Loe raamatut: «Слезы Вселенной»

Font:

* * *

Екатерине Островской в детективных романах удается одинаково живо и колоритно описывать и европейское Средиземноморье, и дождливый Питер, и узбекскую пустыню – а это признак большого мастерства писателя, не ограниченного условностями и опасением ошибиться. У Островской виртуозно получается придумывать невероятные, выдающиеся, фантастические истории, в которые точно можно поверить благодаря деталям, когда-то верно замеченным и мастерски вживленным в текст. Но Екатерина Островская не просто выдумывает и записывает детективные истории. Она обладает редкой способностью создавать на страницах своих книг целые миры – завораживающие, таинственные, манящие, но будто бы чуточку ненастоящие. И эта невсамделишность идет произведениям только на пользу… А еще все книги Островской нравятся мне потому, что всю полноту власти над собственными выдуманными мирами Екатерина использует для восстановления справедливости наяву. Из романа в роман Островская доходчивым и простым языком через захватывающее приключение доказывает нам, что порядочность, отвага, честность и любовь всегда победят ненависть, подлость, злобу и алчность. Но победа легкой не будет – за нее придется побороться! Героям Островской – самым обыкновенным, зачастую невзрачным, на первый взгляд ничем не примечательным людям – приходится сражаться за свою жизнь, преследовать опасного преступника, а потом героически, зачастую на краю гибели, давать последний бой в логове врага без видимых шансов на успех и… брать верх, одерживая полную победу. «И в этой пытке многократной рождается клинок булатный»: закаляется характер, простые люди становятся сильными, бесстрашными и по-настоящему мужественными героями.

Татьяна Устинова

Глава первая

Вероника поднялась с кровати, подошла к зеркалу, взглянула на свое отражение и осталась довольна тем, что увидела: немного всклокоченные волосы, гладкая кожа, блестящие глаза, в которых не осталось и следа сна. Она взяла лежащий на бархатном пуфике невесомый халатик, но потом отбросила его на кровать. Еще раз взглянула на отражение в зеркале и полюбовалась своей фигурой. На туалетном столике стоял флакончик духов с голубками на крышке. Нина Риччи L’Air du Temps – дух времени. Классический и недорогой аромат, но почему-то он нравится мужу. Вероника нанесла духи на шею и за ушами. Сунула ноги в мягкие домашние тапочки с беличьими хвостиками на белых бархатных союзках¹ и вышла в коридор.

Она не знала, который сейчас час, но предполагала, что около восьми утра. Дневной свет за окнами едва брезжил, но горели уличные фонари, в доме было тихо: персонал еще не приходил. Первой обычно появлялась кухарка Светлана Петровна, ровно в восемь на первом этаже звякал дверной колокольчик, извещающий хозяев, что они уже не одни. Как правило, этот негромкий сигнал никого в доме не предупреждал, потому что хозяева почивали – каждый в своей спальне.

Вероника шагнула в коридор, и сразу автоматически включился свет. Потолочные споты желтыми кружками отразились в черном мраморном полу, и как раз в этот самый момент на первом этаже звякнул колокольчик. Значит, ровно восемь утра: кухарка никогда не опаздывала, да и добираться ей труда не составляло – одинокая Светлана Петровна жила в домике для персонала, располагавшемся здесь же, на территории.

Евгений сидел в кресле у стеклянной стены, за которой был балкон, и читал иностранную газету.

– Не помешаю? – спросила Вероника, удивленная тем, что муж не спит в такую рань.

Он кивнул, погруженный в чтение, а она опустилась на его кровать.

– Удивительно видеть тебя с газетой… То есть с бумажной газетой. Сейчас все если и читают какие-то издания, то в интернете.

– Это Financial Times недельной давности, – объяснил Евгений. – В прошлую пятницу заскочил в «Асторию» пообедать с одним заезжим молодцом. Там в фойе газетный киоск. Вот я и прихватил свежий номер. Теперь вспомнил и решил узнать, чем дышит английский бизнес.

– И чем же?

Вместо ответа муж посмотрел на нее: на фигуру, ноги, едва прикрытую топом грудь.

– У тебя что-то важное, что ты ни свет ни заря уже на ногах?

– Хотела только напомнить, что у нас через неделю состоится поэтический вечер. Помнишь, я говорила, что хочу открыть литературный салон?

– В нашем доме? – удивился Евгений Аркадьевич. – То есть помню, конечно. Но в доме-то зачем? А много народу будет?

– В доме я и сама не хочу: разбредутся гости, потом ложечки считай: к каждому ведь сторожа не приставишь. Проведем вечер в павильоне для твоих гостей. Только надо будет поставить там подиум, передвинуть барную стойку и бильярдный стол, чтобы расширить пространство для кресел… Народу будет человек тридцать… Это мои знакомые с мужьями, три популярных поэта, одна из которых женщина. Их привезет сюда литературный критик Чаплинский, который это все организовывает. Ты же его и сам хорошо знаешь: он тебе помогает твои книги по экономике издавать. Я его случайно в городе встретила, речь зашла о современной литературе, и он вдруг предложил…

– Он ничего вдруг не предлагает, – усмехнулся Евгений Аркадьевич. – Пройдоха еще тот.

– Но он и сам теперь популярный, – кивнула жена, – у него своя литературная программа на телевидении.

– Во сколько обойдется все мероприятие?

– Тысяч двадцать, если считать в евро. Поэты запросили по пять тысяч. Чаплинский согласен получить для себя две. Но еще будет фуршет: шампанское, икра, фрукты… Но я билеты – каждый на два лица – отдаю по тысяче…

– Все равно не хватит, – мгновенно подсчитал муж, – там ведь жалюзи висят. А надо бы шторы. Светильники на потолке, бильярдную надо прикрыть, а то как-то неприлично. Поэты могут и в пивной свои стихи читать, но не в бильярдной же. – Сорин усмехнулся своей шутке и кивнул: – Как минимум еще тысяч десять евриков потребуется. Я подкину – так уж и быть.

Вероника выгнула бровь: она надеялась, что муж оплатит все мероприятие – но промолчала.

– Ладно, выделю двадцатку: как-никак поэзия – это дар небес, – смилостивился Евгений Аркадьевич. – Но только и ты там особо не шикуй, а то недоеденные бутерброды с икрой придется потом местным котам раздавать…

Она снова кивнула, словно заранее соглашаясь со всем, что скажет муж.

– Ты перестала улыбаться, – вздохнул он.

– Что? – удивилась послушная жена. – Мне кажется, что я не изменилась. Не понимаю, о чем ты…

– Я как-то не так выразился? Понятно, ведь ты теперь вся в поэзии, а потому я должен был произнести что-нибудь возвышенное. Например: ты перестала одаривать меня улыбкой.

– Ты не прав, – покачала головой Вероника, – и в доказательство – вот тебе моя улыбка. – И она улыбнулась. – А если ты намекаешь на то, что я тебя разлюбила, то ты, дорогой, ошибаешься: моя любовь стала еще крепче.

– Ну ладно, – кивнул муж, – тогда раздевайся.

Была суббота. В девять обычно завтракали, но в выходной день могли изменить привычкам. Вероника нежилась в постели мужа, демонстрируя, что ей спешить некуда.

– А почему когда-то тебя называли Чирик? – вдруг спросила Вероника. – Ты кому-то так сильно мешал, как?..

– Откуда ты взяла это?

– В интернете накопала.

– Копайся в чем-нибудь менее вонючем, – посоветовал Сорин. – А прозвище у меня такое было – Червонец. А Чирик… – это только между своими, самыми близкими друзьями. Тогда у всех были какие-то прозвища. Мы совсем еще детьми были, когда в стране все это началось… Моего друга и вовсе Пятаком кликали в детстве. А потом Хомяком стали называть. И он не обижался. – Евгений Аркадьевич дернул головой, начиная заводиться. – Зачем тебе мое прошлое?

– Один писатель сказал: чтобы узнать будущее человека, покопайся в его прошлом, – объяснила Вероника и поцеловала мужа в плечо.

Насчет того, что Чириком его называли только друзья, да и то в далеком детстве, Сорин лукавил, как делал если и не постоянно, то очень часто, оборачивая свое лукавство в шутку. Шутки не всегда были смешными, но близкие прощали. Правда, людей близких у него было не так много: жена Вероника и мама, которая сейчас жила в Испании – в доме, купленном для нее Евгением. Мама всегда мечтала о доме с видом на море. В конце девяностых Евгений Аркадьевич приобрел для нее небольшую виллу в Каньяде – пригороде Валенсии. Правда, у мамы не получалось выговорить название местечка, в котором она обосновалась, и потому Аглая Виленовна сообщала всем своим оставшимся на исторической родине подружкам, что живет в Канаде. В такую даль никто из ее знакомых ехать не хотел, и поэтому ей там было немного скучно. Чтобы как-то разогнать тоску, она названивала Веронике и каждый раз жаловалась, что жизнь в Канаде просто невозможная: зимой из Африки прилетают песчаные бури, и окна приходится мыть каждый день… Окна, конечно, мыла не она, а немолодая польская вдова, проживающая вместе с Аглаей Виленовной. Полька не только мыла окна, но и готовила еду, прибиралась в доме, стирала, резалась с хозяйкой в подкидного дурака и следила за здоровьем синьоры Сориной. Следила внимательно и профессионально, так как была врачом по образованию, которое она получила в Советском Союзе, вследствие чего прекрасно знала русский язык, особенно его непечатную часть… А потому на лукавство сына хозяйки она порой отвечала резко, однако Евгений Аркадьевич терпел.

Но, конечно, самым близким человеком для Сорина была жена Вероника. До этого у него была другая супруга, о которой Евгений не любил вспоминать вовсе. Однажды, почти четверть века назад, когда Сорины жили еще в городе, Евгений Аркадьевич на пару дней раньше вернулся домой из деловой командировки и застал жену в супружеской спальной с футболистом. Гремела музыка, тяжело дышал задыхающийся футболист, охала Анжелика, мечтательно глядя в натяжной потолок. Евгений Аркадьевич отключил звук, вернее, только музыку, потому что все остальное продолжало еще звучать.

– Эй! – позвал тогда Евгений Аркадьевич. – Дополнительное время закончилось. Пенальти отменяются. Так что стартуй отсюда, паренек, да побыстрее. Сейчас сюда поднимаются специально обученные люди, которые сломают тебе обе ноги в нескольких местах, и тогда трындец твоей карьере.

Футболист вскочил, а Анжелика, оставшись без прикрытия, тут же попыталась накрыть маленькими ладошками пышную грудь.

– Женечка, – захныкала она, – это совсем не то, что ты думаешь.

Но муж даже не посмотрел на нее.

– Бабу с собой забери! – приказал футболисту Сорин и обернулся к жене: – У тебя на все про все одна минута, и время уже пошло.

Первая жена попыталась забрать с собой три шубы, вечернее платье, драгоценности и еще кое-что. Драгоценности Сорин не дал вынести, как и шубы. Он сам облачил жену в свой старый пуховик и дал ей красные валенки своей мамы, которые неизвестно как оказались в их гардеробной. За окнами город умывался осенним дождем. Было начало октября. Именно в тот день в жизни Сорина произошли два знаменательных события: во-первых, без потерь расстался с неверной женой… То есть это было во-вторых. А первым важным событием оказалось то, что именно в тот день стало ясно, что Сорин поступил правильно и даже очень мудро, избавившись от государственных казначейских облигаций, которыми тогда спекулировали все кому не лень. Избавился от них еще в августе, спихнув их коммерческому банку, – не продал, а обменял на участок земли в сорок гектаров. К началу осени государственные облигации не стоили ни копейки, а земля резко подскочила в цене… А тот коммерческий банк, поверивший в обязательства государства, накрылся медным тазом.

Аглая Виленовна и Вероника – вот близкие Сорину люди. Других не было, потому что близкие – это те, с кем можно поделиться самым дорогим – даже деньгами. Конечно, Чириком Евгения Аркадьевича ни мама, ни жена не называли никогда. Чириком в былые годы Сорина называли все кому не лень.

Сразу после окончания десятилетки Сорин подъехал к школьному завхозу с коммерческим предложением, попросив сдать ему в аренду подвал. Завхоз возражать не стал и даже поставил в подвале списанные школьные столы, а Женька принес туда отечественный телевизор «Рубин-Ц 202» с корейским видеомагнитофоном. Так в подвале, в котором прежде хранилась разная несписанная рухлядь, появился видеосалон – первое коммерческое предприятие Женьки. И когда к нему подходили желающие попасть на сеанс и спрашивали: «Сколько это будет стоить?» – Сорин обозначал цену с некоторой печалью в голосе: «Червонец!»

С тех пор так и повелось: Червонец – или Чирик. А завсегдатаи видеосалона стали потом первыми инвесторами будущего финансового гения…

Когда Евгений учился на третьем курсе, он увидел, как на дверь закрытого пару лет назад фотоателье, расположенного в их доме, вешают латунную табличку с надписью: «Тайга-инвестбанк». На табличке был указан номер лицензии Центробанка и разные другие необходимые атрибуты. Шли дни, недели – табличка висела, но никто в небольшом помещении бывшего ателье не появлялся. Окна были грязными, а обшарпанная металлическая дверь оставалась такой же тоскливой.

И Сорин придумал.

Он вспомнил, что на первом этаже институтского здания рядом с гардеробом стоял книжный ларек со стенами из толстого, мутного от пыли оргстекла. Ларек не работал. Евгений отыскал коменданта и предложил сдать ему этот ларек в аренду. Комендант спорить не стал, признавшись, что ларек вообще неизвестно кому принадлежит. Но сто баксов от щедрого студента принял с благодарностью.

Через неделю возле институтского гардероба стоял тот же ларек, но теперь его стены сверкали чистотой и притягивали взгляды волшебной вывеской «Обмен валюты». Под вывеской красовалась латунная табличка «Тайга-инвестбанк» с номером лицензии Центробанка и прочими атрибутами присутствия закона. Стекла ларька были зашторены, а над закрытым окошком висело табло с курсом валют.

Все это было делом рук студента третьего курса Евгения Сорина. Точнее, продуктом мозговой деятельности. Латунная табличка досталась ему даром с дверей канувшего в Лету фотоателье, а вот начальный капитал приходилось собирать. Своих накоплений хватило на полторы тысячи долларов, почти столько же добавил одноклассник Пятииванов, которого Женя позвал в партнеры, что-то он позаимствовал из родительских накоплений, но там были совсем крохи. Пришлось объезжать завсегдатаев закрывшегося за полгода до этого видеосалона и просить вложить кто сколько сможет. Всего набралось рублями и валютой семь тысяч четыреста долларов, и потому Сорин очень боялся прогореть, поскольку расплатиться он не сумел бы, и даже качок Пятииванов не смог бы его спасти.

Но дело пошло. То есть пошли клиенты, и народная тропа к пункту обмена зарастать не собиралась. Продавали валюту в основном студентки в коротеньких юбочках, покупали все остальные: и студенты, и преподаватели, и работники институтской столовой. Сорин обнаглел настолько, что повесил еще одну табличку: «Клиенты, имеющие задолженность по летней сессии, не обслуживаются. Деканат».

Разумеется, Сорин обслуживал всех, только для тех, у кого были хвосты, курс обмена был немного другой – не особо выгодный для клиентов-задолжников, но никто не жаловался. Так прошла неделя, прибыль за которую составила невероятные восемь тысяч американских денег. Теперь можно было рассчитаться с инвесторами, но Евгений не спешил.

Сразу после выходных, ранним утром наступившего понедельника, в окошко заглянул заместитель декана доцент Кухарук.

– Тридцать тысяч примете? – негромко спросил он.

Евгений удивился. Тогда, в октябре девяносто четвертого, тридцать «косых» рублей деньгами не считались, ведь доллар стоил две тысячи. И даже студентки после выходных приносили на обмен сто, двести, а некоторые и триста баксов.

– Тридцать тысяч долларов, – шепнул замдекана и добавил: – Если возможно, то по льготному курсу…

Таких деньжищ в обменнике не было, но Евгений все равно пообещал. Заместитель декана сказал, что он привезет всю сумму после обеденного перерыва. И ушел. А Сорин помчался искать рубли на своем первом к тому времени автомобиле – «Москвиче-412». Как ни странно, но рублевую «тяжесть» он все же отыскал: повезло, что у Пятииванова умерла бабушка. То есть везенья в этом не было никакого, но внук-наследник продал доставшуюся ему от старушки хрущевскую двушку. Продал очень хорошо: за восемь тысяч долларов. А еще немного Евгений стащил у родителей, которые прятали свои накопления под ковром, лежащим в большой комнате. А оставшуюся часть взял у влюбленной в него первокурсницы Анжелы, у которой родители на протяжении долгого десятилетия занимались челночным бизнесом и мечтали открыть собственный магазинчик. Худенькая Анжела была наивной, несмотря на впечатляющий бюст, и совсем тогда не интересовалась футболом.

Заместитель декана спешил и потому еще до обеда прибыл к обменнику, где его поджидал снедаемый жаждой наживы Евгений Сорин. Пятииванов отсутствовал: накануне он отмечал продажу бабушкиной квартиры, и у него болела голова. Потом он вспомнил, что всю выручку отдал Червонцу, и голова стала болеть еще больше.

Замдекана Кухарук сначала осмотрелся – не видит ли кто, – после чего быстро просунул в окошко пакет с долларами, а потом и голову.

– Если можно, по льготному курсу, – напомнил он.

Евгений проверил доллары на детекторе, потом на глазах Кухарука пересчитал на машинке рубли и сказал негромко:

– Я принимаю ваши доллары даже выше курса нашего банка. Если кто узнает, то…

– Ничего страшного, – попытался успокоить его доцент. – Считайте, Сорин, что зимнюю сессию вы уже сдали.

А на следующий день случилось действительно страшное. Произошло ужасное событие – трагическое для всей страны, исключая Женю Сорина. День оказался тем самым вторником, который потом назвали черным. Рубль упал – даже не упал, а рухнул в глубокую пропасть. Утром доллар стоил две тысячи рублей, а вечером только официальный курс вырос до восьми шестисот. Но ко всем обменным пунктам города и страны люди выстроились в огромные очереди, готовые обменять все свои рублевые накопления на валюту, потому что следующий день мог стать концом их жизни.

У ларька возле гардеробной бушевала толпа, состоящая не только из постоянных клиентов, но и из непонятно как оказавшихся в фойе вуза известных артистов, моряков загранплавания, кудрявых пенсионерок и официантов с красивыми прическами. Пришлось вешать табличку: «Валюты нет». Толпа пошумела, кто-то даже попинал ногами стены ларька, и все, негодуя и ругая власть, разошлись. Валюта, разумеется, имелась: те самые тридцать тысяч баксов, которые, на свою беду, обменял на бесполезные бумажки доцент Кухарук. Сорин, конечно же, не собирался их с ходу пускать в оборот: все произошедшее предстояло хорошенько обмозговать. Он начал обдумывать свои будущие действия на рабочем месте, как вдруг в прикрытое окошко осторожно постучали. Евгений поднял глаза и обомлел: у его окна стоял сам ректор – доктор наук, профессор и член-корреспондент Михаил Васильевич Лобогуров.

– И в самом деле нет ничего? – спросил академик, показывая на табличку. – Может, найдется что? Вы уж, уважаемый, посмотрите по сусекам. Может, завалялась у вас какая-нибудь валютка?

Сорин задумался: ссориться с ректором не входило в его планы, тем более что для него совсем недавно небожителем являлся доцент Кухарук, а тут сам академик!

– Есть кое-что, – шепнул Евгений, – но это личный фонд председателя правления нашего банка. Есть тридцать тысяч долларов.

– Ого! – удивился и обрадовался член-корреспондент академии и положил на прилавок свой тяжеленный портфель. – А я даже не знаю, сколько у меня рублей. Просто забрал все, что дома хранилось в разных местах. Я готов взять доллары по двенадцать тысяч за единицу. А вообще, я банкам не доверяю. Сейчас такие банкиры, что…

– И правильно делаете, что не доверяете, Василий… то есть Михаил Васильевич, – согласился предприимчивый студент. – Я и сам из банка решил уволиться…

Он начал пересчитывать рубли и складывать пачки на столе, продолжая увлекательную беседу.

– В банке тяжело. Атмосфера душная. Думал подзаработать там, но ничего не вышло. Богатства это мне не принесло, счастья – тоже. А ведь по ночам надо заниматься наукой, готовиться к лекциям и семинарам: никакой личной жизни… Вот мне нравится одна девушка с первого курса…

Сорин вздохнул.

– Ну, ну, ну, – поторопил его академик, – вы расскажите, как у вас с ней. Не стесняйтесь, можете со всеми подробностями: ведь я тоже мужчина… Хи-хи-хи…

– Да никак, – признался Евгений, – смотрю, как она мимо проходит… вижу ее фигуру, грудь… А времени на все это у меня нет.

Рублей оказалось больше, чем требовалось, с хорошим избытком.

– Мне ведь тоже на первом курсе нравилась одна девушка. Правда, она училась курсом выше, – начал вспоминать свою далекую юность ректор. – Симпатичная была: она уже красила губы и делала химическую завивку. Я боялся к ней подойти…

– У вас не хватает немного, – соврал Сорин.

– Потом началась война, и меня увезли в эвакуацию, а она пошла на фронт, где вышла замуж за своего командира… Что вы сказали?

– Не хватает у вас, – уже громче произнес Евгений, – но я своих добавлю. Вы не переживайте.

– Вы говорили, что готовитесь к лекциям. Случайно не в моем вузе обучаетесь?

– В вашем! И не случайно: я с детства мечтал стать инженером-экономистом.

– Правда? – удивился академик и задумался. А потом вздохнул: – Ну, раз такие вещи в стране происходят, зайдите завтра в ректорат. Секретарю скажите, что я сам вас пригласил. Вместе подумаем над тем, как вам оформить получение диплома экстерном.

Евгений помог донести академический портфель с долларами до служебной «Волги» ректора, потом запер ларек и вдруг замер, подумав: не сглупил ли он, а вдруг завтра рубль обвалится еще больше? И что взамен? Зимняя сессия на халяву или на еще большую халяву диплом. Именно так и подумал он. Диплом – неплохо, разумеется, но денег-то нет, а их еще возвращать надо.

К полудню следующего дня выяснилось, что Сорин не сглупил. Он оказался в числе немногих, блеснувших своей интуицией. К обеду среды курс доллара снизился до пяти тысяч. По радио и телевизору объясняли трудящимся, что доллар возвращает свои позиции и в самые ближайшие дни будет стоить не больше тысячи рублей. И тогда доверчивый народ бросился продавать валюту. Сорин принимал баксы по четыре с половиной, продавал по шесть, и никто не возражал. Он избавлялся от рублей, полученных от ректора, и меньше чем через час касса обменного пункта была пуста, потому что почти всю вчерашнюю валютную выручку Евгений положил на специальный долларовый счет в «Трасткомбанке» под очень выгодный процент. На счету было ровно сто тысяч, еще восемь он оставил в обороте. Претензий к нему не было никаких. Разве что Пятииванов матерно возмущался невесть откуда свалившимся на их голову «черным вторником»: Евгений с грустью сообщил ему, что они потеряли все. Да еще вздыхала Анжелика, которой пришлось объясняться с родителями, почему она продала их доллары по две тысячи, а потом купила ту же сумму по курсу шесть тысяч. Дома у нее был скандал, первокурсница билась в истерике… И родители поняли, что снова придется мотаться по польским и китайским рынкам. И когда они уехали в очередной вояж, Анжелика пригласила Евгения в гости на целую неделю, и как-то так получилось, что эта неделя превратилась в долгие шесть лет семейной жизни до роковой для Анжелы встречи с молодым футболистом.

1.Союзка – часть обуви, закрывающая верхнюю часть стопы.