Loe raamatut: «Я жалею, что научился читать»

Колеса поезда мерно стучали по рельсам. Вагоны покачивались из стороны в сторону, укачивая пассажиров… Сотню испуганных маленьких пассажиров. Набитые, как селедки в бочке, они стояли плотно, прижимаясь друг к дружке, и с замиранием сердца прислушивались к каждому шороху. Рейс проходил через довольно спокойный участок, но бдительность была необходима. Машинист то и дело бегал глазами по сторонам, задирая голову к небу, опасаясь увидеть в ранней утренней дымке силуэт бомбардировщика. Солнце едва-едва выглядывало из-за горизонта.

Операция по спасению началась поздно ночью. Детей, словно кукол, спешно хватали с перронов, куда их приводили родственники или знакомые. Но нередко детям приходилось добираться сюда в одиночку.

Поезд отмерял последние километры до нужной станции. Приют, обещавший принять часть пассажиров, был спрятан на окраине города и переоборудован из старой школы. Классы, где всего пару лет назад обучали наукам, теперь были заставлены спальными мешками, матрасами, а порой – просто постеленными на пол простынями.

Поезд затормозил, его двери раскрылись, и дети неспешно вышли на перрон. Их уже ждала одна из воспитательниц – высокая, ужасно худая девушка. Под ее глазами лежали темные мешки, а волосы, несмотря на молодой возраст, уже блестели серебром. Ребята нерешительно жались друг к другу, смотря снизу вверх на незнакомого человека. Пересчитав новоприбывших, девушка почти безмолвно повела их за собой. Война почти не затронула это место, что было заметно по ровной дороге и ярко-зеленым насаждениям.

– Давно я зеленой травы не видел, – едва слышно проговорил кто-то в толпе.

В приюте уже были дети, и, если выстроить всех в ряд, даже перемешав, можно было легко отличить старых обитателей от новых. Прибывшие были бледнее мела и худые, как тени. У них резко выпирали ключицы и ребра, заметные даже через одежду.