Loe raamatut: «Сделаю взрослой»
Глава 1
С трудом распахиваю дверь подъезда и захожу внутрь, грея промерзшие до костей пальцы.
Уже осень, на мне серая мальчишеская куртка, свитер, старые штаны и рваные, даже не мои кроссовки. Не хочу думать о том, как я выгляжу. Это все неважно, потому что наконец-то я дома.
Второй этаж, я не была здесь пять лет, но отлично все помню. Забегаю по ступенькам и дергаю за ручку двери. Закрыто, конечно, и у меня нет ключа.
Меня трясет, эмоции переполняют. Скоро все закончится, я буду в тепле и безопасности.
Я помню свою комнату. Просторная, светлая, уютная. Там было два окна прямо на парк и стояло пианино. Я занималась музыкой тогда, давно, и, кажется, это было в прошлой жизни.
Нажимаю на звонок. Снова и снова звоню настойчиво, пока, наконец, не слышу тяжелые шаги по коридору. Дверь распахивается, сразу улавливаю долетающий из квартиры запах еды. Пирожки с капустой, и желудок тут же дает о себе знать громким болезненным урчанием.
– Кому тут жить надоело?!
– Теть Надь, это я! – выпаливаю, задыхаясь и видя напротив высокую теть Надю. Она сильно располнела с нашей последней встречи. Я тогда была еще совсем маленькой и запомнила ее другой.
Между нами повисает гнетущая тишина, я в предвкушении, радость меня переполняет, ведь я дома, дома, дома…
– Таська… Бог мой, что ты здесь делаешь?
– Я вернулась. Домой.
Теть Надя окидывает меня оценивающим взглядом, делает шаг вперед и прикрывает за собой дверь.
– Куда это домой?
– Ну, сюда. В квартиру. Я замерзла. Мне нужен дом, еда. Пожалуйста.
Спрашиваю и пока не понимаю. Я не ждала радушного приема, но все же думала, меня обнимут.
– Милая моя, здесь ничего твоего нет.
– Как? Я же тут жила с родителями.
Отвечаю тише и вижу, как теть Надя недовольно закатывает глаза, скрещивая руки на большом животе.
– И что? Это когда было-то? Девочка, ты думаешь, я не вижу, что ты из детского дома сбежала? Проблем тебе мало, бестолковая? Такая же, как и сестра моя была, только на пищалке играть умеете! Нет здесь больше ничего твоего. Квартира моя по наследству. Иди отсюда, у меня и без тебя проблем хватает.
– Пожалуйста, здесь четыре комнаты. Я много места не займу.
– Слави-ик, иди сюда! – кричит через плечо, а после за ее спиной дядя Слава в домашних спортивках и майке появляется, и меня прошибает дрожь. Он милиционер, я боюсь их.
– Что тут такое?
– Вызывай наряд. А ты, племяша, сейчас в отдел поедешь, будешь пояснять, почему из детского дома сбежала!
– Не надо милицию.
– Ну так и приходить сюда не надо! Мы уже все с тобой обсудили, ты, наверное, забыла, что квартира на мне. Еще раз увижу на пороге своего дома – Славка тебя в отдел заберет, дело повесит, будешь не в детском доме сидеть, а в колонии для несовершеннолетних гнить! Брысь, сказала! – шикает на меня, как на котенка, и я пячусь назад. Дверь с грохотом захлопывается прямо перед моим носом. Едва не спотыкаясь, я бегу вниз по ступенькам и, только оказавшись на улице, вытираю холодными руками горькие слезы, катящиеся по щекам.
Опустив голову, просто иду вперед по улице, сильнее натянув капюшон. Под ногами мокрые листья, холодно, моросит мерзкий дождь, а я не знаю, что делать.
Казалось бы, все просто: бери и возвращайся в детский дом, дорогу знаешь, да вот только я не хочу стать бабочкой. Я следующая, я это точно знаю.
В кабинете Лидии Ивановны лежала большая папка, а в ней анкеты. Клиентов и товара, так вот такие, как я, – это товар. Куколки на ночь, которых сдают в аренду. Своего покупателя я тоже видела в той анкете. Жирдяй со свиным красным лицом в тон галстуку. Лет ему под шестьдесят, наверное. Как только увидела его, меня затошнило, и тогда я поняла, что не смогу. Умру лучше, но “бабочкой” не стану.
Я кармане шелестят какие-то копейки. Мне хватает на горячий пирожок и стаканчик газировки, которую я выпиваю залпом.
Город большой, я плохо в нем ориентируюсь, поэтому вскоре начинаю блуждать. Захожу в какой-то новый для меня район. Толпа, куча просто народу, и все идут мимо меня, не обращая внимания.
Побродив там добрый час, я делаю попытку. Мне нужна помощь, если честно, я не знаю, что мне делать, и это жуткое ощущение, что ты стала бездомной.
Подхожу к одной женщине и пытаюсь с ней заговорить, но она задирает нос и проходит мимо.
– Стой, деточка, позолоти ручку, погадаю! Всю правду тебе расскажу.
Меня кто-то дергает за куртку. Цыганка в цветастом платке и ярком платье. Я таких только по телевизору видела, они обычно красивые, молодые, а эта старая. Глазища зоркие, и руку мою держит, не отпускает.
– Не надо. Я не хочу знать будущее.
Она пальцами своими костлявыми ладонь мою держит, всматриваясь куда-то прицельно, а после головой качает, поджимая ярко накрашенные красные губы:
– Ох, берегись, дитятко. Судьба не балует тебя. Вижу все, знаю, что будет.
– Что там такое?
– Встретишь дьявола черноглазого. Он заберет тебя, сердце твое сломает, душу себе возьмет, порвет! Не надо мне денег… Увидела я все и так. Иди.
Дергаюсь, и она сама отпускает, я едва не падаю. Тело пробирает дрожь, и я быстро иду в толпу отсюда подальше.
Не верю я ни в какие предсказания, но слова цыганки запоминаю наизусть, и они меня пугают.
Ерунда какая-то, она, видать, всем такое говорит, чтобы напугать, а после деньги забрать, но, пошарив в карманах, я понимаю, что денег она не взяла. Ни копейки.
Глава 2
Я брожу так еще пару часов, пока окончательно не выбиваюсь из сил. У меня почти нет вещей, кроме небольшого рюкзака со сменной одеждой. Документы я не взяла. Лидия Ивановна всегда держит их под замком.
Оглядываюсь по сторонам: все куда-то спешат, каменные лица, холодные, мрачные. Боже, неужели я такой же стану, когда вырасту? Если вырасту.
– Извините…
– Пошла вон! Чертова попрошайка.
Еще попытка. Зря. Меня не замечают, а после на горизонте я вижу милицию и резко сворачиваю за угол.
Я боюсь их. Наши в детском доме уже вызывали таких пару раз, когда было уже невыносимо. Наряд и правда приезжал, они узнавали, кто звонил, а потом забирали.
Помню, что последней была Вита. Она говорила с этими милиционерами, а потом почему-то попала в изолятор и неделю там лежала. Римма и Лидия Ивановна сказали, что она заболела. У Виты не было видно ни одного синяка на теле, но почему-то она не могла вставать. После этого в милицию больше никто не звонил, а мы узнали, что у Лидии Ивановны муж подполковник.
Погода как нельзя паршивая, и быстро начинает темнеть. Ночлега я так и не нахожу, на гостиницу у меня нет денег, а до вокзала идти пешком слишком далеко.
Я сажусь на какой-то остановке. Здесь тихо, почти нет людей, и, обхватив рюкзак руками, просто отключаюсь.
Прихожу в себя, лежа на этой же скамейке. Холодно, уже ночь, и я так замерзла, что зуб на зуб не попадает, но хуже другое: мой рюкзак с вещами. Он пропал, его просто нет.
– О нет… нет, нет, пожалуйста!
Там не было ничего ценного: сменное белье, теплые брюки, пара свитеров, майки, но это все, что у меня было, а теперь и этого нет.
Легкие сковывает обручем, и я начинаю часто дышать. Все плывет перед глазами, дрожат руки, становится страшно. Впервые в жизни настолько, потому что я не знаю, куда мне идти и что делать.
Я ни разу не бродяжка, в десять лет я гуляла по Парижу с родителями, наслаждаясь теплыми круассанами и белым чаем, а уже в одиннадцать сидела перед отвратной овсянкой детдома, которую даже животное бы не стало есть.
По правде сказать, я не помню первый год жизни в детском доме и похороны родителей. Только обрывками: милиция, какие-то чужие люди, документы. Они все что-то от меня хотели, а я не могла проронить ни слова.
Тогда же у меня начались эти истерики, меня трясло и лихорадило, сердце стучало как сумасшедшее, и я могла не говорить ни с кем неделями. Из уютной комфортной квартиры я попала в другое место, где было много разных детей. Голодных, бедно одетых, диких.
Они дергали меня за волосы, с интересом разглядывая, забирали одежду, украшения и даже обувь. Нет, они не были плохими, просто у них не было таких вещей, какие были у меня, когда я попала в ад под названием “Детский дом номер пять”.
Единственное, что осталось из моей прежней жизни, – золотой крестик на цепочке, который мне подарили родители на день рождения. Я прячу его на груди как последний якорь, мое воспоминание о том, что когда-то меня очень любили, хоть сейчас это кажется какой-то далекой и даже не моей жизнью.
– Ты че это тут расселась?! Это мое место!
Ко мне подходит какой-то страшный мужик в лохмотьях, и я пячусь назад, видя его синеватое лицо и заплывшие туманные глаза.
У него в руках какая-то картонка, и он жутко просто воняет, потому, стараясь сдержать тошноту, я быстро ухожу от той остановки, бродя по улицам до рассвета.
Под утро машины снова начинают движение, и я просто иду дальше, не зная, что мне делать.
“Вернуться в детдом и попросить прощения за побег”, – говорит мне мой голодный желудок. Да, пусть там никогда не дают ничего вкусного, но хотя бы крыша над головой есть. Вернись – и будешь уже в постели.
«С тем богатым мужиком со свиной рожей», – парирует здравый смысл. Нет, бабочкой не стану. Я лучше спрыгну с моста.
***
На вторые сутки моя спесь утихает. Пересчитываю деньги. Хватит еще на один пирожок, но уже без газировки. Ладно. Я привыкла. В детдоме часто засыпали полуголодными. На самом деле это не так и страшно и иногда даже играло на руку, потому что сильно не растешь и не нужны новые вещи. Потому я и не выгляжу на свой возраст. Даже близко.
Когда наступает поздний вечер, а после и ночь, я уже едва шагаю по улицам.
Смотрю на руки. Дрожат, я промокла до нитки и почти не чувствую ног. Кроссовки все же пропускают воду. Этого еще не хватало.
– Ты что тут шатаешь? Документы предъяви, – меня приводит в чувство мужской голос, и, подняв голову, я вижу милиционера напротив. Очень похож на моего дядю Славу, такое же едва не лопающееся пузо и круглое пропитое лицо.
У него в руках то ли дубинка, то ли еще что-то, но уточнять я не хочу, потому, резко развернувшись, юркаю в ближайший темный переулок и что есть сил бегу вперед.
Пробежав пару километров без остановки, оглядываюсь назад. Никого нет, и то ли я так быстро бежала, то ли тот милиционер просто потерял ко мне интерес.
Осматриваюсь по сторонам. Я забрела в какие-то гаражи. Здесь горит только один тусклый фонарь, где-то воют собаки, и я понимаю, что сглупила. До этого я бродила по центральным улицам, а это какая-то подворотня, под ногами хрустит стекло.
– Не надо, мужики, я не хотел, правда! Беркут, ну прости…
– Вали его. Достал.
Сглатываю, когда где-то совсем рядом слышу басистые голоса, а после прямо впереди себя вижу четыре фигуры. Один на коленях стоит, трое рядом.
Огромные тени, тот, что на коленях, кашляет, что-то вскрикивает, а после я слышу два выстрела, и этот несчастный падает.
Я вскрикиваю и только потом прикладываю ладонь ко рту, выдавая себя.
От ужаса пробирает все тело, потому что эти огромные тени оборачиваются и в руке одного из мужчин я вижу что-то похожее на пистолет.
– Лови пацана. Быстро, – говорит тот, с пистолетом, я пячусь назад, а потом вижу, как они быстрым шагом начинают идти прямо на меня.
Глава 3
Пожалуй, я еще никогда в жизни так быстро не бегала. Забывая о дыхании, холоде, мокрых промерзших ногах, я несусь между этими гаражами, не чувствуя собственного сердца.
Петляю, как мышонок, по узким проходам, слыша их голоса позади. Они не бегут, но загоняют меня, как зверька, и, похоже, я увидела не то, что должна была видеть.
Горло душит предательский кашель, адское желание вымыть руки, и кажется, я вот-вот отключусь, но инстинкт самосохранения прибавляет мне сил ровно до того момента, пока я не утыкаюсь лицом в тупик.
Боже, я свернула не туда, куда мне бежать, куда…
Натягиваю сильнее капюшон на лицо, пряча волосы. На мне все вещи мальчишеские, так проще, тогда на меня не глазеют.
Останавливаюсь у одной из бочек и просто приседаю за ней. Закусываю губу до боли, даже не дышу, потому что я вижу, что они подходят близко.
– Ну и где тот пацан? Я уже задолбался его гонять. Ярдан, ты видел?
– Нет, смылся, видать.
– Расходимся.
– Да куда, Беркут? Распиздит же ментам. Надо его найти.
– Я сказал, по домам.
Я их не вижу, слышу только басистые голоса.
Трое мужиков, мамочка, как же я попала, но, похоже, мне крупно везет, потому что, покурив, они просто расходятся в разные стороны, и я с облегчением выдыхаю.
Проходит минут десять, и я осторожно вылезаю из своего укрытия. Вокруг ни души, очень тихо, на улице глубокая ночь.
У меня острый музыкальный слух, занятия с трех лет не прошли даром, так вот сейчас слышно только ветер. Холодный, завивающий, колкий.
Отряхнувшись от грязи, я тихонько ступаю по этому переулку. Они ушли, пронесло, но стоит мне расслабиться, как внезапно меня буквально отрывают от земли и на лицо ложится крупная мужская ладонь, закрывая рот.
Захват настолько резкий и оглушающе сильный, что я не то что закричать, я даже среагировать не успеваю.
Он стоит сзади, я не достаю носочками до пола и пошевелиться абсолютно не могу, а после чувствую, как его рука убирается с моего рта и в шею утыкается что-то ледяное. Нет, не ранит, но пробирает до костей холодом. Нож.
– Ты ничего не видел, понял?
Его голос. Рокочущий, басистый, оглушительный. Он раздается прямо у уха, и я чувствую, как по телу разливается дрожь.
– Да… – отвечаю тихо своим нежным голосом, а после он убирает нож и резко разворачивает меня к себе.
Не могу дышать от страха, сердце сжимается в груди. Смотрю только на него, высоко задрав подбородок.
Предо мной мужик на две головы выше, плечистый, высоченный, огромный просто. На лицо боязно смотреть, но я улавливаю его темные глаза, как у самого дьявола, и черные волосы. Это он стрелял. Он убил человека.
Один миг, и бандит за лицо меня хватает крупной рукой, поворачивает на свет фонаря и буравит строгим взглядом, тогда как меня от ужаса просто парализовало. Я ничего не могу: ни закричать, ни пошевелиться. У меня такое бывает. У нормальных сработал бы инстинкт “беги” или “защищайся”, так вот у меня действует только “замри”.
– Ты девчонка.
Не вопрос, утверждение. Он держит меня за шкирку, как котенка, один миг, и срывает капюшон с головы, отчего мои кудрявые волосы тут же рассыпаются по плечам и спине.
Он резко меня отпускает. Так резко, что я плюхаюсь на землю, видя его кожаные туфли. Медленно поднимаюсь, замечая, что мужчина одет в черные джинсы, свитер и распахнутое короткое пальто с воротником-стойкой.
Сглатываю, понимая, что мне, кажется, конец. Я стала свидетельницей убийства, тот несчастный больше не вставал, да и кто встанет после двух пуль?
С ужасом смотрю на этого мужчину. Взрослый здоровый бандит. Боже, какой же он страшный, даже в этой темноте. Бабайка и то будет милее.
– Что ты здесь делаешь? – спрашивает, а я не могу ответить. Губы онемели, язык не слушается. Я просто смотрю на этого мужика и вся как оцепенела.
– Вали отсюда. Увижу еще раз – прихлопну, – рыкнул и ушел, скрылся где-то между этих гаражей, тогда как я ошарашенная сидела еще пару минут на холодном дырявом асфальте, стараясь выровнять дыхание.
Со мной такое бывает, обычно мне никто не помогает, я сама как-то с этим справляюсь, просто сейчас, сидя в этой грязи, до ужаса хочется помыть руки.
Снова, снова и снова, и тогда меня отпустит, но воды рядом нет. Разве что лужа, в которой куча микробов.
Боже, мои дурацкие мысли. Ненавижу их. Ненавижу! Эти приступы, как и мои ритуалы, начались после смерти родителей. Кажется, тогда я стала ненормальной.
Отряхнувшись, поднимаюсь и быстро выхожу из этих переулков на центральную улицу. Здесь хотя бы светят фонари, и время до утра я провожу на какой-то пустой облезлой остановке.
– Милая, ты в порядке?
Меня кто-то будит, и, резко распахнув глаза, я вижу напротив женщину. Она опрятно одета и сочувствующе смотрит мне в глаза.
– Я не знаю.
Я два дня почти ничего не ела, жутко замерзла и хочу принять душ, но говорить об этом чужому человеку не буду.
– Где твои родители? Где они? – допрашивает меня, а я лишь голову опускаю. Самый болезненный вопрос.
– Нигде.
Эта женщина участливо смотрит на меня, а после зачем-то снимает мой капюшон и лапает мои волосы цепкими руками.
– Какая ты красивая! Боже, как куколка живая, а глазки какие! Идем со мной! Я из социальной опеки. Ты, видно, потерялась. Идем, малышка, быстрее.
Она берет меня под руку и помогает подняться. У меня почему-то темные пятна мелькают перед глазами и до боли сильно урчит живот.
– Я никуда не пойду.
– Ты замерзла. У меня есть теплый чай и одежда для тебя, еда. Все сделаем в лучшем виде. Меня зовут Джина. Идем.
Вот она мне вроде улыбается, а меня как на месте цементирует. Я ей не доверяю. Я никому тут не доверяю. У каждого взрослого два лица. Одно для зеркала, настоящее, а второе для людей – маска. И под той маской обычно звери сидят, такие как Римма или Лидия Ивановна. На людях они одни, а на самом деле совсем другие.
– Все хорошо. Моя красивая, все прекрасно.
– Я не пойду. Мне не нужна ваша помощь. Не трогайте меня!
Пытаюсь отойти от нее, но она как клещ прицепилась и не отпускает. В один миг нежная поддержка превращается в цепкие сильные руки, которые буквально волоком тащат меня к обочине, а там машина. Из нее выходит какой-то мужик с ключами на пальце.
– А-а-а, помогите!
– Заткнись, блядь!
Оглушительный удар по лицу от этого мужика, и все плывет перед глазами. Ноги перестают держать. Я оседаю, и, схватив за шкирку, этот бугай волоком бросает меня в салон.
Джина уходит, щелкают замки на дверях машины, и меня увозят в неизвестном направлении.
Глава 4
"Тася еще совсем наивный ребенок и верит в чудеса. Молитву читает перед сном, она точно не готова.
Ломать такую Лидии Ивановне доставит особое удовольствие, и мне становится страшно за Таську, потому что она очень красивая. Как куколка фарфоровая, с густыми кудрями и большими глазами.
Она как ромашка – такая нежная, пугливая, чуть что – сразу в слезы. Даже хуже меня. Таська на год младше, и она домашняя. Этим все сказано. Ее родители были какими-то шишками, она не знала голода и поначалу даже ревела от громкого голоса надзирательниц. Мне ее жаль, она совсем не приспособлена для такой жизни”.
Игрушка олигарха
– Сколько?
– Две.
– Охренел? Фарадей, у меня таких цен нет.
– Не нравится – я дальше поеду. Такую и за десятку заберут. Кукла писаная. Первый сорт.
– Чурка, ты лицо ее видел? Зачем мне такая, тем более малолетка? У нее полморды синеет уже. Что мне с ней делать?
– Я за чурку тебя сам сейчас зарежу. Туз, сказал же: не нравится – не надо! Мое дело предложить. Покупатель всегда найдется, особенно на такую.
С трудом приоткрываю глаза. Мне плохо, голова просто раскалывается. Я лежу на каком-то бархатном топчане. Видимо, меня бросили сюда, как мешок картошки. Бегло осматриваю себя. Обувь, одежда на месте, какое-то новое место. Боже, куда я попала?
Где-то тихо играет музыка, полно дыма, воняет сигаретами. Рядом со мной двое мужчин. Один – тот, что меня забрал, – Фарадей. Второго не знаю. Его зовут Туз, и он очень дорого одет. Это все, что я успеваю понять.
Вздрагиваю, когда этот Туз подходит ко мне, наклоняясь. Он берет меня за лицо, проводит рукой по волосам, вглядывается.
Я знаю этот взгляд, девочки рассказывали, кто уже стал бабочками. Когда они уходили на ночь с позволения Лидии Ивановны и проводили время с богатыми мужчинами, те тоже на них так смотрели. Как на живых кукол.
– Да ты не бойся, маленькая. Улыбаться умеешь?
Становится тошно, и я резко отталкиваю от себя его руку. Он широко противно улыбается, а я ищу пути побега.
– Ой, какая хорошая! Ладно, Фарадей, беру. Давай налом, у меня игра сегодня. Переоденем, потом к Анфисе поедет.
Они пожимают руки, шуршат купюры, и в итоге за мной приходит какая-то ярко накрашенная женщина. Она дает мне душистый теплый чай, выпив который я почему-то перестаю бояться и очень сильно расслабляюсь.
Эта женщина все пытается с меня стащить мои вещи, но я просто намертво в них вцепляюсь и слышу после голос Туза:
– Оставь ее! У Анфисы и так переоденут. Фарадей перестарался. У нее, похоже, сотрясение. Идиот.
Наступает вечер, от голода сводит желудок, но выйти мне никто не дает. Та женщина распускает мои длинные волосы, прикрывая половину лица, расчесывает их и чем-то липким мажет мои губы.
Я же как оцепенела, не понимаю, что происходит. Голова как в тумане, все сильно кружится. Они заводят меня в небольшую комнату и усаживают в углу. Я успеваю даже задремать, пока в зал начинают сходиться гости.
Нет, это не ресторан, и здесь никто не танцует. Помещение довольно маленькое, огромный стол по центру, на который светит лампа, а после я вижу, как в зал входят мужчины.
Четверо, но в конце входит еще один, и у меня кровь стынет в жилах, потому что я узнаю его: это мужчина, который приставлял мне нож к горлу, убийца. В том же черном пальто, очень высокий, строго одет. Он уверенно чеканит каждый шаг и садится прямо напротив меня.
От страха я только и могу, что отвернуться и прикрыться волосами. Смотрю на дверь. Там шкаф-охранник стоит, и он коротко кивает мне: “Даже не думай”.
Мужчины начинают во что-то играть, простые карты, нет… покер. Я видела такое по телевизору. После в зал входят полуголые женщины, и у меня от этого вида пересыхает в горле. Это так дико для меня, словно какой-то другой мир, в который меня окунули с головой и без подготовки.
Они играют. Гости и тот Туз, который меня купил у Фарадея. Долго, несколько часов подряд. Периодически кто-то ругается, официанты часто подают выпивку, и здесь так накурено, что от одного только запаха дыма кружится голова.
– Да что ж ты будешь делать!
– Все. Я пас.
– Играем дальше.
Кто-то выходит, я молюсь, чтобы ушел и этот черноглазый, но он сидит на месте, смотрит на всех как на грязь, и на меня в том числе. Я не знаю, узнал ли он меня, надеюсь только, что нет.
– Беркут, а ты в ударе сегодня. Гребаный сукин сын! – вопит Туз и с силой ударяет кулаком по столу.
Беркут. Черноглазого так зовут, и это он сейчас сидит спокойный, как китаец, словно не он прошлой ночью хладнокровно застрелил человека.
И хоть он в нескольких метрах от меня, я вижу его широкие плечи, очертания скульптурных скул, прямой нос, четкий подбородок. Черные как смоль волосы уложены назад, легкая щетина.
Он одет в темную рубашку, расстегнутую на шее на две пуговки и закатанную до локтей, открывающую вид на его крепкие смуглые руки.
Беркут отличается от всех сдержанностью, и при этом я не знаю, как объяснить, но у меня от него мурашки по коже бегут. От него веет холодом. Как от смерти.
– Сдавайся, Туз.
– Нет-нет! Я отыграюсь.
– У тебя уже ставок нет.
– Черт, Беркут, я не могу проиграть! Ладно, что ты хочешь? Девочку? Любую: Мэри, Нелли, Агния. Выбирай.
Кивает на этих девушек Беркуту, и тот, осмотрев всех, почему-то останавливает взгляд на мне.
– Эту хочу. Кучерявую.
Туз как-то замялся, а я от ужаса не могу даже пошевелиться. Живот стал каменным, дышать сложно. Только не я, боже, почему этот убийца указал на меня?
– Ай… нет, она не сдается. Другую бери.
– Я хочу эту или ухожу.
– Стой-стой, ладно! Черт возьми, это все, что у меня есть! Тут уже хватит на трешку в центре! Подавись!
– Так прекрати игру. Не рискуй, если ты беден.
– Нет, играем дальше! Вот моя новая ставка, девчонка эта мелкая. Все, все даю. Я отыграюсь!
Они продолжают, оставаясь вдвоем за столом. Девушки даже уходят, я вижу, как нервничает раскрасневшийся Туз, тогда как Беркут даже плечом не ведет, а плечи у него широченные.
Я же ищу глазами выход. Через дверь не пустят, можно через окно юркнуть, да вот только тут решетки стоят, мамочки.
– Вскрываемся.
– Каре!
– Флеш-рояль.
– СУКА! – вскрикивает Туз, хватает бутылку янтарного напитка и со всей дури бросает ее в стену. Я же вся сжимаюсь, видя, как Берут поднимается и уверенным шагом идет ко мне.
– Вставай.
– Зачем?
Смотрю на него во все глаза. Сердце, кажется, скоро пробьет трещину в ребрах.
– Я тебя выиграл. Ты теперь моя, – строго чеканит этот мужчина и берет меня за шкирку, выводит из этого жуткого места под возгласы Туза, который пьет водку из горлышка и материт его в голос.
Я же едва шагаю вперед, понимая, что попала из огня да в полымя. Этот бандит с черными глазами – он все же забрал меня себе.
