Записки prostitutki Ket

Дункан Маклауд Ой, ну как они меня затрахали, бесстрашные эти! Вот пришел один с утра. (И не спится же, ну!) Разделся, помылся, лег. Давай, говорит, без презика будем. Извини, отвечаю, без презика не трахаюсь. Начинает ныть: «Ну чтооо ты, я же чиииистый, я ничем не болею…» И смотрит, блин, собачьими глазами. А мне пофиг, говорю, чистый ты или грязный. Без презика мы не будем. Ноет: «Ну почемуууу… Ты что, боииишься? Я чиииистый, у меня ничего нееет». Слушай, говорю, у тебя что, это на лбу написано? Нет? Ну и все! (Как меня это слово вообще бесит – «чистый»!) Лежит. И ни туда, и ни сюда. И ноет: «Ну давааай, я чистый, у меня же женааа. Я чиистый, ты мне что, не веришь?» Сочувствую жене. Тут меня поддостало. Короче, говорю, верю. У тебя ничего нет, а у меня, может, есть. Не думал, нет? Подумал, отвечает: – Ты врешь, ты тоже чистая, это ж видно. Как это видно?! Как, блин? Как меня достали эти Дунканы Маклауды! Что за идиотизм такой у этих людей? Забыл, куда пришел, что ли? Он че, считает, что он бессмертный?.. Подумал и аргумент выдал (он, наверное, думал, что меня это убедит): – У меня в резине плохо стоит. А я вот к девочке раньше ходил, она мне всегда без резины давала… Ну я же говорю – дебил. Вот он что, реально не понимает, что если девочка согласилась с ним без резины, то она точно так же могла за два часа до него с кем-то еще согласиться. А ему – привет, букет! Жене принесет. И хорошо, если то, что вылечивается. Меня это уже злить начало. Говорю, мол, давай или с резиной, или будем прощаться. Морду скривил, согласился. Натянули, все дела. Ставит он меня раком. А я ж тоже не дура, ноги расставила, смотрю, что он там сзади делает. Так этот падлюка стоит и резину стягивает! Думал, что быстро, что я ничего не замечу! Ну ж, блин! Я встала. Так, говорю, все, на фиг. Собирайся, и вперед к своей девочке, к мальчику, к кому хочешь. Мне такой цирк не нужен. Стоит, улыбается как дурачок. Я ему вещички подала и выпроводила. Ушел перекошенный. Морально вымотал. Вот бывают же такие, ну! Самое интересное, что один на десяток точно без резины просит. Они все, наверное, думают, что они бессмертные. Меня от этих вот «я чиииистый» уже трусить начинает, бывает.

В детстве меня учили, что врать нехорошо. Детство кончилось.

Начали мы стоя и с французской любви. Ну, то есть он стоял, а я внизу любила.

— Люба, нет ни хрена крестов, кроме тех, которые мы сами на себя взвалили!

Женись, – спокойно ответила я и потянулась за сигаретой и пепельницей, попутно рассматривая кандидата в чьи-то мужья. Он посмотрел на меня с укоризной, будто я совсем не в себе. – Ну ты че! Где она, а где я? Да вот уж, действительно. Судя по виду комнаты, в которой он жил, свадьба была страшно далека. – А где ты? – спросила я скорее для того, чтоб поддержать разговор. – Ну вот смотри, – начал он монолог, и я поняла, что это надолго, – я приехал из жопы мира… Родился в Гюмри, оттуда уехал в Самару, и вот второй год как в Питере. Это, конечно, шаг. – Шаг, – согласилась я, и еще раз осмотрела комнатушку, – так а что она-то? Замуж не идет? – Не идет, – грустно согласился он, – но она передумает! И вдруг, почти без паузы, мечтательно: – Она знаешь какая! Красивая! Педагогический закончила, преподает, курсы еще ведет, английского… – И что, ты тоже английский знаешь? – спросила я скорее для проформы. – Ну не, ты че, – как-то даже возмутился он, – русский до конца б выучить… У нее квартира большая, прямо на Невском, представляешь? Закурил, задумался. – Ну ничего! Я еще раскручусь! У меня, знаешь, жилка есть! – А чем занимаешься-то? – заинтересованно спросила я. Комнатушка никак не вязалась с жилкой. – Бизнесом! – гордо сказал он и многозначительно показал глазами на баулы. – И что в них? – Сумки! – он подскочил с кровати, подтянул баул и развязал его. – Смотри! Это был какой-то сумкотрэш. Розовые дольчегабаны с расползающимися нитками в строчках, пахнущие затхлым дермантином красно-желтые