Loe raamatut: «Невеста полоза. Пленница златых очей»
Пролог
Пусть горит твоя душа —
Бросишь пепел в воду.
YARuGA «Птица»
***
Пылью под пологом голос мне полоза слышится.
Полные голода очи-золото в пол-лица.
Он зовет меня вниз: «Родная, спустись,
Обниму в тридцать три кольца!»
Мельница «Невеста полоза»
***
Дым ее солнечных волос туманил его сны и бередил душу уже которую ночь. И каждый раз, стоило князю заметить девичью фигурку, что ярким пятном мелькала меж деревьев в мрачном лесу, где таилась чернильная тьма, и не проникало солнце, как к сердцу подступала тоска, да такая горькая, что хоть волком вой. Сны эти покоя лишали, и будто о чем-то предупреждали, но князь никак не мог разгадать их суть, как ни силился. Что ж за наваждение такое? Опять в его сны непрошенная гостья! Почему она снится ему? Почему?
И в эту ночь она вновь пришла в его сны. Драгомиру показалось, что лишь коснулся он щекой подушки, как сразу утащил его сон. Странный и пугающий. Стоит он на берегу широкой реки, а над ее тихими водами стелется сизый туман. И ветер молчит, и птичьих трелей не слышно. Будто замерла природа в ожидании… чего же?
Тихий всплеск и вздох. Драгомир повернулся на звук. Это она! Незнакомая девица, лишившая его покоя. Вышла из реки, словно русалка, и льняная беленая рубаха прильнула к женственному телу с плавными изгибами. Как дивно она хороша! Князь окинул взором и бедра пленительно-округлые, и тонкий стан, и полную налитую грудь, чьи темные навершия призывно просвечивали сквозь мокрую ткань облепившей девицу рубахи. Ее волосы – золото и медь, всполохи купальского огня, струились вдоль точеного тела до самых бедер. Колдовские глаза блеснули малахитовым огнем, затянули в свою глубинную зелень. Так бы и глядел в них, не отрываясь…
Драгомир мотнул головой, прогнал наваждение. Она подошла еще ближе. А князь словно к месту прирос – не в силах был взор отвести от неземной красы этой незнакомки. И так его девичье тело завлекло, ладное и пригожее, что не сразу увидел он увядший венок, что венчал ее голову. Мертвые цветы… Дурной знак, дурной. Во всех землях Златославии эта примета известна.
И не успел великий князь сообразить, что к чему, как девица сняла с головы своей венок, бросив его наземь. Взглянула на князя с неизбывной тоской в малахитовых глазах и развернулась, вознамерившись уйти.
– Постой! – окликнул он ее, и тогда проснулся.
Весь день Драгомир не мог отринуть мысли о девице, все думал и гадал он, к чему она снилась. О чем хотела молвить? На следующую ночь девица вновь явилась к нему во сне. Князь хотел подойти поближе, да не смог, будто меж ними пролегла незримая преграда. На этот раз ее тонкие, дрожащие ладони держали горлицу, и стоило точеным пальцам разжаться, как птица безжизненно свалилась девице под ноги. Горлица оказалось мертвой. Девица воззрилась на Драгомира с немой мольбой.
– Что ты молвить желаешь этим? Что это за знаки? Почему ты приходишь ко мне? – горячо воскликнул князь, и его взор зацепился за девичьи руки.
Что за диво? Левый безымянный палец таинственной гостьи венчало кольцо, да не абы какое, а родовое кольцо его матери, Хозяйки Медной горы! Золотое, с малахитами, хризопразами и змеевиком. Кольцо это давно пропавшим считалось, но Драгомир был готов поклясться, что это точно оно.
– Откуда у тебя это кольцо? Где ты его взяла? Молви сейчас же! – приказал он девице, но она лишь тяжело вздохнула. Покачнулась, словно ей дурно сталось, и Драгомир проснулся в своей почивальне.
Тяжко вздохнул он. Точно, как та девица из его снов. Сон казался таким ярким, похожим на явь, что князь невольно помыслил – а это, в самом деле, сны? К чему это кольцо привиделось? Внезапная догадка уколола сердце. «Неужели это предвестие скорой смерти? Неужто матушка покойная зовет меня к себе?» – сам себе промолвил князь, и от мысли этой содрогнулся. – Не время мне переходить Калинов мост, совсем не время! Молод я еще, столько дел не успел воплотить! Наследника не оставил. Нельзя государству моему без наследника, никак нельзя… И без сильного властителя никак этим землям нельзя. Растащат недруги земли Златославские, и опять воцарится смута».
Златославия до прихода его отца на княжение имела нужду в сильном князе, в мире, единстве и порядке. Теперь же, когда многое, к чему шел его отец, и что продолжал после его кончины Драгомир, претворилось в жизнь, и великий князь страшился одной лишь мысли, что земли его могут остаться без крепкой руки правителя.
Неясная тревога неприятным холодком пробралась в душу князя. Ночи он ожидал с содроганием и волнением, не позвал никого из наложниц в свою почивальню и долго ворочался на ложе. Грудь его теснило ожидание. Придет ли она вновь? Явится ли к нему?
Явилась. Только на сей раз спиной к нему стоит. И медленно ступает прочь, не оборачиваясь. Луч солнца путается в ее ярких прядях волос, они летят за ней по ветру, что ласково треплет белую рубаху на девице. Присмотрелся князь и поразился – на девице посмертный саван! И как он сразу не понял? Вон и знаки вышиты на рукавах, горловине и подолу – белая нить на белом льне. Знаки-обереги, что призваны не пустить покойника обратно в мир живых.
Остановилась девица и покачнулась, словно тонкая березка на ветру. Белая узкая ладонь оперлась о ствол высохшего дерева, а сама она ссутулилась, согнулась, словно ее терзала боль. Услышал Драгомир, с каким тяжким хрипом из ее горла дыханье рвется.
– Да что творится здесь? – воскликнул в замешательстве князь. – Я не разумею знаков твоих мудреных, девица! Не разумею! Неясны они мне, слышишь?
Медленно она повернулась к нему, и князь отпрянул, узрев ее лицо, окропленное кровью. Алыми, безобразными тропинками она струилась по девичьим губам, из глаз, бежала вниз по бледным щекам, по шее и капала на грудь, прикрытую саваном. Кровавые капли расчертили белизну ткани, разрослись на ней яркими алыми мазками. Девица всхлипнула, и вновь кровавая слеза скатилась по щеке.
Князь застыл, не в силах вымолвить ни слова. В немом ужасе смотрел он на девицу с прекрасным лицом, обезображенным кровью.
– Прощай, Драгомир, – прошептала она с отчаяньем. – Навсегда прощай! Навек!
Не успел он и вдоха сделать, как девица около него оказалась и потянувшись к нему, прижалась губами к его губам. Охнул князь от нежданного поцелуя, но не отстранился. Отчего-то даже мысли не возникло такой. Когда в последний раз его губы женские касались? Он уж и сам запамятовал. Будто и не было в его жизни никогда поцелуев, а тут…
И ему отпрянуть бы, прекратить это действо, да только больно сладким оказался плен девичьих губ. Так странно! Губы покойницы вовсе не холодные! Очень дажи горячи оказались! Мягки, да податливы. И вкус у них пьянящий – словно диких ягод лесных вкусил. От девицы одуряюще пахло этими ягодами, вереском и медом. И никакой крови. Ее близость кружила голову и туманила разум. Да разве ж это покойница? Разве может тело покойницы быть таким жарким, а губы будто медовыми? Она так близко… И дыхание теплое. Ладони Драгомира властно легли на девичьи бедра, огладили их, и князь прижал к себе незнакомку. И тут же ощутил все ее женские изгибы. Такое нежное, мягкое и податливое тело, что так и манит воплотить прямо здесь и сей же час самые порочные помыслы.
Драгомир уже сам целовал незнакомку в ответ, горячо и страстно. Его ладони блуждали по нежному телу, гладили, сжимали, задирая подол рубахи. Он что же, разум потерял? С ума сходит? Кого он самозабвенно целует и прижимает к себе? Хотя… как же сладко! И девица такая ладная, такая покладистая в его руках! Уложить бы ее в траву высокую, сорвать эту рубаху окровавленную… И тут она оторвалась от его рта, и маленькие девичьи ладони с силой уперлись ему в грудь. С безбрежной тоской она посмотрела ему в глаза. Вновь по бледной щеке скатилась кровавая слеза. А во рту у Драгомира медовая сладость вмиг обратилась соленым привкусом крови.
Сердце князя обуяло мертвенным холодом.
– Прощай! – шепнула она вновь, и князь проснулся.
Глава 1. Сны и явь
Вздрогнул Драгомир спросонья. Вздохнул. За окном занимался рассвет. Со скотного двора доносились крики петухов. Ранее утро. Нелюбимое время Драгомира. Время, когда возвращалась к нему его проклятая змеиная личина. Вот уж краешек золотого солнца показался на горизонте, и князь обреченно взглянул на свою руку. Вновь тяжко вздохнул, в сотый раз узрев, как человеческая кожа с первыми рассветными лучами становится змеиной. Когда-то, он к этому привыкнет, смирится. Наверное. Когда-нибудь…
Воспоминания о девице из снов ворвались в его разум, заставили на миг забыть о своем проклятии. Как прижимал ее к себе, как жарко целовал ее губы. Драгомир вскочил с ложа и посмотрел на свою исподнюю рубаху – никаких кровавых пятен.
Ну конечно, никаких! Это ведь было во сне! И девица окровавленная, и поцелуй ее хмельной и слова странные. Почему она прощалась с ним? И зачем приходила? Драгомир понимал – неспроста эти сны, какие-то знаки в нем таятся, да только не мог он разгадать их смысл. «Навещу-ка я Ведагора. Здесь точно нужен его совет», – помыслил Драгомир и отправился в помывальную.
Студеная вода из умывальника прогнала остатки сна, а воспоминания о сладких девичьих губах – нет. Драгомир самому себе дивился – это ж надо, вмиг потерять разум от простого ласканья губами! Да он же самого себя забыл, оказавшись в плену поцелуя! Невиданное дело для него! А что, если и в этом кроется предзнаменование? Ему точно нужен мудрый совет волхва.
Тревога и смутное предчувствие недоброго нависли над ним, словно коршун над добычей, и Драгомир не стал ждать завтрака. Зашел в стряпную, чем изрядно удивил стряпух, приказал отрезать ему ломоть пшеничного хлеба и сверху положить тонкий кусок солонины.
– Государь-батюшка, так может хоть каши утренней дождешься? Что ж так есть всухомятку, да впопыхах? – всплеснула руками пожилая кухарка Чернава, подливая Драгомиру ягодный морс.
– Некогда мне сейчас рассиживаться, дела ждут, – отмахнулся князь, и поблагодарив Чернаву за расторопность ее подопечных, отправился пешим ходом через город к реке.
Он не стал звать с собой ни дружинников-бояр, ни воеводу. Не желал, чтобы хоть одна живая душа ведала о том, зачем идет он к старому волхву. Драгомир не понимал, что творится с ним, грудь теснило смятение, и сейчас ему, как никогда хотелось тишины и одиночества. Хотя… Разве последнее – не есть отныне его извечный удел? Может быть, он уже настолько свыкся с одиночеством, что его начинают тяготить даже те, кому он доверяет?
Погруженный в мрачные думы, князь накинул на себя полог невидимости и вышел со двора. Его путь лежал через город, чьих улиц, мощеных камнем, ласково касалось солнце. В его золотом сиянии купалась зеленая листва, прохожие и груженые всякой снедью телеги. Третий месяц весны – цветень, уже вовсю обуял землю теплом и дурманящий аромат проснувшихся растений кружил голову.
Ранним утром, пока солнце поднимается над землями Златославии, будничная суета и гомон наполняют улицы и главную площадь. Вот торговец домашней утварью везет свой товар в телеге, мимо него прошел продавец с лотком, полным медовых пряников, вот дородная румяная дева в цветастом повойнике[1] и поневе[2]идет с коромыслом, а рядом с ней, не отстает мальчишка лет трех. Он держит в пухленькой ручонке большое красно-зеленое яблоко, и откусывает его с хрустом, щурится довольно.
– Сладкое яблочко, соколик? – спрашивает у него мать.
– Сладкое, – отвечает сын.
Драгомир понял, что засмотрелся на них, и отдернул себя, ускорил шаг. Иногда случайно услышанные слова или увиденный миг будили в нем воспоминания о прошлом. Непрошенные воспоминания. От них болезненно щемило сердце, и горько вздыхала душа. Нельзя вернуть те времена, лета не воротятся вспять. Драгомир и не хотел назад. Он желал лишь перестать чувствовать, будто где-то в груди время от времени снова кровоточит, и жизнь год за годом безжалостно отгрызает от него по кусочку. Порой он отчаянно желал больше ничего не чувствовать. Ни жара в груди, ни мертвенного холода. Пока что выходило неважно. Он все еще чувствовал – боль, вину, сожаление, скорбь. Но он будет стараться отринуть чувства, непременно будет. Потому, что чувства – это медленный яд. Но он все еще лелеял надежду найти противоядие, избавиться от них. И он обязательно найдет.
От горьких мыслей его отвлек топот лошадиных копыт – то везут к княжескому столу птицу живым весом. Молодой извозчик что-то напевал себе под нос, и подмигнул проходящей мимо девице. Та зарделась и со смущенной улыбкой потупила глаза.
Жизнь вокруг текла, бежала, словно резвый ручей, несла свои быстрые воды, да только казалось Драгомиру, что все это – мимо него. Он же словно застыл в стороне, неподвластный ни радостям, ни простым мирским тревогам.
Оживленные улицы города остались позади. Драгомир направлялся к северной части города, что выходила к узкой заводи с деревянным помостом, где была привязана лодка. Зимой, когда реку сковывал лед, во двор волхва можно было прийти и пешим ходом. Ведагор жил в стороне от города, в самом начале леса на берегу реки. Заводь узкая, и от берега до берега – рукой подать, десять саженей, не боле.
Князь обернувшись змеем, вошел в воду. Над рекой таяла дымка утреннего тумана, вода отражала солнечные блики, и птицы заливались на все лады, и в иной раз князь залюбовался бы на красу природы, но сейчас его мысли занимала таинственная незнакомка из снов. Оказавшись на другом берегу, принял снова человеческое обличие, выжал воду из одежи и снова ее надел. Скрипнули петли калитки, и к нему вышел Ведагор.
– Здрав будь, князь. Заприметил тебя из окошка, как ты плыл, – молвил волхв и окинул Драгомира внимательным взором.
– И тебе не хворать, Ведагор, – ответил Драгомир.
– С чем пожаловал? – спросил волхв, чуя нетерпение князя.
– Совет твой больно нужен. И подмога колдовская.
Ведагор удивился.
– Вот оно как? Идем, Драгомир. Сейчас со всем с тобой разберемся, – и волхв кивнул в сторону двора.
Драгомир поравнялся со стариком. Беспокойные думы бередили ему душу, и слова сами просились на язык.
– Сны мне снятся. Диковинные, невесть что творится в них, – Ведагор внимательно его слушал. – Девица в них является мне. Вроде живая, а в саване посмертном. Кровью истекают ее глаза и губы, а сама меня целовать тянется. И кольцо на ней, что матери моей принадлежало когда-то.
И поведал Драгомир волхву до мелочей о каждом своем причудливом сне, до мелочей припомнил все, что сохранила память. И с каждым его словом, волхв хмурился все боле и боле, и что-то такое мелькало в его старческих глазах необъяснимое, что князь невольно ощутил беспокойство.
Зайдя во двор, волхв затворил калитку и направился в избу. Драгомир шел рядом. Они прошли в горницу, где волхв усадил его на лавку у стола.
– Значит, кольцо, говоришь, материнское на девице этой? – переспросил он.
Драгомир молча кивнул, наблюдая, как Ведагор раскладывает на столе перед ним особые травы, зажигает лучину и что-то бормочет.
– И волосы огненные, да глаза зелены?
Князь снова кивнул в ответ. Волхв тяжело вздохнул, качая головой.
– Неужто она, – произнес он тихо.
– Кто? – не понял князь. – Ты знаешь, кто это мне снится?
– Думаю, что знаю. Сейчас и уверимся в этом, – ответил Ведагор. – Понять бы только, что к чему…
– Кто приходит ко мне во снах, Ведагор? – не вытерпел Драгомир.
– Невеста твоя, князь. Матерь твоя сосватала ее тебе, когда ты еще пешком под стол ходил. Невеста. Которую мы считали мертвой все эти лета.
– Что-о-о? – воскликнул Драгомир. Он не поверил своим ушам! Невеста? – Какая еще невеста? Почему я ничего не ведаю о сватовстве? Кто она такая? Как такое могло свершиться без моего ведома?
– Не серчай, князь, не кипятись, – успокоил его волхв. – Эту историю мне матерь твоя поведала, а я сейчас расскажу ее тебе. Как-то раз, в один из праздных дней, когда грань между мирами, как ты знаешь, исчезает, Василине пожелалось попасть в мир Земли. И вышло так, что когда она туда попала, где-то на юге земель уральских, то почуяла, что кто-то к ней взывает… К Хозяйке Медной горы.
***
Двадцать три лета тому назад. Земля, Южный Урал
– Мам, а ты уверена, что мы идем верной дорогой? И что правильно поступаем? – спросила молодая дева у пожилой, с осторожностью переступая кочку.
– А у нас, Милада, нет другого выхода. Хуже все равно уже некуда, – хмуро ответила та, помогая дочери идти по бездорожью.
Лицо девы помрачнело, и в глазах вновь собрались слезы.
– Да. Ты права, – кротко ответила она, и ее голос дрогнул.
Ладонь Милады легла на круглый, упругий живот, и дева тяжело вздохнула. Внутри нее клокотало отчаяние и бился дикий страх, и во всем мире не нашлось бы таких слов, что смогли бы выразить все то, что творилось в ее душе. Задыхалась она от этих чувств. Невыносимы они были. С того самого дня, как узнала она страшную для себя весть, Милада потеряла сон и покой, и каждый раз, чувствуя как толкается в животе ее дитя, она замирала, забывала как дышать. Ее дочь, ее кроха, часть ее души, плоть от плоти… Каждый день мог стать последним для этого чуда. Как невыносима эта мысль!
Она так ждала ее, представляла, какой она родится, на кого станет похожей – ее или супруга? Она ждала ее как дива. Вся семья ждала. Это прекрасное чувство ожидания, радостного томления окрыляли Миладу, и она с упоением вязала детскую одежду и мечтала, как будет плести своей дочери косы и шить нарядные платья.
А потом все мечты рухнули, когда стало ведомо, что чудо ее может умереть еще в утробе. И никто не мог сказать причину, отчего же здоровый ребенок теперь погибал от страшной хвори, и все, что оставалось безутешной Миладе – принять смерть самого дорогого ей человека. Что может быть страшней для матери?
Милада не желала мириться с этим. Не желала покоряться жестокой судьбе. Не желала и Руслана покорно хоронить свою внучку. Сама она когда-то, много лет назад, еще до рождения Милады схоронила двоих детей, и теперь, недуг, что поразил ее неродившуюся внучку, казался ей сущим проклятием. «Не уберегла. Не смогла. Знаний нужных не было. Так и потеряла своих кровинок. Теперь же хоть за внучкину жизнь поборюсь. Авось и выйдет из моей затеи что-то путное», – рассуждала про себя пожилая ведунья Руслана.
– И куда нам идти? – задалась вопросом Милада.
– К озеру. Оттуда чую силу большую. Аж дыхание спирает. Туда нам надо, – ответила Руслана и взяла свою дочь под руку.
Казалось, что лес обступает их со всех сторон, прислушивается сотней ушей, наблюдает сотнями глаз, укрывает сизой хмарью, что клубится сейчас под ногами. Верхушки вековых сосен цепляли серое угрюмое небо, переплетались ветками над головами двух женщин не пуская в лес дневной свет.
– Страшно, – тихо молвила Милада.
– Было бы чего страшиться. Дитя хоронить страшнее, – веско ответила ей мать, и ускорила шаг, взяв дочь за руку.
На берегу озера они остановились. Милада села на мшистый валун и стала беспокойно озираться по сторонам, гладя живот.
– Может, стоило все-таки съездить к Гумешкам? – задумалась дева вслух, на что ее матерь покачала головой.
– Нет ее там нынче, Хозяйки, – сообщила Руслана.
– А как ты поняла, что здесь ее искать надобно?
– Чутье ведовское подсказывает. Тебе, не-ведающей, сложно это растолковать.
Милада вздохнула. Ее дочь в животе слабо толкнула ножкой куда-то вбок, и дева снова вздрогнула, приложила руку к тому месту. В сердце снова заныла тяжкая тоска и она судорожно вздохнула, желая сдержать слезы.
– А если она не явится? – засомневалась Милада.
– Вот когда не явится, тогда и будем думать, что делать дальше. А пока не мешай мне, – ответила Руслана.
Закрыла глаза, прислушалась. Шепот ветра. Плеск воды. И первозданная сила природы, неукрощенной человеком. Огромные потоки силы, что опутывают с головы до ног. Старая ведунья чуяла эту силу всем своим нутром, касалась ее, перебирала в пальцах тонкие незримые нити. А потом начертила круг и внутри него резы напротив друг друга.
– Что это? – спросила Милада. Она неотрывно следила за матерью. Когда круг был заполнен резами, ведунья встала в центр.
– Круг призыва высших сил, – пояснила ей Руслана и раскинула руки в стороны.
Она чуяла, как потоки силы, неведомой простым смертным, устремляются к ней, впитывают ее колдовскую силу призыва и устремляются обратно к озеру. Голос ведуньи, тихий и шелестящий звучал напевно и казался Миладе молитвой.
– Приди! Приди, хозяйка Медной горы! Призываю тебя! Приди! Яви нам лик свой, да честь окажи явленьем своим!
Вдали замолчала птица. Казалось им, что даже ветер умолк, и сделалось так безмолвно, до звона в ушах. Будто бы сама природа вокруг готова была преклониться перед той, которую сейчас так ждали старая ведунья и ее дочь.
– Взываю к силе Хозяйки Медной горы. Приди! Приди! Явись! Взываю к тебе!
Тихий вздох ветра прокатился над гладью озера, и снова воцарилась гнетущая тишина.
– Ой! – тихо воскликнула Милада, и неуклюже вскочила с камня, на котором сидела.
Оттуда на нее смотрела ящерка цвета малахитовой зелени, с черным рисунком на спинке и маленьким золотым венцом на голове.
– Получилось! – шепнула Руслана. – Получилось!
Тело ящерки подернулось дымкой, и спустя краткий миг, равный вздоху, перед Миладой и Русланой стоял не кто иной, как сама Хозяйка Медной горы. Ее изумрудно-зеленый парчовый саян[3]и белую шелковую рубаху под ним с пышными рукавами покрывала богатая вышивка серебром, золотом, и самоцветами.
Бледную чистую кожу без единого изъяна оттеняет легкий румянец и яркие губы, глаза цвета малахита с узким черным зрачком смотрят с насмешкой и любопытством. Голову ее покрывает тонкий, легкий белый платок, из-под которого едва виднеются темно-русые две толстые косы, что спускаются до самых пят, а на концах – искусно украшенные жемчугом накосники[4].
– А я уж думала, что никогда призыва не услышу. Позабыли люди здешние предания старины. А коль не забыли, так сказкой считают, – молвила она и выгнула бровь. Наклонила голову задумчиво, и качнулись височные кольца-колты, сверкнули самоцветами.
Руслана поклонилась в пояс Хозяйке Медной горы.
– Ты прости нас, Хозяйка, за дерзость нашу, да только помощь нам твоя нужна. И не богатства ради позвала тебя. А ради спасения жизни дитя, – и ведунья кивнула в сторону беременной дочери.
Глаза Хозяйки вперились в Миладу, не моргая, так, что той стало не по себе.
– Так, так… – протянула задумчиво малахитовая дева. Подошла к Миладе, обошла ее по кругу.
– Я по молодости схоронила двух детишек своих. Горе это страшное! А теперь на старости лет могу и внучки лишиться. Будто проклятие над нашим родом какое…– голос Русланы дрогнул и ведунья осеклась.
Острый взгляд Хозяйки переметнулся к пожилой женщине. Окинула она ее взором. Затем вновь повернулась к Миладе, положила ладонь на ее живот, да глаза прикрыла.
– Сильная ты ведунья, Руслана. Да только посильней тебя дитя это будет. Во стократ сильней. Оттого-то и умирает…
– Да как же так! – всплеснула руками ведунья.
– А люди сами виновны! – гневно припечатала Хозяйка. В погоне за мнимым величием, за превосходством вы забываете о своих истоках. Ты мыслишь, что виной всему проклятье, ведунья?
Руслана растерянно пожала плечами, а малахитовая дева усмехнулась.
– Когда-то давным-давно, проходы промеж нашими мирами – Землей и Аркаимом не закрывались. Никогда. Наши миры были связаны. Колдовская сила Аркаима питала Землю, текла через проходы полноводной рекой. И мы друг для друга были дорогими гостями. Но лета сменяли друг друга, менялись и люди. Смотрели куда-то, искали что-то, все за чем-то гнались, сами не зная, для чего. Так и оторвались от корней. Забыли заветы предков. А потом и колдовскую силу отринули. Зачем она вам? Ведь у вас есть железные диковинные монстры, новые знания. Другим путем люди этого мира пошли. И тогда боги запечатали проходы промеж наших миров. С тех пор открываются они только по великим праздникам. Только никто их не узреет. Потому что узреть может лишь тот, в чьей крови колдовство. Нет боле на Земле той силы, что когда-то бежала в жилах вместе с кровью. Ее искры постепенно угасли в потомках.
Однако же… Какое диво! Иногда искры колдовской силы все же вспыхивают в некоторых из вас. Ведь все-таки по капле сила Аркаима просачивается сюда. Но… ее теперь так мало для этого мира! Мир Земли изменился. У него больше нет той силы от связи с Аркаимом. А потому участь тех, в чьей крови случайно еще живут последние искры колдовства, печальна. Теперь они чужды этому миру. Он отвергает их с мальства. В этих землях теперь опасно рождаться с колдовством в крови, ведь теперь это может убить. Оттого-то, Руслана, умирали твои дети. Оттого же умирает в утробе и это дитя… В ней слишком много силы. И мир, чьи жители когда-то отреклись от колдовских заветов и знаний, теперь отвергает тех, в ком ее с лихвой. Это дитя умрет еще до рождения.
Милада всхлипнула, закрыв лицо руками, но тут же одернула себя, выдохнула, и с мольбой воззрилась на малахитовую деву.
– Неужели нет никакой надежды?
Хозяйка Медной горы на миг задумалась. А потом ее яркие губы сложились в довольную улыбку.
– Я могу тебе помочь, Милада. Но с уговором. Я подарю твоей дочери жизнь. А взамен… Она станет женой моему старшему сыну.
Милада испуганно переглянулась с матерью.
– Чт-то? – запнулась она. – Отдать тебе дитя? Да как так? Это же ребенок, а не вещь какая! Нет! Ни за что!
Хозяйка Медной горы сокрушенно покачала головой.
– У тебя под сердцем растет сильная ведунья, Милада. И ее сила столь велика, что она умрет еще до своего рождения. Я же молвила – этому миру сила Аркаима теперь чужда. Ты подумала, каково будет жить на Земле твоей дочери, если она родится?
– Но мама как-то же дожила до своих лет, – возразила Милада.
– Потому, что силы у нее меньше. И всю свою жизнь она дальше родной деревни не уезжала. А коль уехала, так зачахла бы вскоре. Потому что там под горой у леса – место силы, одни из врат в мой мир. Этих крох ей достаточно для жизни. Но будет ли достаточно их для твоего дитя?
Милада в ответ всхлипнула, закусила губу.
– Но я не могу отдать своего ребенка. Я же с ума сойду! – воскликнула дева.
– А никто ее ребенком и не заберет. Как подрастет, разменяет семнадцатое лето, созреет для жизни замужней, тогда я и приду за ней. Не печалься, Милада! Твоей дочери по нраву придется жизнь в Златославии. В хоромах княжеских жить будет, злато-серебро носить, да каменья драгоценные, в шелка одеваться заморские, да каждый день платья с саянами менять. Худо ли жизнь такую иметь? Видеться будете с ней. В те дни, когда проход между мирами исчезает. Но оставаться ей нельзя в этом мире. Чахнуть будет, хворями страдать. Неужто такой доли ты дочери желаешь?
– Нет, не желаю, – мотнула головой Милада, а Руслана тяжко вздохнула.
– Тогда соглашайся, Милада. Не прогадаешь, – увещевала малахитовая дева.
– А все же боязно, – тихо произнесла будущая матерь.
– Не того ты боишься, Милада. Не того бояться надо, – заметила малахитница.
– Соглашайся, Милада, – сказала Руслана. – Нет у нас выхода иного.
Милада обняла живот и глаза закрыла. Позволила слезам пролиться на бледные щеки.
– Сын мой – наследник престола. Будущий великий князь. Обладает силой Великого Полоза. Такого знатного да пригожего жениха на всей Земле не сыщете. А в Златославии за великого князя замуж выйти – большая честь, – заявила Хозяйка и блеснула белозубой улыбкой. – Соглашайся, дева. Жизнь дочери своей спасешь, да безбедную долю обеспечишь. Ты ведь этого желала?
– Но как я против ее воли… Вот так ее судьбой распоряжусь, – лепетала Милада.
– Придет время – объяснишь, расскажешь. Подготовишь ее к замужней доле. А как пройдет семнадцатое лето, так в осеннюю пору, в день Осеннего Змейника мой сын явится за ней, – вещала Хозяйка. Подошла к Миладе, и положила ладони на ее живот. Подержала их так, а затем сняла со своего пальца кольцо золотое, а на нем – дивные самоцветы. – Вот это колечко пусть обручальным будет. Наденет его, когда пройдет семнадцатое лето. А до той поры прибереги. А это, – протянула брошь – маленькую малахитовую ящерку, – оберег от ненастий и бед, от хворей поганых. Пусть будет при тебе, пока дитя ты носишь в утробе. А потом как дочь родится, оберег этот ей перейти должен и всегда быть при ней, запомни это. Без него надолго ей оставаться нельзя.
На раскрытую ладонь Милады легли брошь-ящерка и кольцо с самоцветами.
– Оберег не бесконечен, – предупредила малахитовая дева. – Но до того дня, как мой сын явится за своей нареченной, его силы хватит. Ну же, не кручинься, не тоскуй, Милада! Ты не просто спасение для дочери нашла, а лучшую долю. Жить будет в довольстве, да сытости.
– Благодарим тебя за помощь, Хозяйка, – промолвила Руслана и снова поклонилась.
Милада задумчиво смотрела на дары малахитницы, что лежали на ее ладони.
– Не забывайте – Змейник Осенний через семнадцать лет! Прощайте!– Хозяйка медной горы хлопнула в ладоши, и на земле уже сидела ящерка с венцом на голове.
Тут же тело ящерки подернулось дымкой и исчезло, словно и не было.
Милада всхлипнула и разрыдалась. Мать обняла ее за трясущиеся плечи, и горестно вздохнула.
– Чтобы, моя…дочь жила, я должна… отдать ее какому-то полозу, – говорила она между всхлипами. – Я как…я как чувствовала, что не к добру нам помощь от… Хозяйки Медной горы. С чего ей…просто так нам помогать? Что теперь будет с моей девочкой?
И молодая дева вновь залилась горькими слезами. Ей казалось, что свершилось нечто страшное. Что она своими материнскими руками запросто отдала свое дитя, свою дражайшую кровинку неведомо кому, незнамо куда, а что обещания богатой жизни в княжеских хоромах – так те вилами по воде писаны. Не верила Милада сладким речам и обещаниям, и точно знала – чем слаще речи, тем горче истина за ними. Только выбора у нее не осталось, и теперь материнское сердце обливалось кровью, утопая в тоске и отчаянии. Колючий холод поселился у нее в груди, и Милада дрожала от озноба.
– Не плачь, дочка, не плачь, – успокаивала ее мать, да по голове гладила. – Главное, что мы с тобой узнали от Хозяйки. И правду об Аркаиме, а не выдумки, и причины наших бед и несчастий. Уж теперь мы будем знать, что нам делать. Мы пришли сюда за исцелением для нашей крохи, и мы его получили.
– А как же уговор? – задалась вопросом Милада. – Ты, в самом деле, думаешь, что Хозяйка за него забудет?
Руслана покачала головой.
– Не забудет, даже не мечтай. И придет в оговоренный срок. Да только не найдет ее.
– Как это не найдет? – удивилась будущая мать.
– А вот так. Недаром меня сильной ведуньей считают. Вон, даже малахитовая дева признала это. Мы колечко надевать не станем. А с оберегом я поворожу. Будем ездить к местам силы заряжать его, да так и будет жить наша девочка. Я же как-то живу все эти годы!
