Иванова «Явление Христа народу». Только я не могу, как он, смотреть в ответ прямо в глаза, сразу опускаю взгляд или поглубже прячусь в капюшон. Был такой период, когда капюшон был неотъемлемой частью моей одежды. Я чувствовал себя с ним, как черепаха в панцире. Спрятался, и будто меня не видно. Но это только мне так казалось. А остальным – что я в своих капюшонах похож на вампира. «Где клыки потерял? Молочные выпали, что ли? Ничего, скоро коренные отрастут». Ну и все в таком роде. Посмотрели бы эти неравнодушные комментаторы современные фильмы про вампиров, а потом уж отпускали свои тупые шутки. Они бы узнали, что бледность давно не в тренде, не говоря уже о темнокожих оборотнях.

Однажды меня так достали, что я купил себе искусственные клыки. Это еще классе в пятом было. Весь день тогда улыбался, к обеду скулы свело. Выглядело так правдоподобно, что мои доброжелатели и сами немного бледнели. Пошел я с этими клыками во рту домой. Зима, темнеет рано. Захожу в подъезд, в полумраке дверь, как полагается в классических ужастиках, протяжно скрипнула. А тут соседка наша Раиса Захаровна в своем почтовом ящике ковыряется. Оборачивается она на этот скрип, а я ей улыбаюсь своей самой милой улыбкой. Про клыки, естественно, забыл. Раиса Захаровна, крестясь, повисла на ящике, потом как-то осела, а дверца у нее в руках осталась. Я не сразу понял, что случилось.

– Раиса Захаровна, вы чего?

– Господи! Илюшка, ты, что ли?!

Она потом всю неделю ко мне приглядывалась. Креститься, правда, в открытую не стала. Но по быстро исчезающему и появляющемуся локтю я и со спины понял, что все-таки крестится.

В общем, клыки свои я положил на полку и больше ими не пользовался.

Вернусь к великому Александру Андреевичу Иванову, раз уж этот Женька меня к нему привел своим неожиданным появлением в памяти. Светлым долгожданным явлением я себя чувствую редко. Хоть меня порой и посещают мысли о тайной миссии по спасению мира и о том, что об этом знают все, кроме меня. Стыдно признаться даже самому себе, но в такие моменты я представляю себя Избранным. (Привет братьям Вачовски. Точнее, уже сестрам.) Чаще я чувствую себя как раз наоборот – чужим. Очень точно про это поют Radiohead в своем бессмертном Creep. Я эту песню, как говорит мама, до дыр заслушал. Может, под этим она имеет в виду мои стертые до дыр наушники. Короче, не знаю, как описать это чувство, когда люди на улице на тебя пялятся. Хочется в такой момент надеть скафандр, приделать вместо рук щупальца, да пострашнее, ходить, размахивать ими и кричать сквозь шлем: «Земляне, я свой!»

По-настоящему своим в последний раз я себя чувствовал, наверное, в детском саду. Никто тогда от меня не шарахался. У нас была настоящая банда. Даже несколько девчонок в нее вписались. Я, если честно, бежал туда вприпрыжку. Многие плакали у входа, цеплялись за мам, пап, бабушек. А я просто говорил «Пока!» и мчался в группу. Мне нравилось в саду, даже когда была смена нелюбимой воспитательницы. Я там себя чувствовал именно своим. Больше у меня такого никогда не было.

Или я забыл.

Зато я точно помню, что ты никогда не единица. Ты всегда плюс кто-то. Быть единицей не могут даже боги, потому что без людей они – нули.

Инструкция по сборке

Большинство собирают пазл с рамки. У меня ее нет. Вырубки есть абсолютно на всех сторонах всех деталей. Сначала я искал и мучился, где же рамка. В этот раз хотелось на что-то опереться. Но у меня нет и образца.

По ходу дела я понял: рамки и не должно быть. Если она вдруг соберется, то будет черной. К ней еще и ленточку придется приделать для полноты образа. Мама, конечно, настояла бы на белой. Мне, в сущности, все равно, главное, чтобы детали с гладким краем не находились в этой груде кусочков как можно дольше.

Ася говорит, что рамок вообще никаких нет и быть не может. Пазл можно продолжать бесконечно, присоединяя к нему новые и новые детали из других наборов, даже если они сделаны из другого материала и на другом станке. Стоит только приладить детальку, как через три-четыре соединения она уже смотрится как родная. Ну а если совсем не подошло, то и бросить эту затею, немного погрустить по этому поводу, а лучше – порадоваться. Нужные детали в любом случае найдутся. Так уж устроено в мире, что свободное пространство всегда чем-то заполняется.

Бывает и так, что детали теряются. Навсегда. В этом месте остается дырка. Не любит человек такие дырки и пытается заменить потерю хоть чем-нибудь. Как правило, это видно по кривым, с усилием вставленным деталям.

Глава 3
+1

Когда ты один, ты – целый. Полноценная деталь с ровными со всех сторон краями. Сейчас я примерно так себя и чувствую. Впрочем, не могу утверждать наверняка, что я все-таки целый.

В мирные времена живешь себе, горя не зная, потому что ты есть ты, даже если непонятно, кто ты вообще есть. И оставаться бы таким кактусом посреди пустыни. Но нет: по правилам игры в людей ты, как ракета, запущенная по непонятной тебе траектории, всегда летишь в поиске кого-то. По пути постепенно отваливаются отработавшие и мешающие тебе отсеки. Выходишь в открытый космос и понимаешь, что тебе +1 нужен как воздух. Там таких много летает. Но неприятный сюрприз заключается в том, что далеко не все люди тебе подходят. Пытаешься пристыковаться, и если все срослось, то вы уже дышите вместе, как астматики после пробежки, восполняя кислородное голодание. После слишком долгого отсутствия кислорода в голове и сердце происходят необратимые изменения. Есть защитные механизмы, которые не дают тебе полностью отстыковать первый отсек с кислородом – своих родителей – до тех пор, пока не найдется цель. Кто-то рискует и для мобильности отстегивается раньше.

Дальше – интереснее. Как только ты нашел свой +1, происходит невидимая метаморфоза, и в какой-то момент ты осознаешь, что тебя прежнего уже и нет. Просыпаешься, и все твои мысли смешиваются с этим человеком. Ты не можешь о нем не думать. Он теперь живет в твоей голове, даже если физически его рядом нет. С этого момента ты себе не принадлежишь. Теперь довольно большая часть тебя в другой детали пазла. Интересно, была ли у меня такая деталь, являюсь ли я чьей-то большой частью?

Я попытался выстроить хаотично толпившиеся вопросы в очередь. Но тут споткнулся об один огромный и очень твердый ответ: я точно знаю, что меньше всего мне хотелось стать частью жизни Харда.

Глава 4
Хард

Дима Харитонов – мой одноклассник. Круглый отличник. Единственное, что еще в нем есть круглого, – это очки и глаза. Голова похожа на перевернутый вершиной вниз треугольник. Этого не скрывают даже его длинные черные волосы, которые он подстригает ровно до линии плеч. У него непропорционально длинные ноги и руки. Торс кажется слишком коротким и щуплым, особенно в его черных водолазках, которые он всегда тщательно заправляет в брюки с высокой талией. При этом у него такая ровная спина, будто он кол проглотил. Походка напоминает больше женскую, от бедра. И будь он девочкой, то был бы просто красоткой со своими роскошными волосами и длиннющими ногами. Впрочем, для девочки он был слишком угловат. Короче, Харитонов вызывал ощущение визуального диссонанса, как вырезанный и склеенный из разных постеров коллаж. Но когда Дима надевал свое длинное черное пальто, то его образ становился завершенным, цельным и даже красивым. Его от природы высокий голос и к десятому классу не сломался, а лишь оброс небольшой хрипотцой, точнее скрипотцой.

Он никогда не гуляет и после уроков тоже не задерживается. Никто из одноклассников не был у него дома. А его родители никогда не приходят на родительские собрания.

Поначалу я думал, что он сразу идет домой зубрить уроки. Но гениальная голова Харитонова так устроена, что ему не надо ничего зубрить. Он может на уроке русского делать домашку по математике. И если его спросить, о чем только что рассказывали, он повторит слово в слово. Компьютер ходячий. Отчасти за это его и прозвали Хардом.

Если попросишь его дать списать, он не откажет. Но не по доброте душевной, а потому что ему ничего не стоит решить контрольную. Для него это так же просто, как показать большой или средний палец. И вообще про доброту и душевность – это не к нему. Хард скорее олицетворение противоположных смыслов этих слов. Поэтому к нему даже двоечники перестали обращаться.

Никто не понимает, что он с такими мозгами делает в нашей обыкновенной среднеобразовательной школе. Он мог бы уже сдать все экзамены и с легкостью поступить в любой универ. Но нет, зачем-то он приходит в восемь утра, высиживает все эти уроки и идет домой. По средам он еще заходит в библиотеку, меняя одну стопку книг на другую.

Непостижимо было и то, как такой умник может отчебучивать такие глупости, типа взлома соцсетей, и от имени владельца страницы посылать куда подальше весь список контактов.

Впрочем, этот вопрос возник гораздо позже, потому что никто точно не знал, кто этот придурок. Были подозрения, но никаких доказательств. Ясно одно: это кто-то из класса, и этот кто-то – полный виртуальный отморозок, маньяк и серийный убийца. Если бы не было интернета, он, наверное, убивал бы людей в офлайне. Причем в стиле Тарантино, Дэвида Линча и Ю Несбё одновременно.

Однажды он взломал почту Таньки Плетневой. Она в папке «черновики» вела свой дневник. Хард запостил все содержимое этого дневника на ее же стене в ВК. А тут, понимаешь, такая штука: школу не поменяешь, чтобы забыть об этом кошмаре и не видеть людей, которые волей-неволей оказались его участниками, открыв твою страницу с новым содержимым. Потому что ВК – это не только твои одноклассники. Это люди из спортсекции или музыкалки, это просто какие-то знакомые и подписчики, каждому из которых ты радовался, как неожиданно полученной пятерке или перевалившим за сотню лайкам. Это, в конце концов, учителя и родители. Это твой мир, твое лицо, твоя репутация, твое идеальное Я.

Дневник провисел два дня, никто не мог ничего сделать. До разработчиков пока достучишься, можно уже помереть от стыда. Танька такая ранимая и чувствительная, что за ней бы не стало. Хорошо, что она еще и трусиха.

Короче, она два дня рыдала. А когда удалось удалить эту злосчастную страницу, все улеглось само собой. Кто-то обиделся, кто-то узнал о себе много нового, кто-то отписался, кто-то посочувствовал, кто-то похвалил за храбрость и дерзость, кто-то посчитал это интересным и тоже стал публиковать свои дневники. А кто-то создал из всей этой истории группу под названием «Танина исповедальня» (ТИ), где можно было анонимно опубликовать свое самое сокровенное. Группа стала невероятно популярной, потому что людям было интересно читать чужое настоящее, а еще интереснее выговариваться, оставаясь при этом в безопасности. Комментарии под историями были отключены, только символы «дай пять» или «обнимашка» в знак солидарности. Группа превратилась в огромный проект с инвесторами и капиталом.

«Так последний в караване верблюд стал первым», – проскрипел у меня в голове голос Харда.

Почему Танька, спросил я у этого голоса? Она же простая, как круг. Я бы изобразил ее всем известным значком: треугольник, упирающийся вершиной в круг. Ну и две косички, чтобы как-то идентифицировать. Только треугольник не широкий, а как стрелка, узкий и длинный. Потому что Танька умная.

– Хард, ты еще здесь?

– Допустим.

– Ну выбрал бы в жертву Андрюху Мезинова. Все бы поржали, а может, и вовсе не заметили.

– Нет, не прикольно.

– Почему?

– Его страницы в соцсетях – поток сознания, причем не очень развитого. А камера в его телефоне, видимо, сразу отправляет в интернет все, что попало в ее объектив.

– Я не понимаю твоей логики.

Хард молчал. Исчез, наверное. Хорошо бы навсегда. Я не уверен, что он вообще тут был. Просто иногда я чувствую, что рядом кто-то есть, и эти кто-то влияют на мои воспоминания, на ту самую стрелку на колесе удачи, которое в остальное время крутится, как диско-шар.

Да, еще о Харде, раз уж стало вспоминаться.

Все боялись этого маньяка, но, как в классических триллерах, все равно продолжали поздно вечером выходить на улицу. Ведь плохое происходит всегда с другими, не с тобой и не с твоими близкими.

Таньке терять было уже нечего. Она попыталась поговорить с Хардом, потому что чувствовала своими косичками-антенками, что это он.

– Хард, зачем?

Он равнодушно посмотрел на нее сквозь круглые очки и сказал:

– Думать, что кто-то другой может сделать тебя счастливым или несчастным, – просто смешно.

– Ты находишь это смешным?

– Во-первых, это сказал не я, а Будда. А во-вторых, лучше ошибиться тысячи раз, приняв негодяя за святого, чем один раз, приняв святого за негодяя. Впрочем, это тоже не мое.

– Тоже Будда сказал. Но в России, Хард, сокращай свой пафос на сто. Помнишь: «лучше отпустить десять виновных, чем наказать одного невинного»?

– Подзабыл, но Федор Михайлович напомнил.

– Это хорошо. Чем закончилось, дочитал?

– В конце все кричали «ура!».

– Только правду всё равно все знали, Хард.

– А ты, милая Татьяна, ничего-то и не знаешь. После твоих дневников я тебя полюбил еще больше.

– Да пошел ты!

Я услышал этот диалог и обернулся как раз в тот момент, когда Хард приблизился к Таньке вплотную. Она от него шарахнулась. И мне уже не в первый раз страшно захотелось ударить этого придурка.

Не знаю, как это работает. Во мне просыпается что-то животное, из тех самых глубин, которые говорят тебе: «бей или беги». Я раньше часто выбирал первое. Даже не я, а руки сами начинали вытворять что-то такое, что приносило потом массу неприятностей. Когда я начал рисовать, мне стало проще их контролировать. Получалось не всегда, но жизнь давала положительные подкрепления поведению разумному, поэтому я изо всех сил старался его придерживаться. По крайней мере, навык делать глубокий вдох и выдох перед необратимым действием у меня дошел до автоматизма, дальше зависело от ситуации.

Пока я сделал штук пять вдохов и еще больше выдохов, Хард просто исчез из «красной зоны», куда могли дотянуться мои руки. За это время я успел еще подумать, что терять мне тоже особенно нечего. Вся моя жизнь была в блокнотах. Их не взломаешь. Есть, конечно, и минусы такого ретроградства: виртуальных друзей у меня, получается, нет. Если не считать онлайн-игр. Впрочем, там скорее враги, чем друзья. Они тебе лайк не поставят. Пальнут в затылок при первой же возможности, и вся любовь.

Я все-таки подошел к Харду на следующей перемене. Впервые посмотрел ему в глаза и понял, что чувствуют люди, которые пытаются проделать это со мной. Реакция обычно такая: они пугаются (не каждый день увидишь практически бесцветные глаза), потом всматриваются, потом ловят себя на мысли, что это, наверное, неприлично, но взгляда отвести не могут. И самое неприятное – они забывают, что секунду назад хотели тебе сказать. Каждый раз получается какая-то неловкость. Пару раз честно признавались, что офигевали. В периоды, когда мне совсем не хочется такого внимания, я надеваю цветные линзы и подкрашиваю ресницы и брови маминой тушью. Пусть лучше думают, что я гей, чем мертвец.

У Харда глаза были темные, но ощущение от взгляда – будто об лед ударился. Может, это из-за очков.

– Слушай, Хард, тебе не кажется, что это слишком?

– А с чего ты взял, что это я?

– Для этого не надо быть Шерлоком Холмсом. Ты достал уже этой своей темой.

– Кого, тебя?

– Всех. Давай ты не будешь так больше делать?

– Иначе что?

Непробиваем. Я всегда больше всего боялся отморозков.

– Не знаю, Хард.

– Ладно тебе, Тальк! Не знаю, кто это сделал, но я бы пожал ему руку. Все узнали, какая Танька талантливая. Какие стихи пишет и рассказы, особенно о своих знакомых. Раньше все в стол шло, а тут знаменитостью стала. Прикольно же.

– Тоже мне продюсер нашелся. К тебе никто не лезет, и ты не лезь.

– А что, хочется ко мне залезть? Интересно?

– Нет. Знаешь что?! Пошел ты!

– Ну я пошел. Раз уж вы все так настаиваете. Тем более мне пора. – Он поправил очки и внимательно на меня посмотрел. – А ты прикольный, Тальк.

У меня мурашки по спине пошли от его фальцета. Я потерял способность адекватно мыслить. Нащупал карандаш в кармане, вернулся к своей парте, достал из внутреннего кармана пиджака блокнот и стал просто штриховать страницу, сначала прямыми ровными линиями, потом спиралями. Страница получилась черной, я еще умудрился провести по ней манжетой своей белой рубашки.

– Таликов, расскажи нам, пожалуйста, как ты решил дополнительный пример в прошлой самостоятельной… Таликов!

Я убрал блокнот в карман и вышел к доске.

– Илья! Ты что, уголь разгружал?

Весь класс заржал. Только Хард не шевельнулся.

– Был Тальк белым, а стал серым, – сказал Петруша.

Класс снова засмеялся, теперь вместе с Хардом.